Глава 10. Непонятные игры

            Одному скучно. Пришел к Сергею. У его дома почти ничего не изменилось. Люда — копия своей матери, смотреть не хочется. У Риты — лицо ангела, изящные черты лица, стройная, настоящая красавица, страшно подойти. Можно лишь поражаться, что она с Людой сёстры, лишь рост одинаков.

В какой-то день Сергей пришел ко мне и попросил помочь перевезти вещи на частную квартиру, где он собрался жить со своей стюардессой Надей. Я согласился. Пришли к нему.

Его мать, тетя Шура, была против женитьбы сына. Мы какое-то время сидели в квартире — ждали приезда машины, и нас почему-то разобрал беспричинный смех, то ли от недовольного вида его матери, её бурчания, на которое старались не обращать внимания. Её понять можно, но и Сергея тоже. Со стороны наш смех выглядел очень некрасиво, но мы ничего не могли с собой поделать. Глянем друг на друга, и фыркаем, от сдерживаемого смеха. О таком смехе говорят: Смех без причины — признак дурачины.

Сергей становился самостоятельным. Тётя Шура молчала, исчерпав все доводы.
Я чувствовал, что нехорошо так глупо улыбаться, у неё горе, сын уходит к чужой женщине, но поделать ничего не мог. Позже мне было стыдно перед тетей Шурой за такое поведение. Этот смех был ближе к истерическому. Хотя, вроде бы, и повода к этому не было.

Приехала машина. Мы погрузили кровать, громоздкий магнитофон «Днепр», два чемодана, и поехали на частную квартиру в Чаоби. По-соседству со мной. Почему-то я думал, что эта связь с Надей у него ненадолго. Почему бы и нет? Сколько можно быть одному? Да и мне тоже.

Мне понравился их домик из одной комнаты, отдельно стоящий от хозяйского, и имеющий отдельный вход. Что нужно молодым, если не уютное гнездышко? По своей наивности и глупости, решил, что они нуждаются в моем обществе, что им без меня скучно, мы же, друзья, и стал бывать у них довольно часто. Принимали радушно, слушали новые магнитофонные записи, рассматривали новые марки, которые он снова наменял, отдав старую партию. Я не понимал смысла, во временном обладании, я прикипал к своему.

Сергей приезжал с работы намного позже меня, в шесть часов, он-то работал на БНЗ, много времени уходило на дорогу. А у меня не хватало терпения выждать, заявлялся намного раньше. Надя встречала меня, как друга своего мужа, и только. Приветливо разговаривала, занимала до прихода Сергея. Она немного старше Сергея, миловидна. Чем-то похожа на обаятельную Наталью Варлей, с большим успехом сыгравшей в фильме «Кавказская пленница».

 И я был так глуп, что с восторгом сказал об этом Сергею. Он промолчал, сделав свои выводы. Я же, не мог и подумать, чтобы склонить к измене подругу своего друга. Для меня это было равносильно инцесту.

Как-то, Надя, видимо, догадываясь о моем тяжелом положении, дала пакет венгерского супа-гуляша с красочным рисунком. Я взял без церемоний. Мы не голодали, но питались очень плохо. Я отдавал матери все деньги и не спрашивал, как они расходуются, понимая, что сумма мизерная для сносного проживания.

Я не хотел и думать, что мать ими злоупотребляет, считал, что ей виднее, как и на что расходовать деньги. Из пакета на одну порцию, сделали вкусный суп на две тарелки, и впервые наелись.

Однажды, когда в очередной раз пришел к ним раньше Сергея, Надя не пригласила меня в комнату, вышла и спокойно сказала, чтобы я не приходил в то время, когда Сергея нет, потому что он ревнует. Это известие меня ошеломило. Он никогда даже не намекал на что-либо подобное, но и не верить не мог. Я попрощался и ушел, сильно обидевшись. Какой же это друг, если способен подумать такое? Нет, больше не буду к ним ходить, пока сам не придет, вот тогда я ему выскажу.

 Мать прочитала об этом в моём дневнике, и, как бы, ничего не зная, поинтересовалась, почему я не хожу к Сергею? Этим отводила от себя подозрение в чтении дневника, мол, если бы читала, то не спрашивала. Мне надо было с кем-то поделиться своим негодованием, и я ей рассказал.

Месяца через два она сказала, что была у Шмелевых. Сергей бросил Надю и живет у матери. Я не мог осуждать Сергея, ему решать, как жить. Но к нему пришел. Встретились, как ни в чем не бывало. Тетя Шура довольная, что добилась своего, разлучила с Надей. Я не спрашивал, почему они расстались, и он не рассказывал.

