Железный характер

(все совпадения случайны)


Бабка уже почти повернула на дорожку, ведущую во двор, но, по непонятным причинам, как спутник, вышедший из повиновения ЦУП, резко изменила угол движения и направилась к терракотовой Тойоте, припаркованной на обочине возле магазина. Поджав губы, бабка решительно постучала костяшками пальцев в тонированное стекло. На удивление, стекло быстро и послушно съехало вниз, образовав узкую коммуникативную щель.
 Музыка, звучавшая в салоне довольно громко, стала легко узнаваемой - надрывалась профицитная Леди Гага.
-Молодой человек, - обиженно начала бабка, - вы не думали сделать музыку потише? Вы ведь людям мешаете!
-Чем я мешаю? – искренне удивился голос внутри салона, - Я в своей машине сижу так-то…
-Мешаете, – настаивала бабка, - Я вам говорю. Мы тут не обязаны ваши дикие вопли слушать.
-Во-первых, вопли не мои, - рассудительно парировал голос из авто, - А во-вторых, сейчас два часа дня и я сижу в своей машине с закрытыми окнами. Какие претензии?
-Вы может быть ненормальный?! – искренне удивилась бабка, - Я вам говорю, что вы мешаете. Вы что не слышите меня? Вставьте в уши себе и слушайте, если вам нравится!
-Ладно, мать, иди, куда шла, - тонированное стекло лениво, но уверенно поползло вверх.
Старуха снова раздраженно застучала костяшками:
-Выключите музыку, я вам говорю!
 Но, так как салон машины оставался теперь к ней невозмутимо безучастным, бабка молча вернулась к первоначальной траектории своего пути и, в скорости, спокойно скрылась за углом. Как будто ничего и не было.
 
 Я наблюдала этот эпизод всего полминуты, когда выходила из аптеки в обеденный перерыв. Тут же в памяти искоркой вспыхнул похожий момент, который как игольное ушко, вытащил из моего сознания целый клубок воспоминаний. Нити мыслей, по всей видимости, были уже аккуратно смотаны и ждали спиц, чтобы начать вязку словесных узоров. Тема, не буду скрывать, давно меня интересовала…

 А случай, собственно, произошел со мной не так давно и отнюдь не был особо экстраординарным.
 Я шла на работу. Было дивное осеннее утро.
 Улица была почти безлюдной. Основная масса народа в эти часы заполняет собой карманы общественного транспорта, стараясь вздремнуть при удачном захвате посадочного места.
 Возле обочины дороги в этот день я заметила  грузную пожилую женщину. Она была, одета, на мой взгляд, явно не по погоде: стояла в безрукавом халате и шлепанцах на босу ногу. Даже для спального района, это было как-то не сильно комильфо… Она позвала меня. Я подошла.
 Носа тут же коснулся многокомпонентный запах кислого борща, смешанный с отдаленным водочным перегаром и запахом старой сырой квартиры. Источник этого амбре смотрел отечными глазами куда-то в сторону и вдаль, но разговаривал при этом явно со мной:
-Помоги-ка мне дорогу перейти, дочка…
-Пойдемте, только до светофора дойдем, - с обычной готовностью тимуровца отозвалась я.
-Нет, мне здесь надо, - решительно сказала женщина и тут же протянула ко мне свою дряблую руку.
-Здесь нельзя, много машин и… - пискнула я, но женщина неожиданно крепко ухватила меня за запястье и тут же увлекла, прихрамывая, за собой поперек движения транспорта.
 Я еще что-то пыталась возмущенно-вразумительное лепетать, но никто меня, естественно, не слушал. Водители матерились на нас своими клаксонами и ожесточенно крутили пальцем у виска, в ответ на это, я только округляла глаза и энергично пожимала плечами, пытаясь показать, что не я, собственно, инициирую этот суицид. К счастью, мы на удивление благополучно достигли противоположного берега автомагистарльной реки.    
 Здесь моя спутница сразу же потеряла ко мне всякий интерес, выпустила руку, и заковыляла куда-то во дворы.
 Я пару раз оглянулась ей вслед.
 На запястье отчетливо ощущался хват дряблой влажной ладони.
 Кто она? Почему настолько бесцеремонна?  Почему оказалась одна ранним утром на улице? Где ее дети? Какая у нее судьба?..
 Меня давно интересовали причины старческого одиночества.
 Впечатлительная, я вспоминала ее целый день: решительную хватку и уверенность в том, что можно переставлять людей, даже малознакомых, по своей нужде, тасовать, как карты в колоде, раскладывая некий, одной ей ведомый, «судьбоносный» пасьянс. Я прокручивала раз за разом одну из мыслей, как старый винил. А сама уже подбирала наощупь спицы подходящей логической структуры для вязки нового рассказа из длинной суровой нити известных мне жизненных историй…

1.

