Секта

Степан, молился, склонившись на колени, в полутёмной, освещаемой лишь светом уличного фонаря кухне, его молитва была тихой, он почти шептал её. Иногда он затихал и в низком поклоне касался лбом холодного, покрытого линолеумом пола. Молитва Степана становилась всё чувственней. И когда, казалось, что из его глаз вот-вот покатятся слёзы, он, воздев руки, начинал молиться на языках. Почти плача Степан умолял Иисуса, чтобы его миновала участь Иуды и этому была причина. На утреннем воскресном Богослужении старейшина Захар сказал, что кроме его самого в общине двенадцать братьев и один из них согласно тому как об этом написано в Священном Писании предатель; и, открыв Библию он зачитал: «Иисус отвечал им: не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол. Это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте, ибо сей хотел предать Его, будучи один из двенадцати» Прочитав это и продолжая держать Библию в руках раскрытой, Захар сказал, что он объявляет трёхдневный церковный пост.
– Пост объявляю, чтобы Господь указал на Иуду и сохранил церковь от рассеяния, – пояснил Захар. – Ибо так написано в Евангелии от Марка: «… поражу пастыря и рассеются овцы…», – прочитал он вновь из Библии и, закрыв её, передал одному из стоящих рядом с ним братьев. Пост в общине признавался только один, – сухой, то есть без воды и еды.
После собрания общины Степан на своей белой «шестёрке» повёз Захара и особо приближённого к старейшине брата Максима по домам. И по дороге взглянув в зеркало заднего вида, увидел как Максим проговорил что-то Захару на ухо и тот улыбаясь, в знак согласия кивнул головой. У Степана будто что-то ухнуло в груди, он подумал, что Максиму и Захару Бог уже показал кто предатель: и предатель это он, – Степан.

Степан не всегда был в общине Захара, да и сама эта община появилась совсем недавно. Вместе со своей женой Викторией они ходили в евангельскую церковь, где пастором был Павел, спокойный рассудительный мужчина лет сорока. Настоящий пастор заблудших овец, сам изведавший в жизни немалые трудности. В молодости он увлекался музыкой, играл рок и, вращаясь в обществе «продвинутой молодёжи» начал употреблять наркотики, которые в этой среде были делом обычным. Безмятежное наркоманское счастье длилось недолго. Дозы росли. Денег, чтобы удовлетворять растущие потребности организма стало не хватать. Жизнь превратилась в пытку. Кумар, попытки соскочить с иглы, ломки, ночные кошмары, постоянные мысли о самоубийстве. Но вовремя встретился с верующими, которые рассказали ему о спасении души и святой жизни по вере в Иисуса Христа и стал посещать тайные собрания евангельских христиан, бывшие тогда под запретом атеистической власти. Через полгода Павел принял водное крещение. Свои убеждения он не скрывал, за что терпел насмешки, был исключён из музыкального училища и включён в чёрный список Комитета Государственной Безопасности. Женился Павел на девушке, которая посещала ту же церковь что и он. Кроме взаимной любви их объединял ещё и обет, – посвятить себя и свой брак проповеди Евангелия в их далёком северном краю. С тех пор прошло почти двадцать лет. Остались позади гонения за евангельскую веру, статус неблагонадёжного и чёрный список КГБ. И уже пять лет он был пастором церкви, которая имела своё высокое просторное здание из светло-красного кирпича. Вот в эту-то церковь и ходил по воскресным дням Степан с женой Викторией и шестилетней дочуркой Светкой.
На одном из служений церкви, к Павлу подошёл Захар, – брат, недавно приехавший откуда-то с юга, и попросил разрешения передать привет от его церкви. Это была обычная просьба прихожан евангельских церквей, которые приезжали в город работать на угольном карьере, где платили хорошие деньги, да и просто погостить к родственникам. Поэтому Павел, не ожидая никакого подвоха, протянул ему микрофон. Вначале Захар действительно передал привет от церкви и своего пресвитера. Затем, выдержав паузу, стал говорить, что в этой церкви нет присутствия Святого Духа; и что многие из людей находящиеся в зале попадут в Ад из-за отсутствия в их жизни святости. И что самое суровое наказание понесёт пастор Павел, а затем и братья церкви, позволяющие женщинам ходить в церковь с непокрытой головой, в платьях с короткими рукавами и в золотых украшениях, пренебрегая тем, что об этом написано в Священном Писании. Дальше он продолжил говорить о строгом Божьем суде и наказании всякого кто посягнёт на святость Невесты Христа, – Его Церкви. Пастор Павел сидел в первом ряду. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда говорил Захар. Он смотрел на него взглядом который, казалось, уходил сквозь того куда-то вдаль. В конце своей речи Захар объявил, что кто не хочет навлечь на себе Божий гнев за беззакония, которые творятся в церкви, должен перейти в церковь которую Господь поручил открыть в этом городе ему. Церковь чистую, непорочную и святую. Сказав это, он положил микрофон на кафедру и ни на кого не глядя, вышел из зала. За ним вышло несколько человек. К кафедре подошёл Павел. Он взял микрофон и словно оттирая отчего-то грязного провёл по нему ладонью, затем тихо сказал:
 – Это ложь.
Потом он помолился и объявил, что Богослужение закончено.
Степан сидел ошеломлённый словами Захара. Он посмотрел на жену. На ней было нарядное красивое платье с короткими рукавами; в ушах Виктории поблёскивали золотые серёжки, – свадебный подарок Степана. На руке, кроме обручального кольца, переливался топазом золотой перстенёк, – его подарок за Светку. Виктория не спеша, одна за одной, как это она делала перед зеркалом прежде чем лечь в постель, сняла серёжки и бросила их в сумочку, туда же бросила перстенек и хотела уже снять обручальное кольцо, но прежде взглянула на Степана. Степан утвердительно кивнул головой. И сняв своё обручальное кольцо, тоже бросил в сумочку. Виктория взглянула на своё платье и зябко передёрнула плечами, хотя в зале было достаточно тепло.

