1. Сибирь - колыбель моей жизни

Я ИЗ "ТРЕТЬЕГО СОСЛОВИЯ" СТАРАНЫ СОВЕТОВ ( автобиографическая повесть)
 

ГЛАВА 1. Сибирь - колыбель моей жизни.




  Семья провинциальных учителей, после нескольких лет скитаний по Алтайскому краю, остановила свой выбор на рабочем поселке Тогучин Новосибирской области.

( На фото мои родители Таисия Степановна и Михаил Ильич крайние справа).


 Здесь была школа-десятилетка: бревенчатый 2-х этажный дом, заселенный исключительно семьями учителей с детьми. За домом – двор с двухъярусным сараем для скота и сеновалом вверху. Как предписывала партия и правительство, можно было содержать корову, поросенка, овец и кур.

В семье я был младшим ребенком. Брат был на 9 лет старше и идя в школу, отводил меня в детский сад, а возвращаясь с занятий – забирал, потому что родители были одержимы работой в школе.  В зимнее время я часто болел ангиной и оставался дома на весь день. У брата эта болезнь тоже была хронической – значит, это было наследственным признаком.Всю процедуру лечения помню и сейчас: термометр под мышку, для горла – полоскание и вдыхание горячего пара над кастрюлей с вареной картошкой.


Ближе к школьному возрасту стали появляться язвы на голове и коленях ног. Они мокли и оставляли следы на чулках, веки воспалялись и вызывали зуд – это был авитаминоз, как я узнал позже. Родители, видимо, это  знали и начали подкармливать меня рыбьим жиром – а это не медовый сироп.

В одиночестве я не скучал: обычно листал многотомную «Литературную энциклопедию» из скудной отцовской библиотеки, где было много иллюстраций к различным художественным произведениям. Игрушками я не увлекался, да их почти и не было,  а вот музыку по радио слушал с большим удовольствием и легко запоминал мелодии.


Лучшим временем года было лето – нежаркое и непродолжительное. Учительская детвора ранней весной ходила в поле за подснежниками, летом собирала землянику, малину и смородину, а позже – и грибы.


Когда в школе наступали летние каникулы , то для учителей из нашего дома наступала летняя страда – сенокос. В эти дни негласно объявлялась всеобщая мобилизация семейных ресурсов.


Чаще всего я с отцом проводил время в поле: помогал сгребать траву, забирался на верхушку копны и укладывал сено уже в большой стог. Эту сельскую идиллию дополняло пение жаворонка, беготня куропаток и перепелов, а иногда и зайцы выскакивали почти из-под ног.


Когда заканчивалась заготовка сена, отец забирал нашу буренку –кормилицу из стада и впрягал в телегу с копной сена. Когда подрос бычок, я стал один ходить за ним в стадо, забирался  на него верхом и «гарцевал», не ведая, что подражаю бравому ковбою.


У моей матери в это время была огородная страда. Наступала осень, а это пора заготовки даров природы в погребе сарая, где всю зиму хранилась квашеная капуста, соленые помидоры—огурцы, картошка, лук и другие овощи. На полках раскладывали зеленые помидоры,  которым не хватало летнего времени для вызревания  и этот природный процесс завершался в  погребе в абсолютной темноте.


В один из зимних морозных дней отец втащил в квартиру тушу нашей свиньи Машки. Это «уголовное преступление» было совершено во дворе дома, подальше от моих глаз, чтобы не травмировать мою психику. Меня охватил ужас, когда я увидел на полу тушу. Отец приступил к « хирургической операции» и по квартире стал распространяться зловонный дух. Я не выдержал увиденного кошмара, зажал нос ладонью и убежал в кладовку.

  Много лет спустя я вспоминал этот эпизод и задавался вопросом: почему свинью закалывали во дворе, прямо перед окнами всего дома? Ответ нашелся не сразу:  в нашем коровнике экзекуция над свиньей могла сопровождаться ужасным предсмертным визгом, который мог перепугать живность не только в нашем хлеву, но и в соседних.

