Последний старец по страницам 65

*   *   *

Из директива Ставки от 4 июля 1941 года за подписью Г.К. Жукова:

   «Ставка приказала:

1. Вылет на бомбометание объектов и войск большими группами категорически запретить.

2. Впредь вылеты для бомбометания по одной цели одновременно производить не более звена, в крайнем случае, эскадрильи…»

Из донесения заместителя начальника 3-го Управления НКО СССР Ф.Я. Тутушкина от 8 июля 1941 года:

   «…перебазировка на другие аэродромы проходила неорганизованно, каждый командир дивизии действовал самостоятельно, без указаний ВВС округа, посадку совершали кому где вздумается, в результате чего на некоторых аэродромах скапливалось по 150 машин…

   …Маскировке аэродромов до сих пор не уделяется внимание. Приказ НКО по этому вопросу не выполняется…

   …Экипажи, оставшиеся без материальной части, бездельничали и только сейчас направляются за матчастью, которая поступает крайне медленно…»

*   *   *

…Когда Аня, изрядно запыхавшись, приблизилась к подъезду дома, всё уже кончилось. Колонна лёгких пулемётных танков снова пришла в движение. Солдаты из артиллерийского обоза оттащили убитых лошадей, обломки передков и зарядного ящика, в котором, по счастью, не оказалось снарядов. Тяжёлую пушку на стальных фигурных колёсах двигал в сторону целый взвод.

    Перебежав дорогу перед маленьким танком с тонкой пушкой и пулемётом, она отметила про себя букву G на броне, а также маленькую бочку на колёсиках. Она волочилась за танком на специальном прицепе. Офицер в башне, казалось, нарочно велел притормозить, пропуская девушку.

    Дверь в коммуналку была распахнута. Но на пороге стоял длинный, как жердь, сверхчеловек в стальном шлеме. Он пытался её не пустить. Ане пришлось назвать Котца и намекнуть на своё знакомство с бароном. Проблема тут же была улажена. Проскочив в свою комнату и запершись на ключ, она долгое время стояла, прислонившись к двери. Тяжёлое, прерывистое дыхание сотрясало девичью грудь. Силой воли она постаралась его унять. Ты спокойна, ты очень спокойна, расслабляла она себя по методу аутотренинга, что входил в её подготовку, как сотрудника НКВД, ещё в Краснодаре. Из кухни доносилось жеребячье ржание и грохот оцинкованной посуды: немцы (они же фашисты) жрали из своих плоских котелков. Оголодались, поди, сволочи…

   В дверь кто-то слабо постучал. Аня, помедлив, отворила. На пороге стоял испуганный Трофим Денисович.

-   Зовут, - исчерпывающе сказал он. – Туда надо! К ним на кухню.

- Обойдутся, - мрачно изрекла она. – Меня другие звали.

- Как знаешь, - с сомнением протянул дворник. Почесал жирную шею. – Мне-то что…
   Он собрался было уходить, как столкнулся с великаном Хауссером.

- Ви есть ходить к нам! – радушно заявил тот. – Надо ходить! Германски зольдат есть приглащать вас, фройлен! Коротать с нами ночка! Мы освободить вас от большевик!
   При этом он похлопал дворника по спине У бедняги началась икота.

- Очень нужно! Вот скажу барону…

- Ja! Naturlih! Bitte beshtehen…

   Выставив вперёд руки, обершутцер убрался восвояси. Перед глазами у него вставала одна картина. Расстрел одного «комиссарен-эрланц» и двух задержанных с ним в лесу бойцов. Это было под Лидой, в Западной Белоруссии. Их полк получил короткую передышку возле фольварка с мельницей и водяным колесом. Взводный лейтенант Фиельд получил такой приказ. Это было странно, так как во 2-й панцерной группе царили другие порядки. Наряд полевой жандармерии привёз на грузовике несчастных. Сам отошёл в сторону по приказу офицера, предоставив солдатам вермахта вершить чёрное дело. Русским же бросили четыре лопаты – ройте себе могилы! Фиельд снял мундир, закатал рукава сорочки. Поплевав на ладони, сам взялся за черенок. Его примеру хотели последовать другие, но были остановлены. После того, как яма была вырыта, Фиельд велел денщику принести три стопки с араманьяком на подносике, которые хранились в полевых судках. Предложил русским испить. Затем каждому из них пожал руки. Прыгнул из ямы. Дальнейшее Хауссер помнил смутно. Фельдфебель выкрикнул новобранцев. Те вручили ему винтовки (надо было заложить, по уставу, холостые заряды на четыре боевых), но было приказано стрелять без церемоний. Хауссер тогда рассвирепел. Он было оттолкнул молодого, но грозный взгляд Spaiss вернул его на место. Клацнули затворы, грянули команды. Залп… Трое русских солдат лежали неподвижно, уткнувшись в свежую землю. На их бязевых рубашках расплывались кровавые пятна. Человек, не пожелавший снять гимнастёрку с красными звёздами в шевронах, стонал и корчился. Фельдфебель Нюц вынул из кобуры «Люгер». Спрыгнул в яму. Раздался сухой щелчок. Он как молния пронзил грудь Хауссера. «….Мы идём по этой земле как победители, но нам не достаёт милосердия к побеждённым,» - написал он в письме к матери. Жена развелась с ним за год до восточной компании. Его сына она забрала к себе, так как была членом нацисткой партии. А Хауссер не был. Это и послужило причиной развода.

