Портфели и министры. Раскольник демократии

              "РУССКАЯ ВЕСНА" ИЛИ ПОВЕСТЬ О "ЛИХИХ" ДЕВЯНОСТЫХ. ИСПОВЕДЬ НАРДЕПА             

                ПОРТФЕЛИ И МИНИСТРЫ.  РАСКОЛЬНИК ДЕМОКРАТИИ
               
                Глава из книги мемуаров

    Итак, надвигалась эра Гайдара, хотя из интервью Шохина, о котором упоминалось выше, получалось, что скорее она должна бы стать эрой Шохина. «Я ведь уже был министром, был в системе», - говорит Александр Николаевич. Тогда уж, пожалуй, и эра Волкова. Это ведь я вместе с Ракитской и Румянцевым Шохина из политического небытия в министры продвинули.
        Замечательно откровенен Шохин в этом интервью. Получается, что его в то кипучее время интересовало не столько решение задач команды, сколько кто из мелькающих в вакууме игроков кем может в ней стать. Кто первым, кто вторым, кто третьим. И даже это не с точки зрения способностей человека, а исключительно исходя из масштабов амбиций  и уменья учесть и использовать то, что Шохин совсем по обывательски называет  «психологизмами». И вот еще что интересно. Оказывается, в конечном счете не столь важно было – карьера в Союзе или в России. Была бы карьера. Все это сегодня кажется мелочным, провинциальным и даже смешным. И я не склонен следовать представлениям Шохина.
   Но, может быть,  это должна была быть вовсе эра Явлинского? В образовавшемся вакууме власти и калейдоскопе идей и людей теоретически все казалось возможным. Из волшебной лампы Алладина мог выскочить любой джинн. И тут впору обратиться к нашумевшему приватизационному проекту, который я не стал рассматривать раньше.
   Не могу здесь детально комментировать всю программу Явлинского со-товарищи. Я перечитал ее, прежде чем продолжить воспоминания, и сегодня она воспринимается даже хуже того, как она представлялась мне в то время, когда я впервые знакомился с ней.  На мой взгляд, это был винегрет из разумных идей и фантазий, что могло родиться только в атмосфере академического абсурда «политэкономии социализма». Но это мое, так сказать, субъективное мнение. А я советских экономических факультетов не кончал. Правда, не знаю, нужно ли их кончать, чтобы оценить степень реализма программы, о которой речь.
  В свое время, когда Явлинский еще числился российским министром, мы, несколько депутатов, встретились с ним.
  Григорий Алексеевич, - спросил я его, - знаете, я всю ночь как детективный роман читал Ваши 500 дней. Все это страшно увлекательно. Но кто будет все это делать?
- У нас есть власть или нет власти? – как обычно не растерялся быстрым ответом Явлинский.
   Депутаты дружно рассмеялись. Рассмеялся и я. Но не потому, что сам министр вроде бы являлся в тот момент властью, которая то ли  была, то ли ее не было. А потому что сознавал, никакая власть сама по себе ничего подобного тому, что планировалось в четырестах или пятистах днях, сделать не может. Это, кстати, вечное заблуждение академических «экономистов», свято верящих в то, что достаточно издать несколько декретов и можно сотворить любую экономику.
Программы 400 дней и 500 дней по своей сути оставались «государственническими», «госплановскими», хотя в них заметно поменялись этикетки. В основе первого этапа реформы (100 дней) лежала система «госзаказов», которая провалилась уже к тому времени при попытках создать массовый «кооперативный» сектор, о чем я писал выше.  Заказы должны были оформляться «Государственной контрактной системой» (так теперь назывался Госплан) на «контрактной» основе по якобы «договорным ценам». Почему якобы, да потому что их просто неоткуда было взять, кроме как с потолка или как-то используя старые «госплановские» нормативы. Ибо без «умного» словечка «контрактные» госплановские «задания», «фонды» и вся эта сталинско-советская экономическая абракадабра и так осуществлялись фактически на «контрактной» основе закрытого, политизированного «рынка». И об этом я тоже уже писал. Но и последующие этапы похожи были скорее на набор благих пожеланий, чем на реалистический подход к тому, что происходило в стране.