   Паника среди животных могла привести к непредсказуемым последствиям: коровы в ярости попросту разнесли бы двери сараев в щепки и весь скот ринулся бы на свободу во двор. А вернуть всех на место было бы весьма проблематично.И второе: разделывать тушу на лютом сибирском морозе невозможно. Отец это знал, потому что вырос в семье крестьян.


У моей матери был капризный, сварливый характер, а это часто приводило к словесным перепалкам. Когда эта «дуэль» достигала своего апогея, мать наносила «укол шпагой» - напоминая отцу его «кулацкое» происхождение ( он был из зажиточного крестьянства, преследовавшегося властью). Отец обычно этот удар парировал, напоминая матери ее «сомнительное» высшее образование. На этом все и заканчивалось: каждый считал себя победителем.


Под нашей квартирой, на первом этаже, жили сестры –погодки, с которыми я больше всего дружил- мы вместе ходили в детский сад,  а затем и в школу. Когда мы ссорились, то в мой адрес звучала сентенция: « Борис-барбарис, председатель дохлых крыс!». Это стихоплетство явно исходило от их родителей. Я к этому относился терпимо, потому что эти сестрички мне нравились и других таких в нашем учительском доме не было.


К шести годам я встал на лыжи и вместе с братом спускался с крутого склона оврага и прыгал с трамплина, а когда мне купили коньки –«снегурочки», то я их привязывал к валенкам и носился по улице , цепляясь за упряжки саней.


Самым большим праздником был для меня Новый Год. Этот праздник в стране Советов партия и правительство разрешили праздновать в 1935 году, в год и месяц моего рождения. Это «благодеяние» для народа было, как Божий дар. Я этого тогда не знал и считал, что это было и будет всегда. И сейчас, с наступлением этого праздника, я жду приятных новостей или сюрпризов, но лучше детских впечатлений уже не будет.


Елку в комнате устанавливали за два дня до праздника, вечером, когда я уже спал. Утром для меня это был сюрприз от Деда Мороза и Снегурочки. Елочных игрушек было немного и недостаток восполнялся самодельными бумажными флажками, гирляндами и различными фигурками из раскрашенной ваты. Главным украшением были конфеты и мандарины, которые доставались где-то один раз в году. Гостями у нас были мои сверстники из нашего дома и дети помладше. Традиционно водили хоровод, пели песни, а мой отец играл на фисгармонии ( инструменте с фортепьянной клавиатурой и органным звучанием). В завершение торжества приходил Дед Мороз и раздавал всем подарки.


В возрасте шести лет я уже пытался что-то мастерить и свободно обращался с молотком, топором и ножовкой. Когда во дворе увидел самодельную тачку, на которой можно было что-то возить или кого-то катать, моей зависти не было предела. С деревянным материалом и гвоздями трудностей не было, а вот поиски колеса или старого подшипника затянулись. И все-таки то, что нужно я достал и тачку сделал. Лучшей наградой мне была похвала отца. Он, как и мать, большую часть времени отдавал школе.


   Мать по ночам сидела над школьными тетрадками, а отец в свободное время занимался домашним хозяйством или читал что-то в своей сокровищнице – « Литературной энциклопедии», делая красным карандашом пометки. Теперь, в старости, я могу оценить эрудицию и трудолюбие отца, его жизненные принципы, которые невольно передались по наследству мне. Брат практически со мной не занимался, а проводил свободное время  с друзьями-одноклассниками. Это потом отразилось на наших взаимоотношениях, много лет спустя.



За прошедшие детские годы мне не приходилось встречаться с моими дальними родственниками ни по отцовской, ни по материнской линии. Родня по отцу обитала где-то в Самарской губернии, а родители матери жили где-то в таежных дебрях Сибири.


В  июне 1941 года, когда наступили школьные каникулы, отец с моим старшим братом отправились навестить стариков – родителей отца. После их отъезда прошло несколько дней, когда по радио было объявлено о вероломном нападении Германии на Советский Союз. Транссибирскую железнодорожную магистраль закрыли для свободного проезда. Отец с моим братом вернулись обратно, так и не доехав до родни.