   Захлопнув дверь, Аня сняла плисовую жакетку. Повязала бант. Платье из шёлка с оборками одевать не стала. Осталась в сатиновом, с отложенным воротничком, что лишь подчёркивало статность фигуры. Зато надела туфли на высоком каблуке. Пудрясь, она в который раз критическим взором окинула стены «ящика». Конспиративной эта квартира была давно.  Местные чекисты использовали её для своих встреч с секретными сотрудниками. Стены были оклеены желтовато-коричневыми обоями в розовый цветочек, изготовленными в Харькове. Стоял шифоньер, ваза с геранью, висели портреты Маяковского и Сталина. Плакат «Резервы ОСОВИАХИМ!» был увешан фотографиями членов семьи. Несколько почётных грамот «заслуженному преподавателю средней школы». По легенде, здесь проживала семья педагога Смирнова, что был учителем начальных классов в школе Железнодорожного района. У него была старшая дочь, роль которой было поручено сыграть Ане. Тем более, что по легенде она давно училась в Ленинградском университете. Для этого понадобились соответствующие документы, которые быстро изготовили ещё в Краснодаре.

    Она вышла в коридор. Жена дворника подметала пол. Старая, ощипанная метла то и дело теряла прутья из вязанки. Аня с гордо вознесённой головой проследовала мимо. Вслед она услышала шепот: «Ну, погоди, сучка! Скоро тебе будет…»

- О, фройлен Анна! – дверь открыл сам барон. Он щёлкнул каблуками. Внезапно, поклонившись взял девушкину руку. Поцеловал её. – Вы почтили нас своим вниманием. Скромная мужская компания – германские офицеры! Мы все есть отшень рад - вас видеть!

- Я, признаться, тоже, - скромно потупясь, ответила девушка. Для вящей правдоподобности, она сделала томный взгляд. Завела его в потолок, захлопав ресницами. – Пустите руку…

- О, ja! Naturlih!

   Она проследовала  за  ним в комнату. Нарочно громко цокая каблучками по деревянному полу. (Дом был старый, купеческий, но паркет спалили в гражданскую. Тогда же реквизировали всю мебель, кроме платяного шкафа красного дерева, с витыми колонками по бокам. Он-то и находился в этой комнате.) На кожаном разлапистом диване с латками на спинке, перед раскладным походным столиком устроились трое германских офицеров. При появлении девушки, что чуть ли не под руку вошла с бароном, они шумно вскочили. Издав затяжное «о-о-о!» по нарастающей, принялись аплодировать. На полу стоял чёрный проигрыватель ввиде саквояжика. Высокий белобрысый увалень с широко поставленными голубыми глазами срочно освободил место для Ани. Она села, удерживаемая с двух сторон, на скрипучую кожу. Белобрысый, что был в чёрном мундире с серыми петлицами на розовой подкладке, с Железным крестом 1-го класса над карманчиком, сделал радушный жест на столик. Там было полным-полно всякой снеди – открытые плоские банки с сардинами, сыр и ветчина в полиэтиленовых, надорванных упаковках, круглый белый хлеб и бутыль со шнапсом:

- Кушайте, фройлен! Германские войны угощают вас.

- Спасибо. Я польщена, - немедленно среагировала она.

