Глава 24. Чорохский завод

    Таня, племянница Вики, на шесть лет моложе тёти, уже год работает секретарем директора Чорохского гравийного завода. Как-то Вика невзначай  сказала, что там хорошо зарабатывают, принимают рабочих. У меня нет никакой специальности, поэтому засомневался, нужен ли я там такой? Но решил попытать счастья. Разыскал этот заводишко на подъезде к реке Чорохи, идти довольно далековато от автобусной остановки.

Но этот мой пеший проход оказался единственным. По левую руку между высокими эвкалиптами стоит новый пятиэтажный дом, но пока ещё не заселен. Позже узнаю, что выстроен он для рабочих завода. Но почему-то долго не заселяют, может быть, проблема в отсутствии сантехники и отделочных работ? Не знаю. Так и не узнал: не мне там жить, не мне беспокоиться.

Вспомнил, как в 55-ом году, семнадцать лет тому назад, подростком, проезжал мимо реки Чорохи и видел чадящий битумный заводик заводик за мостом, который сейчас стоял по эту сторону реки, недалеко от грунтовой дороги, по которой я сейчас шёл, и так же чадил. Там рабочие зарабатывали по 300 рублей, но к ним очень трудно устроиться. Да и не хотелось бы из-за этой вони, которая, казалось, пропитает на всю жизнь, не отмоешься.

В отделе кадров коротко переговорил с начальником, грузином. Возможно, Таня его предупредила о моём приходе: меня согласились принять по третьему разряду, по которому работало большинство рабочих, я же, мог претендовать лишь на ученический разряд, как это было до этого на машиностроительном заводе.

В «Электроприборе» написал заявление на расчет без отработки. К моему удивлению, заявление сразу же подписали, и даже зарплату выдали в этот же день. Лишнее подтверждение, что с моей зарплатой не заморачивались, платили от фонаря, сколько вздумается, как душа и левая рука пожелает. Случайно встретившийся во дворе завода начальник цеха Начкебия попробовал отговорить, мол, мне лучше не будет, если уйду.

— Но и хуже не будет, — сказал я.

Он не нашел, чем возразить, и мы по-доброму расстались.

С первого же дня меня поставили на третий этаж, следить за работой двух «грохотов», просеивающих гравий по фракциям, третий грохот был запасным, и за работой длинных транспортеров, вываливающих гравий на заметную гору, к которой часто подъезжали самосвалы, развозя груз на разные стройки города.

Стоило вовремя не заметить самопроизвольную остановку по какой-нибудь причине, или надрыве, как лента могла порваться окончательно, и тогда требовался огромный труд, чтобы натянуть её на ролики, сшить заклёпками, а потом очистить от насыпавшегося гравия в месте разрыва, или остановки, иногда довольно значительную кучу. Нужна ежеминутная внимательность, в любой момент лента могла порваться в месте клёпок, или остановиться.

В смене шесть парней. Лишь один старик, отец бригадира, у него четвертый разряд, работает на камнедробилке, закрытой от дождя и ветра фанерными листами, что весьма значимо. Мы открыты всем ветрам и косым дождям. Он же, сидит на стуле, под которым оранжево светится электроплита, согревая тело и ноги, и следит за транспортёром, чтобы по ленте не прошёл большой камень, железяка, которая может заклинить дробилку. А это случается почти каждую смену. Тогда работа останавливается полностью, и все собираются возле дробилки, чтобы её очистить и освободить от особо твёрдого камня.

Старик отбрасывает и мусор: палки, обувь, смятые коробки. Чаще всего попадались пластмассовые туфли, босоножки. Река Чорохи текла из Турции, которая и несла всё это к нам. Мы, снисходительно отбрасывали обувь, вот в чём приходилось турецкой бедноте ходить, у нас-то кожаная. Мы не догадывались, что через двадцать лет тоже будем покупать пластмассовую обувь и ходить в ней. Просто у нас ещё не было фабрики и сырья для такого вида обуви. 