Возле машины, переминаясь с ноги на ногу, их дожидался Максим, – брат которого они частенько подвозили после служения до его дома.
– Слышал Степан, как он тут по нам прошёлся, а?! Здорово, правда?! – Громко, чуть не на всю улицу, выговаривал тот, идя им навстречу.
– Здорово, здорово, – буркнул Степан, доставая из кармана ключи от машины.
– Да нет, Степан! Ведь это же не церковь, а эротический клуб какой-то! Посмотри в чём сёстры на собрания ходят!
– А ты не на сестёр смотри, а на жену, – открывая машину, сказал Степан.
Максиму было тридцать с небольшим. Высокого роста, худощавый, с большими залысинами. На его смуглом лице выделялись тёмные непоседливые глаза и большой нос. В церковь он пришёл вместе с женой года три назад. Жена Максима, – скромная молчаливая женщина, одевалась простенько, серо и неброско. Хотя до замужества слыла одной из самых видных и бойких девчат в посёлке, где они жили до переезда на север. И не то чтобы замужество принизило её. Максим в первый же месяц, как они стали ходить в церковь, сказал жене, что женщину украшают не яркие наряды, а духовный внутренний человек, и поэтому он запрещает ей носить вызывающую, по его понятиям, одежду, и всякие украшения, – дабы, как он объяснил, – этим не скрывалась её настоящая красота. И открыв Библию, он прочитал почти слово в слово то, что только что сказал. Аргументация была серьёзной, и жене Максима не оставалось ничего другого как безропотно покориться мужу. А Максим, вместо того, чтобы ещё больше полюбить жену, якобы за нетленную красоту, которая теперь живёт в ней через скромность и послушание, совсем перестал обращать на неё внимание как на женщину и стал заглядываться на прихожанок церкви. И в этом обвинил их же, якобы вызывающих в нём греховные желания своей излишне открытой одеждой.
Степан, не любивший разглагольствования Максима, без лишних слов завёл двигатель. Виктория села на пассажирское сидение рядом с мужем, Максим на заднее. По дороге говорил только Максим. Он восхищался Захаром и предрекал большие перемены, которые теперь непременно начнутся в церкви и которых он так долго ждал. У Степана было только одно желание: поскорее довезти его до дома. От слов Максима сердце наполнилось брезгливым чувством. Когда подъехали к его дому и Максим вышел из машины, Степан облегчённо вздохнул и взглянул на Викторию, она понимающе улыбнулась.

Степан работал на КРАЗе, возил с карьера уголь. И весь следующий день, крутя баранку, вспоминал слова Захара: «Нет святости. Божий гнев. Святая Церковь». Никогда ещё Степан так не уставал, как в этот день. Дома отказавшись от ужина, он лёг на диван. Виктория подошла, тихо присела на краешек дивана и, догадываясь, что с ним происходит, не задавала вопросов. Помолчав, Степан спросил:
– Вика, почему после его слов ты сняла с себя украшения?
– Они как будто накалились и стали жечь. А когда он сказал про короткие рукава, мне показалось, что я сижу перед всеми чуть ли не голая, – немного помолчав, ответила Виктория.
– Как тебе кажется, он прав? – Снова спросил Степан.
– Не знаю. Но когда я сняла золото, мне стало легче.
– Может, сходим, куда он приглашал?
– Мне Стёпа, почему-то страшно…