Что такое война? Для нас, детей, это слово означало битву Александра Невского с Тевтонским орденом рыцарей, сражения Чапаева и Щорса, Ворошилова и Буденного с белогвардейскими полками в Гражданской войне. А вот новая война в моем детском сознании не имела четких очертаний без наглядных реалий.


Мы играли в войну, изображая чапаевцев, крича «ура» и размахивая деревянными саблями. В те дни я не видел на лицах взрослых испуга или растерянности. Все учителя-мужчины не подверглись мобилизации. Моему отцу за несколько лет до начала войны пришлось перенести тяжелейшую операцию на желудке, почти без наркоза, после чего он сразу поседел и облысел.


Теперь все стали внимательно следить за информационными сообщениями по радио о положении дел на фронтах войны. Я навсегда запомнил голос диктора всесоюзного радио Левитана: « От советского информбюро….». Прошел год от начала войны, в нашем доме не произошло никаких изменений: старшеклассникам, где учился брат, через год предстояло закончить школу и поступать в институт ( если не будет мобилизации в армию), я готовился идти в первый класс.


В продовольственных магазинах ввели карточную систему  на основные продукты, они выдавались на каждого члена семьи и утеря их грозила лишением месячной нормы продовольствия. Хлеб продавался только черный, из ржаной муки, а через некоторое время туда стали добавлять вареный картофель, потому что муки не хватало. Все стали больше выращивать картофель и просо.


В детском саду манную кашу стали заменять пшенной и перловой, сливочное масло заменили подсолнечным, а домашнее хозяйство стало основным поставщиком продуктов.


Незадолго до начала учебного года мать решила навестить своего отца и взяла с собой меня. Вероятно, какая-то необходимость вынудила ее отправиться в столь дальний путь, да еще и взять меня с собой. Путь в дебри сибирской тайги предстоял сложный. До Новосибирска добрались поездом, затем на двухпалубном пароходе по Оби, а дальше по притоку на баркасе вглубь  «сибирских джунглей».

 
  Еще в Новосибирске, когда мы подходили к причалу, я увидел сверкающий белизной пароход, а в средней его части огромное колесо с лопастями. Наши билеты были 3-го класса – в трюме. Там были двухъярусные полки, между которыми были проходы. Мы плыли вниз по течению реки почти двое суток, периодически приставая к берегу: ссаживали пассажиров и принимали новых, а грузчики пополняли запасы угля для топки парового котла, бегая по трапу с ящиками за спиной – с берега на пароход и обратно.


   Я часто вылезал из нашего «трюмного» класса и с любопытством бродил повсюду, забирался на верхнюю палубу 1-го класса, где были ковровые дорожки в проходах, а в каютах – лакированные панели и зеркала, шикарная меблировка ресторана и гостевого салона. Здесь было тихо и безлюдно. Видно пассажиры этого класса отсутствовали, либо не привыкли к веселому общению между собой в окружении таежных дебрей сибирской тайги. Я поднимался еще выше: на капитанский мостик. Я никому там не мешал и никто меня не прогонял.


  Самой интересной была нижняя палуба 2 класса: здесь можно было все рассмотреть. В носовой и кормовой части парохода люди стояли на палубе и сновали по коридорам – это были матросы и пассажиры, здесь же, в средней части, было тепло от парового котла, пахло паром с примесью машинного масла, слышался ритмичный шум маховиков и удары лопастей колес о воду.



  По берегам реки почти по всему маршруту – сплошные хвойные леса. В конце вторых суток вечером мы причалили к дебаркадеру районного центра Колпашево, и здесь нам предстояла пересадка на баркас, который уже ожидал нашего прибытия. Пароход поплыл дальше по течению реки,  а на баркасе гребцы взялись за весла и лодка понеслась в противоположную сторону Оби и вошла в русло реки с необычным названием  - Чая, цвет воды которой действительно походил на цвет чая в стакане.  Опять по берегам сплошная стена лесов.