Самому молодому рабочему, Юре, 14 лет. Высокий, смазливый, чуть выше меня. На вид — все 17. Живет с матерью, без отца. Полностью самостоятелен, в школе не учится. О себе ничего не рассказывает, лишь, когда начинаю расспрашивать. На сближение не шёл ни с кем, всех нас лишь терпел. Этакое подростковое высокомерие над работягами, которое меня несколько задевало.

Выпивает, курит. Очередная семейная трагедия. Видимо, и его матери не до сына… устраивает свою жизнь. Как-то случайно увидел их в нашем районе: она в летнем цветном платье, довольно симпатичная, лет 35, но во взгляде лёгкая истеричность, неспокойность. Догадывался, что она не справляется с сыном, идут постоянные конфликты. Через полгода он ушел от нас.

Первые дни мне приходилось нелегко: долго привыкал работать лопатой, выбрасывая и вычищая тяжеленные булыжники, которые падали отовсюду, то через порванную сетку «грохота», то мимо конвейера, лента которого заехала вкось — нужно часто поправлять ролики, чтобы лента катилась прямо. В конце смены нужно очистить от камней поддон «грохота», там иногда накапливалось до полутоны булыжников. Со временем втянулся, мог часами махать лопатой.

На перекуре ребята рассказывают, что в смене должны работать 12 человек, но они значатся только на бумаге. Наше начальство получает зарплату, а мы за них выполняем всю работу. Ни никто не возмущается, понимая, что найдут способ избавиться от недовольного. А где потом найти столь хороший заработок? В месяц до двухсот рублей, а иногда и больше. Во всём городе мало кто столько получает, тем более мы простые чернорабочие, без квалификации.

Наконец-то почувствовал себя мужчиной, который приносит домой деньги. Если бы только не нервотрепка с матерью, которая выматывала психику! Но никуда не денешься, нужно терпеть.

 Поговаривают, что будут строить от завода дом, составляют списки нуждающихся. Я согласен жить и в Хелвачаури, лишь бы иметь свою квартиру. Один такой пятиэтажный дом уже стоит неподалеку, мы каждый день проезжаем мимо него, и я представляю, каково здесь жить?  Кажется, еще почему-то незаселён — окна всё время тёмные, без занавесок.

Но зимой на смене приходится неуютно. Работаем, чуть ли не под открытым небом, продуваемым всеми ветрами. Над головой только крыша, если дождь косой, с сильным ветром, спрятаться невозможно. Организм переохлаждался. Стоило поднять что-нибудь тяжелое, как схватывал сильный приступ радикулита.

Так случилось, когда ночью порвалась лента транспортера, самая неудобная и крутая, идущая от загрузочного подвала до моего «грохота». Я нагнулся, поднимая тяжелую ленту, напрягся, и не смог выпрямиться. Остаток ночи просидел на стуле, смотрел, как ребята корячатся без меня. Ничего не сказали, но мне было неловко от беспомощности, двенадцать лет бог миловал после первого приступа.

Ко второй зиме корпус цеха на всех этажах оббили железными листами. Теперь можно спрятаться от дождя и ветра, и я был лучше экипирован: Володя Копылов, полковник запаса, из Ростова прислал теплые ватные штаны, воинский плащ, хорошо защищающий от дождя. Я оказался лучше всех приспособлен для работы в зиму, которая длилась по-южному коротко, от силы два месяца, редко выпадал снег.

          Вскоре после меня в нашу бригаду приняли Ремзи, сына репатриированного после войны. Ремзи всю жизнь прожил среди русских в Казахстане, без акцента разговаривал, сам красив, черноволос. Во внимательном взгляде и во всей его стати чувствовалась звериная сила.

Я не понимал, за что выслали его отца и всю семью? Если бы за уголовный проступок, то была бы тюрьма, а так – просто высылка. Совсем забыл, что в 49-м году своими глазами видел выселяемый народ. Но не думал, что это было и здесь, или где-то ещё. Неужели было так много врагов народа?

Молодой и симпатичный мастер Заури ко мне относился хорошо. Хотя первые месяцы раздражался, когда я проявлял неумение, не знал, как забивать клинья в сетку «грохота». Сам прибежал и подбил. Но мне стоит один раз увидеть и больше повторять не нужно. 