   Смахнув с плечиков невидимый мусор, тряхнув бантом, девушка принялась украдкой разглядывать сидящих. Все они были одного возраста с Зибель-Швирингом. Кареглазый шатен со стрижкой под скобку выглядел, правда, постарше, но это было лишь на первый взгляд. Он заметно подобрался, застегнул на крючки отложенный чёрный воротник с белой окантовкой, где были белые же петлицы ввиде уложенных колонн. На гладких серебристых погонах у него разместился «ромбик». Ага, обер-лейтенант пехоты. Не велика птица, но всё-таки. Прислонившись локтём на спинку, с краю сидел третий фигурант. Это был юный лейтенант цур зее с красно-белой ленточкой Железного креста 2-го класса. Его полагалось носить только в день награждения. Не повезло бедному. Держался он тихо и особняком. При появлении девушки близ себя, на диване, провёл пальцем по носу. Был заметен его очевидный интерес к происходящему. Наверное, скрытый сотрудник SD или Abwehr.

- Барон! Слово чести, что вы не прятали от нас это дивное создание, - зачастил словесами кареглазый. Он улыбался всеми своими зубами.

- И не думал, Гельмут!  Вы правильно заметили: я человек чести. Фройлен Анна была приглашена мною этим вечером.

- Когда вы успели познакомиться, Хуго? – белобрысый выбирал грампластинки. Одну из них, украшенную рисунком рабочего и колхозницы, не колеблясь установил в приёмник. – У вас завидная энергия. Я так не могу. В первый же день, господа! У барона талант заводить знакомства с девушками в освобождённой России.

- Прекратите, Дитер, - поморщился барон.

- Ещё больший талант – знакомить с русскими девушками своих друзей! – Дитер наконец завертел никелированную ручку-заводку. Раздалось лёгкое шипенье, как будто комната наполнилась змеями. – По мне, этот талант уходит корнями в глубину веков. К вашим воинственным предкам. Они также были галантны к пленённым ими… ум… гм… красоткам из Ливии и Палестины.

- Идиотский юмор, гауптманн, -  усмехнулся барон. – Фройлен не пленная. Я пригласил её как гостью.

- Это всего лишь шутка, барон. Не будьте жестоки…

   Шипенье вскоре закончилось. Грянул марш «Энтузиастов»: «…Здравствуй, страна героев, страна учёных и страна поэтов!» Немцы притихли. С интересом вслушивались в текст песни, который явно не понимали. А хотелось… Аню так и подмывало перевести хоть несколько слов, но, вспоминая установки, которые были даны на оперативных курсах, она только томно поводила взглядом. Оправляла платье на коленях. Оно и без того было туго натянуто.

- Друзья! – барон встал. Обратил взор серых глаз на Аню. – Милая русская фройлен в очевидном замешательстве. Доблестные германские офицеры забыли ей представиться. Точнее, по вине хозяина веселья – не представлены! Готов исправить свою ошибку. Господа! Фройлен! – офицеры снова вытянулись, оттопырив груди. Даже сидящий с краю. – Позвольте вам представить моего лучшего друга и старшего здесь офицера. Гауптманн Дитер! – он коротко кивнул в сторону белобрысого с Железным крестом 1-го класса. – Обер-лейтенант Вильгельми, - кивнул он в сторону кареглазого. – Лейтенант цур зее Вернер цу Армштад! Помимо всего прочего – самый молчаливый офицер.

   Аня ответила кивком. При этом больше не шелохнулась.

-   Барон! Я прощаю ваш карточный долг, - протянул Дитер.
 
- Господа! Позвольте вам представить – фройлен Анна! – Зибель-Швиринг восторженно посмотрел на девушку. Она явно вызывала в нём восхищение. – Своей русской красотой она сразила наповал это сердце, - он приложил руку к груди, где был Бронзовый крест с мечами. – Я взываю к её милосердию. Помогите мне, господа? – он подмигнул своим друзьям.

   Те рассмеялись. Стоя, принялись смотреть на Аню так просяще, что она наконец сдалась.

- Что надо? В чём дело? Господи! Как будто дети маленькие, а туда же – фон бароны…

- Простите его, фройлен! – захохотал Дитер. Он зашлёпал в ладони. Они были у него крепкие и большие, в царапинах. С заметным запахом бензина и машинного масла. Ну так, ясно, что танкист. Звания и знаки отличия вермахта, SS, SD, она также разучила. – Спойте нам что-нибудь по-русски! Отличную русскую песню.

- Мы вас отшень просить, фройлен Анна! – захлопал кареглазый. – Спеть «катьюша»!