Я догадывался, что он не выдержал житейских тягот и давления матери. Возможно, Надя начала говорить, что с ними должна жить и дочка. Что не могло понравиться Сергею. Дома спокойнее, и голову ломать не надо. Несмотря на смерть отца, они продолжали жить хорошо. Жизнь не изменилась, так же хорошо питались, хотя тетя Шура никогда в жизни не работала.

Мы изредка встречались, разговаривали. Если были деньги, покупали две бутылки пива и распивали в павильончике возле Пионерского парка. Он научил меня разбавлять дешевое красное вино «Саперави» лимонадом. Получалось вкусно, словно пьёшь шампанское, с пузырьками. Но хмеля ни в одном глазу.

Через два года я случайно встретил Надю у главпочты, с трудом узнал. Выглядела она потасканно: в те времена женщины не умели следить за собой, и наводить на лице боевую раскраску, макияж. Да и была старше Сергея на несколько лет.

Мы остановились и коротко поговорили. Сказала, что работает буфетчицей на теплоходе, в подробности не вдавалась. Можно было понять, что жизнь не устроена, с дочкой по-прежнему врозь, а о жизни на теплоходе можно догадываться. Меня не расспрашивала, по внешнему виду понимала, что у меня всё без изменений. Почти сухо расстались, догадываясь, что у нас разные пути, которые не будут пересекаться. Больше её никогда не видел.

Жизнь проходила безрадостно. Конечно, дома я чувствовал себя уютнее, чем в Челябинске, но и сознавал безысходность своего существования. Я даже не мечтал, что мать начнет работать, и мы избавимся от нужды. Но подобная жизнь тяготила только меня. Я ничего не мог изменить, ничто не было в моих силах. Один раз я уже попытался свернуть с наезженной колеи, уехал в Челябинск и, оказался в прежнем положении.

Никто не мог дать хороший совет. Начал смиряться, втягиваясь в спокойную, размеренную жизнь. Регулярно ходил в библиотеку, менял книги, изредка попадались хорошие романы, повести. Писал дневник, мать читала и была спокойна за своё существование, сын не бунтовал, лишь жаловался на одиночество, от которого не умирают.

Некоторые её поступки не мог понять. Однажды, зачем-то, привела симпатичную, семилетнюю Леночку, дочку своей подруги Вали, которая когда-то учила меня танцевать, и не смогла научить, потому что я не чувствовал музыку, ритм. Пока Леночка играла с нашей кошкой, рассказала о её странных играх дома, мол, втыкала спички в половые отверстия своей кошки. А Игорь, отец Леночки, просит у жены Вали, чтобы она дала ему Леночку на удовлетворение своей похоти.

Я, молча, смотрел на мать, не в состоянии понять, к чему эти подробности? Всё это похоже на провокацию. Как и сам приход Леночки, которую до этого никогда не приводила, как и её мать. Да и не любит моя мать возиться с детьми, по себе знаю. Мать, с голубым, ясным взором, стояла, как и я, посреди комнаты, и смотрела на меня. Чего она ждет? Хочет, чтобы я сказал: Я тоже хочу её!

Леночка красивая девочка. В возрасте Люси Виноградовой, когда я  с ней дружил, хотя и намного красивее её. Мать, словно подначивала: Вот та, которую ты всегда хотел! Но тогда ты не мог, а сейчас можешь. Стоит только попросить меня. Она, словно догадывалась о моем состоянии: парню 24 года, а у него, уже который год, нет девушки. Пора бы взорваться.

Уж не ожидает ли она, что я брошусь перед ней на колени, умоляя отдать Леночку? Или всё это моё разыгравшееся воображение? Просто привела в гости девочку со странностями, которую хочет трахнуть собственный отец. Но не трахнул. Если бы трахнул, то об этом бы сказала.

Старший брат Леночки уже в первый год её рождения был дебилом, несколько лет назад поместили в сумасшедший дом. Леночку дебилизм не коснулся, чего нельзя сказать о её отце, коль замыслил такое. Но всё это из слов моей матери. Верить ли?

Я вышел из квартиры, не зная, как реагировать на всё это. Постарался забыть и ничего не написал в дневник.

А сейчас подумал, что она хотела прочитать мои мысли об этом визите, получить дополнительный козырь для управления мной.