Отныне я знал, что делать в таких случаях.  И я старался работать так, чтобы меня не ругали. Научился клепать ленту не хуже других, не прятался за чужими спинами. Меня часто хвалили. Через год Заури сказал директору, что я работаю лучше всех. В этом, конечно, была доля преувеличения, но приятно слышать. Хотя, так оно и было, потому что я старался, а все уже привыкли. Я не сразу понял, что мой пост, едва ли, не самый ключевой, требующий особой внимательности, а не расхлябанности, потому меня сюда сразу и поставили, надоело ругать нерадивых. 

Как и во всей стране, то есть в Грузии, Аджарии, здесь творились беззакония, русских ни во что не ставили, право преимущества во всём получали аджарцы. Я старался этого не замечать. Считал, что я должен работать, а как работает аджарец-коллега, меня не касается, пусть замечание ему делает мастер, а не я.

Однажды на профсоюзном собрании обсуждалась и решалась явная несправедливость по отношению к русскому рабочему. Все привычно молчали. Лишь встал Ремзи, который был воспитан в другом обществе, где пытались соблюдать справедливость, и сказал правду, что такое решение постановили только потому, что рабочий - русский, а будь он грузином, решение было бы другим.

Начальство не стало спорить и переубеждать. После окончания собрания Ремзи попросили задержаться. Я понял, что его будут перевоспитывать, и объяснят, что он сам аджарец, пострадал от русских, и должен их ненавидеть, а не защищать.

«Вспомни, что они сделали с твоим отцом, с твоим народом? Это они пришли сюда незваными, как тараканы оккупировали Грузию. Где их только нет? И ты ещё за них заступаешься? Да им мстить нужно, вредить, чтобы они без оглядки бежали из Грузии. Ты здесь хозяин, а не они. Будь хозяином, а не советским рабом, а мы тебя поддержим».

Так оно и случилось. Его поведение сильно изменилось. До этого он весьма дружелюбно и охотно разговаривал со мной, сейчас же, лишь изучающе, посматривал в мою сторону, но враждебных выпадов не делал, я не давал повода.

На втором этаже работал Толик, рослый русский парень, который по характеру был безалаберным, частенько не следил за работой транспортеров, они рвались и засыпали эстакаду тоннами гравия. Нам всем приходилось убирать, делать лишнюю работу. Ремзи поставили бригадиром, его злила расхлябанность других в  работе, и он несколько раз бил Толика так, что тот плакал. Пожаловаться некому, сам виноват.

 На перекурах, которые мы устраивали после совместной уборки большой кучи валунов, насыпавшихся за месяц с ленты конвейера, Ремзи говорил, что его отец хочет купить «Волгу», деньги есть. А сам он за большие деньги может убить человека, даже своего друга.

И я поверил ему. Зачем на себя наговаривать лишнее. Он такой. Он среди своих. Подумал, как быстро изменился человек? За год из него сделали убийцу, пусть пока и потенциального, всё у него впереди.

Среди рабочих была ещё одна правдолюбка, единственная из рабочих — коммунистка, русская. Мы удивлялись, зачем ей это нужно? Вдова, живет с дочкой-школьницей, неподалеку, в бараке. Худая, жилистая. Часто сталкиваясь с несправедливостью, особенно, когда касалось её самой, не боялась ругаться с начальством, даже ездила жаловаться в Москву. Вероятно, начальству делался какой-то видимый нагоняй, она успокаивалась. Работала хорошо, не могли придраться.

Начальство старалось её не трогать, не задевать, но жизнь такая, что её часто всё касалось, и она снова вспыхивала. Рабочие её уважали. Единственная женщина среди нас, и работает не хуже. Потом она, всё же, ушла. Не знаю, по какой причине. Возможно, допекли, устала бороться, не посмотрела и на хороший заработок, какого больше нигде не найдет.