 Не стану копаться в противоречиях в том, что касалось цен, акций и финансовых инструментов. Распродавать и акционировать госимущество предполагалось в одних пунктах программы по действующим госценам,  в других по рыночным, которые при этих условиях никак не могли сложиться. 
 Главное состояло в том, что весь огромный пакет благих пожеланий должны были осуществлять все те же чиновники, все те же специалисты. А участвовать в благих, но размытых новых категориях регулируемой советскими чиновниками «рыночной» деятельности должны были все те же граждане СССР, все те же советские обыватели, которые понятия не  имели, как со всем этим обращаться. Государство, его аппарат, совершенно непригодный для работы с рынком, а отнюдь не новые люди, должен был осуществлять огромную по масштабам и сложности разветвленных задач реформу. Не случайно даже в пояснительной записке к программе упоминается стремление производственников к сохранению прежней системы связей. Прежде, чем начал бы действовать закон спроса-предложения и связанное с ним рыночное ценообразование,  должен был образоваться реальный рынок сбыта производимой продукции. А он образовываться никак не хотел, поскольку большая часть продукции либо никому не была нужна, либо не имела доступных потребителю каналов сбыта. Я столкнулся с этим в начале своей депутатской деятельности. Талантливые создатели кооперативов с одной стороны, директора предприятий, заваленных собственной продукцией, буквально умоляли меня как-то помочь им организовать сбыт. Кстати, проблема эта по-настоящему, не решена в России и до сих пор. Одно дело торговля, которая в основном закупает импорт и наполняет им магазины. И другое – сбыт собственной продукции, которая по разным причинам до сих пор остается неконкурентоспособной.
И сколько бы ни кричали бездумные «патриоты», что собственнеы товары лучше и надо дать им дорогу, то есть вернуться назад к протекционизму и автаракии, дело ведь не только в самом качестве производимых в России товаров.
   В бытность мою членом парламентского комитета по международным отношениям и международным экономическим связям я был потрясен несколькими заседаниями этого органа. Мы заслушали сообщения ряда бывших советских экспортно-импортных организаций. Чиновники были откровенны. В частности был поставлен вопрос о причинах постоянного импорта хлеба, несмотря на, казалось бы, неплохие урожаи. Чиновники объяснили: даже при очень хорошем урожае нам выгоднее  импортировать зерно.
Как так? – спросили депутаты.
- А очень просто. Одно дело вырастить урожай, и совсем другое – собрать его, - отвечали чиновники. Потери при сборе достаточно большие из-за не очень-то разумно  приспособленной к экономному сбору урожая техники в большинстве колхозов и совхозов.
   Слушая это, я тут же вспомнил один совхоз в Молдавии, где я с подростком - дочерью оказался как участник археологической экспедиции. По пыльной асфальтовой улице парни гоняли на тяжелых тракторах «Уралец», развлекали девушек. И вот эта тяжелая техника, уничтожая массы всегда дефицитного горючего, должна была грубо обрабатывать посевы кукурузы и другие участки, калеча при этом почву.
   Кстати, недалеко от этого совхоза находился поселок, где жили и работали когда-то переселенные еще Екатериной Второй в Россию болгаре. Правда, это был не зерновой совхоз, а овощной. Но там  тракторов вообще не было. Зато были лошади. И в каждом устроенном на европейский лад доме была, хотя бы маленькая, библиотека, а у дома стояли лады и волги. Совхоз процветал, производя и продавая без потерь ранние овощи. Но это к слову.
   Так вот, продолжали наши чиновники, допустим урожай пусть и с потерями все же собран. Дальше выясняется, что его негде хранить. Абсолютная нехватка элеваторов. Зерно хранится в открытом виде, навалом и практически пропадает – сгорает, портится.
   Но и там где есть элеваторы, доставка зерна также идет с огромными потерями из-за невыносимо плохих дорог и  мало приспособленного для перевозки транспорта.
   В итоге оказывается куда более выгодным и практичным закупать зерно в Америке или Канаде, доставлять его морем в крупные порты  и далее по железной дороге развозить по крупным центрам.
