Размышление в юбилейный год

       Размышление в юбилейный год.

Я к юбилеям отношусь настороженно, что-то натянутое есть в этом. Юбилеи подводят черту под прожитым, а оно неоднозначно, подчас противоречиво.
!995 год – год пятидесятилетия Победы. Это очередная попытка государства хоть как-то загладить вину перед фронтовиками, перед тружениками тыла за их нелегкую судьбу. Некоторые ретивые демократы ставят теперь в вину и саму победу в той войне, мол, не одолели бы фашиста, и не жила бы теперь страна в этом раздрае, не просили бы победители милостыню у побежденных.
На исходе век. Наша теперешняя жизнь – это наказание за мучающиеся души не захороненных по-человечески людей. До сих пор кости тысяч и тысяч солдат тлеют в болотах Ленинградской, Тверской, Смоленской, Новгородской областях. Чтобы собрать их, нужно желание властей, чтобы похоронить, нужны деньги, а их, говорят, нет. Даже спустя пятьдесят лет после войны, мы точно не знаем число погибших. А ведь война не кончится до тех пор, пока последний солдат не будет захоронен.
Это же кощунство, что в год пятидесятилетия Победы, грохочет война в Чечне. Внуки, сгоревших солдат Отечественной войны, горят в бойне нынешней. За что? Как говорить о сострадании, о покаянии, когда каждый день приносит известия о новых и новых смертях?
На войну деньги есть, а денег на пенсии, зарплаты нет. Терпи народ, во имя великой и неделимой! Эти циничные заявления слышим из уст радетелей, кто наживается на горе и страдании.
Бедный народ! На поколение тех, кого собираются чествовать в этом году, пришлись одни ломки: революция, коллективизация, индустриализация, три войны; и бесконечные битвы: за космос, за целину, за урожай. Сюда же можно отнести и БАМ, и газ тюменщины. А что стоит Горбачевская перестройка, которая обездолила и без того обездоленных.
Сейчас все уповают на Бога. И бывшие коммунисты, и бывшие рецидивисты – все усердно молятся. Бог простит все прегрешения. Простит ли совесть? Бог – это наша совесть. Он внутри нас и является нашим нравственным мерилом. Чем совестливее человек, тем больше в нем бога. Увы! И стыд, и совесть стали сейчас чем-то зазорным. Даниил Андреев, узник сталинских лагерей, в своей книге «Роза Мира» пишет: «Многие народы убедились, что там, где вместо диктаторов чередуются политические партии, там сменяются, точно в калейдоскопе, дипломаты и генералы, боссы и адвокаты, демагоги и дельцы, одни – своекорыстнее, другие – идейнее, но ни один не способен вдохнуть в жизнь новый, чистый, горячий дух. Разрешить всенародные проблемы. Ни одному из них никто не может доверять больше чем самому себе, потому что ни один из них даже не задумался о том, что такое праведность и духовность».
Мы забыли о настоящей духовности, предпочитаем разговаривать, вместо того, чтобы совершать добрые поступки. Всё происходит в нашей жизни только потому, что мы этого хотим. Страшно, что нашим образом жизни стало страдание. Чем больше мы преуспеваем в материальном отношении, тем больше в нашей жизни постоянного страха и беспокойства. А коль мы привыкли биться за кусок хлеба, то, сами того не сознавая, постоянно провоцируем ситуации, когда нужна борьба и преодоление преград. Куча денег может превратиться в бумагу за ночь, как уже было не раз.
Я подвожу разговор к другой войне, не той, что была пятьдесят лет назад. Три десятилетия идет другая война. Идет война покорения Севера, покорение его богатств, его недр. Приближается круглая дата. В феврале 1966 года геологи обнаружили в Надымской тундре структуру с большой газоносностью. 30 мая 1967 года буровая бригада мастера Васиченко на скважине Р-2 получила мощный газовый фонтан. 17 ноября 1969 года месторождение Медвежье было передано в эксплуатацию. Все это было тридцать лет назад. Какую из этих дат, ближнюю – дальнюю, считать за точку отсчета? Это вехи тоже одной человеческой жизни.
Борьба за газ – тоже была самая обыкновенная война. Тысячи людей отдали жизни за Надымский газ. Тысячи разводов, спившихся людей, опустившихся бомжей, деградировавших аборигенов, сотни и сотни гектаров загубленной тундры, угробленные нерестилища – все маячит за впечатляющими цифрами – миллиард кубометров газа, триллион кубометров газа…А в итоге что? Богаче что ли мы стали?
Задумываясь, приходишь к выводу, что Тюменская область, Ямальская глубинка все время, все эти годы была колонией московской чиновничьей власти. В колонии дешевая рабочая сила – нам и платили копейки, дешевое сырье, неразвитая инфраструктура, безработица среди местного населения, малая продолжительность жизни, пьянство. Раздутый до безобразия чиновничий аппарат, скрытая за семью печатями, страшная правда, о реалиях жизни.
