Шарики

Глава № 4 из цикла "Возвращение"


Трудно говорить. Слова застревают во мне. От этого больно и слезы. Я ненавижу слова, избегаю их всеми способами и почти не разговариваю. Спросят – киваю утвердительно или отрицательно верчу головой. Очень боюсь чужих вопросов, на которые нужно отвечать.

В чистом и неуютном кабинете толстый врач мягким голосом объясняет мне, как справиться с согласными, как растягивать гласные. Мне нужно заново учиться говорить. А я не хочу. Потому что боюсь. И от советов врача легче не становится.

Ненужные и пустые тянутся дни. Больно от громких звуков, от незнакомых людей и, вообще, от людей, если их много и они громко разговаривают или смеются. Хочется, чтобы стало тихо, и никто не разговаривал.

Но слова сами, как микробы, живут во мне, и даже простой вопрос, фраза в мою сторону заставляют их скопище суетиться и увеличиваться, поднимают к горлу – не продохнуть!

Я начинаю прятаться от людей. Мало что интересует меня. Я часто болею, и мир еще больше отдаляется, становится чужим и недобрым.
У меня нет ни одного друга!

Солнечный день. В ярком платье пришла мать и привела на веревочке толстого неуклюжего щенка.
- Вот тебе друг! – засмеялась. – Но ухаживать за ним будешь сам! У меня своих забот хватает.

Захлёбываясь в потоке радости, мы со щенком завертелись друг вокруг друга, закувыркались на мягкой зеленой траве. Он лез на меня, возил по лицу и рукам тёплым языком, тыкался мокрым холодным носом. Маленького и пузатого, я прижимал его к груди, катал по траве.
Шарику было все интересно. Семеня короткими лапами, он шустро таскал меня за собой на веревочке. Добродушный и удивленный, косолапил по улице, спеша познакомиться с каждым человеком, коровой, курицей, травинкой – всем, что попадалось на пути.
Кто-то из больших улыбнулся, глядя на нас:
- Друзья!

А это мы с Шариком! Бежим, бежим по нашей улице, и главное – не выпустить веревку. Я крепко держусь за неё, обмотав конец вокруг кисти.

И стало легче. Беспричинные слезы высохли. Сам ушел коклюш. Слова перестали застревать во мне, как раньше, а когда в поле зрения щенка случайно оказался мой бывший первый друг, Шарик, не скрывая своей радости, изо всех сил потащил меня к нему. И нас стало трое.

Мы сразу постановили, что Шарик – очень породистая овчарка, а уши у него будут стоять торчком, когда он вырастет. Чтобы ускорить этот процесс, мы поднимали уши за кончики и держали их так, но стоило опустить – уши снова падали.

Когда Шарик немного подрос, мы начали учить его брать след. Я закрывал ему глаза, а мой друг убегал и прятался где-нибудь поблизости.
Светло-коричневый колобок, радостный и лопоухий, не дожидаясь команды, бросался за Колей, даже не обращая внимания на следы, и, отыскав, начинал усиленно вертеть хвостом и лизать «шпиона».
- Ты б его хоть ухватил разок! – выговорил я Шарику.
- А я ж не настоящий шпион, - сказал мой друг, - поэтому он меня и не хватает. А настоящего он сразу загрызет.
Правда, Шарик, загрызешь?

Шарик весело крутнул хвостом.
- Конечно, загрызу!

Вечером, уже подоив корову, мать с неожиданной заинтересованностью спросила:
- Ну, как Шарик? Берет след?
- Да-а, - ответил я, слегка озадаченный, - Бере-ет... 
- И шпионов уже может ловить?
- Да-а…. Может….
- Так-так, - сказала мать. – Это хорошо. Только где он тут найдет шпиона?

Я задумался.

- Слушай, Борь, - оживленно и обрадовано сказала она, - а что, если нам отдать его служить на границу?! Там этой собаке цены не будет! А здесь что?! Бегает он с вами без толку, да и кормить ты его забываешь иной раз. А я сегодня в газете прочитала: «Требуются хорошие собаки, щенки, для охраны государственной границы от шпионов». Уход хороший, питание трехразовое, режим. Он там с теленка вырастет твой Шарик. А когда отслужит свой срок, вернется снова к тебе, или ты подрастешь и тоже пойдешь в Армию. Попросишься к Шарику в часть, и будете вместе шпионов ловить.
Ну, как ты на это смотришь?

- Да он еще не очень хорошо следы нюхает, сбивается иногда.

- Ну, это ерунда! Это не страшно. Армия на что! Там его так научат, что ты сам ахнешь. Там же специалисты этим делом занимаются, а вы, не зная всех тонкостей, можете испортить собаку. Да! А в Армии из него настоящую пограничную овчарку сделают.

- Да он, может, и не совсем овчарка – уши у него что-то не поднимаются.

- Пустяки! – махнула рукой мать. – Это ему просто витаминов каких-то не хватает. А в Армии все есть! Представляешь, ты только подумай: вот приходишь ты в Армию, на заставу, а навстречу тебе Шарик, весь в медалях и сам первый тебе лапу подает! Вы с ним тогда всех шпионов переловите!
Ну? Договорились? Завтра я позвоню на границу. Они пришлют кого-нибудь.