  Но разве только одного зерна это касается. Когда патриоты кричат о невероятном богатстве страны, они врут. Богатство это не то, что зарыто в земле, а то, что разумно и экономно превращено в потребляемую массу. Но при мало рациональной советской технике, практически полному отсутствию настоящих дорог и слабому развитию других коммуникаций большая часть подспудных природных богатств России лежит мертвым  грузом в фантазиях мечтателей или гибнет на многочисленных распутьях.  И поправить это ни за какие 400, 500, дней  и даже месяцев невозможно. Но можно хотя бы открыть пути к исправлению, рассчитанные, скажем, на пару столетий. Создается, однако, впечатление, что авторы программы обо всем этом не имели ни малейшего представления.
 Не случайно,  в программе маститых экономистов, нацеленной на широкомасшабную приватизацию госсобственности, не было ни слова о гражданском праве. О какой частной собственности можно говорить, если нет в сознании, в культуре народа понятий о сложнейшем аппарате осуществления этой самой собственности и нет ориентированного на нее гражданского законодательства.
  Наполеон, обладавший очень сильной властью, быстро понял, что его стране, прежде всего, нужно гражданское право. И он издал знаменитый Кодекс Наполеона, создав его на основаниях блистательного Римского права. Даже «коммунисту», Ленину, отрицавшему все «частное», как только был введен НЭП, пришлось срочно поручить бывшему эсеру Гойхбаргу написать Гражданский кодекс (т.е. кодекс «частного права»). И он был написан по лекалам Германского гражданского уложения. И просуществовал формально почти до самого падения СССР, хотя после отмены Сталиным НЭПа не соблюдался. Тогда при НЭПе понадобилось срочно издавать также законодательство и множество пособий по вексельному праву, чековому праву, финансовому праву. Но главное - тогда еще  в  массовой культуре не были забыты соответствующие понятия и нормы.
  О том же, что такое частная собственность и как с ней обращаться население советской России имело столь же наивное представление, как и о финансовых инструментах, включая акции.
   Я помню как на домашнем семинаре его интеллигентный организатор, физик, уверенно  рассуждал так. Куплю дом и буду делать с ним, что хочу. Захочу, вообще сожгу. Вот такое понимание собственности. Кто и как, в каких пределах защитит и реализует даже очень простенькую частную собственность, об этом авторы 500 дней не думали. А значит, вся рассчитанная на «ерсте колонне марширт» схема не могла бы работать. Тем более во всесоюзном масштабе. Она неизбежно свелась бы к неосуществимым декларациям власти и разнонаправленным действиям чиновников. И, как я теперь склонен думать, именно поэтому сам автор, вдруг осознав все это, поспешил неожиданно уйти в отставку.
 Явлинский, кстати, после упоминавшейся встречи приглашал меня к сотрудничеству. И повторил приглашение уже когда разрабатывал эксперимент в Нижнем Новгороде. Вот такая амплитуда. Я приглашения не принял, хотя, может быть, в тот момент зря. Более того, уже после роспуска нашего парламента на первых выборах я попытался помешать Явлинскому выступить со своим списком.
  Ситуация была такова, что список этот должен был выдвигаться уже зарегистрированными на тот момент партиями. Таковыми были СДПР и Республиканская партия (Лысенко, Шостаковский). Вопрос о выдвижении списка Явлинского, так сказать, по линии СДПР решался на заседании правления партии. Хотя я к тому времени уже не был сопредседателем СДПР и, по-моему, вообще не занимал в ней каких-либо официальных постов, но авторитет мой в ней был еще довольно высок. Я воспринимался там чем-то вроде Дэн Сяо-пина в Китае. И вот я приехал на это правление СДПР из Германии и выступил с горячей просьбой – не поддерживать Явлинского. Выступил в присутствии Явлинского и сопроводившего его Шейниса, моего близкого коллеги, ставшего и близким другом. Мотив был прост: Явлинский большой победы на выборах не одержит, но зато неизбежно расколет демократическое движение.
    Так и случилось, и случалось затем на протяжении всей последующей истории. Убедить партийных коллег я не сумел. Отчасти потому, что силен был соблазн включить в список Явлинского своего кандидата. А отчасти потому, что альтернативный вариант – ПРЕС Шохина-Шахрая имел мало шансов на хороший процент голосов и вообще был не очень понятен, хотя Шохин, как он подчеркивает «уже» был министром. Даже выдвигался от нашей партии. Да и фигуры Шохина и Шахрая привлекали далеко не всех. Достоинство их, однако, состояло в том, что у них не было раскольнического потенциала.  Зато у Явлинского он оказался, пропорционально его талантам, очень большим.
