Последний старец по страницам 64

- Трудно возразить, - помялся Будённый. -  Проезжал через Медынь. Кроме трёх милиционеров никого там нет. Местная власть, партийная и советская, оттуда ушла. 24-я и 32-я армии разбиты. Вчера я сам чуть не угодил в плен. Занесла меня нелёгкая на шоссе между Юхновом и Вязьмой. Думал оно наше, а там колоннами немцы прут. Играют в свои гармошки обоссаные, песни горланят! «Рус, рус!» Ком, значит, в плен! Ну, шофёр, известно дело, дал газ. Вынес, слава Богу, - никого не стесняясь, он перекрестил грудь со звёздами героя, и золотыми листьями на петлицах с громадными звёздами.

- В чьих руках Юхнов?

- Не знаю, - потупился Будённый. – Там держали оборону два полка народного ополчения из 33-й армии.  Думаю, что город уже взяли немцы.

- Товарищ маршал, - Жуков отхлебнул чай. Отставил стакан. Подобрал локти. – Я уполномочен Ставкой и Верховным главнокомандующим задать вам вопрос и потребовать объяснения по всей форме. Где войска Резервного фронта, которыми вы командуете? Где 200 танков? Почему вы не бросаете их в бой, чтобы заткнуть прорыв?

- На этот вопрос я не уполномочен объясняться ни с кем. Даже с тобой, Георгий Константинович, - Будённый по прежнему не смотрел в его сторону. – Войск больше нет. Я их отослал. Туда…
- Куда? – у Жукова похолодели кончики пальцев.

   Будённый уклончиво махнул чёрной, курчавой головой на юг.

- Этот вопрос я также не вправе с вами обсуждать. Только с товарищем Сталиным. Лично, - выдохнул он. – Можешь считать, что я выполнял указание директивных органов. Так оно лучше будет.


*   *   *

   После того, как его отволтузили со знанием дела полицаи, Крыжов, матерясь, поплёлся на выход. Для него стало совершенно ясно в чём заключались причины «пробуксовки» подпольной работы. Явно что канал связи под контролем. Сидящий на связи между городским подпольем и партизанскими отрядами (их было три в области, поддерживающими связь с Центром) человек либо провокатор, либо его используют в тёмную. Это ещё страшней: благими намерениями устлана дорога в ад. Возможно его, Крыжова, пасут ещё по выходе из деревни. Обосновался он в бывшем колхозе им. Октябрьской коммуны  неплохо. Дед Поликарп Свиридов, он же имперский староста, был человек партизан. До войны – служил доверенным лицом в системе народного контроля. Состоявший при нём сельским полицаем Спиридонов был человек ни так, ни сяк, но безвредный. Близкий родственник до революции состоял унтером при тюремной ведомстве, за что «Спиридона» не раз тягали в ОГПУ-НКВД. Пришлось ему от родственника (мотавшему к тому времени срок на постройке Волжско-Донского канала) отказаться. В полицаи пошёл по уговору Свиридыча: «…там паёк дают и ещё кой-чего». Кой-чего…

   Паспорт сделали быстро. Легенда о «серпастом и молоткастом» была придумана с целью убедить криппо и гестапо (насчёт службы безопасности не смели и думать!), что у старосты или полицая есть связи с уголовным миром. Фундамент этой легенды разрабатывался за год до войны, когда стало известно, что Абвер и СД запускают щупальца в мир «братков». Что им в этом незримо способствуют остатки недовыбитых троцкистов, окопавшихся  на партийной и советской работе. И в окружении Хозяина. В этом у Крыжова почти не было сомнения. Ведь если на связи в городе сидит агент-негласник той стороны, то… Чтобы такого внедрить, сохранить и задействовать в сложной оперативной комбинации нужно иметь нешуточное прикрытие. Как минимум на уровне Лубянского наркомата и партийного начальства. Скорее, не столько областного, сколько…

   Он остановился: изображая, что ищет что-то в грязи, сошёл в лужу. В ветровом стекле немецкого приземистого вездехода с камерой на остром радиаторе, мелькнула островерхая буденовка. Хвост? Мальчишка-топтун? Ага… Он вспомнил, как тот вышел из дверей с паспортом. А интеллигента-Оттенберга куда-то увёл полицейский. Странно… Второго, как немца по крови, обязаны были моментально выпустить. Наводят тень на плетень? Похоже, что так.

- Дядь? А дядь, закурить есть?

   Это говорил шкет, одетый в не по росту подогнанный пиджачок. На ногах были ботинки с обмотками. Шею в цыпках обматывал рваный шарф.

- Чего тебе, мальчик?