Влада заснула. Наконец-то. Плечики и пальчики ее подрагивали, а тело порой сотрясало прерывистое, как всхлип, дыхание. Я накрыла ее мягким шерстяным пледом и вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.
На кухне закурила. Долго смотрела на струи дождя, смывавшие со стекол городскую пыль, слушала дробь капель о жестяной карниз. Думала. Потом достала трубку телефона и натыкала по памяти номер. Дождавшись приема звонка, я, как можно тише, сказала:
-Тамара, привет. Да. Влада у меня. Да, у меня ночевала, – потом переждала крики и рыдания по ту сторону телефонной трубки и продолжила: - Я не могла позвонить. Как ты думаешь? Нет, пока приезжать не надо. Не надо, я говорю. Не вздумай. Я позвоню тебе. Пока все хорошо. Да. Она спит.
Потом я еще немного послушала надрывный женский голос и сказала, добавив металла, насколько смогла:
-Я предупреждала тебя. Помнишь? Теперь жди. Я позвоню.
Нажала отбой и кинула трубку на кухонный диванчик. Потом подняла ее и поставила телефон на вибрацию. Села и обхватила лоб руками: «Даа, так наворотить в своей жизни могут только особо одаренные…» - думала я.

Впервые Владку я увидела в детском саду, куда привела утром свою дочку. Они сидели с мамой, обнявшись, в раздевалке на пуфе и, Владка, сдерживая собственные рыдания, кончиком языка слизывала у мамы со щек слезинки …
Эта картина настолько меня поразила тогда своей иконографичностью, что я быстро развернула дочь лицом в шкафчик, молча ее раздела и отправила в группу.

Второй раз я увидела Владку с мамой на параллельной стороне улицы. Они бежали почти в унисон нашему с дочкой шагу. Только я везла дочь на саночках, а Владка с ревом телепалась на вытянутой руке, по-утреннему решительно бегущей в детский сад, мамы. «Сейчас опять будут рыдать в раздевалке», - неодобрительно подумала я. И угадала.

Третий раз я уже не выдержала. Это был трамвай. Владка выла на весь вагон, потому что ее «душил» не по настроению туго завязанный мамой зеленый шарфик.
На остановке мы с дочкой подошли к Владке и ее маме:
-Давайте я отвезу девочек в садик, - предложила я, - У нас саночки. Вдвоем им будет веселее. А вы бегите на работу, если торопитесь…
Владкина мама подняла на меня тяжелые глаза и где-то там внутри, в их глубине носовым платком мелькнула тряпочка искренней благодарности…

Она была совсем маленького ростика, Тамара, Владина мама. Маленькая, хрупкая женщина для любви… Грива рыжих волос украшала ее сметливую головку, а предсказуемо зеленые глаза излучали в минуты покоя в мир игривое лукавство. Ей было тяжело воспитывать дочь одной. Какая-то мысль постоянно отвлекала ее от Владки. Она была вместе с нею и не с ней. Наверное, поэтому, Владка часто истерила, пытаясь хоть как-то обратить на себя внимание вечно погруженной в задумчивость мамы. Мамины слезы бессилия совладать с крутым Владкиным нравом, девочка уже воспринимала как заслуженные трофеи. Так и жили.
Когда-то Тамара удачно вышла замуж. Очень удачно. Муж ее стоял у истоков сотовой телефонной связи в регионе. Это было перспективнейшее направление бизнеса и, понятно, что легко приходящие денежные знаки создавали молодой семье в тот период необходимый комфорт и уровень.
Все было прекрасно и вполне шоколадно. Только не было детей. Никак не получалось. Об экстракорпоральном оплодотворении в то время начинали только неуверенно предполагать.
Где-то в этот же период или чуть позже у Тамары на работе удачно вышла замуж  коллега, с которой у них были приятельские отношения. Отношения эти строились по распространенному в женской дружбе принципу компенсации: красавица-дурнушка, счастливица-неудачница – ведь на фоне чужого несчастья свое счастье всегда кажется особенно сверкающим…
Тамарина знакомка предполагаемо легко забеременела и вдруг - разом перечеркнула этим событием все жизненные завоевания подруги: уже не так теперь радовали ювелирные подарки, не таким чудесным и желанным казался уют семейного очага, какое-то странное раздражение начинал все чаще вызывать муж…
А Тамарина коллега была так счастлива своим состоянием, что сама как-то, утешая, горючие Тамарины слезы по поводу отсутствия в семье детей, неожиданно предложила: «Если у вас проблема с мужской стороны, Тома, давай попросим Бориса помочь вам… Я его попрошу … Правда. Ты только с супругом переговори об этом. Спроси, согласится ли он…»
Тамара, осторожно вытирая шелковым платочком влагу, угрожавшую размазать под ресницами тушь, ошалело посмотрела на свою визави: она, собственно, сейчас в своем  ли уме - предлагать мужа, как быка-осеменителя???
Но коллега демонстрировала адекватность и от слов своих не отрекалась.
Тамара присмотрелась к Борису.
Высокий, широкоплечий, голубоглазый усач… В экстерьере, бесспорно, он даже давал фору типично еврейского телосложения бизнесмену, делившему с ней ложе. Тамара даже припомнила, что сразу же отметила жениха на свадебных фотографиях коллеги. Да-да… Так и было. Она еще подумала тогда: «Совсем невзрачная – как она отхватила такого гренадира?..»
Муж Тамары, на удивление, странное предложение супруги сразу же не отверг. Внимательно посмотрел на зардевшиеся Тамарины щеки. Замолчал. Месяца два-три думал, вздыхал. Похудел. И Тамара почти совсем уже решила отказаться от такой рискованной авантюры, но как-то перед Новым годом он сказал ей: «Я согласен. Единственное, о чем прошу – чтобы все было ограничено по времени».
Тамаре тогда показалось, что уши у нее под рыжими локонами стали похожи на два багровых пельменя, а сердце забилось в горле часто-часто, совсем не давая дышать…
Они уложились в месяц. Очень старались. И, когда ее коллега, нежно нянчила своего первенца, у Тамары под сердцем тоже уже радостно билось чье-то сердечко.
Но случилось несчастье. Как это всегда бывает – совершенно неожиданно и не к месту.
За месяц до Тамариных родов у мужа произошел непредсказуемый для его возраста инфаркт. И Владку она рожала уже вдовой. А из роддома ее пришлось забирать, за неимением под рукой других родственников, Борису с женой. Хотя договаривались они о том, что после рождения ребенка никаких отношений поддерживать, конечно же, не будут.
И, как-то так завертелась жизнь, как-то так сложился паззл эмоций, как-то так неожиданно для всех, но с другой стороны совершенно предсказуемо получилось, что Борис стал жить на два дома: законная супруга с сыном Сережей обитала в однокомнатной квартире, где Борис и проживал постоянно, а Тамара с Владкой теперь терпеливо ждали его посещений у себя, в трехкомнатной.
Сначала он просто приходил с продуктами и появившимися в то время на прилавках памперсами, потому что, как говорил жене, а может быть, так и думал по началу – чувствовал ответственность за новорожденную дочь, которая оказалась весьма беспокойным созданием. И никто не чинил ему препятствий. Его устремления по началу даже вызывали чувство гордости у законной супруги. Но Тамара, оставшаяся одна, отчаянно искала плеча и тыла, поэтому со временем стала претендовать на бОльшую часть пикантного любовного пирога, всем своим маленьким телом ощущая мужскую заинтересованность Бориса, ту, которую она почувствовала уже в самый первый вечер исполнения обязанностей по их интимному пакту. И от которой у нее самой часто-часто, не переставая, до сих пор в горле стучало сердце…

