Глава 18. Самоволка в церковь

     Первые дни нас пытались как-то занять до обеда, собирали всех вместе или группами, рассказывали страшные истории о турецкой армии, которая неимоверно вооружается и становится очень опасной. Завуалировано, нам как бы говорилось, что ваше пребывание здесь просто необходимо, без вас – беда.

После обеда мы предоставлены сами себе. Многие просто лежат, загорают, или бродят, не зная, куда приткнуться.Но уже скоро нас и после завтрака перестали задействовать, каждый занимался, чем мог. Особенно активны грузины, собирались в группы и играли в «очко» на большие деньги. На тысячи. Каждый из нас понимал, что от такой подготовки никому нет пользы, сплошной вред, нужно лишь тем, кто хочет поставить галочку и отчитаться в проведенной работе, списать миллионы рублей, которые тут же прилипли к карману.

О боеспособности государства никто не беспокоился. Нам оставалось лишь ждать, когда кончатся эти томительные 30 дней. Нет ни библиотеки, ни радио, ничего. Солдаты разбредаются по округе. У кого есть деньги, спускаются в город за водкой, продуктами. У кого их нет, совершают набеги на огороды. Один раз и я вместе с другими вырвал большую морковь и с аппетитом  съел, даже не почистив кожуру, нечем, просто очистил от земли.

После отбоя всегда находятся балагуры, которые долго не умолкали. У одного такого, всё лицо и руки в черных точках. В его руках взорвалась толовая шашка, когда он собрался глушить рыбу. Смешно рассказывал, как пошел в гости к девушке, мать которой напекла пирожков, и в один пирожок положила фарш с менструальной кровью девушки. Съевший такой пирожок, должен непременно влюбиться в хозяйку крови – это из колдовских обрядов.

Пирожок предназначался для друга, но он почему-то не стал есть, был сыт. И этот парень сказал:

— Ну, если ты не хочешь, тогда я съем.

Никто не успел его остановить, как он отправил его в рот. Когда же он узнал о содержимом пирожка, то сказал девушке:

— Раз такое дело, то давай переспим. Не пропадать же добру?

Но она почему-то отказалась.

Рассказывал так смешно, что мы хохотали. Он знал массу историй. Связан с той частью молодежи, которая ходила за гранью разумного риска, а мы все, нормальные, законопослушные слушали о хулиганских похождениях. Я тоже рассказывал занимательные истории, о методике самовнушения, что, мол, мне ничего не стоит приказать себе быстро заснуть. Я принимал желаемое за действительность. Мы здесь и без внушения быстро засыпали.

Кто-то сказал, что если над бородавками завязать петлю из пеньковой нитки и выбросить её в грязь, то когда нитка сгниет, то и бородавки исчезнут. А у меня уже несколько лет бородавки, которые расчесываю до крови, но они снова растут. Совету не поверил, какое-то глупое шаманство, какая связь? Но я ничем не рисковал, попробовав.

После дождя, скользя сапогами по грязи, когда шел к волейбольной площадке, где должны показать впервые какой-то фильм, мне в руки попался веревочный жгутик из мешковины. Я сделал одной рукой петлю над бородавками, и с усмешкой, выбросил жгут в канаву. Глупость, конечно, я в это не верю. И забыл об этом.

Через год вдруг с удивлением посмотрел на руку: А где же мои бородавки? Как мог о них забыть? И не беспокоили столь долгий срок. Но ни одной бородавке на руке нет, и на второй тоже. Руки чистые, словно их никогда и не было. Вот те на! Неужели тот глупый наговор помог? Даже не наговор, я ничего не шептал, а просто сделал петлю, и ещё мне очень хотелось избавиться от бородавок. Лет через десять прочитал, что бородавки могут исчезать от внушения. Вероятно, это и произошло.

Через полмесяца кончились сигареты, как я ни старался их растянуть. Вика написала, что выслала три рубля. Я почти каждый день ходил на почту и спрашивал перевод. Не мог представить, что она постесняется послать переводом, и положит просто в конверт. А на почте сидят любители дармовых денег, которые по закону не положено пересылать в конверте.

Никотиновый голод самый страшный. Казалось, начали пухнуть уши. Я давно хотел бросить курить, но в такой обстановке безделья это сделать невозможно. Пришлось, начать «стрелять», а это очень унизительно.