Мать не узнала о моих мыслях. Но зачем-то повезла меня в Чакви, к своей знакомой учительнице, у них была хорошая библиотека. Муж плавал, и привозил хорошие вещи из-за границы: пальто из искусственной ткани, с вязаным воротником. Они входили в моду и продавались за полторы сотни, с моим допотопным пальто не сравнить, стеснялся его надевать, благо, очень холодной погоды не было.

Когда подходили к маленькому деревянному дому учительницы, общей площадью, от силы, в двадцать квадратных метров, мать сказала, что у них дебильная дочка, лет 16-ти, мол, хотят выдать замуж, дадут большое приданое, и, чуть ли, отпишут дом.

Сейчас же, в доме никого не оказалось, и мы повернули назад, к станции. Позже, вспоминая эту поездку, я подумал, мать хотела прочитать в моём дневнике: не выражу ли желание жениться на дебилке? Тогда сбудутся её стремления — быть хозяйкой собственного дома. Она бы стала хозяйкой положения, могла бы диктовать условия обеим сторонам, как родителям дебилки, так и другой, несчастной стороне.

Я продолжал поражаться мудрости матери, которая понимала меня с полуслова, или говорила о том, о чем и я думал. Мне и в голову не могло прийти, откуда она черпает свою мудрость? Не мог представить степень низости её падения, я был воспитан не матерью, а советской литературой, которая давала яркие примеры правильного поведения. Чего стоит рассказ Леонида Пантелеева «Честное слово», которого, уверен, уже нет в программе чтения нынешних школьников. Я не мог творить подлостей, и надеялся, что и другим незачем это делать.   

Наконец, в наш дом провели газ, зарыв во дворе огромные цистерны, куда закачивали газ. Наша четырехкомфорочная плита становилась ненужной, и мать договорилась с матерью дебилки об обмене плиты на модное пальто, которое я выслал одному из братьев Шумаковых за деньги, которые никоим образом не поправили наше положение, они растворились. Мать сказала, что отдала долги. Я не мог это проверить. Сколько бы денег ни давал, все равно, их не видел. Мы продолжали так же, бедно жить. Единственно что, не голодали. Но питались чрезвычайно скудно, мясо никогда не покупали. О курах и речи не шло, они были деликатесом, из них можно было приготовить сациви.

Решился на крайнюю меру — продать за бесценок свои книги. Что в них радости, если не на что жить? За половину стоимости забрала мать дебилки, и дала еще одно пальто, которое я стал носить осенью, так как у меня больше ничего нет, кроме старого драпового пальто.

В моду входили белые нейлоновые рубашки, но у нас их в продаже нет, и Борис Шумаков прислал рубашку за 21 рубль, по своей стоимости. Я, кое-как, приоделся, хотя мои полосатые брюки из-за ежедневной носки начали светиться на коленках, протерлись, а новые купить не на что. Всё чаще приходил к мысли, что из Батуми нужно вырываться, иначе до конца жизни ничего не изменится, так и проживу в страшной бедности. Вспомнил Ленинград, в который был влюблен, и решили с матерью обменять туда нашу квартиру. Послали объявление и деньги.

Откликнулся старичок, которому хотелось задарма пожить на юге: написал, что хочет посмотреть нашу квартиру. Мы встретили его радушно. Я купил бутылку вина, вместе распили, пообедали. Он пожил неделю, днём ходил на пляж, гулял по городу. На вопрос матери о размене, ответил, что потребует с нас деньги на переезд и дорогу.

Взяв деньги, он мог бы потом отказаться от переезда, мол, передумал. Это был верх нахальства: менять нашу двухкомнатную на юге, на его одну комнату в коммуналке. Да ещё приплачивать. Мать разоралась на него и сказала, чтобы он срочно выметался из нашего жилища. На следующий день он уехал. Но мы не теряли надежды. Может быть, ещё кто-нибудь откликнется?

Хотя у нас и стояла газовая колонка, но пользоваться нельзя, не подключена. Нужно проводить трубу от колонки к ванне. На это требуются деньги, которых нет. Поэтому после моей работы мать грела два ведра горячей воды и разбавляла холодную воду в ванне. Приятно после работы понежиться в горячей воде, если бы не предостерегающий голос матери:

— Ты чем там занимаешься?
— Моюсь.
— А почему голос не такой?
— А каким он должен быть?

Она и здесь на страже. Бережет моё семя для будущей невестки. Она и раньше говорила, чтобы не рукоблудил, мол, жениться не сможешь. Вот, и берегу семя. Как-то, по какой-то причине понадобилось сделать себе клизму. Прошел на кухню и пристроил кружку. Едва наконечник задел переполненную железу с застоявшимся секретом, как произошел сильнейший выброс. Смущенным, поднялся с пола и начал стирать следы, чтобы мать снова не начала упрекать.

