КВД-3-Хронология разлуки

                Хронология разлуки
               
               
                «…Четырём ветрам грусть печалиться
                Не вернётся вновь это лето к нам…»
                Песня
                Муз.  J. M. Jarre   (Хронология 3)

        Нелка, я не оправдываюсь перед тобою. Совсем неожиданно, память выдаёт давнюю хронологию нашего знакомства и разлуки, как случайно забытое временем письмо… Сам же текст, ныне утратил смысл и значение для нас.
        P.S.  Запоздалый и унылый всплеск памяти, как поздняя осень, старается размыть до леденящей белизны  знойные краски ушедшего лета.
        Оказавшись впервые один на один со всем Миром, я безоглядно строил сногсшибательные планы. Теперь никто не мог мне указывать, обязывать и направлять… Вольная птица при перелёте;  ни гнезда, ни забот, ни обязанностей, - скорее на крыло и вот тебе бесконечная дорога с приключениями  со многими  неизвестностями. Настоящая романтика с любовью, о которой можно только мечтать! Эйфория мечты, занятая у будущего, взамен обещаний непредсказуемой Судьбы.
          Всё так!..
          Но, внезапно разбушевавшаяся стихия, не менее непредсказуемой Природы, бесцеремонно и довольно жёстко вмешалась в мои романтические планы, тем самым, давая знать мне, что их надо, во всех случая жизни, с кем-то согласовывать. Мир людей ещё не весь Мир! Забываться не стоит!
        Я прижался горячим лбом к желтоватому, грязному стеклу пригородного поезда и пристально всматривался в заснеженные дома села Викторовки или Зброжевки, что, не доезжая до Берёзовки – точно не помню. Да это уже не столь важно ныне.
         Под одной из белых шапок крыш стихия укрыла от меня Нелку. Получалась игра в прятки за приз, только ход один – из открытых дверей вагона, который не желает открывать их и, тем более, останавливаться по прихоти игрока.
         Наша разлука в далёком Торезе оказалась столь неожиданной и скорой, что мы не смогли даже проститься, как водится. Я так надеялся на эту встречу, но ужасный циклон распорядился с моими мечтами и планами по-своему. Видимо рассердился на меня за моё пренебрежение к его персоне.
         По окончании летнего сезона в пионерлагере «Лесная республика», мы с Нелкой оказались в одной школе; я учителем труда и старшим вожатым, а она, до окончательного распределительного направления ОблОНО, вожатой. Для меня это оказалось очередным, царским подарком судьбы!    
        Кардинально разворачивая свой профессиональный вектор в гуманитарном направлении, я даже подал документы в Донецкий пединститут, на исторический факультет с заочным обучением. Я думал, что не вышло стать художником, буду педагогом. В дальнейшем планировал перевестись на факультет своего интереса.
        Всё складывалось неожиданно гладко и удачно, что я даже в душе немного позлорадствовал.
        Как же государственные чинуши старались обтесать мою нестандартную индивидуальность под типажей Маяковского и Пикассо, но мне всё же удалось увернуться из-под ударов «серпа и молота». Они никак не желали «видеть» того, что я, на генетическом уровне, создан носителем духовных ценностей, и с дебильным упрямством прививали в моё мышление «пролетарское сознание», а с ним и «рабочую косточку». Вот уж… тупое наследие Мичурина и Лысенко!
          Я смотрел с высоты снежного вала насыпи на распластанное обильным снегопадом село и пытался угадать, в котором доме моя Нели Ванна пережидает приступы непогоды у жарко натопленной печи? Она ведь не догадывается о том, что я всего в километре от неё нахожусь.
          В голове моей жуткий шум, в висках бесконечный стук, лицо всё горит. Холодное стекло не помогает… Я сильно простудился ещё в Одессе, когда, с немыслимым запозданием, выехал к ней с  тайным сюрпризом: «А вот и я! Ты рада?»  Я чувствовал, попеременно, то жар, то озноб. Старался не показывать вида, что болен. Кому сейчас в вагоне легко? У всех усталый и пессимистичный вид. Мысли мои путались от лёгкого головокружения. Иной раз видения за окном плыли перед моими глазами, но я не отворачивался. Вся надежда у меня была только на Нелку. Помнит ли она, как однажды отпаивала меня горячим молоком, когда я, разгорячённый, выпил довольно много студеной водицы из родника, что притаился в лесном овраге недалеко от нашего корпуса в пионерлагере?
         «Нелка, зажги свет в своём окне, и я на ходу выпрыгну из ползущего вагона! Есть шанс!» - посылал я ей мысленные сигналы по каналам телепатии.
         Поезд тянулся по затяжному сугробу медленнее старой клячи… Кругом царили снежные заносы и разрушения. Подобное зрелище мне не  доводилось видеть даже в фильмах.
         На некоторое время сплошной снегопад сделал передышку и открыл воспалённому взору панораму своего небывалого безумства.
         Линия телеграфных столбов была срезана до уровня невидимого железнодорожного полотна; полуметровый частокол от былых столбов тянулся до горизонта. Металлические опоры высоковольтной ЛЭП стихия закрутила по ходу  часовой стрелки до середины высоты и, изуродованные верхушки конструкции, загнула до самого основания опор, предварительно опутав их порванными проводами. Деревьев или их ломаных частей нигде не было видать, возможно, что их вырвало с корнями и куда-то унесло.  Кругом господствовал графический конструктивизм на пленере белого безмолвия. Эскиз или набросок зимнего варианта Армагеддона.
          «Куда тебя, милая, занесло?! Уму непостижимо! Я ведь ехал к тебе за продолжением нашего с тобой лета… С плавным переходом в золотую – Болдинскую осень!»
          Дизель надрывно дёргался, чадил солярными клубами вонючего дыма и без конца сигналил в белоснежную глухомань, будто впереди его и впрямь тянули лошадиные силы запряжённой природы. По плотно затянутому серыми облаками небу трудно было определить точное время. На моих часах шёл первый час дня, но в округе ощущался сумрачный переход либо к ночи, либо от неё.    Сплошная неопределённость, как во времени, так и в пространстве.
          Я был сильно голоден и не спал уже вторые сутки, если не считать краткие провалы сознания прямо на ногах, в ожидании любого поезда в сторону Берёзовки. Последняя комфортная, прямо райская ночь  прошла на пароходе «Узбекистан», когда по внутренней связи судна предложили заночевать  у  них, как  в гостинице.
          Повезло! Я так считал. Мы-то пришвартовались в Одесском порту уже ближе к полночи, и искать ночлег или вокзал в это время не хотелось. Мой расчёт был на рассвете добраться до вокзала и уже до полудня следующего дня встретиться с Нелкой; до Берёзовки-то, около двух часов езды на пригородном поезде, а там, на автобусе ещё немного потрястись… как по плану! И вот тебе долгожданный ужин для двоих  при свечах! Романтично, чёрт возьми! Ради этого стоило ехать хоть куда!
         Я всматривался в чёрные окна ближайших домов, в надежде на милосердие непредсказуемой Фортуны. Воспоминания о ушедшем лете отчётливо вырисовывались на заснеженной белизне широкоэкранного полотна.
         Помнит ли Нелка нашу первую встречу? Надеюсь, что не забыла! Я-то точно запомнил её в мельчайших подробностях, и помогла мне в этом, как ни странно, вожатая Тамара.
         Воспитатель Людмила Николаевна была занята детьми, где-то на территории нашего отряда, а я с Тамарой в вожатской комнате оформлял, какие-то стенды или пособия. Открывается дверь и на пороге появляется девушка среднего роста. Карие глаза с любопытством и некоторым беспокойством смотрят в упор на меня; на Тамару, незнакомая девушка, взглянула лишь мельком. Короткая, аккуратная причёска чёрных волос с ровной чёлкой до середины белого лба ей очень шла. На щеках горел румянец смущения. Меня поразила открытая, почти детская улыбка на ярко-алых, слегка округлых губах. Этакий бесёнок, скрытый в её смоляных зрачках и в уголках рта! 
          Белая кофточка с коротким рукавом и с подобием жабо на груди идеально смотрелась из-под тёмно-коричневого сарафана с широкими лямками.  Такое чувство, что она только что покинула школьную парту, а галстук забыла повязать или сняла для солидности. Тамара, наверняка, рассматривая незнакомку, следила за моим, затянувшимся взглядом, в этом мне пришлось убедиться спустя пару минут.