Кто-то из ребят сказал, что в десяти километрах находится заброшенная церковь, то ли ХVІІ, то ли ХVІІІ века, кто-то уже ходил туда. Если пойти сразу после завтрака, то можно успеть к обеду, который нельзя пропустить, иначе придется терпеть до ужина. И на следующий день мы вышли в путь, не поставив сержантов в известность. Никто не знал, сколько километров нам идти, это уже потом определили, около десяти километров. Два часа туда и назад столько же. Радовались свободе. Так приятно вырваться из опостылевшего палаточного городка, который в печенках сидит за эти недели. Шли очень долго.

     Церковь расположена в живописном месте, как бы укрытая в ущелье среди высоких деревьев. Заброшена, нет ворот. Мусор на полу. Хотя фрески ещё в хорошем состоянии. Видно, что над ними не глумились. Здесь уже были другие солдаты, опередившие нас. Было видно, что сюда часто приходят. Возможно, и местные жители. Жалко, что такая красивая церковь находится в столь плачевном состоянии, но никто из нас в бога не верил, и понимали, что здесь можно лишь сделать музей, который бы пользовался успехом у туристов.

Хотя, какие туристы? Здесь пограничная зона. Туристов не пускают даже в Ахалцихе. Через полчаса поспешили назад, чтобы успеть к обеду. Обратный путь тяжелее, мы устали, но к обеду успели. Никто нас не кинулся искать, никому мы не нужны. Понимают, что отсюда никуда не вырвешься, быстро поймают.

На двадцатый день нас повезли на нескольких машинах на стрельбище, расположенном на окраине Ахалцихе. Мы рады хоть какому-то разнообразию. Мне дали автомат, семь патронов, указали на цель в двухстах метрах, которую я не видел без очков. Всем безразлично, с каким результатом отстреляешься. Главное, что используешь патроны. Мне понравилось стрелять. Если бы были очки, я бы попал в мишень, но на сборы пошел без очков. Так убили ещё один день.

Утром в сентябре, в этом высокогорье становилось прохладно. К полудню почва прогревалась, и мы ложились на траву группами и разговаривали. Как-то я подошел к парню, который курил, и попросил сигарету. Это был тот парень, которому я не разрешил быть 21-м в нашей палатке. Но у него хватило ума не послушать меня, и остался. Лишь предупредил сержанта, что будет жить в нашей палатке, и всё утряслось.

Видимо, он не держал зла на меня, потому что достал пачку. В благодарность, я опустился рядом с ним, и, развлекая, рассказал, в каком глупом положении очутился без денег. Он сказал, что его предупредили, что возьмут на сборы, и он взял с собой деньги, и предложил без стеснения пользоваться его сигаретами. Мы разговорились. Оказалось, что у нас много общего. И последующие дни всегда были вместе. При отъезде даже обменялись адресами. Иван Лифар.

Не верилось, что наконец-то наступил последний день пребывания. После завтрака нас заставили снять палатки, очистить от грязи и аккуратно скатать, отнести на склад, сдать матрасы, простыни, подушки. Что мы и проделали, так как не хотели оставаться больше ни на один день. Последние три дня мы спали в казарме, потому что сильно похолодало, пошли дожди, которые смыли палатки, залив доски и матрасы. Удивились, если стояли пустые казармы, зачем принуждали нас жить в палатках? Приучали к полевым условиям? Но мы уже не были солдатами. Мы своё отслужили, многим за 30 лет.

Стали оформлять документы, проездные по железной дороге. Писари выдали нам по три рубля, хотя в ведомости расписывались за 3-20. Но они делали вид, что у них нет мелочи на каждого солдата. Мы тоже не мелочились. Что для нас 20 копеек, когда едем домой? А для писаря будет солидная сумма, которой поделятся с командиром. Возможно, ради этой суммы в 20 копеек нас и призвали в армию на месяц? Потом вместо нас придут другие, и они снова получат лишние деньги, на одну зарплату так трудно прожить семьей. Ради мизерной прибыли в кармане тратились миллионы государственных денег.