Когда мы познакомились с Тамарой и Владой, дядя Боря частенько забирал Владку из садика. Даже постороннему человеку было заметно, как девочка вся расцветала при появлении на горизонте долговязой фигуры голубоглазого усача.
-Дядя Бооооооречка!!! – Владка, раскинув руки, неслась навстречу своему счастью.
Не зная всей истории, я честно предполагала, что дядя Боря - банальный мамин ухажер, так как Владка как-то в канун 23 февраля, когда все рисовали папам подарки, очень печально сообщила мне:
-Вашей Тане везет – у нее папа есть. А у меня папа умер. Давно.
Я села тогда на корточки и, взяв Владку за теплые ладошки, сказала ей:
-Это грустно, Влада. Но ты же можешь нарисовать рисунок дедушке, или знакомому, или…
-Дяде Боречке? Да?– с готовностью воскликнула Владка и печальную мордашку ее озарила улыбка, - Дяде Бречке я нарисую! Он очень хороший! А Сережка в меня влюбился, дурак! – тут же затараторила она, - Говорит, что мы с ним поженимся…
-Везет тебе, - подхватила я разговор, - А Сережка – это кто?
-Это дяди Боречкин сын. Дурак такой… - Владка закатила глаза и сокрушенно закачала головой, копируя маму.

Когда Тамара рассказала мне всю перипетию их судьбы, я долго не могла сосредоточиться. Было ощущение кратковременной дезориентации. Такое бывает, когда плохо видящие люди вдруг внезапно надевают прописанные им очки. Они начинают все отчетливо видеть, но мир предстает перед ними совершенно другим, нестерильно живым: они начинают замечать пыль на мебели, трещинки на вазе, прыщики на лице…
Всю эту новую данность им необходимо будет осмыслить, прежде чем безоговорочно принять, встроив вновь обнаруженные детали в привычную картину мира.
Поэтому, сопоставляя свои переживания постороннего человека после услышанного только что, с возможными будущими переживаниями маленькой девочки, помещенной в самый эпицентр оговариваемых событий, я сказала тогда Тамаре:
-Вам надо обо всем рассказать Владе. Чем старше она будет становиться, тем сложнее ей будет разрушить старую привычную картину мира и принять ее новый смысл. Понимаешь?..
-Предполагаю, - ответила тогда Тамара и продолжила, - На самом деле, Борис не очень хочет всех этих разговоров… Он говорит: «А что будет, если дочь меня спросит – почему ты живешь не с нами?»
-А почему он живет не с вами? – пожала я плечами.
Тамара усмехнулась:
-Потому что он не может бросить сына. Ведь Сережка изначально знает, что Борис его папа. А Владка – нет… И, Борис считает, что по отношению к Сереже это будет предательством.
-Забавная точка зрения, - покачала головой я и добавила, - Вам надо всем обсудить эту ситуацию. Не возможно предсказать реакцию ни Сережи, ни Влады на то, что они узнают правду не в нужном месте и не в нужное время. Вы в курсе, что они «собираются пожениться»?..
Мой вопрос одиноко повис в воздухе.
-А почему ты не найдешь себе кого-нибудь, Тамара? – снова спросила я, - Видная, красивая, обеспеченная…
Тамара снова усмехнулась:
-Ты думаешь, он мне дает? –  огоньки женской гордости зажглись в ее изумрудных глазах,- Во сколько пришла? Где была? С кем ходила? Ни какой личной жизни. Собственник…
Тамара томно повела плечами...