Осенью, когда тбилисское «Динамо» играло с испанской сборной, вся наша бригада работала ночью, и мы решили пойти к соседям смотреть матч. В полутора километрах работали строители. В их вагончике стоял телевизор, и мы отчаянно болели за своих. Все пять мячей забиты в стандартном положении – головой, из одного и того же места.

Я поражался, как можно было не найти противодействия элементарному приему, позволяли испанцам, как на тренировке, делать один и тот же удар. Всухую разгромили. На работу вернулись расстроенными, праздник не состоялся. Проработали оставшиеся два часа до прихода первой смены, и уехали домой. Я немного удивился таким порядкам, ничего почти не сделали, но смену нам запишут в отработку, и никто не упрекнул за разгильдяйство.

Мы уже перестали считать рубли, я начал курить сигареты с фильтром. Бригадир, аджарец, считал, что его подчиненные должны снабжать сигаретами, постоянно «стрелял» у меня, но когда он стал брать себе про запас, положил вторую сигарету из моей пачки за ухо, я возмутился. Ему это не понравилось, и я потерял его расположение.

С собою на обед Вика давала блинчики с мясом. Раза два я приглашал к себе на блины, то бригадира, то другого, армянчика-электрика, которому так понравились блинчики, что он пришел в восторг, сказал, что специально принесет килограмм мяса, чтобы моя жена приготовила такие блинчики. Как-то после работы он увязался за мной. Я  привел его домой, дал выпить, угостил обедом.

Аджарцы и дома скудно питались, экономили на еде, но в одежде себе не отказывали. Чем и отличались от русских. К концу смены, когда мы ждали автобус, многие мечтательно говорили, что сейчас пойдут в хашную, возьмут тарелку горячего хаша, сто граммов водки — это цена одного рубля, и всласть отведут душу. Хашная располагалась возле вокзала. Что такое хаш, я представления не имел. Дома рассказали, что это суп из потрохов. Первое средство от похмелья, которым я никогда не страдал. Так и не довелось попробовать хаш, даже в тарелке не видел.

На сэкономленные деньги купил транзисторный приемник «Кварц» за 32 рубля. Жаль, на нем нет коротких волн, хотя знаю, что местные «глушилки» работают со страшной силой, и очень трудно что-либо разобрать.
 
Отныне, когда мы всей семьей выходим в город, или на бульвар, я всегда беру с собой приемник. Приятно иметь свою музыку, хотя бы и тихую. В этом некоторое пижонство. Редко у кого из местных в руках транзисторный приемник. «Кроны» очень быстро садятся, едва хватает на две недели. Купил аккумулятор за шесть рублей и зарядное устройство. Теперь не нужно бегать по магазинам в поисках батареек.

Летом, пока Вика занята домашними делами, я с детьми на пляже. Купаемся, загораем. Власту уже надо вытаскивать из воды, но слушается, выходит. Вероятно, мы со стороны смотрелись немного интригующе: отец с двумя прелестными малышками. Где же мать?  Со мной заговаривает крепенький старичок с  транзистором в руках, его моложавая жена сидит рядом, вяжет кофту.

Предлог к началу разговора, мой транзисторный приемник, но у него на порядок лучше. Меньше моего на 20%, тоже с аккумулятором, дизайн почти такой же, в кожаном футляре, но принимает и короткие волны. Рассказывает, что  эмигрировал из России ещё до войны, в войну познакомился со своей женой, которая была в концлагере. Она не русская, шведка. С тех пор они и живут вместе. Она вяжет, изделия хорошо раскупаются. Когда-то он уже был в Батуми, вот, снова навестил. Они почти каждый год приезжают в Советский союз.

Я понимал, что у него была интересная жизнь. Хотел порасспрашивать, но боялся показаться назойливым, да и дети требовали внимания. Скоро мы ушли, а я подумал: Вот, он когда-то был здесь и снова приехал. Случится ли так, что и я когда-нибудь, стариком приеду в Батуми?