Утром следующего воскресения белая шестёрка Степана припарковалась не возле здания церкви из светло-красного кирпича, а на окраине города, рядом с большим деревянным домом. В доме громко молились, так что молитвенный гул был слышен даже на улице. И в сердце Степан ощутил ничем необъяснимое беспокойство. Вика тревожно взяла его за руку.
– Всё хорошо Вика, – успокоил он жену.
Они вошли в дом. В просторной комнате молилось человек тридцать мужчин и женщин, и это были в основном люди из их церкви, среди них Степан увидел Максима. Но среди молящихся были и женщины, которых он видел впервые. Позже Степан узнал, что это родственницы Захара, которые приехали вместе с ним. Захар стоял на коленях и молясь, время от времени, в низком поклоне касался головой пола. Это было непривычно, поскольку в их церкви так никто не молился. Степан увидел, что рядом с Захаром опустился на колени и стал делать тоже самое, Максим. Комната, через окна, хорошо освещалась дневным светом, на высоком потолке ярко светила большая люстра. Стены комнаты были оклеены светлыми обоями, и всё это должно было нести в себе определённую лёгкость восприятия, но вместо этого Степан ощущал в душе тяжесть. Он посмотрел на Викторию. Она уловила его взгляд и чуть прижалась к нему. Степан только хотел сказать, что они уходят, как вдруг из общего гула выделился высокий, пронзительный голос одной из незнакомых ему женщин. И лишь только её голос возвысился, общий молитвенный гул стал стихать.
– Так говорит Господь! – Встав с колен, стала вещать женщина, в наступившей тишине. – Ты сказал сейчас в сердце своём, что всё это не от Меня и хочешь уйти из Моей Святой Церкви, чтобы вернуться в Вавилон, откуда Я вывел тебя! Но ты Мой избранный сосуд и будешь служить Мне, и Я прославлю тебя, и ты прославишь Моё имя в этом городе! Итак, сын мой! Мужайся и крепись!!.. – Сказав это, женщина вновь опустилась на колени и продолжила молиться вполголоса на языках. Комната тотчас наполнилась гулом многих молитв. От её слов Степана будто бы обдало жаром. Ведь это он только что хотел уйти, решив, что всё происходящее здесь какая-то вакханалия. Его ноги словно подогнулись сами, и он склонился на колени. Рядом, на колени опустилась Виктория. Когда молитвенный шум немного стих над всеми возвысился голос Захара пророчествующего от имени Бога: «Дети Мои! Велико; возлюбил Я вас и вывел из Вавилона и велико; прославлю. А на Вавилон изолью огонь, серу и горящие уголья. Но прежде выведу из него всех избранных чад Моих, как вывел вас и прославлю их!..» После его слов женщины подняли громкий плач. Степану было уже не жарко, по коже, словно от промозглого холода, пошли мурашки. Он посмотрел на Викторию, у неё было застывшее, ничего не выражающее лицо. Поздно вечером, когда они легли спать, она прижалась к нему и заплакала.

На следующее воскресение его «Лада» вновь припарковалась у дома на окраине. В общину Степана влекло как будто что-то против его воли, и стоило ему пропустить хотя бы одно служение общины, как он начинал испытывать в душе осуждение и страх. Страх, которому не мог найти объяснения. По своей природе свободолюбивый он тяготился подобным состоянием и пытался освободиться от него, но не мог. Выход оставался только один – быть в общине. Вика стала ходить в общину вместе с ним. Только Светку они не брали с собой, теперь по воскресным утрам Степан отвозил её к тёще.

Захар был из семьи прихожан евангельской церкви. Обычно дети из таких семей идут уже по проторенной стезе: ещё грудничками покоятся они на материнских руках, во время Богослужений; чуть повзрослев, высиживают длительные служения рядом со своими родителями. Лет с пяти после основного служения церкви, – воскресная школа. Повзрослев, редко уходят в мир, обычно, остаются в приходе, потому-то и не скудеют людьми староевангельские церкви. Но родители не смогли заставить Захара ходить в воскресную школу, был он неусидчив, хулиганист. Кое-как, оставаясь пару раз на второй год окончил восемь классов. Родительский дом покинул рано. Уехал в город, отучился в профессионально-техническом училище; потом – армия, после армии завод и жизнь в рабочем общежитии в комнате на четверых. На заводе познакомился с девушкой, через полгода они поженились и получили комнату в семейном общежитии. Через год у них родилась дочь, ещё через год, – вторая. Семейная жизнь мало изменила Захара. Он, как и прежде всё свободное время проводил с друзьями и почти каждый день приходил домой пьяным. Жена это терпела: так вообщем-то жили все. И вот как-то в один весенний погожий день, Захар стоял у пивной и, щурясь от яркого солнца, переминаясь с ноги на ногу, дожидался собутыльников, которые пошли в гастроном за водкой к нему подошёл Алексей, мужчина лет тридцати, с которым он работал в одном цехе. Он иногда посещал служения евангельской церкви и, зная, что Захар из верующей семьи, пригласил его в воскресенье пойти вместе с ним. Захар, согласился, хотя внутри его всё этому противилось. Позже он скажет, что в этом была Божья воля. Всё было в точности также как и в сельской церкви, куда его ребёнком чуть-ли не силою приводили родители. Пели те же псалмы. Тоже самое о святой жизни и о наказании за грех говорили проповедники. Он не дождался конца служения, – ушёл во время заключительной молитвы пресвитера. За ним в фойе вышла пожилая женщина и, окликнув, попросила выслушать её. Она сказала, что Господь во время служения открыл ей, что он как блудный сын покинул отчий дом и всё это время живёт в нужде, хотя в родительском доме достаток и изобилие всего и что там ждут его. Вечером Захар рассказал об этом жене. И вот, по прошествии лета, где-то ближе к середине осени, с детьми и со своим небольшим скарбом они были у родителей Захара. Старшие братья Захара, женившись, жили своими домами. Сестры, которых у него  было две, вышли замуж и тоже жили отдельно. Родители хоть и были не молоды, но продолжали держать хозяйство и двор был полон всякой живности. Кладовая ломилась от мешков с зерном, по всему потолку кладовой, на крючьях, висели копчёные тушки гусей и уток. В леднике лежала свежеразделанная баранья туша. Под домом, в просторном подполе вдоль стен тянулись полки с банками солений, по середине, на земляном полу – желтели две большие кучи картофеля. И Захару невольно вспомнились слова той женщины, – в отчем доме действительно было изобилие всего. А они на общей кухне семейного общежития, порою, варили кашу из последней крупы, не зная, что будут есть завтра. Родительский дом был поделён на две половины, каждая с отдельным входом. Захар с семьей заняли бо;льшую, пустующую часть. И с этого времени у него началась другая жизнь.