Чтобы мы не мешались под ногами и не ныли с отправкой, нас заставили чистить от камней дорогу, вниз к Ахалцихе. Дорога мощенная. После дождей камни смывало в канаву. Распределили по группам, сказав, что нас отправят, когда закончим убирать свой участок. Мы с жаром принялись за работу. Да и в самом деле, зачем камням валяться на проезжей части? Кому убирать, если не нам?

Кода заканчивали, проходивший мимо солдат, сказал, что уже никто не работает, скоро будет отправка. Мы побежали на склад, разыскали пыльные мешочки с нашими фамилиями. Достали всё мятое. На мою белую рубашку страшно смотреть. Но жаловаться некому, пришлось надеть грязную. Нас посадили в открытые машины и повезли на вокзал. Вагоны с сидячими местами, среди гражданских. Места живописные. Проехали Боржоми. Хочется пить, но нигде ни капли воды.

Вика рассказала, что без меня прожили хорошо. Получила мою зарплату: за месяц 190 рублей. Я удивился: никогда так много не платили, хотя работал не больше обычного. Выходит, как им захочется, так они и платят.

Когда меня не было из Ростова приезжал Володя Копылов, полковник запаса, муж Светы, старшей сестры Вики. Узнав, как меня взяли на сборы, пошел объясняться в военкомат, но там с ним и разговаривать не стали, не посмотрели и на его фронтовые награды.

Возможно, его визит не прошел бесследно: меня снова вызвали в военкомат и направили на медицинскую комиссию, которая выявила мою непригодность к строевой службе. То есть меня не имели права посылать на переподготовку. Я был и этому рад, потому что некоторых брали, чуть ли не каждый год, и управы на них никакой нет.

Последние три месяца работал на гильотинных ножницах. Зарплата немного увеличилась, но и работать приходилось намного больше. Но, сколько ни старался, приличный заработок не получался. Высказал претензии мастеру. Он приглашал вместе подсчитать мой заработок. При подсчете получилось, что я должен получать еще меньше, чем мне выплатили. Я понимал, что меня обманывают, но доказать не мог: всё в их руках, сколько им захочется, столько и заплатят.

Мать решила выйти замуж за алкоголика, который вышел из тюрьмы. Познакомила нас за обеденным столом с бутылкой вина. Жора чувствовал себя как хозяин, начал меня учить жизни. Я тут же дал ему отпор, чуть не поссорились. И я понял, что жить с  ними не смогу. Высокий, цыганистого вида, смуглый, черные волосы, украинец. Ну что ж, мать сделала выбор, вправе сама решать свою судьбу.

Сходил к Ивану Лифару и попросил помочь перенести вещи к тёще. Потом мы несколько раз обменивались семейными визитами. Он работал строителем. Строил гостиницу на горе, где вечером горел портрет Ленина. Летом ездил в Россию на шабашку, и хорошо зарабатывал. При общей симпатии друг к другу, это нас разъединяло, слишком разные интересы. Он не приходил без приглашения, то есть такого желания не возникало, как у меня. Я нуждался в общении. Но, коль он не горит желанием, то и я стал сдерживать себя, всё реже стал к нему приходить

 Он жил в новом доме в двухкомнатной квартире, но с улицы принялся пристраивать третью комнату, и скоро они жили втроем в трехкомнатной квартире. Это же сделали и все его соседи.

Мать по своему желанию начала переписываться с братьями Шумаковыми. Как-то приехал Борис и зашел к ней, и она наговорила гадостей про меня. Он пришел ко мне, и я, понимая, на что способна моя мать, рассказал, как обстоят дела. Он признался, что хотел было набить мне морду за плохое отношение к матери. Я опешил от такого признания.

Даже если бы я был виноват, какое он имел право вмешиваться в нашу жизнь? Но не подал виду, хотя и поставил крест на наших отношениях. Он хвастался, что работает плотником в Мурманске, заколачивает бешеные деньги. Вот приехал с женой на юг, и может позволить себе шикарную жизнь: покупает фрукты, которые  и летом не могу себе позволить. Каждый день распивает бутылку вина или водки.

В этот же год приезжал и его брат Валера, с женой, остановились на частной квартире возле Пионерского парка. Зашли ко мне, теща накрыла на стол. Я пил наравне, не отставая, и напился до рвоты. Давно со мной такого не было. Расслабился, потерял бдительность и чувство меры. И потом долго помнил об этом случае, и не позволял себе напиваться, даже если и была возможность.