   Вернер цу  Армштад так ничего и не сказал. Он состроил скучающую гримасу. На зло ему Аня запела. Нежным, чистым голосом. «…Выходила, правду говорила, про седого, сизого орла… И бойцу на дольней пограничной, ты, Катюша, передай привет…» По завершении она встала и поклонилась. Как ни странно, было не противно. Даже приятно. Немцы с минуту сидели ошарашенные. Затем принялись бешено аплодировать. «Ви есть артист, Анья! Дас ист гуд! Шлехт!»

   Через час рука барона лежала на её плече, другая – плавно касалась её бедра. Они танцевали вальс «Лунный ангелочек». Станцевав по очереди с каждым, она в конце-концов изобразила на лице капризную усталость. «Проводите меня в мою комнату!» - обратилась она к Зибель-Швирингу. Он с готовностью взял её под руку. Когда закрывалась дверь, Аня услышала знакомое «о-о-о!» и чьи-то приглушённые хлопки. Так бы и двинула по мордасам, в сердцах подумала девушка. Фашисты проклятые…
 
*   *   *

    Этим вечером в казино было немноголюдно. Лишь буянил в меру пьяный танкист. Он пол вечера сидел неподвижно. Лишь смотрел на кружку чёрного пива. (Бочонок был привезён из Мюнхена.) Как только этот лейтенант отхлебнул глоток, его понесло. Сначала он, распустив узел галстука, принялся орать песню «Танки Роммеля не боятся Африки!». Но это было только начало. Затем он влез с ногами на овальный столик. Благо, тот был заказан на одну персону. Несмотря на усилия обслуживающего персонала, сдвинул каблуки. Выкрикнул: «Хайль, мой фюрер! Моя жизнь – твоя жизнь!» Отбрыкиваясь от кёльнера и крупье (от вращающегося колеса рулетки хлынули все офицеры), он принялся костерить «проклятыми свиньями», «дерьмом» и «недоношенными ублюдками» всех, кто ошивается в тылу. На тёпленьких местах. В оккупационных администрациях, комендатурах и прочих гадюшниках, говоря по русски. Капитан жандармерии, получив по физиономии носком сапога, кинулся к телефону. Через пять минут в казино вошёл наряд жандармерии и дежурный по комендатуре в стальном шлеме. Всё было кончено.

   Когда сопляка-лейтенанта с заломленными локтями увели, веселье понемногу возобновилось. В центре внимания была русская дама. В тёмно-бардовом шёлковом платье. Её золотистые волосы были закручены в локоны. К ней подсаживались многие вояки, а также офицеры тыловых служб.

   В конце-концов за её столик  сел полковник-интендант. Высокий и седовласый, в роговых очках, он выглядел импозантно. Сидящие по соседству молодые офицеры SS из мотодивизии «Рейх» по началу не на шутку разобиделись. Их не устраивало, что «тыловая крыса» так уверенно держится. Отбила у них красивую женщину. Хоть и русскую, унтерменш, но всё-таки… В конце-концов,  согласно  расовой политики герра Розенберга, а значит самого фюрера, строжайше запрещено совокупляться с польками. Так же говорится в соответствующей инструкции рейхсфюрера SS и полиции. О русских бабах, да ещё таких красивых, там ничего не сказано.

- Что он себе вообразил? – нарочно громко, перекрикивая голос крупье и звон бокалов, высказал штурбаннфюрер с рукой на чёрной перевязи. – Мы сражались и были ранены. У всех боевые награды. А эта свинья, где она была? Вернее, он?

- Надо сунуть его мордой в грязь, - поддержал его товарищи. – Будем вызывать эту русскую по очереди на танец.

   Они, клацая каблуками, вознамерились было претворить свой план в действие. Но ничего не вышло. Оберст хоть и не был отмечен боевыми наградами и нашивками, но промах не сделал. Его дама отказала, галантно пожав плечиком, всем троим. Покружив с интендантом по круглой зале венский вальс (была вставлена монетка в музыкальный автомат), она затребовала счёт. Платил, естественно, он. Пройдя в игровую залу, он попрощался с кёльнером из Мюнхена. В вестибюле, украшенном портретами фюрера и рейхсмаршала на фоне красного стяга со свастикой, он принял из рук гардеробщика пальто с меховыми отворотами и фуражку. Своей даме помог одеть роскошного вида шубку голубого песца, такую же шапочку. Вращающаяся стеклянная дверь открылась. Жандармский унтер, поправив на груди начищенную бляху, почтительно подтянулся. Сделал под козырёк. Похоже, герр оберст был здесь уважаемым гостем.