Через 9 лет после этого разговора  Владка ворвалась ко мне в слезах и соплях. Ей было 14 лет. Она была совершенно не похожа на мать. Высокая, стройная, голубоглазая. Вылитый дядя Боречка. Владка не любила бисероплетение и экибану, которыми увлекалась мама. Владка занималась спортом - прыжками с трамплина, которые сильно пугали златокудрую маму-Тамару. С завидным постоянством Владка все так же скандалила с ней, и, все также безоглядно была влюблена в дядю Боречку, свою детскую мечту об утраченном отце.

Сегодня она узнала, что дядя Боречка-таки и есть ее родной отец. А все 14 лет своей крохотной жизни она искренне считала себя несчастной и ходила украшать цветами благодарности и любви могилу совершенно чужого ей человека.
Сегодня Владка поняла, что можно очень сильно возненавидеть тех, кого безмерно любишь, потому что они оказываются совершенными незнакомцами, натянувшими в твоей жизни растяжку непостижимой для ума семейной тайны. Не понимала Владка только – как ей вернуться в понятную жизнь и как заново найти себе там место? Она подорвалась на этой растяжке тайны, сорвав ее с маху и в лёт, как это умеют делать подростки, неожиданно выскакивающие из гамаков своих иллюзий о взрослости.

Пока Владка спала в моей гостиной, я затачивала мысли, как грифельный карандаш, чтобы с пробуждением, попробовать нарисовать с ней внятный набросок будущего. Очень важным казалось мне расставить правильные акценты. Чтобы, когда во Владкину жизнь вернутся рыжеволосая женщина с голубоглазым усачом, она просто назвала бы их «папой и мамой» и поняла, что на самом деле все ее переживания – просто жизнь. Как мозаика, она складывается из ежедневных желаний, мыслей и поступков. И никто не планирует заранее свои слезы. Часто они приходят, как коррекция не совсем аккуратно прожитых дней. И, в общем-то, по-хорошему, Владка должна быть, конечно же, счастлива от того, что у нее все-таки есть теперь свой ЖИВОЙ папа…
А все остальное – это, по сути: банальные карандашные стружки…
В корзину!


2.