         После всех формальностей при новом знакомстве с новой вожатой отряда, и на своих правах старожилы лагеря (третий год работы в нём), я, с некоторой провокацией в словах, но без какого-либо намёка на диктат, заявил ей: - Этот угол, -  указывая на кровать, за своей спиной, -  принадлежит Людмиле Николаевне. Тамара, как видишь, и сейчас никому не уступает своё законное ложе. Слева от тебя находится моя кровать, а справа кровать пока дожидается своего хозяина. Выходит, что тебе придётся спать рядом со мною, если ты не будешь возражать. Другой вариант – можешь смотреть свои сны в одной из палат девочек. Выбирай!
          То ли Нелка была осведомлена о порядках в нашем лагере, то ли восприняла мои слова за розыгрыш новичка, но на её лице не проявилось ни удивления, ни гримасы обиды от сказанного мною. Скрытый бесёнок в её расширенных зрачках   сверкнул своими глазами и исчез. Новенькая вожатая, как бы понимающе кивнула нам и вышла из комнаты на поиски Людмилы Николаевны.
          Но едва закрылась дверь за Нелей Ивановной, как в тот же миг в моё лицо врезалась общая тетрадь, объёмом в 44листа. От неожиданности и точного попадания углом корешка тетради в висок, я вздрогнул всем телом. Я просто опешил, непонимающе, уставившись на Тамару.
         С миловидной, белолицей, немного стеснительной Тамарой, у которой тоже был шикарный, чёрный, волнистый  волос, ниспадавший толстой косой ниже пояса, я проработал целый месяц, и ни разу не намекнул ей о том, чтобы «спать рядом со мною».  Для незнакомой же чужачки, как бы первой встречной, вдруг звучит, почти откровенное предложение, о котором, (сужу по её реакции на мои слова), она, возможно, грезила не одну ночь.
          Думаю, что Тамара тут же пожалела о том, что опрометчиво выбрала себе кровать напротив солидной дамы с огромным педагогическим и жизненным опытом, доверяясь, которому, она ныне оказалась, как бы третьей лишней. Так ей подсказала её наблюдательность и интуиция, отчего и всплеск негативных эмоций оказался взрывным.
         На размытом в желтизне и копоти стекле нежданной зимы, проявилась пунцовая вспышка на бледных щеках Тамары, а во взгляде застыли удивление и испуг.
         Я   потирал   ушибленный  висок  и  молча,  смотрел  на   неё: «Может тетрадь запустил, кто-то в открытое окно?» 
        Не верилось, что так можно реагировать на ироничные, вроде бы ничего не значащие слова.
        Встретившись с моим взглядом, Тамара импульсивно и недовольно фыркнула обиженной кошкой, явно не ожидая от себя такого нелепого разоблачения, скрываемых ею чувств по отношению ко мне. Ещё мгновение и, на её покрасневших глазах, появятся слёзы.
        Я был в полном недоумении и растерянности. Ушибленный висок ныл, мысли путались. О новенькой виновнице произошедшего инцидента, я на тот момент забыл.
        Тамара, соскочив со своей «неприступной» кровати, будто сквозняк вылетела за дверь, сильно хлопнув ею. Творческий союз и духовная идиллия  рухнули!.. А как она складно рифмовала четверостишия под моими рисунками!..  Ахматова!
        Об этом спонтанном курьёзе с Тамарой, я не рассказывал новенькой вожатой; мужчина должен хранить свои и чужие тайны, мало ли, как Судьба крутанёт свою рулетку. На тот момент, нельзя было исключать, что стрелка могла указать  на Тамару, да и у  вновь прибывшей вполне мог быть парень или я мог оказаться не в её вкусе. Всяко в жизни случается!
         Размышляя над случившимся, я, невольно, потирал правый висок. Общая тетрадь оставила на нём отметину, величиной в три копейки лишь на неделю, а вот память, благодаря Тамаре, сохранила эпизод первой встречи с Нелкой на всю оставшуюся жизнь в мельчайших подробностях, за что я ей несказанно благодарен. Удивительно, но всплеск спонтанной ревности не помешал Тамаре подружиться с новенькой  вожатой, и в тоже время, со своей соперницей. Но через неделю она всё же перевелась в другой отряд. Слишком пророческими оказались мои слова и мучительно - бессонными стали ночи для отверженной девушки. О её тайных чувствах ко мне, я услышал уже от Нелки: - А Тамара не против, чтобы ты перешёл вместе с ней!
          Она хитровато прищурила один глаз и выжидательно посмотрела мне в глаза. Я с улыбкой пропустил её слова мимо ушей: «Тоже не прочь поревновать!»
          И  стихия,  обложившая  меня  со  всех  сторон, оказалась  с женским норовом, - эмоции захлёстывали её через край!
 Сельчанам, жившим справа от дороги, повезло. Их дома расположились в низине за насыпью и ураганный ветер, лишь обильно осыпал село снегом, правда, он и их оставил без света, связи и всяких путей общения с внешним миром.    Уставившись в потустороннюю белизну небытия, я продолжал болезненно мыслить о случившемся.
        Я был несказанно рад Судьбе, давшей Нелке направление в наш пионерлагерь для прохождения практики. Но, высматривая среди чёрных негативов окон расплющенных домов и хат, один-единственный кадр, зажжённый свечой, я негодовал от того, что та же Судьба-злодейка, отправила её, по окончании педучилища, отрабатывать срок в два года, к чёрту на кулички.
        Неведомая рабсила, с надрывом и дёрганьем, тянула наши старые и грязные вагоны вперёд – назад в Одессу.  Позади, под шапками снега, ещё виднелись, не то окраинные домики, не то хозяйственные постройки. Я продолжал надеяться, что среди них промелькнёт лисьим хвостом рыжие волосы Нелкиной подруги Маринки, которая оказалась неразлучной с ней даже в этой ссылке.
        Увы, чудесного видения не произошло и наш, измученный поезд окончательно затерялся в снежном безмолвии безвременья и без пространства.  Таковым, кажется, был Вселенский Хаос до сотворения Мира.
         В полной темноте, вполне можно, если не увидеть желаемое, то хотя бы его вообразить. А непроницаемая белесая пелена слепит не только глаза, но и сознание. Если во мраке не видать мнимых опасностей, то, надеешься, что и тебя, как бы ни видать стороннему глазу. В окружении же непроницаемой белизны ты так же никого не видишь, но инстинкт самосохранения навязывает сознанию: «Я у всех на виду! Остерегайся!»
         От напряжения в глазах голова закружилась. Чувствую, что температура поднялась. Про голод я забыл; жажда высушила губы и горло. Окружающих меня людей я не замечал – они расплывались в жёлтом свете мазками абстракций.
         Я переключил звенящее сознание на связь с далёкой, далёкой Одессой, где надеялся, в одной  из  гостиниц, укрыться  на  пару дней от стихии, а заодно,  подлечиться.
                «…Пароход белый, беленький,
                Чёрный дым над трубой…»
          Где он сейчас?  Моя коварная машина времени «Лето – Зима»!   Пережидает ли  непогоду  в  порту  или  уже  ушёл  в открытое море?
         Его длительная задержка в Севастопольском порту стоила мне здоровья и перенесения времени встречи с милой девушкой на неопределённый срок. И всё из-за вояк! Нашли время заводить своих гигантов в бухту, когда я спешу на свидание с любимой! Но я, назло стихии, выздоровею и приеду к Нелке! Вот только вопрос: «Когда, откуда и опять когда?»
         Болеть в дороге, не из приятных ощущений!.. А в одиночку – просто, кошмар!
         Почему-то вспомнилось, как в одной идейной брошюре писалось о том, что Ленин поехал в ссылку очень больным от простуды, но по дороге, довольно чудесным образом, выздоровел.
         Несколько тысяч вёрст этапного пути либо сгубят человека, либо закалят его.
         Мой путь гораздо короче и цивилизованнее, но само положение моё гораздо хуже.
         Господина Ульянова, как дворянина, в дороге кормили, поили горячим чаем, предоставляли бесплатно лошадей с санями и обогреваемый ночлег с надлежащим ассортиментом услуг того времени, и, конечно же, за казённый счёт, лечили и холили до полного выздоровления.
         «Загнивающий капитализм» до 1913года, как бы заискивал перед будущим правителем страны. То ли интуиция подсказывала, то ли Гришка Распутин предрекал власти? Теперь это не узнать.
         К своей же больной персоне,  подобного внимания от нынешних властей, я не ощущаю, значит, моё будущее без перспективы, если не сгорю досрочно от воспаления лёгких.
        Меня сильно знобит.
        Эх, Владимир Ильич, за зря ту систему разрушили «до основания»!  Смотришь, на льготных условиях своего сословного происхождения, дожили бы до преклонного возраста и написали бы, что-нибудь романтичное; ездили-то по свету, вон сколько, да и «Наденька», слыхал я, была не единственной любовью в жизни пламенного революционера. А так, остались после него лишь макулатурные тома «воззваний», «тезисов» и «сиюминутных постановлений на текущий момент». Скучище! Похуже «светских дневников»!