Церковь, в которую они стали ходить вместе с женой держалась учения, что если во время Богослужения не было пророчеств, видений или не случалось ещё чего-то сверхъестественного, то Святой Дух не посетил собрание церкви. По сути: чудеса, пророчества и видения были условием и целью служений. Это не подлежало обсуждению, и всякое инакомыслие считалось ересью. Захар, как и многие другие из прихожан мало читал Библию, духовно созидаясь только от проповедей пресвитера и проповедников. И, конечно же, плоды такого духовного роста не заставили себя долго ждать. Во время одного из служений церкви, когда он молился с закрытыми глазами и молился особенно усердно, так что вошёл в состояние исступления, в полной темноте, перед ним стало появляться и исчезать незнакомое ему слово, написанное будто бы огненными буквами. Захару было открыто, что это название какого-то города, и только он понял это, как буквы тотчас исчезли. Захар записал название города, в справочнике вычитал, что находится он на севере, и носит эвенкийское название. И, конечно же, Захар принял это видение как Божью волю для себя и, получив благословение церкви и пресвитера, оставив жену и детей в родительском доме, отправился в этот город. Вместе с ним поехали и три его родственницы, тоже прихожанки церкви. Чтобы добраться до города «огненных букв» они проехали почти через всю страну. Ехали в одном купе. В пути много молились. Получали откровения и ещё больше утверждались, что поездка их от Господа. Прибыв на место, без лишних проволочек сняли большой деревянный дом на окраине и в первое же воскресенье отправились в местную евангельскую церковь. И то, что они там увидели, потрясло Захара до глубины души и оскорбило его святые чувства. Не было предела его возмущению и негодованию, когда он смотрел как вместо того, чтобы ревностно молиться с воздетыми вверх руками, дабы узреть чудеса и знамения, люди в церкви танцуют и радостно восклицают, прославляя Бога. Ему и раньше приходилось слышать, что есть такие церкви, но он не слишком в это верил, считая выдумкой. Громко восклицая танцевать перед Святым Всемогущим Богом?! Такого богохульства он не мог допустить себе даже в мыслях. Перед ним был только один единственный образец Божьей Церкви, – это церковь в которую ходил он. И чем больше Захар созерцал, за тем, что происходило вокруг него, тем более восставала против всего этого его душа. И тут его осенило, он понял, почему ему в видении явилось название этого города. И словно в подтверждение, когда они молились вечером в доме на окраине, его родственница, не замужняя полная чернобровая женщина средних лет по имени Клавдия, встала с коленопретворной молитвы и стала пророчествовать от имени Господа.
– Так говорить Господь! – Начала она, вещать высоким пронзительным голосом, обращаясь к Захару. – Я привёл тебя сюда, чтобы ты вывел возлюбленных чад Моих из Вавилона в Церковь Чистую и Непорочную, которую Я воздвигну здесь и велико; прославлю её. Итак, повинуйся Мне! Будь твёрд и мужественен, ибо ты Мой избранный сосуд и через тебя Я изолью Свои благословения на этот город!..
 Захара пронзило словно электрическим током. Ведь шутка ли, сам Господь доверяет ему создать в городе, о существовании которого он ещё совсем недавно не имел даже малейшего представления, церковь. А то, что через Клавдию говорит Бог, у Захара не было и тени сомнения. Захар назвал церковь, – «Невеста Христа», себя объявил старейшиной и сказал, что сам Господь явился ему в видении и поручил пасти Его овец.