Я ненавижу каблуки. Сильно-сильно. Очень-очень.
Но сегодня был «день осмысленного стоического страдания моих ног» и я присела на скамейку, чтобы дать бедным ножкам немного отдышаться.
Стянув ремешки, я с выражением немыслимого блаженства, сдвинула босоножки с благостно вздохнувшей стопы. Пошевелила запыленными пальчиками и ощутила, как неотвратимо и остро захотелось жить… Я удовлетворенно прикрыла глаза.
Когда вернулась обратно в реальность, то обнаружила рядом на скамеечке пожилую женщину.
Вытаскивать чумазые ступни горожанки на свет божий при посторонних, конечно же, было не слишком прилично, но женщина, казалось, совсем не обращала на меня никакого внимания.
Вечер после дневного летнего зноя выдался душным, предгрозовым. Женщина то и дело отирала лицо носовым платком. Вздыхала и оглядывалась по сторонам.
-Душно, - сказала я, вынырнув из своей  Нирваны и с сочувствием поглядев на соседку.
-Не то слово – совсем не дышится, - трагически уныло отозвалась она слабым голосом.
-У меня валидол есть, хотите?
-Если это вас не затруднит…
Я стала рыться в сумочке, а она протянула руку с подрагивающими бледными пальцами.
Засунув таблетку под язык, женщина еще раз глубоко вздохнула:
-Спасибо вам за доброту и внимание. Повезло вашей матери…
-Не знаю, – попыталась я сделать легкий вежливый книксен, - А разве с детьми везет? Мне кажется, мы сами их воспитываем…
-Моя дочь не общается со мной уже два года, - пожала плечами женщина, и, причмокивая валидолом, продолжила, - Я дала ей образование, купила квартиру не где-нибудь, а в Москве, понимаете? А теперь она не хочет меня знать… Я знаю, что она жива-здорова. Через знакомых выпрашиваю хоть какую-то информацию о ней! Но написать, позвонить, а уж тем более встретиться со мной, она не хочет, - женщина снова  вздохнула, - А я старый больной человек. Я могу в любой день умереть. Разве, я ее такой воспитывала? – она посмотрела на меня блеклыми глазами, и я поняла, что ей и вправду нездоровится.
-Мне сложно судить со стороны, не зная всей истории, - вновь повторила я  попытку сделать реверанс.
-А какая история? Все, как у всех в нашей стране, - услышала я ответ, - всю жизнь горбатилась, чтобы детей вытащить при недееспособном муже. Обеспечила достаток в семье, дала образование сыну и дочери, а теперь, когда старость и немощь – меня знать никто не хочет, потому что взять больше нечего… Всё отдала, - женщина развела руками.
Я промолчала, разглядывая пальчики своих уставших ног. Я думала о том, что не за чем подталкивать человека рассказывать кому бы то ни было историю своей жизни.
Женщина тоже помолчала, а потом неожиданно повернулась ко мне вполоборота:
-Вы знаете, я в деревне росла. Не бедствовали, правда, но что такое добывать хлеб насущный – я прекрасно знаю. Матушка зоотехником была, отец – агрономом. Им некогда было  нянькаться. Все сама, как губка впитывала. Весь мир вокруг.
Был у нас там ссыльный один. Физик. Мы с ним ходили гусей да свиней пасти. Он мне про мироустройство рассказывал в меру моего понимания. Про законы физики. Пристрастил к любопытству с молодых ногтей. Потом уж сама я в город уехала, сама институт выбрала – никто не опекал, не напутствовал. Сама выучилась.
Муж мой, царствие небесное, как говорят, был весьма талантливым  физиком. Мы с ним уже в Сарове познакомились. До того непорочными и чистыми были, как мне казалось, что целый год не жили как муж с женой после свадьбы – одни поцелуи, да обнимания, - я заметила, что она внимательно посмотрела, как я отреагирую на сообщенную информацию, и, в ответ я постаралась ожидаемо удивленно покачать головой.
-А знаете, в чем причина была, как потом я узнала? – насмешливо вдруг обратилась ко мне моя собеседница (видимо, валидол уже начал оказывать на ее организм свое благотворное действие).
-Даже не могу предположить, - пожала я плечами.
-Его растлили в малолетстве. В школе для одаренных детей, – внимательные глаза женщины уставились на меня, сканируя лицо и ловя малейшие мои телодвижения.
Я постаралась ничем не выдать проснувшегося интереса, спрятав его в недоумение от услышанного:
-В смысле, как растлили?..  Взрослые? Преподаватели?..
-Нет, старшие ученики, - мне показалось, что женщина осталась довольна произведенным эффектом, - Это же был интернат. Мальчики все были талантливые, - она принялась вдруг разглаживать какую-то складку на подоле своего платья, - А у талантливых, у них всегда, знаете ли,  какие-то причуды. Отклонения… Да. Но я узнала об этом слишком поздно. Уже рос сын… Он как-то обнаружил у отца коробочку с духами, помадой, лаком для ногтей… Пришел ко мне и сказал, что папа готовит мне подарок, но только –  это БОЛЬШОЙ секрет, - женщина усмехнулась, - А я увидела, что все это уже было когда-то и кем-то использовано…
-Вы поговорили с мужем? – осторожно спросила я.
-Да. Он рассказал мне эту историю. Про интернат. Сказал, что это были очень сильные эмоции. Что он перестал чувствовать себя мужчиной…
-Зачем же тогда он женился?..
-Из-за мамы, - иронично усмехнулась женщина, - Он очень любил маму, был, знаете ли, банальным маменькиным сынком. А маме нравилась я, как подходящая партия для ее талантливого мальчика… Я никогда не была красавицей, но всегда была очень ответственной и чистоплотной. И это ей очень, и очень нравилось… - мне показалось, что моя собеседница обиженно поджала губы.
-Наверное, вы расстались с мужем? – попыталась я ее переключить.
-Нет, отнюдь, - женщина оставила складочку на подоле в покое и устремила взгляд вдаль, - Как я могла расстаться с мужем, да еще по такой немыслимой причине? В наше время это, знаете ли, была уголовная статья… Это было все равно, что посадить его через участкового, как это делают малообразованные дамы. А мы были довольно известными уже тогда в городе молодыми учеными. Уважаемыми людьми. Работали в атомной энергетике. Профессиональное сообщество, знаете ли,  хуже театральной уборной. Мне потом самой было бы от этого не отмыться, - она нахмурила брови и замолчала, - Ну а потом, на мне висели две старухи, сын… Мы только что купили машину, строили дачу.
 Я понимающе закивала головой.
-Но… после того, как все открылось, жизнь моя стала, конечно же, совершенно невыносимой. Он по какой-то причине начал издеваться надо мной… Стал заставлять шить ему платья, представляете? – она сделала многозначительную паузу и обернулась ко мне за очередной дозой эмпатии.
-...И вы шили? - поинтересовалась я.
-А вы как думаете? – снова усмехнулась она, - Я не могла задержаться вечером на работе, потому что боялась, что он в таком виде может выйти во двор… Бежала домой, сломя голову. Такое впечатление, что только это ему и было нужно. Мое унижение, - она опять немного помолчала, перекатывая истончившуюся во рту таблетку, языком.