   Казино, откровенно говоря, было «меченным». Все столики прослушивались через вмонтированные в них микрофоны. Кабинет управляющего (тоже из Мюнхена) был поделён на две части. В скрытой от глазу ложной дверью, замаскированной под панель, находилась «акустическая». Туда тянулись провода от «прослушки». Они были подключены к магнитофону с вращающимися катушками, что был включён в режиме «запись». К нему был подключён второй, резервный. На случай неисправности или на случай, если магнитная лента первого закончится, сработает автоматически второй.

   Записи старательно укладывались в железные коробки. Они анализировались в группе GFP, частью размагничивались (там, где был только пьяный бред). Лишь малая толика раздавалась другим спецслужбам третьего рейха. А именно: SD и Abwehr. В свою очередь, те скрипели зубами. В адрес бригаденфюрера SS Наумана произносились нелестные эпитеты.  В его на первый взгляд безукоризненной биографии выискивались, как на солнце, самые малые пятна. Почему он, кстати, в чине генерала управляет всего лишь группой «гехайм»? Верно ли, что в Мельбурне он знался с членами КПГ? От чего его учреждение обосновалась в бывшем здании обкома большевистской партии? А стоящий перед ним памятник Ленину так долго не сносили? Сам Науман лишь пожимал плечами.  Памятник?.. Не до него было. К тому же, этот Ульянов, по матери Бланк, наполовину германец. В ходе Великой войны, по достоверным данным (ведомство Канариса подтвердит!), сотрудничал с отделом Z. Насчёт своих знакомств с коммунистами, бригаденфюрер вообще предпочитал отмалчиваться.

   …Спортивный «Мерседес-Бенц» с кожаным откидывающимся покрытием мчался по бывшему Коммунистическому переулку, ставшему вновь Кадетским. Большинство старинных зданий из красного кирпича лежало в развалинах. Бывшее Дворянское собрание (при Советах – Дом Советов), с фронтоном, колоннами и шатром-крышей тоже. Уцелела лишь польский лютеранский костёл. Во времена воинствующего атеизма ни его, ни Успенского собора не коснулась рука разрушителей. Оберст притормозил. Не отключая зажигание, он вымелся наружу. Внутри, поставив две свечки к образу Мадонны, он застыл в полупоклоне. Вскоре машина помчалась снова. Она привезла своих седоков на Чеховштрассе, 7.

   Аграфена, закрыв дверь изнутри, принялась раздеваться. Полковник, уже сняв пальто и фуражку, продолжил думать о Боге. Несмотря на свои 50 лет он, не считая кратковременных связей, серьёзно не знался с женщинами. Причиной была его старая мать. После ранней смерти мужа она неусыпно следила за своим сыном. Поэтому, внешне исправный служака, Пауль Ригель мечтал об эффектной женитьбе. Если повезёт, ещё при жизни своей обожаемой, но зловредной матушки.

Глядя за движениями этой пухленькой, с круглым бюстом, златовласой славянки, он никак не мог справиться с тугими крючками своего воротника.

- Я скоро буду, милый, -  прошептала она на германском. Скользнула в одном неглиже наружу.

   Наверное в уборную, сгорая от нетерпения подумал Ригель. Он, наконец, справился с крючком, сломав его. Прикусил до боли губу. Под мундиром был офицерский корсет, белоснежное бельё, под коим – сетка-ладанка от насекомых. Когда дело осталось за малым, снять брюки и сапоги, дверь отворилась. Вошёл мужчина с бородой, в брезентовом плаще и высоких резиновых сапогах. При виде Ригеля он широко улыбнулся.

   Полковнику полагалось табельное оружие. Но с собой он носил дамский «маузер» 7, 62-мм. В заднем кармане диагоналевых брюк. Грабители, мелькнула в голове старого холостяка по неволе. В России их столько… Делать глупости (с точки зрения бородатого, конечно!) не стоило: рука бандита была утоплена в косого выреза брезентовый карман. Там, в бесформенных складках непромокаемой материи, обозначилось что-то тяжёлое.

- Вы правильно делаете, полковник, - произнёс русский на приличном языке потомков Зигфрида и Валгаллы. – Не стоит искушать стрельбу. Стрелок вы, как следует из вашей служебной карточки, совсем никудышный. Первый выстрел будет за мной. А мне очень не хотелось бы обрывать вашу жизнь. Можете одеться. Сядьте…