Степан видел большую разницу между той церковью, которая собиралась в здании из светло-красного кирпича и общиной где старейшиной был Захар. Если пастор Павел больше проповедовал о радости в Духе и счастливой, самодостаточной жизни по вере, потому что Иисус Христос страдал, умер и воскрес не для того чтобы и верующие в Него тоже жили в страданиях, но чтобы всякому верующему дать жизнь и жизнь с избытком. То в общине говорили больше о чудесах и знамениях. Но чудес и знамений не было и Захар стал обвинять членов общины в отсутствии в их жизни святости и что только поэтому Господь не являет Свою Силу. Он накладывал на общину посты, изнурял людей долгими молитвами, говорил изобличающие проповеди, но чудес и знамений так и не было. Лишь высокими пронзительными голосами пророчествовали женщины, приехавшие с ним, да сам Захар иногда говорил общине от имени Господа. И с каждого служения общины Степан с Викой уходили с чувством ещё большей греховности и осуждения, чем приходили. А служения церкви, в которой они были до этого, стали казаться им днями из далёкого и радостного прошлого, которое уже нельзя вернуть, как нельзя возвратить дни счастливого безоблачного детства. Их словно закрутило в мутный водоворот, вырваться из которого им не позволял страх. И будучи людьми свободными – они оказались, словно в рабстве. Степан по своей природе и так-то не очень общительный с каждым днём становился всё скрытнее и мрачнее. Виктория, замечая эти перемены, молча плакала. А Светка, детским сердечком чувствуя что-то неладное, уже не прибегала к отцу похвастаться разодетая в мамины платья и туфли и уже не бросалась радостно навстречу, когда он возвращался с работы. В её взгляде стала проглядываться несвойственная ей взрослая настороженность. Степан понимал, что с ним происходят не самые лучшие перемены и не раз принимал решение уйти из общины. Но тут же, словно наяву начинал звучать пронзительный женский голос: «Ты хочешь уйти из Моей Святой Церкви, чтобы опять вернуться в Вавилон, откуда Я вывел тебя; но ты Мой избранный сосуд…» И неясным угнетающим чувством наполнялось сердце.
Однажды Захара словно осенило, в общине, кроме него двенадцать братьев. А значит, среди них должен быть и Иуда. И пока он не выявлен Господь не будет посещать служения общины, и все их молитвы и посты напрасны…

Степан высадил Максима у его дома и повёз домой Захара. Уже полгода как Захар привёз семью, и община сняла для него квартиру в центре города. Некоторое время они ехали молча. Степан чувствовал, что Захар хочет о чём-то спросить и боялся его вопроса. Ведь Захар мог спросить, почему Степан, будучи Иудой, сам не признался в этом. И тогда не было бы нужды истязать церковь постами и молитвами. И что смог бы ответить ему Степан? как только, что это не он, и тем самым навлечь на себя ещё большее осуждение. Ведь старейшина имеет прямое общение с Господом и если он скажет, что Иуда это Степан, значит, так оно и есть. И если это ещё скрыто сейчас, то откроется со временем. «Нет! Только не это! Я не Иуда! Я не Иуда!..» – Чуть ли не скрежетал зубами Степан.
            – Как тебе кажется, Степан, не двенадцать ли вас я избрал? – Обратился старейшина к Степану.
            – Двенадцать учитель, – кивнул Степан, не отрывая взгляда от дороги и весь сжавшись внутри от ожидания услышать от него: «так зачем же ты хочешь предать меня?» И что бы он тогда смог ответить? «Я не хочу тебя предавать, учитель!» Детский лепет. Захару Бог уже проговорил кто предатель.
           – Но один из вас предаст меня! – Словами из Писания закончил вопрос Захар.
           – Может быть это я? – Переборол страх Степан.
           – Вечером третьего дна поста Господь укажет на Иуду, – сказал Захар.
          Ночью Степан долго не мог заснуть. Рядом, по детски сложив ладошки под щёку спала Вика. Степан осторожно, чтобы не потревожить её, перелёг на спину. Окончательно разгоняя сон, стали донимать воспоминания из того времени что он был в общине. Многие пришли к Захару из церкви, где пастором был Павел, потому что восприняли служение общины как что-то новое, несущее пробуждение, о котором предрекали многие приезжие проповедники, да и сам Павел не раз говорил о грядущих переменах. Поэтому община быстро разрасталась, так, что вскоре дом, который снимали для собраний, уже не вмещал всех желающих. Из-за чего, особенно во время утренних воскресных служений, людьми был заполнен и обширный двор, а попасть на крыльцо считалось большой удачей. Но и во дворе и даже на улице было слышно как пронзительными голосами вещали родственницы Захара. Пророчествовал и сам Захар. Правой же рукой Захара был Максим.

Екатерина, высокая статная женщина лет тридцати считала Максима в церкви самым святым и при случае всегда это ему высказывала. Максиму это нравилось. Не раз зазывала она его к себе на чашечку чая. Закончилось это банально, постелью. И когда Максим перешёл в общину, Катерина ушла вместе с ним. Она прекрасно понимала, что живет в грехе, мучилась этим, плакала, но сил, чтобы отказать сластолюбивому любовнику не находила. Да и если быть честной перед собой, долгое время лишённая мужской ласки, сама желала этой близости. Максим этим пользовался. Ему это было удобно. Ибо он понимал, что боясь людского суда, Катя будет молчать.
– Да не осудит тебя за это Бог, – утешал он её, когда чувство осуждения у Кати было сильнее желания её плоти. – Бог хочет, чтобы тебе было хорошо. Тебе же со мной хорошо? – спрашивал он её.
– Хорошо… – стыдясь, отворачивала она лицо.
– И мне с тобой хорошо, – обнимал её Максим.
И Екатерина вновь доверчиво льнула к нему.
– А Бог?! Ну, что Бог? – Разглагольствовал Максим. – Он понимает, что тебе без мужчины трудно. Вот если бы ты с кем-то из мирян спала, то это был бы смертный грех. А ты со мной спишь. Это ничего. Тут всё шито, крыто. Никто ничего не узнает. Никакого поношения на церковь. А за меня не переживай. Меня и на тебя и на жену хватит.
– Максим, я слышала, как ты в церкви говорил, что грех даже когда у женщины видны подмышки, потому что этим она искушает братьев.
– Это совсем другое, – хмурился Максим. – Это дух Катя! Понимаешь?.. Это совсем другое. Когда в церковь вместо благодати приходит иной дух, – дух похоти. С этим надо бороться. Это надо искоренять. Это церковь, а не мир. Тут свои тонкости Катя. Это нужно понимать духовно.
– А то, что мы делаем разве это не грех?
– Грех Катя, но мы не несём этот дух в церковь.
– Но ведь мы грешим, Максим! Грешим! – утыкалась мокрым от слёз лицом в подушку Катя. Максим обычно вставал, одевался и молча уходил. А Катя, ещё поплакав, корила себя за свои слова и боялась, что Максим больше не придет. Но Максим приходил и вёл себя так, словно ничего не  произошло.