-А потом заболела мама, - продолжила она, - хорошо, что мы вовремя подхватили ее заболевание. Перед этим не так давно умер мой отец, сын мой уже стал подростком и, мама, она, не видела в себе особой нужды. Стала терять интерес к жизни. Надо было чем-то ее удержать. И я решила родить еще ребенка…
-Как к этому отнесся ваш муж? – вскинула я бровь.
-Никак, - пожала плечами моя собеседница, - он даже не знал об этом моем решении. Видите ли, когда они уезжали в Чернобыль, на ликвидацию последствий аварии, ну вы знаете, да?
Я поспешно кивнула, как школьница, желающая подтвердить свою осведомленность.
- Они все сдали сперму. Мы же все были физики-ядерщики и понимали, в отличие от остальных ликвидаторов, ЧТО это за авария. Поэтому я просто пошла в банк спермы и сделала себе искусственное оплодотворение. Это было не трудно. Все новые технологии рождались в нашей среде. Саров раньше называли Наукоградом, если вы в курсе…
-Но ведь супруг все равно узнал об этом? Не мог же он не узнать… - в недоумении обратилась я к ней.
-Узнал, - согласилась моя визави, - Конечно, узнал. Но не от меня. Ему сообщил об этом наш знакомый, гинеколог, который, в сущности, и делал операцию. И мой дражайший супруг выкинул очень знаменательный фортель – с явным сарказмом в голосе произнесла женщина, - он поехал в командировку в Нижний Новгород, закрылся там, в телефонной будке и, отрезал себе пенис.
Я сжала на коленях скрещенные пальцы рук и непроизвольно вскинула голову. Женщина, заметив этот жест, накрыла мою наколенную конструкцию своей ладонью и благодушно сказала:
-Не переживайте, деточка! Все обошлось. Он тут же сам вызвал себе скорую и милицию. Тут же, из телефонной будки, сказав, что на него напали хулиганы. Но… по приезду домой я все-таки решилась показать его психиатру. И ему тут же поставили адекватный диагноз – шизофрения. Как я не догадалась об этом раньше – ума не приложу! – некие победные нотки вдруг зазвучали в ее голосе, - Наверное, все от того, что боялась пересудов… А после этого я, знаете ли, получила передышку и смогла сосредоточиться на своей научной работе, беременности и лечении мамы.
Женщина замолчала и стала рыться в своей сумке. Достав из недр ее небольшую бутылочку минералки, она сделала несколько глотков, отерла платком рот и улыбнулась мне:
-Маму я вылечила, беременность доносила, детей на ноги поставила и из обоймы не выпала,  - она вдруг внимательно на меня посмотрела, - Ну вот, всю жизнь свою вам и рассказала… Измучила, наверное? Старики все болтливы, знаете ли.
Я немного помолчала, а потом решилась все-таки спросить:
-А как так получилось, что вы не общаетесь с дочерью? Простите мне мою назойливость, но вы с этого начали разговор…
-Как получилось? Девочка подросла. Оперилась. Захотела жить в Москве. Мама купила квартиру. Потом девочке показалось мало, и она захотела продать дачу. А для этого получила у моей выжившей к тому времени из ума матери, генеральную доверенность. Я это безобразие обнаружила и прекратила, напомнив о существовании брата. На меня обиделись и – все, с тех пор ни ответа, ни привета.
-А где ваш сын?
-Он такой же слабохарактерный, как и его отец. Дочь характером вышла в меня, а сын – в отца получился. Тоже пописывает стишки. Рисует картинки. Но вот - женился недавно и открыл свой бизнес. Устанавливает сигнализационные системы. Ну, вы, наверное, не понимаете в этом… Да и не важно. Иногда что-то там советуется со мной, - женщина усмехнулась, - Дача числится за ним, как наследство. С сестрой они никогда особо не ладили. Эта большая разница в возрасте, знаете ли, ничего хорошего не приносит, - моя собеседница махнула рукой и вдруг обернулась ко мне:
-А что вы думаете, может мне написать дочери письмо – пусть уже забирает эту дачу? Ну, нет сил у меня! Совсем нет сил уже - думать об этом! Что мне эта дача? Если ей действительно нужны деньги – ну пусть приедет, продаст…
-А как же сын? – удивилась я.
-А что сын? Он – мужик. Пускай сам себе дачу зарабатывает. Ребенка вон собрался заводить – меня не спрашивал. Женился на какой-то диспетчерше вокзальной. И про аспирантуру забыл, - женщина опять обиженно поджала губы.
Пока мы болтали, потянуло легким влажным ветерком. И с левой стороны сквера на небо стала наползать сиреневая туча. Я вспомнила про свои ноги. Они все еще, но уже не так громко, гудели на каблуки, слегка задвинутые под скамеечку.
Мы как-то разом обе посмотрели влево на сиреневое тело тучи.
-О, поглядите-ка, что с небом-то делается! - спохватилась моя собеседница, - Надо домой идти, а то дождя огребем, а не хочется…
Она грузно поднялась со скамейки, оправила платье и закинула на локоть почти хозяйственную сумку.
-А как вас зовут? – поинтересовалась я, поднимаясь вслед за ней.
-...Нина Ивановна, - вдруг с явной неохотой ответила моя визави. Но я все же обратилась к ней:
-Нина Ивановна, наверное, это совершенно не мое дело, но - не надо продавать дачу. Дети должны помнить о нас не за деньги, - сказала я несмело, - А, продав дачу, вы еще насмерть вобьете кол в отношения между вашими детьми. Вы уйдете, а он, этот кол, останется.
-Ой, не знаю, что и делать, - сказала женщина, тут же окончательно потеряв интерес к нашей беседе.
-...А дочь вашу как зовут? - уже без надежды спросила я.
-Зачем вам? – насторожилась моя собеседница.
-Тут не далеко от сквера есть храм. До дождя я до дома все равно не добегу. Пойду, зайду в храм. Поставлю свечи за вас, чтоб все у вас наладилось… - улыбнулась я, попытавшись снять возникшую напряженность.
-Ой, я атеистка, деточка… - махнула она рукой.
-Ну ладно, тогда – всего вам хорошего! И - спасибо за откровенность.
Я хотела посмотреть ей в глаза на прощание, но она ускользнула от взгляда.
Не желая закрепить ощущение навязчивости, я вставила ноги в прокрустово ложе своих босоножек, поднялась и почти уже двинулась в сторону храма, но неожиданно услышала за спиной:
-Лена ее зовут! Дочку мою. Лена!
Я обернулась.
-А сына - Николай!..
Женщина махнула мне рукой, и, я помахала ей в ответ. Сиреневая медуза уже почти наполовину сожрала небо над парком, и я поспешила в укрытие. Я шла, осторожно переставляя ноги, как будто по чужой судьбе... А сама все думала про талантливого мальчика: физика и поэта. А по всей вероятности, еще и художника. Которому в жизни выпали две приличные и заботливые женщины – мать и жена. Но ни одна из них почему-то не выпала ему НА СЧАСТЬЕ…
Детей могут научить быть счастливыми, как известно, только счастливые родители. Как музыканта проще воспитать музыкантам, а физика – физикам. Хотя особо одаренные к жизни все же рождаются…
Давно уже думаю – почему?..