- Дядь, а дядь – закурить есть? – в прежней тональности повторил шкет.

   Его нагловатый взор где-то блуждал. На губах, измазанных в шоколаде или грязи, играла томная улыбка.  Обычно так ставят себя шестёрки, что «ошиваются» при блатных. В камерах, вагонзаках и автозаках. В лагерях и пересылках. Они имеют исключительное право требовать «калым» или «магарыч». За воздух или место – плати, фраерская душа! Не то – перо в бок или гвоздь в ушную раковину. Это самое быстрое из всех несчастий. «Опускания» до параши и ниже…
- Дядя завязал, - бросил ему Крыжов. – Под самую завязку. Не при делах.

- Где на зоне чалился?

- Говорить с пернатым буду в присутствии взрослых, - Крыжов отлично усвоил, что в компетенции шестёрки, а что за ней. – Вопросы, паря?

- Ладно, не прокурор, - виновато шмыгнул «паря». – Меня Минькой кличут. Я здеся при делах. При Васе Тёмном.

- Не слышал, - качнул головой Крыжов. – Я здесь вообще так… прохожу да забуду

- Если что понадобиться, спроси здесь обо мне, - почесал нос якобы Минька. – Ну, я почапал. Бывай, братан!

   Они распрощались как друзья. Спиной Крыжов ощущал, как за ними кто-то наблюдает. Наши? Бис его знает, подумал он. Ему вспомнился дед Ерофей. Минька «почапал» своими гавнодавами по жирной, разъезженной сельскими подводами и германскими машинами улочке. Она носила горделивое название «Адольфгитлерштрассе, 17». Об этом свидетельствовала  деревянная, окрашенная в белое дощечка с надписью на русском и хохдойтч. Проехавший мимо мотоцикл с водителем в плаще и бляхой фельдкурьера, едва не окатил его по уши.  Минька показал немцу (в спину, конечно) локоть. Затем присел. Выставил задницу. Похлопал по ней ладонями. Фу, как некультурно…

   Подмигнув ему, Крыжов пустился в путь. Ему как прописанному в Смоленске намекнули на «отсутствия отметка на биржа». Та располагалась на Адольфгитлерштрассе, 1. Прямо напротив управы и комендатуры. Опаньки! А в управе числится на службе наша связная по городу – Аграфена.

   …Минька осторожно зашёл влево. Не оглядываясь, втиснулся за посеревший от времени островерхий заборчик. Дальше тянулась улица, по которой до революции располагались купеческие лабазы Всесюкиных. Тот, что  нынче попал в бургомистры, точно попал. Говорил ему мой хозяин, не лезть поперёк батьки – всё ж полез, с мрачным удовольствием подумал «Минька». Но это было не его имя. Возле длинной очереди, что выходила на улочку (в помещении бывшего мучного склада, что примостился возле обгоревших бараков, оккупанты раздавали крупу и сахар), остановилась со скрипом длинная, низкой посадки машина. На номерной табличке отчётливо были прописаны две короткие молнии, но она была замазана грязью. Аппетитно чавкнув, открылась дверка. Стоявшие за раздачей женщины увидели, как рука в перчатке и кожаном обшлаге поманила оборвыша. Тот послушно подошёл. Глупо улыбаясь, протянул руку. Тут же оказался втянут. Хлоп!

   Красивая, точно в кинолентах, машина с пришторенными окнами, с тремя лучами посредине хромированного круга на радиаторе сорвалась с места. Вскинув тучу брызг и грязи, умчалась в сторону соборной площади.

- Был мальчик и нет, - сказала молодка в платочке и кирзовых сапогах, что выглядывали из-под обрезанной шинели. – Такие сейчас времена, бабоньки.

- Может отпустят? Покатают, шоколадом накормят…

- Гляди – как бы нас с тобой так не покатали!

- Бабы! Читали новый приказ фельдкоменданта? Всем женщинам до тридцати надлежит явиться на повторную регистрацию! Требуют при себе две смены чистого нижнего белья. Причёсанными, умытыми и всё такое. В нарядном платье. Говорят по секрету, что ихним солдатам будем прислуживать.

- Вот так! Сразу и солдатам. А может кого и на офицеров бросят? Я бы согласилась.

- А, тебя сразу видать. Нет, что б посопротивляться.  Со всеми пойдёшь…

   В салоне «Мерседеса» сидели Крешер, чин из секретной государственной полиции в дорогом пальто, а также регирунсрат жандармерии, что соответствовало званию капитана полиции и армии. Машину плавно качало на рессорах. Она выделывала круги по соборной площади. Затем остановилась и замерла на задах Народного театра.