  Когда стемнело, от комаров не стало спасенья: я яростно отбивался от них, пока не устал, уткнулся лицом  в чьи-то вещи и уснул. С рассветом комары исчезли, взошло солнце и по берегам стали попадаться маленькие деревеньки. К нашей деревне мы приплыли к полудню.

 
  Улицы , как таковой, не было, дома, если их так можно назвать, стояли в одном ряду, с другой стороны был пустынный берег реки. На нас смотрели с молчаливым и пристальным вниманием немногочисленные обитатели этой забытой богом деревни. Мы прошли в дальний конец улицы, и мать подвела меня к крайней ветхой избе. Ограды вокруг двора не было, дальше начинался лес, в сторонке – поленница дров и разбросанные березовые чурбаки, тут же по двору бродили куры.


  Когда вошли в избу с низкими потолками, я увидел посредине комнаты большую русскую печь с лежанкой. У стены, возле маленького окошка на низкой кровати лежал старик и отрешенным взглядом молча смотрел на нас. Это был мой дед Степан. Я его видел в первый раз, он меня – тоже.


  Мать подтолкнула меня и сказала: «Подойди и поздоровайся со своим дедушкой». Я подошел, улыбнулся, протянул руку и сказал: « Здравствуй дедушка, меня зовут Борей, мы с мамой приехали к тебе в гости». Дед какое-то мгновение молчал, потом слабо улыбнулся, протянул руку и сказал хриплым голосом только одно слово: «Здравствуй».

   Я отпустил холодную ладонь деда, слезы выступили у меня от этой встречи. Я отвернулся, выскочил во двор и расплакался от всего, увиденного сейчас. Мне было жаль видеть эту старую и нищую деревню; избу  больного и беспомощного старика, старого и умирающего деда.


  Я осмотрелся вокруг и увидел у поленницы дров топор, взял его и стал колоть дрова. Вскоре пришла и бабуля – видно ей сообщили о приезде гостей.
Мы пробыли в гостях всего четыре дня, потому что надо было успеть на обратный рейс парохода. Всю обратную дорогу мы с матерью почти не разговаривали. Я не ожидал, что у нашей семьи есть такие бедные и беспомощные старики.


   Мать высылала периодически деньги, но из маленькой учительской зарплаты такой суммы было недостаточно. Дед был безнадежно болен и я так и не узнал, когда он умер. Бабуля была мачехой моей матери, и о ней я почти ничего не знал.


  В 1943 году в нашем поселке был оборудован военный госпиталь для раненых, которых доставляли с фронтов войны  в Сибирь. Его разместили в здании школы, а где и как шли школьные занятия, я не знал. Мой 1-й класс был в небольшом одноэтажном доме, и учительницей была моя мать.


  Мне запомнилось не чтение по букварю, а правописание: дети учителей писали в тетрадках, а остальным приходилось писать на старых газетах, за неимением другой бумаги.


  Внеклассной работой были концерты для раненых бойцов госпиталя: песни, пляски, импровизированные спектакли, юморески и пародии на фантастов. А вскоре был организован музей оружия, военной униформы и прочей экипировки немецкой армии. На железнодорожной станции Тогучин останавливались эшелоны с трофейной и разбитой военной техникой, которую везли в Кузбасс: танки, пушки, самолеты, автотранспорт и прочий металлолом, который предназначался на переплавку в мартеновских печах.



  Эти поезда привлекали внимание жителей поселка, а у мальчишек вызывали повышенный интерес: почему бы не поискать что-нибудь интересное или полезное для себя? Поезда останавливались для профилактического осмотра колес, для охраны вагонов выставлялся наряд стрелков.

   От Новосибирска эта остановка первая, а дальше остановки повторялись с такой же процедурой осмотра. Ватага мальчишек залезала на платформы и что-то отвинчивала, откручивала, отламывала или снимала для себя, пока охрана не обнаруживала воришек или поезд не трогался с места. Тут уж спасались, кто как может.