         Теперь меня в жар бросило. Не знаю даже, что легче переносится?..   А до Одессы целая вечность! Дотянуть бы…
         Неожиданно поезд резко дёрнулся несколько раз, словно товарняк и стал. Среди пассажиров никакой реакции; все одеревенели и превратились в настоящие дрова, которые так и следует везти, - и меня в их числе.
         На часах было около трёх часов дня. Три с половиной часа в пути, точнее, в вагоне, с черепашьим ходом. Если сравнивать со временем движения нашего поезда из Одессы, то наш тихоход преодолел треть расстояния (в этом направлении мы так же двигались с частыми и долгими остановками). Возможно, что уцелевшие от первого натиска стихии, деревья и столбы всё же не выдерживали последующих ударов и подкошенными валились на рельсы. Я оказался в их числе и в любую минуту мог сползти под сиденье или завалиться на колени соседа.
        Я держался, как мог.  Старался отвлечься на посторонние мысли и этим, хоть, как-то притупить головную боль. Переключение не всегда срабатывало, а если везло, то лишь на минуту, другую.
        Пока ползли от забытого всеми села, я успел смириться со злым роком: «Мол, отступаю на заранее подготовленные позиции!»  А, кто их готовил для меня и, где именно они находятся? Совинформбюро моего мозга умалчивает, чтобы избежать панических настроений в своих рядах. Тактика! Чёрт бы её побрал! Но, в то же время, есть некоторая надежда.
        Ночную телепортацию в пространстве с +23t на -2-3t мороза, физиологией ещё можно выдержать – экстрим закаляет на перспективу выживания вида. Но, в одночасье и вслепую, сменить летнее восприятие окружающего мира на зимнее, сбивает стрелку на стресс, без восстановления нервных клеток.
       Я никак не мог в своём воспалённом воображении одеть Нелку в пальто, платок или шапку и в сапоги до колен. У меня, от живой манящей плоти девушки, остаются лишь голые коленки и удивлённые глаза: «Коля, это на тебя  не похоже! Когда мы остаёмся одни, ты всегда норовил раздеть догола!..  Цепочка и перстенёк, и те мешали! Тебе нездоровиться, да?!»   
        Ты даже не представляешь, милая, как мне сейчас плохо, а без тебя и того хуже!
        Я ушёл из школы и перечеркнул перспективу педагога за тот образ Нелки, который чудесным образом проявился в дверном проёме нашей вожатской комнаты, подобно святой на старой иконе и, которая, одарив своею небесной любовью, по-детски, «спала рядом со мною» на одной кровати, под одним одеялом, на одной планете.
         Если бы капризная Судьба дала нам возможность проститься перед её нежданным отъездом, то я бы не пошёл на обострение назревавшего конфликта со старой, сумасбродной директрисой школы. А так, по возвращению в город,  взял у Нелкиной матери записку, предназначенную мне и приблизительный адрес нового места её практики, я «хлопнул» дверьми школы и эфемерного института, а заодно отдал ключи хозяйке, у которой снимал отдельную, отапливаемую «летнюю кухню», с комнатой, уютной кухонькой и прихожей. В далёком теперь Торезе, похозяйничала аналогичная стихия страстей разрушений. Ныне с ним меня связывали ностальгические воспоминания детства и юности, пара преданных друзей и мои дорогие Зоя Михайловна и Василий Андреевич, заменившие мне (неофициально) потерявшихся или умерших родителей.
       Как ни странно, но  меня одолевало двойственное чувство от нахлынувшей на меня полной свободы. Эйфория смешивалась со страхом неизвестности. Так случилось, и я не был готов к такому повороту в жизни. В глубине сознания, я догадывался, что так должно было произойти во времени, но, благодаря тебе, Нелка, я довольно легко и безболезненно разорвал ошейник страха «завтрашнего дня» и устремился вслед за мечтами и фантазиями.
       Наш поезд вновь дёрнулся. За окном его рывок ни на чём не отразился. Скорость шага и скорость света уравнялись. Он вполне мог поехать назад и никто этого бы не заметил. Для меня, главное, что он двигался; стоять в белой пустыне гораздо тоскливее. Пусть хоть в бок устремиться лишь бы не стоял!
          Как далеко мы были от Одессы, я не знал. График движения не соблюдался, станции не объявлялись. Пассажиры расположились, как в поезде дальнего следования. За мутным окном сгущались синие сумерки. Мои часы указывали на ещё один, преодолённый промежуток в км/ч, до спасительного финиша. Со слов соседей по скамейке, я узнал, что машинист побьёт собственный рекорд по продолжительности езды по этому маршруту. Соседи вчера ехали этим же поездом вместе со мною, только в другом вагоне. Из их разговора, я так же осведомился, что мне предстоит искать ночлег в районе вокзала так, как предварительное прибытие поезда в город, всё же состоится, но ближе к одиннадцати часам ночи; в это время суток, когда кругом полнейший хаос, искать гостиницу в Одессе опрометчиво и опасно для жизни. Да, информация такая же сгущающаяся, как сумерки, но иного выбора у меня не было.
          Я отвернулся к темнеющему окну на стекле, которого, как на ночном небе, стали появляться созвездия и туманности от пятен пальцев, пыли, царапин и отметок летающих насекомых; они создали свои неповторимые звёздные карты на каждом стекле вагона. Пытаясь на своём стекле отыскать подобие знакомых мне созвездий, я, мысленно, вновь возвратился в Торез, благо, мозг мой не подчинялся капризам погоды, - мгновение,- и я на исходной точке, в полном раздумье: «Раз так случилось, то, не  откладывая на вечное «Потом», решаю ехать в Ленинград, чтобы по весне попробовать поступить в Академию художеств. Так!»
          Утратив магнетизм работы и прописки, я, словно стрелка сбившегося компаса, завертелся по сторонам света, и всякий раз мои координаты планов и мечтаний притягивались или пересекались с полюсом, переместившемся в глухую провинцию Одесской области. А тут ещё, накануне, я получил письмо давнего друга из Крыма: «Приезжай в гости!»
          Да простит, моя Нели Ванна, неугомонного мечтателя!
          Я ныне, как бы в образе витязя на распутье, но только с атласом СССР и чемоданом в руках, оцениваю варианты трёх дорог, ведущих к ней.
          По прямой, на Берёзовку, дорога коротка, но так же куцей окажется моя мечта о художнике. Еже ли я отправлюсь по левой ветке предполагаемого   маршрута, то хоть Крым осмотрю с центральной и западной сторон,(с Ялтой,    я ранее ознакомился, когда, на белом пароходе «Россия», приплыл из Сочи).
         Был ещё марафонский забег…  Но, ехать через Ленинград, накануне зимы, больше напоминает пресловутую компанию под кодовым названием «Блицкриг».
         При движении в транспортах ещё можно рассматривать этот вариант, но промежутки между ними могут затянуться до морозного оцепенения или обморожения. К этому надо добавить (убавить из бюджета), расходы и потерю времени – существенно!
         Так я устроен, что на старте длинных дистанций, никогда не знаю, где и когда финиширую, хотя пунктиром и птичками помечаю предполагаемый маршрут и возможные остановки. Все возможные уточнения и изменения в дороге, я доверяю своему внутреннему штурману. В этой же катастрофической ошибке мой штурман невиновен!.. Как я узнал позже, такого разрушительного циклона не было в этих краях на протяжении существования Одессы, а это 200лет, – срок приличный для наблюдений и прогнозов.
         Влип же я! Осталось только вмёрзнуть, в каком-нибудь сугробе для полноты впечатлений! 
         Это я в сердцах, от безысходности подумал. Моё сознание, под стать температуре, скачет, как придётся.
         Как-то незаметно для себя, я возвратился с мыслями в своё горящее тело. От жажды мои губы потрескались. В вагоне было душно и воняло потными носками, за спиной слышался здоровый храп поддавшего мужика. О еде я уже не думал, а пить хотелось нестерпимо.
         Невольно, я подумал о том, что именно таким должен быть христианский «Ад». Ведь он страшен не наказанием, к нему можно привыкнуть, а страшен он  бесконечностью пребывания в нём.
         Глядя в окно, я начал подумывать о закольцованности нашего маршрута, только без повторения видов за окном.
         Чувствует ли Нелка, как мне сейчас плохо или преспокойно спит в своей тёплой постели, под завывания холодных ветров?
         Наконец-то Рок смилостивился надо мною и объявил о прибытии нашего поезда на конечную станцию, о том, что эта станция являлась городом-Героем, никому из прибывших дела не было. Раз Герой с большой буквы, то и сражайся со стихией сам, а рядовые обыватели спешили укрыться под прозаические и не всегда надёжные крыши своих уцелевших домов.