Кто бы подсказал, что не надо слушаться мать, у которой устаревшие представления, почерпнутые от разведенок, которые сами ничего не знают, но с удовольствием слушают, как мать рассказывает о сексуальных проблемах сына. Я бы, впоследствии, избежал многих неприятностей, которые начались с молодости из-за неоправданного воздержания, невозможности нормально функционировать простате.

Чтобы отвлечь Сергея от Нади, тётя Шура отослала сына в Феодосию, где он познакомился с девушкой, проявив общий интерес к грампластинкам, и женился на ней. Но она была настолько разбалована, что он не смог с ней жить. Вернее, она сама бросила его, несмотря на то, что осталась с ребенком, и он вернулся к матери, в очередной раз.

Случайно узнал о существовании заводской библиотеки. На перерыве многие работники приходили туда и читали газеты, просматривали журналы. Выбор книг не особенно велик, большинство давно уже прочитано, и довольно скоро прочитал все, интересующие меня книги, и начал брать толстые журналы на дом. Странно, почему-то они не пользовались спросом.

Самые интересные публикации в журнале «Москва». Особенно понравился роман Михаила  Булгакова «Мастер и Маргарита». Не понимал, как можно было, 26 лет держать её взаперти от читателей, и почему так случилось? Книга необычная. Таинственность и загадочность всегда привлекали меня.

Не знал, что в этой публикации сделано много купюр, власти заботились о моральной нравственности народа. То, что у самой власти этой нравственности нет, её не волновало. Главное, чтобы народ был морально чист и неразвращен избыточной правдой и знанием. Чем меньше народ знает, тем лучше.

Именно в те времена я прочитал первые публикации про аутотренинг и пытался применить, но природная лень взяла верх, и у меня ничего не получилось.
Библиотека расположена на втором этаже в стеклянной веранде, поэтому очень светлой, полной воздуха, отчего создавалось впечатление приподнятости, ощущение праздника.

Однажды, после окончания смены, из клуба, разделенного от нашего цеха стеной, донеслась оркестровая музыка. Я, по обыкновению, задерживался, чтобы намотчикам хватило работы на вторую смену. Через полчаса не удержался, пошел полюбопытствовать. Окна клуба открыты, и в них видел зал и сцену, на которой пятеро молодых парней, по виду эстонцев, пели, непривычные для местных, песни в стиле «Битлз», на эстонском языке.

Я не узнавал ни одной мелодии, и, казалось, что они пели одну и ту же песню полтора часа. Зал вежливо похлопал, но никто не уходил. У певцов не налаживался контакт с залом. Им было всё равно, деньги заплачены, и они выпевают на эту сумму, не больше. После окончания концерта русский рабочий произнес:

— Они крыли нас матом, и никто ничего не понял.

Я ничего не сказал, но подумал, что такое вполне возможно. А женщина возмущенно сказала:

 — У нас на работе в лучшем виде ходят.

Действительно, вид у ребят затрапезный, протертые джинсы, мятые, если не грязные футболки. До нас такая хипповая мода ещё не  докатилась. Они ближе к Западу.
Через месяц в клубе выступал Николай Озеров, но я поленился даже заглянуть, хотя ребята рассказывали, что он говорил очень интересно.

В какой-то день, за час до окончания смены, всех рабочих собрали в клубе на заводское собрание. Набился полный зал, пришли и мастера, начальники цехов. Всего около пятисот человек. Я впервые в жизни на столь большом собрании. Досадую, потому что мне это собрание совершенно не нужно, тем более начали вести на грузинском языке. Да и докладчики выступали на своём родном языке!

Почувствовал себя лишним. Они не имеют права говорить на своём языке, коль в зале присутствуют русские! До этого у меня никогда не было проблем с языком, в любом обществе грузины быстро переходили на русский язык.

Я встал с места, не дослушав докладчика, и направился к выходу. Председатель встал с места и громко что-то выкрикнул, наверное, призывая вернуться. Я громко ответил, чуть обернувшись:

— Я грузинский не понимаю.

Этакий шовинистический поступок. Но я был уверен в своей правоте: нельзя вести собрание, коль половина рабочих русские.

Продолжения мой поступок не получил: все сделали вид, что ничего страшного не произошло, но в моей памяти застряло. По сути, я был не прав: коль живёшь в республике, то обязан знать её родной язык, но до этого понимания я ещё не созрел, всё было впереди.

Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/26/575