На смену рабочих отвозил заводской автобус. Водитель Анзори, лет на семь старше меня, любил русскую музыку и русских женщин. Постоянно играла автомагнитола с одной и той же кассетой, песнями Ивана Суржикова, которого я впервые услышал у него в автобусе. Однажды он, вероятно, вспоминая свои вечерние эротические игры, сказал:

— Я по лицу любой женщины вижу, берёт она в рот или нет?

Заявить можно всё, подумал я, но как проверить правоту твоих слов? Расспрашивать всех встречных? И, какой толк в этом знании?

Как-то он пожаловался, что замучил насморк, и я, недавно прочитавший в журнале «Знание-Сила» эффективный способ, подсказал, что нужно промывать нос подсоленной водой. Выслушал с некоторым недоверием, но, видимо, прислушался, сделал, как я посоветовал, и через несколько дней похвастался, что мой способ ему помог.

В какой-то день перестал показывать наш телевизор, экран погас. Я знал, что наш русский электрик ремонтирует телевизоры, и попросил его, починить. Он согласился. Мы приехали с ночной смены. Дети в садике, Вика на работе. Обеда нет. Чувствуя, что ремонт затянется, лег спать тут же, на диван. Через час проснулся, он всё ещё ковырялся во внутренностях. Достал из шкафа водки, угостил. Сделал яичницу.

Он сказал, что нужен трансформатор. Я дал ему деньги. Он поехал в город, купил, поставил. После этого телевизор принялся показывать верх ногами. И все попытки, что-либо наладить были похожи на старания мартышки, прикладывавшей к себе очки на разные части тела. Поняв, что он, лишь может испортить телевизор, распрощался с ним.

Старшая сестра Вики, Лида сказала, что у них на БНЗ живет хороший мастер. Он приехал. Маленький сухопарый старичок в костюме.  Быстро починил и взял всего пять рублей за работу, сказав, что, если бы тот мастер не напортачил, он быстрей бы устранил неисправность.

 После этого мастера телевизор не знал поломок до последнего своего дня, когда уже и кинескоп начал садиться. 14 лет работы – хороший срок для советского телевизора.

 С нашим электриком, худым грузином интеллигентного вида, да и разговаривать с ним интересно, я, как-то, в ожидании автобуса возле газетного киоска железнодорожного сквера, поспорил, что у нас на мировых чемпионатах по хоккею выступают только любители – верил нашей пропаганде, он же утверждал обратное, что они профессионалы. Спор был яростным, никто не желал уступать. После чего мы даже охладели друг к другу, лишь здоровались.

Однажды в ночную смену он крепко заснул и не уследил за мощными моторами на первом этаже, их залило водой в сильный дождь, и они сгорели. Я удивился, что он не понес никакого наказания. Моторы огромные, в человеческий рост, не одну тонну весят, и не одну тысячу стоят. Спокойно заменили на другие.

Кто-то из рабочих другой смены приобрел «Запорожец» и приехал на нем к нашей раздевалке. Мы все внимательно и завистливо рассматриваем новенький желтый автомобиль. Непривычного вида, но всё лучше, чем инвалидная коляска. Да и цена не запредельная. Три тысячи можно собрать. Но потом цены на него всё росли и росли.

Наш директор разъезжает на «Москвиче», принадлежащем заводу, но распоряжается он один. Иногда, когда автобус выходит из строя, подвозит рабочих из города. Два раза я с ним прокатился. В салоне тесновато.

Летом Вика как-то сказала, что встретила бывшую одноклассницу с мужем. Они сейчас живут в Тольятти, в своей квартире, он инженер. Я равнодушно выслушал. Недавно в журнале «Смена» увидел цветную фотографию столовой ВАЗа, где засняты довольные люди за нарядными столами в большом и просторном помещении.  Уж там готовят хорошо, подумал я и позавидовал им.

       В журнале статья о рабочем, который через месяц после приезда получил квартиру. Ясно, после такой рекламы в Тольятти хлынут бездомные со всего Союза, и не только через месяц, но и через десять лет не получишь квартиру. Завод уже выпускает продукцию, значит, уже набрал нужное количество рабочих. Я не представлял истинного положения, некому подсказать и объяснить.

Продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/22/459