   На первый взгляд кажется странным, чего это ради я взялся столь жестко критиковать Явлинского, теперь уже как политика. Казалось бы он остается одним из символов эпохи Русской Весны. Лидер настроенной на демократию партии, почти даже социал-демократической, казалось бы готовый к разумному сотрудничеству с Западом.
   «Символом» он остается. И лично Григорий Алексеевич с его живым умом и не лишенным остроты словом мне симпатичен. Но вот как политика я его принять не могу, хотя он оказался довольно живучим на политической арене. Но есть политики для дела, а есть политики для себя. Или еще точнее – политики в себе. Именно таким мне представляется Явлинский. Хотя к этому я вернусь, когда буду писать некоторые политические портреты. А здесь попытаюсь объяснить, почему считаю его раскольником демократии.
   В истории, и соответственно в политике всему есть свое время. Когда меня как одного из основателей и руководителей новой русской социал-демократии журналисты спрашивали, что для меня приоритетней – социальность или демократия. Я однозначно отвечал – демократия. Без демократии вообще не может быть и настоящего, устойчивого  социального прогресса. И тем более в настоящее время, когда демократия в России еще очень неустойчива, и за нее приходится едва ли не каждый день бороться. И тут должны быть объединены усилия всех демократически мыслящих людей, какими бы разными ни были их взгляды по другим вопросам.
   Партия Явлинского выступала как «демократическая». В ней было немало замечательных людей, настроенных действительно на борьбу за демократию. Демократами заявляли себя и ее официальные лидеры: трио Явлинский, Болдырев, Лукин. О Лукине и Болдыреве, который, кстати, довольно быстро откололся от содружества, скажу позднее. Но главной и до некоторой степени авторитарной фигурой в партии изначально и почти до настоящего времени был Явлинский. Ну как же, главный автор знаменитых 500 дней, в недавнем прошлом министр, зам. премьера. Оратор. Голова.
   Но вот именно в 500 днях я довольно быстро распознал в Явлинском сугубо «советского» экономиста. Догматика, далекого от реальности. И таким же, на мой взгляд, он оказался политиком. Программа, теория, догма первенствовали в его политической линии. Причем, к тому же догма крепко завязанная на собственную личность, на собственную амбицию.
  Явлинский не понимал, что прежде всего следует объединиться со всеми силами, которые настроены преодолеть политическое старое, заложить основы свободы  и правопорядка. Размежеваться по экономическим и прочим догмам и ценностям можно будет потом. А это на практике означало, откладывая догматические споры о перспективах экономической политики создавать единый демократический блок с партией Гайдара, вовлекая в него значительную часть маргиналов. Явлинский как будто не знал, что в крупных политических партиях обычно бывают довольно резко расходящиеся между собой «крылья»,  объединенные, однако, общей приоритетной целью. Это одна из основ «демократии диалога».   
  На выборах 1994 года, когда у такого объединения были реальные шансы завоевать если не большинство, то во всяком случае создать сильную фракцию с перспективным будущим, Явлинский не только не пошел на объединение с Гайдаром, но выступив со своим списком фактически расколол демократический блок. И дальше продолжалась та же линия.
    Правда, на выборах 1996 года при посредничестве Виктора Шейниса между Явлинским и Гайдаром все же состоялись переговоры об объединении в один блок. Но тут уже, по свидетельству Шейниса,  гайдаровцы (в отличие от самого Гайдара) проявили отвратительный академический снобизм, не пожелав объединяться с «невеждой» Явлинским. И получили по заслугам. Во что ныне выродилось «Правое дело», думаю ясно всем. Вот и пускай после этого «экономистов» в политику.  Я, конечно, имею в виду догматиков. Может поэтому, в отличие от «практиков» вроде Ходорковского, власть относится к ним более или менее терпимо.
    И все же при всех его противоречиях Явлинский яркая фигура демократических времен и остается ею во времена пост-демократические. "Раскольник" демократии 90-х, вместе со своей партией, как это ни странно, остается почти единственным реально действующим реликтом этой демократии в пост-демократическом пространстве двухтысячных.