         На станции, я, шатаясь от слабости,  направился к выходу. Прямо из освещённого вагона я попал во мрак невидимого города. Признанный Героизм города так же укрылся в  более надёжном месте, чем  продуваемые перроны вокзала.
         Оглядевшись вокруг, мне стало жутко от мысли, что славного города просто нет,- стихия унесла его в пучину бушующего моря, как, когда-то она сделала это и с мифической Атлантидой.
         Я видел, как утомлённые изнурительной поездкой пассажиры, безмолвно и быстро растворялись в непроницаемой темноте ночи. Наблюдая за их исчезновением, я соображал, что мне необходимо двигаться, иначе рискую упасть под платформу от головокружения. Я последовал за теми, что шли из последних вагонов, они быстро удалялись от меня. Впереди, у здания вокзала маячило слабое свечение наподобие одинокой лампочки,- так мне виделось в тот момент. К неприятному шуму в ушах примешался вой работающего двигателя. Это надрывалась дизельная установка, обеспечивающая электроэнергией вокзал.
         Я поспешил к источнику жизни, но, с каждым шагом к цели, моя надежда на комнату отдыха угасала. Несмотря на довольно поздний час, вокруг здания вокзала и в его чреве, в замедленном темпе, перемещалась, ворочалась живая масса неопределённого состава. Обезумевшие от усталости, бессонницы и неопределённости своего положения, люди слились в однородную субстанцию равнодушия и озлобления. Возвращаясь в Одессу, я надеялся получить минимальную помощь, пищу, воду и кров, но понял, что если я, случаем, споткнусь, то меня никто не заметит под своими ногами.
         Смешавшись с общей массой, я втёк в полумрак вокзала. В освещённой дежурным светом зале ожидания, круглосуточный буфет был закрыт, а на его прилавке, кто-то устроил своих детей на ночлег. С пищей насущной вновь пришлось повременить до утра. С водой задача оказалась решаемой. Я выпил сразу две кружки из привозных бачков; центральное водоснабжение видимо не работало. Холод в зале ожидания не ощущался, но и  свободного места для отдыха нигде не было. Подобную обстановку мне доводилось видеть лишь в документальных фильмах о войнах и во время природных катаклизмов.    Оглядываясь вокруг, я очень пожалел о своей поспешности вернуться в город. Мне надо было не пороть горячку, а хладнокровно постучаться в двери ближайших домов и, думаю, тем самым, не довёл бы себя до полуобморочного состояния. Но в Берёзовке произошло некоторое помутнение рассудка – запаниковал!.. Доверился городу, а не селу.
          Подумайте сами, как мне было сохранить хладнокровие, когда я сошёл с парохода до рассвета, с запасом одежды, рассчитанной на +15, и ни градусом ниже… В Севастопольском морпорту объявили, что в городе температура составляет +23, а от него до Одессы, западном направлении (не северном), рукой подать. Конечно, можно скинуть 5-7градусов тепла, всё-таки осень заканчивалась и зима по центральному черноземью уже разведку делает…  Но, чтобы сразу с корабля попасть в минусовую круговерть стихии, я не был готов, за что поплатился сполна. От обиды и бессилия перед навалившимся испытанием на прочность, я едва не заплакал. Пронизывающая холодрыга обложила меня снаружи, а после выпитой воды, она, троянским конём, проникла и вовнутрь судорожным ознобом; не спасала и одежда, прикупленная в срочном порядке в Берёзовском магазине, откуда я панически бежал. А как было не запаниковать мне, когда в свирепствующей пурге видны были лишь двери, окна и стены маленькой станции и то лишь изнутри. Наружу я вынужден был выйти, чтобы в соседнем промтоварном магазине, который чудом не запер свои двери,  купить тёплую одежду. Довольствоваться мне пришлось безликим свитером из синтетики, (других в наличии не оказалось), тонкой спортивкой и вязаной шапочкой, того же пошиба. Ни пальто, ни тёплых курток, ни шерстяных носков, по сезону, в наличии не оказалось.
          Одним словом – сельмаг! Захочется чего-то особенного, поезжай в область! Плановому хозяйству чужды запросы своего «народонаселения». Оно существует за счёт фиктивного валового отчёта  вертикальной системы подчинённости в установленные сроки.  Экономический бред или утопия, но он, увы, существует и неплохо приспособился. Возможно, что вера в него спровоцировала меня рвануть скорее в спасительную область, пока не околел в провинциальной дыре, в синтетической обновке.
          Утеплив немного поверхность своего простуженного тела, я поинтересовался у коллег по несчастью, как можно добраться до нужного мне села?
          - А никак!..
                «…Автобусы не ходят,
                Метро закрыто, в такси не содят…»
          - Туда – ответили мне, - около двадцати километров будет… Но, все дороги засыпаны по самые крыши. Можно поездом, но, когда он поедет назад и сделает ли остановку, неизвестно.
         Эта пугающая информация так же способствовала моему срочному отступлению в областной центр цивилизации, где, по моему мнению, я бы мог, без проблем, укрыться от любой стихии, даже не являясь на тот момент законным жителем страны – прописка-то отсутствовала! Вроде бы свой, но среди чужих, включая и погоду.
         Бесполезно кружась у дверей залы ожидания, я лихорадочно соображал, как мне выбраться из каменной западни города? Здесь песенная ирония Высоцкого оказалась так же уместна, не исключая и отсутствие в городе «подземки». Под натиском невиданной  стихии, героический город, как бы впал в кому, и я могу стать её реальной жертвой, если остановлюсь. Только теперь я понял, что город не село, и надежды в нём никакой – ни на гостеприимство, ни на сочувствие, хотя, зацикленный на своём бедственном положении, я явно ошибался. Пока же я ощущал вокруг себя полную блокаду. Воспалённые мысли метались и путались. Надо срочно вырываться из снежного окружения, и это можно было  осуществить лишь на поезде дальнего следования; в нём можно было занять горизонтальное положение, отлежаться в тепле и хоть на несколько часов забыться от окружающего кошмара. Впервые оказавшись один на один с противоречивым Миром и не имея жизненного опыта в подобных ситуациях, другой альтернативы я не видел.
         Я  направился к кассам дальнего следования. К моему удивлению, они работали, но лишь по прибытии поездов; ближайшим оказался Днепропетровский - он ожидался к шести часам утра. Информация не из приятных не только для меня.  Вокруг восседали и лежали на своих пожитках,  такие же заложники стихии и среди них, наверняка, были и голодные, и простуженные и мучимые вынужденной бессонницей.
         Коли встать в позу оптимиста, то мне осталось ждать и терпеть всего-то шесть часов. Это всё же не целую ночь, но это в случае, если поезд сумеет наверстать час, другой (а он запаздывал на 7,5часов). Думаю, что тогда время побежит шустрее, и не так тоскливо будет на душе. Как-то не хочется впадать в уныние и в хандру, когда поезда, хотя и с немыслимыми запозданиями, но всё же двигаются и везут надежду на долгожданное спасение.
          Я занял очередь и тут же у кассы присел на свой чемодан. Слева от меня, в соседней очереди, на своих вещах расположились парень с девушкой; он сидел на довольно пухлом чемодане, а она примостилась на дорожной сумке, положа свою голову ему на коленки. Левую руку зажав в кулачёк, она подложила себе под голову, а правая у ней была откинута в мою сторону, на безымянном пальце тускло отсвечивал золотой перстенёк.
          «Мистика, какая-то!» – не знаю почему, мелькнуло в голове.
          Я закрыл глаза. Сон, как нарочно, не шёл. Усталость была бессильна перед соблазном дотронуться до протянутой в мою сторону руки новенькой вожатой.
          Нелка лежала на спине, слегка повернувшись на правый бок, выставив правую руку на проход между нашими кроватями, расстояние между которыми было всего 80сантиметров – ровно ширина письменного стола, стоявшего у окна между кроватями Тамары и Людмилы Николаевны.  Я без особого труда мог, со своей кровати, дотянуться до её лица, так близка, оказалась миловидная девушка.
          По сильному сопению, доносящемуся из противоположного угла комнаты, я знал, что мудрая воспитательница предоставила ночное «бдение» за детьми молодым; третий год совместной работы в «Лесной республике» гарантировал ей покой и порядок в отряде. Предательский же скрип Тамариной кровати выдавал её бессонницу, до появления новенькой вожатой,  она  преспокойно спала, и я привык к этому. Сегодня же Тамара  вертелась с боку на бок и периодически вздыхала, будто её мучила духота и отдышка. Помня дневную сцену спонтанной ревности, я лежал, не шелохнувшись, на левом боку и рассматривал в сумраке черты миловидного лица спящей девушки, так просящегося на полотна художников Возрождения и импрессионизма. 