   Меня тоже привлекла эта авантюра, и я пошел вместе со всеми за «железными сокровищами». Мы удачно залезли на платформу, удачно копошились среди металлолома, но нас так же удачно засекли стрелки охраны. Прыгать и разбегаться стали кто-куда. Поезд тронулся, я спрыгнул, но не с той стороны вагонов, где от стрелков можно было убежать. С двух сторон по дорожке между двух составов ко мне бежали стрелки и свистели.


  Это еще больше наводило на меня страх. Под вагон рядом стоящего состава лезть бесполезно, так как с двух сторон меня стрелки все равно догонят. Оставалась единственная возможность проскочить под вагоном набиравшего скорость состава. Пока я раздумывал , один из стрелков был уже близко. Он понял мое безвыходное положение и замедлил шаг. Я подгадал момент прохождения двух пар колес вагона и быстро нырнул под вагон на другую сторону рельсовой колеи.


   Я это сделал с молниеносной быстротой и услышал дикий вопль стрелка, когда задние колеса пронеслись там, куда только что прыгнул я. Охранник закричал от ужаса, думая что меня раздавило. А я на другой стороне пути не мог унять нервную дрожь. Я шел домой один, без всяких трофеев, без чувства радости от благополучного исхода, начиная осознавать степень риска, которому подверг себя из-за каких-то железяк. Только сейчас я подумал: охранники, если бы и задержали меня, то и так отпустили бы. Дома об этой истории я умолчал.


   Когда я закончил первый класс, мой брат Игорь уже был студентом института инженеров железнодорожного транспорта, который эвакуировался из Днепропетровска в Новосибирск. Общежития для студентов не было и он вместе с сокурсником снимал комнату почти на берегу Оби.

   От Тогучина до Новосибирска около 100 км, и мать вместе  с другими родителями студентов часто ездила по выходным дням к сыну с продуктами.  Чтобы не тратить деньги на билеты, все родители ездили товарными поездами. Чаще всего это были поезда с углем. Несколько раз мать брала меня с собой. Чтобы попасть в Новосибирск утром нужно было выезжать из Тогучина глубокой ночью.


  Небольшая группа женщин с корзинками и сумками выбирали вагоны с каким-нибудь укрытием от ветра и пыли, а зимой – и от холода. И все равно, несмотря на все старания, за три часа езды все приезжали черными от угольной пыли.


   Новосибирск считался городом на военном положении, хотя находился в глубоком тылу. Однако периодически по радио звучали сирены, оповещающие жителей города о воздушной тревоге. Все разбегались, прятались в приготовленные заранее бомбоубежища и выходили из них по сигналу «отбой».

   Сейчас вспоминаю те события и не нахожу объяснения тому психозу, который охватывал город , расположенный в Сибири, за тысячи километров от военных действий и куда вражеская авиация не могла долететь в то время даже в одном направлении. Этому было только одно объяснение: команды «сверху» обсуждению не подлежат.


   А война продолжалась: жестокая, кровопролитная и с большими человеческими потерями, но уже освободительная для нас. Сводки по радио «От Советского информбюро….» начинались словами: «После тяжелых и кровопролитных боев нашими войсками были освобождены…» и дальше перечислялись освобожденные деревни и города; завершалась трансляция словами: «Вечная память павшим героям….»


   Фронт продвигался на запад, и у всех уже была уверенность в победе. Брат-студент в 1944 году в последний раз приехал на летние каникулы домой помочь по хозяйству, а осенью институт возвращался в Днепропетровск и все студенты должны были ехать туда на учебу и строительство разрушенного здания института. Разлука продлится четыре года и воссоединение семьи произойдет уже не в Сибири.


   В летнюю страду я помогал отцу по хозяйству. Все было прекрасно: и погода, и природа. Мне уже было 9 лет и я работал, как взрослый: косил траву, копал огород, сажал и убирал картошку. В один из жарких летних дней с компанией учительских детей пошел купаться на речку с названием Иня, которая разделяла наш поселок на две части.