3.


Ба Кла опять проворочалась всю ночь.
Уже перед рассветом решительно встала. Вышла в коридор, накрутила на диске телефонный номер. Присела, как была с постели, босая, в мятой ситцевой ночнушке, на краешек стойки для обуви, закрыла глаза широкой ладонью.
Когда на том конце провода ответили, она заговорила торопливо, но не сбивчиво. Видно было по всему, что обдумала заранее каждое слово:
-Сынок?.. Сыночек, это я. Мама. Сыночек, ты прости меня, что я тебя разбудила. Я помню, что тебе на работу рано. Прости. Сыночек, я надумала все-таки усыновить эту девочку. Ну, которую в парке-то нашла. Ну не могу я, Бог свидетель: как вспомню, глазёшки ее черные, так подпрыгиваю на кровати. Спать не могу, сынок. Месяц уже не сплю. Правда. Богом клянусь. Я вот чего звоню. Боюсь я. Опасаюсь, что не дадут мне усыновить ее. Мне ведь уж 58. Пенсионерка. Да и одна живу. Может, ты мне как-нибудь поможешь там, если спросят. Может, не усыновление, а опекунство оформить нам на двоих? Я уж тут советовалась с юристкой нашей в доме малютки-то…
 Ба Кла замолчала. Стала пальцем с коротко остриженным ногтем протирать невидимую пыль на телефонном аппарате и слушать, что ей стали отвечать в трубку. Потом опять закрыла рукой глаза, заговорила, пристанывая, как от зубной боли:
-Да я понимаю, сыночек. Я понимаю, что это все не шутки. Я не хочу никому обузой быть. Но я жить не могу спокойно, сынок, - Ба Кла захватила ладонью щеку, - Я спать, знаешь, не могу. Есть не могу. Как подумаю про эту кроху, у меня руки опускаются. Ты понимаешь?.. Ладно бы я непривычная к этому делу была. Я ж столько горя в этом доме малютки у нас навидалась! А тут прямо – не могу, да и только!..
Она снова замолчала и стала теперь, слушая, разглаживать пальцем рисунок на старых обоях:
-Я понимаю тебя, сынок… - голос ее потух, - Да, не время для разговора. Конечно. Но ты мне хоть скажи – поможешь или нет?.. Да, хорошо. Пока не буду ничего делать. А ты когда приедешь? Сегодня? Не сможешь… Да, ладно. Созвонимся. Давай. Как там Костик у вас? Все нормально? Ага. Ладно. Костика целуй. Скажи, что от бабушки. Ага. Скажи - соскучилась баба. Пока, сынок. До свидания.
Ба Кла положила трубку. Шаркая шлепанцами, пошла в кухню. Шумно включила кран. Умылась. За окном уже брезжил рассвет.
Ба Кла натянула поверх сорочки вязаную домашнюю кофту, взяла гребень со старенького трюмо. Зачесала назад седые волосы. Звучно загремела входными замками. Вышла на лестничную площадку и позвонила в одну из квартир. Там долго не открывали.
-Кто? – спросил из-за двери сонный мужской голос.
-Митя, открой. Это я, КлавдИя, - вполголоса отозвалась Ба Кла.
За дверью загремели замки и, в проем высунулось мятое со сна лицо, ощетинившееся по щекам серебром:
-Ты че, рановставка? Случилось че? – хмуро спросило лицо.
-Зайди ко мне. Разговор есть, - коротко скомандовала Ба Кла и ушла к себе, не закрыв входную дверь.