         Я не знаю, как Нелка отреагировала на мои слова при нашем знакомстве, но, за полдня совместной работы, почувствовал некоторый интерес с её стороны, и, невольно, забыл о своих «правах старожилы». Это не ускользнуло от внимания Тамары и теперь лишало её привычного сна. Нелке же не помешала ни новая обстановка её нового ночлега, ни скрипучая кровать с провисшей сеткой, ни близкое соседство едва знакомого парня. Видимо, за несколько часов проведённых вместе, я сумел внушить ей доверие в своей порядочности.
         Девушка напротив вздрогнула во сне, затем, не открывая глаз, повернулась лицом к своему парню или мужу; то ли она долго лежала в одном положении, то ли её сон побеспокоил нежелательный взгляд незнакомца.
         В первую ночь, Нелка, довольно долго дразнила меня и Тамару искушающим положением своей руки. Я догадывался, что с дальней кровати ведётся наблюдение и был уверен в том, что Тамара, с едва скрываемым терпением, ждала, когда же новенькая нахалка уберёт свою греховную руку из-под моего носа? Ей очень хотелось встать, как бы для осмотра палат детей и коленом отвести в сторону половину наметившегося моста между Нелкой и мною. Не меньший соблазн был и  с моей стороны, протянуть встречную половину моста для желанного контакта.
         Пересилив свои похотливые фантазии, я без вздохов сожаления отвернулся к тёмной стене, как того хотела бдительная ревнивица, и вскоре уснул крепким сном до самого восхода солнца, даже не просыпаясь ночью для привычного обхода палат. Видимо, мне очень хотелось навести желанный мост между нашими сердцами во сне.
         Сон был глубокий и стремительный, подобно падению в пропасть. Я даже не запомнил его.
         Проснулся я от толчков.
         Вокруг меня все суетились и шумели. По громкоговорителю, что-то объявляли. Парня с девушкой напротив уже не было.
         Я поёжился спросонья.
         Сжавшись в некий комочек на своём чемодане, я как бы пребывал несколько часов в ином мире или измерении. Ни холода, ни голода, ни головной боли, ни тошноты не ощущалось. Я не решался пошевелиться, а лишь водил зрачками впереди себя.
          - Вы будете становиться в свою очередь? – услышал я мужской голос над собой.
          - Да, да! – возвращался я из полузабытой ночи прошлого в реальный мир кошмара.
          Днепропетровский поезд  и не думал навёрстывать упущенное время.  Машинист не торопился в эпицентр снежного ада. Он приплюсовал ещё полтора часа к экстренному графику на обстоятельства в пути, правда, билеты на него стали продавать задолго до его прибытия на станцию, чему я несказанно обрадовался; ночь, как бы незаметно оказалась позади, осталось самую малость продержаться.
         Сонная кассирша немного охладила мои надежды на скорое бегство из снежного заточения, объявив, что время отправления поезда намечается, приблизительно, на полдень.   Вновь придётся рядиться в оптимиста: «Подумаешь, какие-то пять часов, когда  ночной кошмар  остался позади!»
         Простуда не отступала, но и не досаждала вчерашними неприятностями, она, как бы выжидала проявления моей душевной слабости, а может быть, неохотно пошла на попятную из моего организма. Надоел я ей со своей сопротивляемостью! Хорошо бы!
         Пользуясь её послаблением, я сделал новые ставки на ползущий к городу поезд. Кассир так же, как бы дала мне выигрышный билет ценой в жизнь, но цену запросила высокую – не возвращаться в её город в ближайшие несколько лет. Я рассчитывал уехать на неделю, другую, а тут несколько лет! Это я осознал позднее – гораздо позднее!..  Непоправимо поздно для нас с Нелкой!
         В залепленных мокрыми хлопьями снега окнах вокзала проявились серые признаки очередного дня моих испытаний на право быть один на один с многоликим Миром.
         Я направился в зал ожидания. Буфет по-прежнему предоставлял свой прилавок очередной детворе. Голод не отступал, он садистски терроризировал мозг: «Достань еду, достань еду!»
         Билет на поезд давал возможность двигаться за территорией вокзала, где можно было найти требуемую желудком еду. Я предположил, что продмагазины  могут продавать сухие продукты и консервы, которые вполне съедобны и без подогрева.
         До «предварительного» отправления поезда у  меня была уйма времени на обследование прилегающих улиц. Я вышел из здания вокзала. Ближайшие ларьки, жиревшие за счёт пассажиров, теперь отгородились от своих родненьких кормильцев железными створками. Те же, что довольствовались лишь железными решётками, имели печальный вид разорения и опустения. Вместо доходных продуктов, на прилавках и на полках валялись битые стёкла, посуда, бумага и всё это было припорошено потревоженным мародёрами снегом.
        Я не знаю, как описывал конец света Иоанн в своих «Откровениях», но представшая мне диарамма выглядела внушительнее и правдивее. Я ранее не упомянул, что ехал-то на свидание с девушкой, а значит, был обут в модельные туфли на кожаной, тонюсенькой подошве.
         Варварский набег зимы сменялся осенними потоками дождя, и снова сыпал крупный  снег. Между нежданных сугробов текли реки мутной воды, местами глубина достигала колен, заливая или уже залив подвалы и первые этажи. Сплошь валялись деревья, столбы, шифер, щиты. В разбитых окнах пестрели цветные тряпки, куски картона и фанеры. Венеция под снегом, только вместо потопленных гондол торчали из сугробов повреждённые и искорёженные машины.
         Да – а - а!
         По тротуарам и дорогам в сапогах проблема пройти, не набрав воды, а я вознамерился бороздить холодные потоки почти босиком. Сумасшедший, и только! Но мне осталось-то самую малость выдержать до посадки в поезд. И ещё, у меня не было выбора. Я был сильно голоден и не надеялся на вагон ресторан.
         Осмотревшись вокруг, я увидел в квартале от вокзала продуктовый  магазин, в который заходили, а затем выходили люди. Народ не станет  рисковать здоровьем и жизнью ради тряпья и прочей ерунды. Хлеб всему голова!
          Я решил переходить Одесские «Альпы» по сугробам – это всё же меньшее зло, чем вода по колено.
          Треть пути я преодолел, набрав лишь полные туфли рыхлого снега, но остальные две трети маршрута, я вынужден был бороздить ускоренным шагом прямо по мутной воде.
          Как ни странно, но в тот момент, я не ощущал леденящего омовения воды. Сознание и понимание происходящего двигались параллельно, над стремящейся к цели физиологией. Они в те минуты не контактировали между собой ради общего спасения.
          Преодолев последние метры половодья, я прыгнул на ступени, затем постучал подошвами туфлей о бетон в надежде, что вода, подобно снегу, отстанет от моей обуви, брюк и спортивок и, не получив желаемого результата, вошёл в магазин.
          На тот момент, я и сырую картошку съел бы с аппетитом. Но мой мозг, под воздействием зрения востребовал хлеба и мяса, как панацею от привязавшейся ко мне «троицы» от Минздрава.
          Под стеклом витрины я увидел варёную колбасу и заказал целую палку. Хлеба, конечно же, не оказалось; из мучного было лишь печенье. Помню, внук Зои Михайловны любил есть борщ с пряниками… Значит, на время кризиса, я освою колбасу с печеньем. Голод не тётка! Та же «тётка» от голода напрочь закрыла мне глаза на мнимую свежесть колбасы при отсутствии света в магазине. Вряд ли воспаление лёгких перенесётся моим организмом легче, чем отравление испорченной колбасой.
          Эти сравнение грозящих мне опасностей появились в моём сознании гораздо позже, когда истощённый организм без промедления переварил пищу насущную.
          Сейчас же, я, едва успев выйти из магазина, тут же вцепился зубами в половину разломленной мною колбасы; вторую половину я  спрятал в чемодан, который приходится таскать с собою, как каторжник таскает свою цепь с ядром. Удивляюсь, как его не спёрли у меня на вокзале? Я же намертво отключился от  реального мира на несколько часов. Припоминаю, как в аналогичный анабиоз, я однажды провалился при Нелке, в конце второй смены.
         Во время тихого часа, я вошёл в вожатскую комнату и, не раздеваясь, прилёг  на свою кровать; до подъёма, в моём распоряжении, было около двадцати минут отдыха, если, конечно, наэлекролизованные за день «детки» дадут своему вожатому такую блажь.
          Едва мои веки сомкнулись, как почувствовал, что меня, кто-то тормошит за плечо. Надо мною склонилась улыбающаяся Нелка: - Ты думаешь  просыпаться?
          - Я даже уснуть не успел! – удивился я.