Дом был наполнен гулом молитв. Громко, почти до визга возвысив голос, пророчествовала одна из родственниц Захара. Потом стал говорить от имени Господа сам Захар.
– Так говорит Господь! – Громко пророчествовал он. – Есть среди вас живущие во грехе и  оправдывающие себя, но говорю вам, придет Мой день как тать ночью и не избегните суда Моего! Покайтесь! Ибо сегодня день спасения, сегодня время благоприятное!
Катя, стоявшая в молитве на коленях, повалилась на пол. Лёжа ничком и уткнув лицо в ладони, она рыдала. К Кате подошла одна из родственниц Захара и склонилась к ней, чтобы помочь подняться с тем, чтобы вывести во двор. Но Захар, жестом руки остановил её.
– Пусть плачет, это слёзы раскаяния, – сказал он и продолжил пророчествовать.
Когда Захар закончил говорить к Кате подошёл Максим, помог ей встать, приобнял за плечи. Внешне это выглядело вполне благочестиво. Словно брат утешает свою духовную сестру. Но Катя оттолкнула его и чуть ли не бегом устремилась к выходу. На месте где она лежала, осталось мокрое пятно от слёз. Захар проводил её долгим взглядом.
– Господь освятит свою Церковь, убелит её одежды и приведёт к Себе святой и непорочной! Дух Святой обличает народ Божий во грехах его... Это знамение последнего времени. Недолго уже ждать. Недолго. Грядёт Господь! – Сказал он, обращаясь к Максиму по окончанию молитвы, и посмотрел тому в глаза. Максим не выдержал взгляда старейшины и отвёл взгляд в сторону.
– Недолго уже ждать, недолго, – продолжил своё Захар и спросил. – Как тебе кажется, Максим, сколько ещё должно пройти времени?
– Недолго учитель! Как ты сказал, так и будет, – не посмел поднять на него взгляд Максим.
– Да, верно ты говоришь, недолго уже осталось.
И Захар направился к выходу. Максим смахнул со лба выступивший пот и направился за ним. Ему стало страшно. Казалось, что Захар знает про него всё.
– Недолго, недолго уже осталось, – сам не зная почему, повторял он слова старейшины, по дороге домой.

Степан проснулся рано. Вика спала, чему-то по детски улыбаясь во сне. «Хоть во сне ещё не разучилась улыбаться», – подумал он. Давно уже не видел он такой безмятежной улыбки на её лице. Он тихонько, чтобы не разбудить жену, встал и прошёл на кухню. За окном занимался серый пасмурный рассвет раннего осеннего утра. Степан склонился на колени лицом к востоку. Молиться так учил Захар.  «Ибо волхвы, получившие весть о рождении Спасителя пришли с Востока. Потому и всё новое в духовный мир приходит с Востока», – часто повторял он.
В молитве время летело незаметно, увлечённый он не заметил как в кухню вошла Виктория. Она тихо склонилась на колени рядом. Они молились, пока не пришло время будить Светку. Светка – озорная, непоседливая обычно просыпалась легко, сегодня же хныкала и капризничала, и в машине, пока Степан вёз её до детского садика, молчала, заспанно взирая в окно. Высадив Светку, он дождался пока отворив воротца в невысоком заборчике из штакетника она добежит до здания садика и взбежит на просторное крыльцо. На крыльце Светка помахала ему рукой. Просигналив в ответ, Степан поехал на работу. Двигатель машины всегда работал ровно и тихо, сегодня же «чихал» и «кашлял» и пару раз едва не заглох. Бодяжат топливо с какой-то дрянью, злобясь подумал Степан и тут же одёрнул себя, вспомнив, что в посте нужно удаляться от гнева и хранить сердце в святости, а душу в общении с Богом.
В огромном гараже запах солярки и чад выхлопных газов.
– Здорово Степан! – Протянул ему руку механик.
– Здравствуй, – ответил на рукопожатие Степан.
– На что жалуемся? – Спросил механик, мужчина лет пятидесяти, к которому шоферня  обращалась по свойски, – Иваныч.
– Да всё нормально, – ответил Степан.– Ходовую вот на следующей неделе надо будет просмотреть. Время уже. Так-то вроде без проблем.
– Ну-ну, если что, говори.
– Да скажу, куда мне деваться-то, – хотел сказать Степан весело, а получилось мрачновато.
Механик внимательно посмотрел на него.
– Не выспался что-ли?
– Да, выспался Иваныч. Так, своё...
– А-а, бывает. Ну, доброго дня, – пожелал механик и направился в сторону группы водителей, которые размахивая руками, что-то горячо обсуждали.   