Если раньше на вывесках солидных учреждений мелко так было написано вверху «Пролетарии всех стран соединяйтесь», то теперь вместо этих слов все четче и яснее проступают слова: «После нас хоть потоп». Чиновник жирует сейчас, и плевать ему на то, что будет потом. Меняется власть, меняются депутаты, льется потоком ложь, но ведь проснешься после юбилея на следующий день в этой стране, с этим правительством, с этими же проблемами. И дышать будем тем же отравленным воздухом, и пить полуочищенную воду, и мысль будет сверлить голову: будет ли работа, да как выжить.
Неблагодарное это дело в эйфорию юбилейного года пытаться рассказать о чем-то другом. Не поймут – это одно, парадокс нашей жизни заключается в том, что мы всё время стоим в очереди: достоишься, попадешь в поток особо отмеченных – получишь своё.
По-воровски, незаметно подкралась дата – тридцатилетия, как страна узнала о Надымском газе. И за эти годы ни разу во весь голос не вспомнили тех, кто стоял у истоков газовой реки. В майские праздники случай свел меня за одним столом с молодой женщиной Татьяной Соболевой, в разговоре выяснилось, что привезли ее в Надым родители десятилетней и ее память цепко держит многое, и замелькали у нас в разговоре знакомые фамилии.
Но разговор вышел какой-то грустный. Называлась фамилия. И после вздоха ли, после короткой паузы следовало: умер, тяжело болеет, разбился, беда с детьми, спился, утонул, пропал в тайге, повесился…
То ли время было другим, то ли люди, их интересы, их внутреннее содержание были не такие, как сейчас, но сколько ни перебирали фамилий, не нашли среди тех, кто стоял у истоков Надымского газа, богатых, сверхбогатых, да и просто зажиточных. Никто из них не построил для себя палат каменных, никто не ударился в бега за границу. Даже квартиры на Большой Земле не все имеют. Неумехи они были, что ли? А, может, ценности жизни были тогда другими?
Когда сейчас рассказываешь. Как женщины ходили на работу в резиновых сапогах за четыре километра по весеннему, залитому водой льду, ходили пешком и всего-то за девяносто рублей зарплаты, в это не верят. Говорят: «Зачем»? Сейчас двести метров норовят проехать.
Когда рассказываешь, как врач экспедиции, Батретдинова Галина Ивановна, в любую погоду, в любой день и час, в праздники или будни, на машине, на вертолете, а то и просто пешком приходила к больному, лечила детей, принимала роды, выхаживала, ставила диагноз – в это не верят.
Когда начинаешь рассказывать, как тридцать лет назад здесь жили и работали: не было света, радио. Газеты привозили раз в неделю. Про телевизор и говорить нечего. В магазинах стояли на полках одни банки, в банках с борщом черноты было в палец толщиной. Всё, начиная от лука и кончая маслом, всё было консервированным. И дети выплевывали первые, привезенные, бог знает кем и откуда, помидоры, считая их несъедобными – в это не верят, равнодушно пожимают плечами: «Не надо было приезжать сюда так рано…Кто вас сюда гнал?»
В те годы мы не умели расчетливо жить, не откладывали «на потом», нечего было откладывать, не умели ловчить, не крохоборничали. Все вроде жили одинаково, не завидовали. Да и теперь живем вроде одинаково: у каждого букет болезней. Кто на пенсии, на так называемом заслуженном отдыхе, перебивается с хлеба на квас.
Да. Начинали мы в насквозь продуваемых и промерзаемых бараках, оставшихся от проклятой 501 – й стройки. И сейчас, кажется, с закрытыми глазами нарисую я план того, тридцатилетней давности поселка, именуемого теперь первой газовой столицей. Я помню тот брусчатый железнодорожный вокзал посреди песчаной проплешины, и колючку, и бараки, и семафор, что своей лапой загораживал движение по железке.
Болезни, трагедии, неустроенность – все для вас, теперь выброшенных на обочину под пренебрежительные ухмылки, с клеймом неудачников. Говорить о стыде, призывать к чему-то в наше время глупо. Вымрут ветераны севера, вместе с ними вымрут и проблемы. Ведь государство через пятьдесят лет спохватилось о ветеранах войны не из-за того, что стало печься о стариках, просто в какой-то мере стало выгодно спекулировать прошлым, в какой-то мере нищета стариков стала вопиющей, дикой в глазах иностранцев.
Тридцать лет надымскому газу, а в городе нет обелиска тем, кто сгорел на компрессорных станциях, кто утонул при переправе, был раздавлен трубой на газопроводах, замерз на трассе, кого скосили болезни, кто не вынес работы на износ, но кто в этом, мало приспособленном для благополучной жизни крае, честно пахал для Родины. Этими строками я кладу первый камень на место будущего памятника. Пока человек жив, ему многое надо. Человеческая жизнь и память – это все уникально.
1995 год.