          Она засмеялась: - Да ты, соня, ровно сутки проспал! Я даже испугалась за тебя!
          - Хорош разыгрывать! – недоверчиво произнёс я. – Я вот только что прилёг!
          За дверью слышался шум детворы, готовившейся к полднику. Осмотревшись, я понял, что лежу в разобранной постели в одних плавках. Вряд ли я стал бы раздеваться ради двадцати минут сна.
          - Сколько сейчас времени? – спросил я у Нелки.
          Она по-прежнему улыбалась и, с нескрываемым любопытством, смотрела мне прямо в глаза, - она любила это занятие, будто в моих зрачках скрывалось, что-то интересное и таинственное для неё.
          - Скажи спасибо Людмиле Николаевне!  Она никому не разрешала входить в комнату пока ты спал.
          - Но ты то могла б разбудить?
          - Я пыталась… Сегодня утром даже ущипнула тебя, а у тебя и зрачок вод веком не дрогнул. Лежишь, будто умер! Ночью, я несколько раз прислушивалась к твоему дыханию.
          - Взяла бы, да поцеловала в губы и я, как в сказке тотчас очнулся от столетней спячки.
          - Во-первых, ты не принц. Во-вторых, зачем мне нужен столетний дед.  И, в-третьих, я целовала тебя, пока раздевала. Я не думала, что ты такой тяжёлый и неуклюжий во сне.
         - Спасибо! – сказал я, - наклонись, верну тебе поцелуй.
         - Будешь должен! – с хитроватой улыбкой протянула она. – Придёшь на стадион, мы после полдника сразу туда пойдём.
         Полдник по меню состоял из напитка и сладостей.
         Мой же нынешний паёк из покусанной колбасы и печенья объединял и завтрак, и обед, и ужин и, конечно же, полдник, и спешил  я,  не  на  стадион  в  далёком   прошлом,  а   на  вокзал,
обложенный   со   всех  сторон сугробами  снега  и  баррикадами из разного хлама.
         Выбравшись из последнего сугроба, я посмотрел на свои ноги так, как их вовсе не чувствовал от холода. Брюки до колен были мокры. О туфлях и носках нечего и говорить. Удивляюсь, как ещё туфли не развалились от таких испытаний? Уставившись на свои ноги, я думал: «До посадки в поезд, переваривать пищу в укромном уголке вокзала, уже не придётся. Движение – это жизнь, в прямом смысле этого слова! Если бы не чемодан, то можно было нажать на педали скорости и таким образом разогреть кровь в ногах. А так, она кипит в моей голове по законам физики и медицины и никак не желает опускаться в горячем состоянии вниз».
         От коллег по несчастью, я узнал о прибытии на станцию долгожданного спасителя. Поезд пока находился на запасном пути. У него, как и у меня было два с половиной часа до посадки. В здании вокзала было теплее, но там не было простора для прогрева моих окоченевших ног, пришлось мерить пустой перрон с чемоданом в руке. Оздоровляющие прогулки на свежем воздухе!
         Вообще-то, в п/лагере, я любил утренние разминки на поляне за родником. Беру с собою «Альпинист», настроенный на Бухарест, и под зарубежную эстраду делаю полукилометровую пробежку до поляны, там несколько нагрузочных упражнений, и затем обратно в лагерь, прихватив пару километров по лесной дороге до поворота на шахту «Глуховская». Классно!
         Уговаривал Нелку пару раз составить мне компанию – не согласилась.  Утренний сон дороже и слаще. Я не навязывал силком здоровый образ жизни так, как иной раз мы засыпали с ней под самый рассвет. А летний день длинный и на нашем попечении 70-75 детей, каждый со своим характером, интересом и, как любил говаривать Иван: «Каждый со своей пулей в голове». На сон приходилось, в среднем, четыре с половиной часа в сутки, остальные двадцать часов без мелочи - на ногах. Такова жизнь вожатого в нашем лагере.
         А тут всего-то осталось два с половиной часа спортивной ходьбы по холодку, с нагрузкой, в виде чемодана. Жить захочешь, и не такое выдержишь!
         Когда подали поезд для посадки, мои ноги немного согрелись, но кроме просушки носков, тепла крови, ни на что остальное не хватило. Хорошо, что температура воздуха была около ноля. За этот промежуток времени в моём желудке исчезло больше половины колбасы и несколько пачек печенья. Всё это шло в горло всухомятку так, как в этот раз, я побоялся пить холодную воду.   Жажда отошла на второй план, а в поезде я надеялся на горячий чай.
         Дизель неохотно вползал между перронами.
         Мне показалось, что все, кто был на вокзале, решили уехать именно этим поездом, хотя, какая-то часть людей могла провожать счастливчиков.
         У меня был билет на, верхнюю, боковую полку, но наблюдая за теснящейся массой, я предположил, что желающих уехать гораздо больше, чем мест в моём вагоне. В такой суматохе и неразберихе вполне могли по два билета продать на одно место. Одному, с маленьким чемоданом легче было занять выгодное место для посадки. Я интуитивно вычислил место остановки своего вагона, и он меня не подвёл; я оказался первым при посадке.
         Быстро найдя своё долгожданное лежбище, я тут же разулся и с чемоданом залез на полку. Через несколько минут вагон до отказа заполнился жаждущими уехать из героического города. Моё чутьё оказалось на высоте. На нижние полки вначале продали билеты, как спальные, а затем, «по просьбе трудящихся», уже продавали, как сидячие, и вышло, как общем вагоне -  по три человека на полку. Проводница заявила: - Всем надо ехать, а кто не согласен, то пусть возвращаются на вокзал и там качают свои права!
         Покидать вагон никому не хотелось, но и молчать не могли – накипело на душе у большинства.
         На моё место конкурентов не было. Я отдал свой билет раскрасневшейся проводнице, заплатил за постельное бельё, которое она обещала принести после сбора билетов, а затем растянулся на матрасе, положа голову на подушку; чемодан был прижат подушкой к стене, а многострадальные туфли скрылись под матрасом в ногах.
         Я был по-прежнему болен, но сыт. Где-то, через полчаса должны были принести белые простынки и наволочку. Впервые за тысячу лет я могу отдохнуть от хлопот земных, от адского кошмара, которому не видать было конца. Среди этой голосящей массы лишь я один был по-настоящему счастлив.
         Проводница медленно продвигалась по переполненному вагону. Она даже не шла; плыла среди чемоданов, мешков, баулов. Я почувствовал, как усталость и сытость заполняли моё тело и сознание. Шум людских голосов слился с шумом и звоном в голове и в висках. Руки и ноги наливались свинцовой тяжестью.   Проводница ещё не прошла и половины вагона, как мои веки, отяжелев, стали предательски закрываться. Последней мыслью было: «Разбудит, когда принесёт бельё!» Я не боялся проспать свою станцию так, как она была конечной.
         Я закрыл глаза, как мне показалось, на минуту, другую. И точно, чувствую слабое прикосновение к своей руке. Я машинально дёрнул ею, но глаз не открыл, мало ли, кто мог зацепить её, проходя мимо меня; про проводницу я уже не помнил так, как погружался в сон.
         Повторное прикосновение к моей левой руке затормозило моё погружение в сновидения. Я чуть приоткрыл глаза. Вокруг царила ночная темнота и тишина. В метре от меня тускло светились глаза на бледном лице.  Моя левая рука перекрывала половину прохода между моей и Нелкиной кроватями.
         Если бы я резко открыл глаза, то, думаю, Нелка могла бы тут же закрыть свои глаза и притвориться спящей. К счастью, она не заметила моей спонтанной хитрости так, как отсвет от дальнего, уличного фонаря делил нашу комнату пополам, и я  с Тамарой, оказывался, на тёмной стороне. Возможно, мне привиделось  её прикосновение или, что вполне допустимо, очень хотелось ощутить нежность её пальцев на своей открытой ладони и я, грезя во сне, мог почувствовать фантом её руки.
         Не сводя с неё затаённого взгляда, я прислушался.
         Опытная покровительница моих педагогических порывов шумно посапывала на своей освещённой кровати, тем самым, давала знать, что и эту ночь она доверяет молодым. Мудрая женщина! Ей бы методические пособия писать по воспитанию молодёжи, пользы было бы много. Я бы хотел иметь такую мать!
         Тамара, в отличии от Людмилы Николаевны, никаких звуков не излучала из своего тёмного закутка. Она  всегда  спит тихо-тихо, будто её нет вовсе в комнате.
         Я просыпаюсь раньше всех и вижу, как она по-кошачьи лежит на боку, лицом к стенке, даже наполовину распущенная коса смахивает на кошачий хвост. Она никогда не реагирует на моё пробуждение, на скрип моей кровати и деревянных полов под моими ногами. Тамара даже во сне таит свои чувства ко мне.