Митя зашел не следом, а спустя какое-то время. Ба Кла успела снять с плиты засвистевший готовностью чайник. Разлила в кружки кипяток. Заметив вошедшего Митю, спросила буднично:
-Чай-кофе?
-А покрепше ничё нет? – уточнил Митя, усаживаясь на тесной кухне за стол сбочка.
-Чай тогда, - приняла за него решение Ба Кла, - от кофе у меня давление подымется…
-Ну так че, стряслось-то у тебя? Прискакала ни свет, ни заря, - спросил Митя, помешивая сахар ложечкой.
Ба Кла отвернулась в окно, даже не притронувшись к своей чашке.
-Беда у меня, Митя… Помнишь, я тебе рассказывала, как девочку в парке около работы нашла?
-Ну…
-Усыновить ее хочу.
-Так мать-то нашли вроде у нее?
-Нашли. Лишили родительских прав. И – слава Богу! Судить будут теперь. Курву.
-Ну, а че родственников-то нет больше у ее? Некому дитё взять? – осведомился Митя, постукивая ложкой о край чашки.
-Есть. Бабка такая же запойная, - махнула рукой Ба Кла и отодвинула совсем свою чашку, затараторив, будто оспаривая кого-то: - Ты, видно, Митя, тоже не понимаешь меня ни чёрта! Бывает такое, знаешь: живешь-живешь и глаз от земли не подымаешь. А раз подымешь голову и видишь – НЕБО-ТО ЕСТЬ! Вон оно, вверху, звездами утыкано… Я ведь, когда на работу утром шла, думала: ребята на прогулке куклу забыли. Лежит на газончике в куче листвяной попой кверху. Подошла ближе – мать честная, у меня аж потемнело в глазах все – ДИТЁ ЖИВОЕ! В одних ползунках! Дождь ночью шел – она мокрющая вся, да и обсикалась, видать, не на раз! Я ее на руки-то подхватила – у нее к лицу листья пристали. Воздух хватает ртом. Губешки синие. Как рыбка, Митя! Как рыбка!.. А глаза-то, Митя, глаза!.. Я такие только у бабки своей видела, когда та помирала. Дышать уж не могла и смотрела на нас, как запоминала каждого. Темнота смертная в глазах, Митя! Прощалась... А крошечке этой 4 месяца от роду, а она уж на меня, как бабка на смертном одре смотрела! Как будто всю жизнь свою за ночь эту осеннюю прожила. Представляешь такое?!..
Ба Кла махнула опять рукой и отвернулась в окно, отирая кухонным полотенцем  лицо. Митя молча захлюпал заваренным чаем.
- …Я ее прижала к себе. Холоднющая! Мокрющая! Под кофту затолкала ее быстро, к грудям поближе и - бегом до крыльца. А она не шелохается даже… Сколько ее потом мыли да осматривали – она ни разу ни пикнула. Глаз с меня не сводила только… Зацепилась, как крючками! - Ба Кла повернулась к Мите и прижала руку с полотенцем к груди: - И вот веришь-нет – не могу ни дня спокойно прожить теперь: губки эти синие перед глазами, глазешки черные... Мать, эту курву, родительских прав лишили. Ей 25 лет, а у нее еще ДВОЕ старших! Представляешь?
-А чего представлять? Пол-России таких... - пожал Митя плечами, но Ба Кла его не услышала:
-Так ты знаешь-нет, чего она сказала – почему ребенка за забор кинула? Ей сожитель сказал: третий ребенок лишний, куда хош девай!
-А его что ль ребенок-то? – уточнил Митя, отхлебывая чай.
-Не его. Да какая разница? Это ж какой сукой последней надо быть, чтобы родное дите ради мужика постороннего на погибель кинуть??? – Ба Кла сокрушенно закачала головой.
-Ладно, мать, - умиротворяюще крякнул Митя: - Че о мусоре рассуждать? Для мусора отхожее место придумано. Будет теперь на нарах воздух портить.
Он повернулся спиной к стене и откинул голову. Ба Кла встревожено кинула на него глаз:
-Мить, я ведь че хочу спросить у тебя…
-Ну, че? – Митя отстраненно почесал щетину на подбородке.
-Может, оформим мы отношения наши?.. Может, возьмем девочку себе?.. Ну хоть  в опеку... Я ведь всю жизнь, Митя, дочку хотела...
 Митя дотянулся рукой до коробка спичек и начал постукивать им по столу, переворачивая то одной, то другой стороной. Ба Кла провела рукой по волосам и отерла губы:
-Федору сейчас звонила. Просила тоже опекунство оформить на двоих. Одной-то мне не дадут. Возраст уж.
-Отказал? – спросил Митя, даже не поднимая глаз.
-Позже, сказал, поговорим…
 В кухне повисло молчание. Только тукал беспокойно коробок о столешницу, сотрясая головы несчастным спичкам.
-Ясно, - сказала Ба Кла и опять отвернулась в окно. Митя шуранул коробок  на край стола:
-Да че тебе ясно?! Ясно ей… Резкая ты, Клава, как подзатыльник! Сколь раз тебе уж говорил об этом. Обдумать ведь надо. Покумекать. Не куклу ж в дом брать предлагаешь. Дитё живое. Надо мне с дочерью тоже будет посоветоваться, аль нет?…
 Ба Кла потеплела лицом и положила свою пухлую мягкую руку поверх Митиной пятерни. Митя потер опять свою серебряную щетину и глянул на Ба Кла лукаво:
-Авось зачтется нам на небесах-то?.. Как думаешь?.. Не реви только, - добавил он, заметив, как Ба Кла потянулась опять рукой к полотенцу: - А то помрешь так с давлением своим, раньше, чем мамкой станешь… - и вдруг стрельнул по-мальчишески прищуренным глазом: -А то, гляди, может, еще и своих сладить успеем?..
Ба Кла, неожиданно смутившись, отмахнулась от него полотенцем.
 
Через неделю позвонил сын и спросил, какие документы нужны для оформления опеки.
А счастливая Ба Кла сказала, что выходит замуж. За кого, за кого?
За Дя Митю…