Катя пришла в молитвенный дом ещё до начала вечерней молитвы. В это время Захар встречался с прихожанами общины в небольшой комнатке, где когда-то была кухня. Робея, вошла в дом. Одна из родственниц Захара мыла пол.
– Учитель здесь? – Спросила Катя, осуждая себя, что отвлекает старейшину от духовных дел.
– У себя, – как показалось Катерине, не слишком-то дружелюбно ответила женщина, кивнув на дверь комнаты.
Робея ещё больше, Катя подошла к двери комнаты и тихо постучалась.
– Войдите! – Послышался голос старейшины.
Катя зашла и тихонько прикрыла за собой дверь. Захар сидел за столом напротив двери.
– Мир Вам, учитель! – Поприветствовала она старейшину.
– И тебе мир сестра, – сказал он и посмотрел на неё. Кате казалось, что она сгорит в огне стыда и осуждения под взором его тёмных строгих глаз.
– Не обращайся ко мне на «вы», – выдержал паузу, старейшина. – Если мы к Господу господствующих обращаемся в молитвах и прошениях на «ты», не тем ли более должны сохранять эту простоту в общении друг с другом как братьям и сёстрам призванным в Его Царство.
– Спасибо, учитель! – поблагодарила Катя.
– Присаживайся сестра, – кивнул Захар на стул, напротив себя.
Катя отодвинула стул, села, спину держала прямо, как перед высоким начальством. Да сейчас старейшина и был для неё самым высоким начальством, имеющим власть либо духовно воскресить её, либо уничтожить.
– Какая нужда привела тебя ко мне, сестра? – Продолжил Захар, и вновь пристально посмотрел ей в  глаза. И даже если бы Катя и захотела слукавить, не смогла бы, да собственно это было и не нужно. Она пришла не по принуждению, за помощью.
– Я живу в прелюбодеянии, учитель. – Сказала она и сразу же почувствовала необыкновенную лёгкость, словно с её плеч упал тяжёлый выкручивающий непомерной тяжестью гнёт.
– Давно? – В голосе старейшины не было и тени перемены, словно он уже давно знал об этом.
– Больше года.
– Ещё когда была в той церкви?
– Да.
– Прелюбодеяние смертный грех.
– Я знаю учитель.
– Тебе нужно очиститься перед покаянием.
– Я сделаю всё как ты скажешь, учитель.
– Семь дней поста. Потом придёшь и я скажу, что тебе делать дальше.
– Спасибо учитель!
Сейчас Катя была согласна на любую церковную епитимью. Лишь на одно не пошла бы она, – это сказать с кем прелюбодействует. И не из-за любви к Максиму. Сейчас к Максиму она испытывала больше отвращение, чем какое-либо иное чувство, впрочем, как и ко всему, что между ними было. Во всём, что произошло, Катя винила только себя и не хотела перекладывать на кого-то даже малую толику ответственности.
– Иди, и через семь дней, в это же время я жду тебя. – Голос старейшины оставался ровным и тихим.

Дорога знакомая до мелочей. Выучено вёл Степан многотонный грузовик и мысли сами собой лезли в голову. «Прав старейшина, – думал он, автоматически выжимая педаль газа на хорошей дороге и отжимая на неровностях. – Двенадцать братьев в общине. Также и с Иисусом было двенадцать учеников. И один из них, Иуда Искариот предал Его. Так написано. Значит и среди нас есть предатель. Потому как предали Иисуса, так предадут и учителя на людской суд. И кто знает, каким он будет. Учитель сказал, что произойдёт это скоро. Ещё сказал, что кто Иуда, все узнают на вечерней молитве третьего дня поста». Перед глазами, как будто из посыпанной щебнем дороги, пыльной и тряской, перед его взором всплывали лица двенадцати из ближайшего окружения учителя. Но никто из них не вязался в его представлении с образом предателя. И всё больше утверждался Степан, что предатель, это он. «Ведь никто не знает, как жизнь повернёт завтра, – думал он, обруливая дефект разбитой многотонными самосвалами дороги. – Никто не знает, что с ним будет даже через десять минут, а не то, что, скажем, через три дня, или и вовсе, через месяц. А случиться может всякое. Был учеником, стал предателем. И это не что-то новое. – Вспомнил жену и дочь, улыбнулся. – Нет, он не предаст, что бы, не случилось, даже ради того, чтобы его ближним не было за него стыдно»
              И словно наяву прозвучали слова старейшины: «Не клянитесь ничем и не ручайтесь ни за себя, ни за ближних своих. А молитесь Небесному Отцу и Он укрепит вас во всяком деле и пошлёт Духа Своего –  Духа Утешителя». «Господи! Укрепи меня! Не дай мне впасть в искушение!» – взмолился про себя Степан.