         Нелка же наоборот, реагирует на каждое движение на моей кровати – я это чувствую. Чаще эмоции провоцирует близость скрипучих, пружинных сеток. Я не раз видел, как она, не открывая глаз, поправляла простынку, которой укрывалась, закрывая оголившиеся колени или подтягивая её к подбородку. А если она открывала глаза и наши взгляды встречались, то тут же, с милой усмешкой, показывала мне язык и отворачивалась к стене.
         Днём наши отношения выходили за рамки коллег по работе, но до поцелуев дело ещё не доходило, очень сложно уединиться, когда вокруг без конца мельтешит 1200 вездесущих детей и более 150 сотрудников лагеря. Даже высокий забор, увы, ограничивает не всех! За девять лет лагерной жизни я сам побывал, где только можно и повидал немало. И всё-таки, влюблённые сердца находили время и место для близости.
         Выждав немного, у Нелки из-под простынки показалась левая рука. Она медленно наращивала недостающую половину  соединительного моста. Сон мгновенно улетучился. Тамара упускала то, чему всегда старалась помешать в дневное время. Сжатый кулачок с одним опущенным вниз указательным пальчиком завис над моей ладонью, подобно головке проигрывателя, вот-вот, из-под маникюрной «иглы» зазвучит «лунная соната».
         Моя рука могла предательски задрожать и мост не соединиться.  «Ты только коснись ноготком, - крутилось в возбуждаемом мозгу, - и «росянка» уже не отпустит тебя!»
         Это была третья попытка с её стороны на проверку крепости моего сна. Она не опустила пальчик в центр открытой ладони, а осторожно зацепила им за мой, слегка оттопыренный средний палец.
         Затаившись в выжидательной позиции охотника, я не шелохнулся.
         Нелка выпустила из кулачка средний пальчик и примкнула его к моему безымянному пальцу; я едва сдержал дрожь, скользнувшую из моего затылка. 
         Игра нервов. Дыхание участилось и могло выдать меня. Ещё один контакт и я разоблачён.
         Едва её безымянный пальчик выглянул из-под кулачка, я, молниеносней моллюска, сжал створки своей ладони и накрепко зажал любопытные пальцы.
         По наведённому мосту, я почувствовал, как Нелка вздрогнула, но, к моему удивлению, она не стала дёргать своей рукой, чтобы освободиться. То ли она испугалась, что своими попытками высвободиться,  подымет нежелательный шум в комнате, то ли согласна была на существование наведённого моста, по которому легче перейти друг к другу.
         Я ослабил руку, давая возможность ей, без шума разомкнуть наши прикосновения, но Нелка и не думала этого делать. Она замерла в ожидании моих действий.
         Подушечкой большого пальца, я заскользил по лакированным ноготкам, они вздрагивали и отсылали импульсы моего возбуждения на другую сторону хрупкого мостка между сблизившимися мирами. На дальних кроватях, уставшие коллеги безмятежно прокручивали свои сны.
         Не отпуская лёгкой сцепки наших рук, я глубоко вздохнул и, неожиданно для самого себя, бесшумно, будто стал невесомым, переметнулся на Нелкину кровать. Акробатический прыжок оказался для меня просто уникальным так, как пола коснулся лишь большой палец моей правой ноги, и я тут же скрылся под поднятой ею простынкой.
         - Ты сумасшедший!.. – услышал я взволнованный шёпот у самого уха.
         Лучше быть сумасшедшим в её объятиях, нежели дураком в своей кровати!
         Принимая желанного гостя в своей скромной, но уютной обители, Нелка оказалась на правом боку у стены, я же лежал на спине, наполовину прижатый ею сверху, - таковы ложи предоставило государство   в  распоряжение  своих  воспитателей подрастающего поколения строителей коммунизма. Ещё бы плакаты с идейной тематикой  повесило над каждой кроватью.
         Чтобы не нарушать царящую в комнате тишину с редкими звуками, я прижал Нелку к себе и, первым делом, поцелуями в губы, лишил её возможности, что-то шептать так, как её взволнованный порыв мог потревожить сны наших соседей. Она не отстранилась, но пребывала в некотором напряжении; в любой момент могли встать разбуженные педагоги для осмотра палат, хотя до этого по ночам этим делом занимался лишь я. Они же ночью  изредка выходили из корпуса лишь по житейской надобности. Вот этой случайности, со скандальным компроматом в своей постели, и остерегалась новенькая вожатая.
         За Людмилу Николаевну я не волновался. Она и днём не покажет, что стала невольной свидетельницей чужого свидания. Понятливая женщина!
         Тамара же непредсказуема! Я уже в этом убедился, тем более, что невольная соперница действительно оказалась рядом со мною на одной кровати, притом не дождавшись окончательного перехода её в другой отряд. Здесь уже одной общей тетрадью дело не обойдётся.
         Ещё одна стесняющая ситуация нашего положения – очень узкая кровать с провисшей, стонущей сеткой, которая выспится за день, а по ночам без конца напоминает о своей продавленной судьбе. Её заунывный стон слыхать далеко. В любую секунду эта старая железяка запричитает на всю округу, а тут ещё и дверь в вожатскую комнату открыта настежь – по инструкции и для удобного контроля за коридором.   
         Доказано, что человек теряет привычный вес в воде, в космосе и при свободном падении.
         В данном случае, у меня было ощущение невесомости при движениях на Нелкиной  кровати. Сопромат либо бездействовал под нашей нагрузкой, либо не желал мешать влюблённым… Физика обернулась лирикой!
         - Ты сумасшедший! – повторила Нелка, тяжело дыша, когда я поменялся с нею положениями наших дрожащих тел; она на спине,я на левом боку и   наполовину на ней, как бы отгораживая её от остального мира.
         Восстановив классическое положение, мои губы вновь прервали нежелательный шепот, чему она была рада так, как ничего другого ей в голову не шло. Она, наверняка, грезила о моём «сумасшествии», но не ожидала столь скорого результата своих мечтаний.
         Покрывая её лицо и шею поцелуями, я, невольно, раздваивался; второй сумасшедший, как бы воспарил над кроватью и вслушивался в окружающую тишину. Ничто не нарушало её. Даже в корпусе напротив не слыхать было полуночных голосов провинившейся детворы и наших крикливых коллег.
         На Нелке был раздельный, сиреневый купальник, с которым она не пожелала расстаться в эту ночь.
         Моя правая рука легко проникла под бюстгальтер к левой груди; она была упругая, как маленький детский мячик. До застёжек добраться было проблематично; старая сетка под двойным грузом сильно провисла и напоминала гамак.
         Нелка ухватилась за мою нахальную руку, но не стала вытаскивать её из-под бюстгальтера. Я тут же скинул его с груди вверх, благо, он был на резинках и легко соскользнул со своего привычного места, занятого уже иным покрытием. Она отпустила мою руку и обняла меня вокруг шеи: - Не надо! Не надо! Они услышат, - зашептала она мне на ухо.
         Освободившаяся рука основного «сумасшедшего»  соскользнула с горячей груди и устремилась по вздрагивающему животу к её  плавкам; фантомный двойник был вынужден витать над счастливой парочкой и ловить каждый шорох в темноте, он понимал, что эта встреча будет не полной и краткой. Как бы прелюдией к будущему. Адам и Ева в Райском лесу, под неусыпным, всевидящим Оком, так же довольствовались лишь поцелуями и ласками. Этого хватило, что бы их навсегда изгнали на проклятую землю обетованную. На то воля или зависть их Создателя!
         К моему удивлению, Нелка допустила мою руку в святая святых, но, когда мои пальцы углубились в невидимые складки, она напряглась и, освободив мою шею, уцепилась обеими руками в мою руку. Я чувствовал, как она борется сама с собою. Мышцы её рук то напрягались, то ослабевали, отчего мои пальцы ритмично скользили во влажной среде складок. В такт движения моей руки, её  тело плавно прогибалось ей навстречу, что провоцировало мои пальцы углубляться.
         - Не надо! Прошу, Коленька! – зашептала она прерывисто мне на ухо.
         Я сам весь дрожал от возбуждения, но голову всё же не терял. Я чувствовал, что если задержу свою руку у неё между ног, то её шёпот перерастёт в тихий стон или возглас, (она же возбудилась задолго до моего пробуждения), чем, наверняка, разбудит  Тамару, Людмилу Николаевну и наиболее впечатлительную часть детворы. А ежели и она теряет контроль над своими эмоциями, то и я, случаем, вскрикну от её острых ногтей или зубов.    Кто её знает, какие чёртики скрываются в этом миловидном теле?