   Салон, обшитый зеленоватым плюшем, был отделён от кабины опускающейся перегородкой. Все трое слушали агента наружного наблюдения. По легенде он назвался Михаилом, «что есть по русски Минька». В документах Amt V и Amt IV он проходил как оперативный агент группы В-3. Биография его была проста. Отец , офицер Красной армии, был расстрелян по приговору «тройки» (внесудебного заседания) в 34-м по обвинению в организации покушения на товарища Сталина. Мать сошла с ума и повесилась. Сам подросток по решению нарсуда был определён в детдом. Оттуда совершил пять побегов. За кражу съестного угодил в колонию. В начале войны в арестантский вагон, где эвакуировались малолетки-урки, попала бомба. Всех поубивало. Он остался жить. После оккупации полевая жандармерия провела облавы. Всех беспризорных подростков доставили в фильтрационный пункт. Там, после знакомства с Крешером, что накормил подростка колбасой с сыром, угостил шоколадом, тот дал согласие на сотрудничество с Sipo.

- …Покумекал по нашему, - уверенно сказал «Минька». – Зону знает. Чалился с блатарями. Но так… На кон ставить нужно!

- Что есть… А? – Крешер, усмехнувшись, ущипнул себя за нос. – Кон есть по русски… Au`flauf! Das ist Gaunersprache?

- Ja volle! – подросток неплохо изучил немецкий до ареста отца. – Именно, что воровской. Встречу надобно с ним провести. Чтобы раскрыть, где чалился и с кем. В смысле, петух- не петух…

    Чин из гестапо смущённо улыбнулся.  На нём была дорогая фетровая шляпа, жемчужно-серое кашне. Он изучил язык русских воров, так как прожил в СССР год, будучи работником представительства «Люфт Ганзе». Капитан жандармерии залез за борт салато-зелёной шинели с синими отворотами. Вынул небольшую книжицу с грифом: Geheime! Allein fur Dienstrags polizei und gendarmerie!

- Он знать твой Васья Тьёмный?

- Может да, может нет… Смотреть надо. Но что-то он знает. Но молчит. Дело у него здесь. Следить надо дальше. Он и проявится.

   Сотрудники полиции безопасности переглянулись.

- Ти молодец! – рука в перчатке похлопала «Миньку» по плечу. - Германский империя быть благодарен тебя. Можно идти! Продолжать…

    Когда подросток вымелся,  Крешер состроил на узком лице довольную мину:

- Я говорил, господа, что этот выродок из деревни пытается нас надуть! Он явно по линии нашего департамента. Уголовников я вижу издалека.

- Герр криминалассистант! – возвысил голос гестаповец. – Уголовный мир России и в нашей юрисдикции. Последнее указания группенфюрера Мюллера…

- Бросьте! – жандарм сунул за отворот шинели книжечку. – Нам нечего делить. Наша задача – перехватить его из лап SD. Похоже они крепко вцепились в него. Этот Вильнер…

   При упоминании Вильнера, что был их непосредственным шефом и главой резидентуры службы безопасности, у обоих заходили желваки. Беседа немедленно прервалась, как будто не начиналась.

- Надо что-то предпринять, - отдышавшись, завёлся по новой Крешер. – Отвлекающий ход. «Эстета» следует приманить чем-то в его вкусе. Женщиной, например.

- Сразу виден ваш уровень! – хмыкнул гестаповец. – Я навёл справки о вашем… нашем шефе. Служба в криминал-бюро при Мюнхенском директорате. Он знаком с «папой». Да, господа! «Папаша» и он – неплохо поддерживали друг-друга! Когда вместе избивали демонстрации социалистов. Когда громили их ячейки…

- Довольно! – засуетился Крешер. – Будем вести объект… гм… объект «Фауст-Т». Отслеживать его контакты. Я займусь уголовными подставами. Можно попытаться забросить нашу удочку. «Жакет Эльзы»!

   Чины «папы Мюллера» и Артура Нёбе, которому не присвоили в криппо кличку, снова переглянулись.

- Это мысль! – гестаповец потёр ладони. – Сделаем так: пусть этот русский поверит, что мир воров, существующий в рейхе, желает войти в долю с русскими блатными. У них это называется, войти в общак!

- Вопрос заключается в его воровском ранге, - нахмурил палевые брови жандарм. – Необходимо точно знать, кто перед нами. Мелкая фишка или король! Иначе мы будем выглядеть посмешищем в глазах всего директората.

- Не будем, Эйнгель! Кстати, вам через полчаса заступать на дежурство по казино! Не опоздайте!

- Унтерштурмфюрер! У меня прекрасная память. Уже иду.