    Обычно дети без сопровождения взрослых на эту широкую, глубокую и с быстрым течением реку не ходили. На берегу возле моста было много народу: кто загорал, кто купался, а дети под присмотром старших играли и плескались у кромки воды.
 Я плавать не умел и обычно заходил в воду по пояс. На этот раз я зашел на шаг дальше и погрузился до плеч, но не устоял, и меня подхватило течение.


   Я стал отчаянно колотить руками по воде, но течение сносило меня в сторону моста, затем я и вовсе с головой ушел под воду, но рот успел закрыть. Вот тут-то я испугался, вынырнул на поверхность воды и увидел мост почти рядом, а течение здесь еще сильней. Я опять заработал руками и ногами, неожиданно ноги на мгновение коснулась камня возле опоры моста – значит , камней здесь должно быть много?

   Из последних сил я опять заколотил руками по воде и тут под ногами почувствовал каменистое дно. Подобрался к опоре моста и сел в изнеможении отдышаться. Потом выбрался на берег, так же – молча – оделся, и пошел домой. Хорошо искупался! Дома я снова ничего не стал рассказывать.


   1945 год только начался, а народ страны Советов уже давно был уверен в скором и победоносном завершении войны. В один из солнечных предвесенних дней в учительском доме распространился слух: мой отец и еще один преподаватель школы – Мамонов, уезжают на работу по призыву партии и правительства в районы разрушенного в период вражеской оккупации хозяйства.

    Эта новость подтвердилась форсированным оформлением выездных документов. Проводы отца я не помню, новый адрес не знала даже мать – или не хотела говорить. В таком неведении мы прожили почти до конца лета.


   Новый «сюрприз» опять поразил наш дом: пришло официальное уведомление о переселении нашей и мамоновской семей  вслед за нашими отцами  и предоставлении нам в качестве транспортного средства товарного вагона типа « теплушка» для имущества. В моей памяти не сохранились подробности сборов, погрузка вещей и то, куда девалась наша домашняя живность, но хорошо запомнилась дорога из Сибири на запад, к границе Советского Союза с Польшей.


   Этот вояж длился целый месяц. То, что я прощаюсь с Сибирью навсегда, я не знал , да и знать не мог.  А что меня ждет в будущем, не мог представить, но был уверен: что-то интересное случится обязательно.


   В «теплушке» нас было четверо: мы и еще одна мать с дочкой, чуть младше меня. Ехали дружно, домашний скарб сложили с двух сторон вагона, а посредине стояла железная печка-«буржуйка», на которой днем готовили пищу, а вечером она обогревала наш вагон.


   Пока ехали по просторам Сибири, Урала,  и восточной части Европы, ландшафт определялся просторами лесов и полей, а дальше, на запад,  леса и поля уже чередовались деревнями и городами.


   Наш вагон постоянно то отцепляли, то прицепляли к поездам, а то и вообще загоняли в тупик на несколько суток. Когда въехали на территорию оккупации и боевых действий,  увиденное разрушило мое прежнее представление о войне: не с саблей в руке и не на белом коне воевали на этой войне. Чем ближе мы подъезжали к конечной цели, тем чаще встречали на пути разрушенные города и деревни. Стали часто попадаться встречные товарные эшелоны с военными репатриантами из Германии.


   Во время остановок я с интересом наблюдал за воинами-победителями, которые выглядывали из вагонов, бежали с котелками и чайниками вдоль состава. Они что-то покупали, продавали, меняли; из вагонов слышны были песни, звуки гармошки, аккордеона, балалайки и даже губной гармошки. Раздавался гудок паровоза, состав вздрагивал и начинал движение на родину. Солдаты торопливо разбегались по своим вагонам.


   Наш вагон-«теплушка» пересек в составе всю территорию Украины с востока на запад и приближался к границе с Польшей. Мне довелось проехать половину нашей необъятной страны. Вряд ли кому в те годы представилась такая возможность: в десятилетнем возрасте увидеть не только всю красоту и необъятные просторы, но и трагедию земли русской.