          Я неохотно вынул руку из её плавок и обхватил за талию, стараясь не прижимать сильно к себе. Мой эфемерный двойник внушал мне, что пора и честь иметь, пока не влипли в неприятность по-тёмному. Я чувствовал, как её руки продолжали пульсировать на моей руке, но ритм вздрагиваний заметно спал.
          - Спасибо! – едва слышно прошептала Нелка и поцеловала меня в губы.
          Мой парящий дозорный возвратился в моё тело. Теперь ему уже не надо было уменьшать вес тела до ноля, на радость физикам и аномальщикам; никто спросонья не поймёт, почему заскрипела сетка на моей кровати – возвратился из обхода по палатам.
         Нелка приподняла край простынки надо мною и я, опираясь на коленки, мгновенно преодолел расстояние разделявшее ранее нас. Оказавшись на своей кровати, я повернулся лицом к ней и прислушался; ночь никому не раскрыла  тайны нашей первой близости. Нелка задумчиво смотрела мне прямо в глаза.
О чём она сейчас думала? Сожалела ли о том, что разбудила меня или предавалась мечтам на завтрашний вечер?
        Мы теперь лежали на разных кроватях, но невидимый для других мост уже  прочно соединял нас, и Тамара, увы, никак не могла нас разъединить.  Пророческие слова осуществились гораздо раньше, чем я предполагал.  Мечтая о скорой, интимной встрече с Нелкой, уже без свидетелей, я протянул к ней правую руку, чтобы ещё раз коснуться её игривых пальчиков. Не сводя с меня расширенных глаз, она, навстречу мне, выпустила из-под простыни свою руку, но, вместо щекотливого прикосновения к моей ладони  матовых пальчиков, она дотянулась ими до моего плеча и толкнула в него несколько раз…
        - Молодой человек, вы думаете просыпаться? – услышал я незнакомый женский голос. – Мы уже приехали, а вы всё ещё спите. Пора освобождать вагон.
        Я, непонимающе открыл глаза. На уровне моего лица находилась круглая голова проводницы с красным, опухшим лицом, которая обещала принести мне постельное бельё ещё в Одессе. Теперь я прибыл в Днепропетровск, и надобность в нём отпала так, как я и без  него, довольно комфортно телепортировался, оставалось лишь узнать, не попал ли я из огня, да в полымя?  Хотя меня заверяли. Что циклон до Днепропетровска донёс лишь обильные снегопады.
        Ещё не проснувшимся окончательно, я вышел из вагона. Обилие снега было заметно, но всё же не такое, как в Одессе. На вокзале горел нормальный свет, работали ларьки и буфет. Я направился к комнатам отдыха, но там свободных мест не оказалось. Через пару часов курсирования по городу в поисках гостиниц, я понял, что в этом городе мне отсидеться не суждено.   Торез был недалеко, но возвращаться туда ни с чем, я уже не мог. Мосты сожжены! Оставался третий вариант начального плана… Ленинград! Где-то в глубине подсознания, я предполагал подобный результат, но не видел его в виде какой-либо картинки, как это случается у маститых  провидцев и пророков.
         Прости меня моя Нели Ванна! Так Судьба распорядилась!
         Под грохот зимнего грома и крупного снегопада, город моей мечты принял меня, предоставив работу и выделив койко-место в общежитии. Сильная простуда отстала от меня, где-то в дороге, хотя я не скоро вошёл в былую форму – акклиматизация телом и душой дело нескорое! Зима не лето, а север не юг – времени больше требуется.
         Живу я теперь на ул. Благодатной 47, на третьем этаже, в комнате №94. Она находится почти в средине первого коридора и почти в начале комнат занимаемых нашей организацией.
         Когда я один в комнате, то обязательно запираю её на ключ и задвигаю шторы, чтобы мне не мешали заниматься моими любимыми  делами; помимо рисования, я стал писать стихи и малую прозу. Пока довольно примитивно, но зато настойчиво и много. Не все понимают, а пообщаться хочется  о «высоких материях».
         И вот, как-то сижу я за письменным столом. Мои соседи по комнате, три брата уехали в отпуск домой, в Майкоп. Дверь не запер; время между сменами и на этаже почти никого нет, лишь ночники отдыхают.
          Вдруг тихий стук в дверь.
          - Не заперто! - крикнул я.
          Так тихо стучит Саша Демьянов из соседней комнаты, когда проходит мимо. Я сижу, не вставая, зная, что некоторые друзья часто стучат в дверь, как бы здороваясь мимоходом, без захода в комнату.
          Стук повторился.
          - Дверь открыта! Заходи! – крикнул я, думая, что он в первый раз не расслышал меня.
          Слышу, дверь скрипнула, но из-за плотных штор никто не появился.
- Чего прячешься? Заходи!
          Правая штора медленно  отодвинулась нерешительной рукой. Я ожидал услышать привычное: - Здоров хохол! Чем занимаешься?
          Но, в приоткрывшемся проёме между встроенными шкафчиками, появилась очень, очень, очень знакомая девушка, которую я помнил по фоткам и по редким встречам в своих снах.
          Она замерла в нерешительном ожидании, держа в левой руке сумочку, а правой придерживая край дрожащей шторы. У меня от поясницы к затылку пробежали волнами горячие импульсы, в висках застучало!..  Я растерялся и замер на своём стуле  вполоборота к ней.
          Потянулась немая и бесконечная пауза: «Нелка, Нелка! Сколько лет, столетий пролетело со дня нашей разлуки? И ты ли это?»
          На бледном, слегка округлившемся лице вроде ничего не изменилось.  Так же горел яркий румянец смущения на щеках, тот же любопытствующий, вопросительный взгляд тёмно-карих глаз, те же притягательные алые губы, даже причёска почти не изменилась, только наивной чёлки не стало.
          Да это была моя Нелка, и в то же время  не  она.  Под отодвинутой шторой стояла молодая, привлекательная девушка с едва наметившейся полнотой в фигуре. Её глаза увлажнились, и в любой момент с её ресниц могла сорваться предательская слеза. Припухлые губы не были приоткрыты, как это случилось при нашей первой встрече. Она нервно втянула края верхней губы, заострив середину, будто её ужалила в губу пчела. Эта кокетливая уловка всегда умиляла меня, но только не сейчас.
          Я безмолвно глядел на неё, как бы заново  знакомясь с нежданно появившейся девушкой. Затем, на правах старожилы, (прожил в этой комнате более трёх лет), я встал и пошёл на встречу своего, вроде бы недавнего, но в тоже время, далёкого прошлого.
          Я совсем растерялся от её долгожданного визита.
          Её мама сделала всё, чтобы  мы никогда не встретились. Она ни разу не ответила на мои письма в первый год нашей разлуки, а когда я приезжал в Торез, она с добродушной улыбкой говорила, что Нелочку перевели в другой район и она сама пока не знает куда именно. Мол, как только дочка напишет, она сразу даст ей мой адрес.
          И вот, через три с лишним года мы встретились.
          Я целую её в горячие губы, чувствую солёные слёзы, текущие по её щекам. К горлу подкатывается комок и мешает мне дышать и говорить.
          У меня было чувство, что мы с нею, как бы оплакиваем очень близкого нам человека. Не было радости в наших объятиях, а ощущалась горечь безвозвратной утраты чего-то очень дорого.
          Снежный циклон 1975года навсегда разделил нас прозрачной стеной. Не было ни Тамары, ни Людмилы Николаевны, все четыре кровати в моей комнате были в нашем распоряжении. Никто и ничто  не мешало нам  в этот раз быть счастливыми после столь долгой разлуки. Поддавшись прошлому, эмоционально, я даже предложил Нелке выйти за меня замуж, но двуличная Судьба, её распухшими от слёз губами пролепетала: - Я проездом в Ленинграде. Просто захотела увидеть, как ты живёшь?
         Я не стал расспрашивать её, как она поживает? Почему, за эти года, она ни разу не зашла к Зое  Михайловне, что бы   узнать обо мне и взять  мой  адрес?  Живёт-то  в  соседнем  доме! Я  не спросил её: «Вышла ли она замуж?»
         Это было ни к чему!
         Судьба дала нам время до рассвета лишь для воспоминаний о безвозвратно ушедшем лете.
         Холодным, туманным утром, я поехал провожать свою Нелку до самого… Таллина! Мне очень хотелось продлить свои воспоминания о лете 1975года.
                К…
                Мы снова встретились с тобой,
                Но как мы оба изменились!..
                Года унылой чередой
                От нас невидимо сокрылись.
                Ищу в глазах твоих огня,
                Ищу в душе своей волненья,
                Ах! как тебя, так и меня
                Убило жизни тяготенье!..
               

                М.Ю.Лермонтов

                Apollo  440 – Stealth  mass  in Fam  (муз.)