Однажды к нам пришла заводская комиссия проверять жилищные условия своих работников – теща стояла в очереди на получение квартиры. Завод начал строить дом, и ставит на учет нуждающихся в жилье.  Переписали всех нас, всю нашу большую семью. Удачно получилось, что мы в это время жили у тещи, а не у моей матери. Но не верилось в близкое счастье, что получим от завода квартиру, которую здесь дают по большому блату. Да и желающих очень много, и у них стаж работы больше, чем у тещи. Но ведь может когда-нибудь и до нас дойти очередь?! Надо ждать.

Впервые на заводе выдали тринадцатую зарплату по довольно приличной сумме, по 100% месячного среднего заработка. А у меня стажа никакого. Если и был, то прерывался. А как деньги бы пригодились!

В первый выход Власты в город у морского вокзала в море зачернели спины дельфинов. Я сам впервые увидел здесь дельфинов. Раньше их было намного больше, часто сопровождали катера. Но, скорей всего, мы просто реже стали ездить на катере, море почти не видим. Пошутил, что привезли Власту показать дельфинов, хотя она ещё ничего не понимала, всю дорогу спала в коляске. Без детей очень редко выходим в город. Тёща не желает обременять себя заботой о малышках, это так хлопотно!

В цехе выбрали комсоргом Славу Арутюняна, с которым я в хороших отношениях, и он все подговаривает меня считать себя комсомольцем, хотя мне уже 27 лет, и пора выбывать из него, но поддался уговорам, пришел на собрание заводских комсомольцев и почувствовал себя лишним.

Они с любопытством посматривали на меня, мол, а ты что здесь делаешь? Все молодые, а я уже семейный, отец двоих детей. Больше не приходил, и Славка отстал от меня. Уезжая на сессию в Краснодар, попросил принести к нему домой зарплату, он договорился, чтобы выдали мне. Я знал, где он живет, и согласился выполнить его просьбу. Да и интересно посмотреть на заслуженного чекиста, отца недавно наградили этим званием. Мне открыла дверь его мать, худая, интеллигентного вида, чем-то настороженная. Я отдал деньги. Сказал:

— Здесь сорок шесть рублей.

Почему-то выдали трешками, получилась ощутимая пачка. Мать взяла деньги и быстро ушла в другую комнату.

Тем временем отец затеял какой-то пустой разговор, задерживая меня, как я уже потом догадался, чтобы жена успела пересчитать деньги. При мне считать они постеснялись, как и я постеснялся настоять на этом: все-таки сумма не ахти, а он чекист, не станет же подозревать меня в жульничестве? Вдруг быстро вышла мать и сказала:

— Здесь нет 46-ти рублей.
— Как это нет? – опешил я.

Взял у неё деньги. Стола или тумбочки рядом не было, поэтому опустился на колено и стал отсчитывать трешки прямо на пол. Все сорок шесть рублей. Они извинились, и я ушел, похмыкивая над произошедшим.

Бдительные чекисты! Как бы, проявила доверие и уважение, не стала пересчитывать у меня на виду, но незамедлила выйти в другую комнату и сразу же пересчитала. Впопыхах – неправильно. И получилось намного хуже. Действительно, деньги счет любят. С тех пор я всегда требую, при передаче — пересчитывать деньги, чтобы не возникали такие недоразумения.

Отец-чекист не произвел впечатления. Возможно, он, как чекист и хороший, с виду обыкновенный армянин в хорошем костюме. Вежливо разговаривал, без спеси. Их специально обучали быть коммуникабельными.

И сыночка отправил по своим стопам. Учился в Краснодаре на юридическом факультете, потом, видимо, помог устроиться в свою «контору», коль воевал в Афганистане, возможно, был резидентом, и дослужился до чина генерал-майор. Был первым заместителем национальной безопасности Армении, советником премьер-министра, и министром по чрезвычайным ситуациям. Об этом узнал из Интернета в 2014 году.

Под нами, на втором этаже, в однокомнатной квартире живет грузин, примерно моих лет. Он народный депутат. У него, едва ли не самого первого, появились новые «Жигули», которые начал только выпускать ВАЗ. Я всё поражался: откуда у него деньги на машину? Неужели у депутатов столь большая зарплата?

Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/26/924