   Отпраздновав победу в войне, подобной которой не было в истории человечества, страна Советов бросила все ресурсы на восстановление разрушенного хозяйства, городов и сел. Этот происходил и в некоторых странах Европы, и в первую очередь это относится к странам с этнически славянскими народами: Польше, Чехословакии, Болгарии и Югославии.

 
   Европа была разделена державами-победительницами. СССР получил свою долю и на этой основе создал из стран Восточной Европы буферную зону на случай повторной агрессии. Эту акцию  страны западной части Европы восприняли крайне негативно: ведь истинная трагедия войны их обошла стороной, территории этих государств подверглись оккупации без кровопролитных боевых действий и не сопровождались разрушением городов и массовым истреблением населения.

    Поэтому объективную оценку самой страшной войны могут дать только те, кто пережил эту трагедию, защитил себя и спас европейскую цивилизацию от фашистской чумы. Покорение Европы немецкими войсками происходило под звуки бравурной музыки и парадного марша, а в стране Советов почти вся территория была  превращена в руины и пепел.

   27 миллионов человек легли на жертвенный алтарь: погибли на фронтах, в концлагерях или не вернулись после войны на родину.
Весьма показательна стратегия войны союзников по антигитлеровской коалиции в критические годы войны, когда исход ее был непредсказуем. Союзники занимали выжидательную позицию.

   Это продолжалось, пока в боевых действиях не наступил перелом и Советская армия, неся большие людские потери, не начала победоносное шествие на запад. Цинизм позиции союзников заключался в расчете на то, что враждующие стороны в яростных битвах истребят друг друга и триумфаторами победы станут Англия и Америка.


   Этого не случилось: в конце 1944 года советские войска вступили на территорию Западной Европы и стали освобождать одно за другим европейские государства, а это означало угрозу единоличной победы Советского Союза над фашизмом в Европе. Союзники по антигитлеровской коалиции не могли допустить повторения войны 1812 года, когда русские войска с триумфом вошли в Париж. Славу Победы надо во что бы то ни стало сейчас поделить на троих, и….. англо-американский контингент войск высадил десант на европейский материк.



   Открытие Западного Фронта стало для немцев не катастрофой, а благом: лучше сдаться без сопротивления на милость победителей здесь, чем попасть в плен к русским.

   После окончания войны Америка наводнила Европу своими продовольственными товарами по лэнд-лизу и другими товарами по плану Маршалла, а кто кормит – тот и хозяин. Экономика Соединенных Штатов Америки после Великой Депрессии пошла в рост и доллар стал международной валютой, оттеснив английский фунт на задний план.


  С Советским Союзом у Америки стали резко проявляться биполярные взаимоотношения. Еще шел Нюрнбергский процесс над главарями фашистского рейха, когда на заседании Совета по международным отношениям в присутствии президента США  Трумена с докладом выступил директор ЦРУ Даллес. Вот его дословная речь ( с сокращениями ):

 « Окончится война, кое-как все устроится, утрясется. И мы бросим все, что имеем, все золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурманивание людей… Мы найдем своих единомышленников, своих союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания.


   Из литературы и искусства мы, например, постепенно вытравим их социальную сущность…. Литература, театры, кино – все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства… вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства – словом, всякой безнравственности. В  управлении государством мы создадим хаос и неразбериху…


   Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в доблесть. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого.

   Хамство и наглость , ложь и обман, пьянство и наркоманию, предательство и национализм и вражду народов – прежде всего к русскому народу – все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом…и лишь немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества.


   Мы будем выбрасывать духовные корни большевизма, опошлять и унижать основы духовной нравственности. Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением, вытравлять этот ленинский фанатизм. Будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку будем делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов. Вот так мы и сделаем». ( Н.И. Рыжков «Трагедия великой страны», 2007 )



   Этот «манифест борьбы с Россией» был похлеще «Манифеста Коммунистической Партии» К. Маркса, Ф. Энгельса. Кое-что удалось добиться в реализации этой программы в послевоенные годы. А особенно «удачным» был период с 1985 по 1999 год – годы президентства М. Горбачева и Б. Ельцина.