Расставались со слезами.
Вдвойне было обидно то, что уводил Шарика на границу не настоящий пограничник в военной форме и с автоматом, а какой-то простой и обыкновенный дядька. Но мать сказала, что так надо для маскировки, потому что – военная тайна.

У второго Шарика уши торчали, как палки, и отбиться от него можно было с большим трудом. Учили мы его всерьез и не жалея сил. Коля надевал отцову телогрейку и толстые рукавицы, а Шарик шмутовал его почем зря, захлебываясь азартным лаем.

- Вы поосторожней с ним, - предупредила мать, - а то еще покусает кого!
Неожиданно и в самом разгаре обучение пришлось приостановить. В азарте схватки Шарик забыл, что мой друг не настоящий шпион и порвал ему телогрейку. Коле сильно попало. Он не выходил на улицу два дня, но Шарика не выдал. И Шарик этого не забыл.

Когда мы втроем гоняли на болоте лягушек, пришел Глаз и сразу начал придираться.
- Эй, шпиён, - закричал, - покажи-ка мне приём!
- Мы к тебе не лезем, и ты к нам не лезь! – сказал мой друг.
Глаз был старше нас, и у него в руках была палка. Он потащил моего друга за рукав.
- Покажи, шпиёньчик!

Я ничего не мог сказать. Сразу много слов комком слиплись в горле, стало больно, обидно, и захотелось уйти домой.
- Пойдем отсюда! – кивнул я другу.

Но поводок в моей руке дернулся. Шарик удивленно и вопросительно посмотрел на меня, снова потянул поводок и тихо зарычал.

Глаз насмешливо прищурился.

- Успокой свою Жучку, Борсик, а то я ей зубы повыбиваю! А ты шпиёньчик, его не слушай! Иди сюда! Щас я сам тебе прием буду показывать. Во, гляди!
Глаз, как винтовку, навел свою палку на моего друга.
- Бах!
Потом схватил палку за конец и стукнул Колю по руке.
- А это пуля прилетела, - и противно рассмеялся во всё горло.

Отчаянная решимость захлестнула меня. Я закричал, выдирая из горла и выбрасывая  наружу болезненный ком непроизнесенных слов, мешавший мне жить, и мы с Шариком набросились на Глаза. Наш справедливый гнев был ужасен.

С разорванной штаниной и разбитой губой Глаз, сосредоточенно пыхтя, бежал до самого своего дома, а когда добежал, оттуда понеслись громкие крики. Его мать на всю улицу кричала, что я форменный бандит, избил её Вовочку и натравил на него кобеля. И она не посмотрит, что моя мать «фершел» и заявит на нас с Шариком в сельсовет.

Досталось мне за всех троих, но зато с тех пор с нашим верным Шариком мы ходили повсюду и никого не боялись. Мы обошли половину поселка и все уже знали, что Борсиков Шарик кого хочешь загрызет!

Но беда была рядом. Припомнив старое, мы гоняли злого бабкиного петуха, и Шарик по ошибке слегка помял белую курицу.

- На-адичка, до-очичка, - запела бабка, когда мать пришла с работы. – Это ж зверь какая-то, а не собака! Она ж усех кур попередушит! Сбудь ты её, бога ради, пока не поздно!
И мать сказала:
- Хватит! Собака замечательная, не спорю, но она уже выросла и пора ей делом заняться. Пусть идет, послужит!

Второго Шарика провожали в Морфлот. Переодетого моряка Шарик до крови укусил за палец, но мать сама продела в ошейник веревку, и нас растащили в разные стороны. Меня держал дядя Коля, мать волокла Шарика.

- Перестань плакать и успокойся! – сказала мать, вернувшись. – Никуда он не денется, твой Шарик. Он будет тебе письма писать с корабля.
- Как он напишет?! – закричал я, весь в слезах. – У него лапы!
- Да не он, - спохватилась мать, - за него кто-нибудь. Боцман, например. Долго что ли открытку черкнуть – жив, здоров, служит! За такую собаку тебе обязательно должны прислать благодарность.
- Какую благодарность?
- А как же. Такая большая красивая бумага, а на ней золотыми буквами надпись: «Боре Петрову за хорошее воспитание собаки Шарик от Морфлота Советского Союза Благодарность»!

Я очень ждал Благодарности и писем от Шарика, но выяснилось, что он попал на большой корабль, который ушел в заграничное плаванье, и письма оттуда не доходят.

Третий Шарик, рыжий, пушистый и самый хитрый, ни в Армию, ни во Флот идти не захотел. Не захотел он служить в танкистах, а когда с грязным обрывком веревки на шее убежал из разведчиков, мать плюнула в сердцах:
- Ну не зараза! Придется теперь платить за мешок яблок.

Шарик волчком завертелся по кухне, изо всех сил накручивая хвостом, облизал меня с головы до ног, ткнул носом Ленку. Та ухватила его, обняла.
- Салик-Салик! Плисол Салик! Не пойдес больсе в Алмию?

Шарик виновато взвизгнул и вопросительно посмотрел на мать.

- Эх, - сказала она, - дурак ты, дурак! И лодырь к тому же. Не хочешь служить, ума набираться, так и оставайся балбесом!

И рыжий Шарик остался с нами.