Семь дней сухого поста серьёзное испытание даже для людей, привыкших к длительным воздержаниям. Вечером седьмого дня Катя, исхудавшая, с тёмными кругами под глазами вошла в дом молитвы и прошла в комнату старейшины.
– Присаживайся, – кивнул Захар на стул напротив своего стола.
– Нет, учитель, я постою, – Кате казалось кощунственным сидеть перед учителем. Она лучше готова была встать перед ним на колени.
– Чиста ли ты сестра? – Захар глядел ей прямо в глаза.
– Не я исследую своё сердце, учитель, – ответила Катя, не отрывая взгляда, от глаз старейшины.
– Не чиста, сестра! Не грех, но желание греха ещё живёт в тебе. Очистись! Иди и постись ещё пять дней.
Катя покачнулась от слов учителя и от слабости семидневного поста, и чтобы не упасть опёрлась на спинку стула.
– Учитель!.. – Лишь смогла произнести она.
– Пять дней поста! Вечером пятого дня придёшь ко мне. И я скажу, чиста ты или нет. Не жалей себя. Лучше тебе пострадать плотью, нежели осквернённою попасть в Геену Огненную на вечные мучения!.. Иди! – Строго проговорил старейшина.
Покачиваясь, от слов учителя и слабости, Катя покинула дом молитвы. Сразу же за домом начинался берёзовый лесок. Она пошла к нему, не придавая этому какого-то смысла. Берёзы встретили её тихим шелестом редеющей листвы. Упавшие листья приятно шуршали под ногами. Тайга всегда благотворно действовала на Катю. Казалось, сам воздух, настоянный на запахах трав и листьев, успокаивал её. Она подошла к берёзке, прижалась щекой к её стволу, ощутив его прохладу. Голова у неё закружилась. Удерживаясь за ствол, Катя опустилась у берёзки на колени, затем села привалившись к стволу спиной. Ей казалось, что от слабости она не может пошевелить даже пальцем, хотя ум её оставался светлым, взгляд чистым. «Зачем жить, зачем!?.. Для чего мучиться, если нет прощения!? Зачем отягощать себя, если моя участь уже решена!? – утомлённо думала она. – Пояс плаща достаточно крепок, нужно лишь найти подходящую ветку и всё. Мучения закончатся…» Она устало прикрыла веки. Перед закрытым взором поплыли зыбучие видения, стало клонить в сон. Побеждая дремоту, Катя внутренне встрепенулась, открыла глаза и вздрогнула от неожиданности. Перед ней стояла молодая женщина. Одета она была в очень лёгкое для осенней поры тонкое ниспадающее до пят белоснежное платье. Длинные, льняного цвета волосы рассыпались по её спине, прядями струились по груди, достигая пояса. Её лицо, казалось, светилось одухотворённое небом.
Лицо женщины было до боли знакомо. Катя пыталась вспомнить, где она видела её, но тщетно.
– Ты кто? – Еле нашлась спросить Катя.
– Я твой ангел, – ответила женщина.
В её голосе Кате слышалось пение ангелов, шум дубравы в летнюю пору, весеннее щебетание птиц.
– Я где-то видела тебя…
– Я всегда рядом с тобой. – Сказала женщина. – Но только один раз ты видела меня. Тебе тогда было всего три годика и ты умирала. Но, Дарующий жизнь, остановил смерть, ибо ей было ещё не время. Ночью я возложила руки на твою голову. Ты открыла глаза и улыбнулась мне. Тогда смерть отошла от тебя. И сейчас я послана сказать, что жизнь на Небесах прекрасна, и нет таких земных слов, чтобы рассказать о ней. Но тебе ещё рано. Ты должна пройти свой земной путь, как бы тяжёл он не был.
– Мне трудно! Я хочу туда, где уже нет слёз и мучений!..
 Катя едва говорила, из её глаз по щекам катились слёзы. Женщина словно не слышала её.
– Встань и попей воды, – продолжала она, – затем иди домой, поешь и ложись спать. Когда проснешься, ты будешь знать, что тебе делать.
Катя хотела ещё о чём-то спросить её, но женщины уже не было. Она смотрела по сторонам и не видела её. Женщина исчезла, словно растворилась в прохладном осеннем воздухе. Вдруг Катя услышала журчание воды. Она с трудом поднялась и пошла на этот звук. Невдалеке, из земли бил ключ и тоненьким ручейком стекал меж корней берёз. Катя припала к нему на коленях и, черпая ладошками студёную воду, стала пить. И вода казалась ей тёплой. Родниковая вода укрепила её. Перестала кружиться голова, окрепли ноги. Уже когда подходила к дому, вспомнила, что в последнии дни она ничего не готовила, и у неё нечего есть, кроме замороженных пельменей. Но она даже не могла представить, что будет что-то варить. Хотелось простой обыкновенной еды. По пути, в продуктовом киоске купила хлеб и сыр. Дома порезала хлеб, тонкими ломтиками сыр. Есть не хотелось, даже напротив, вид еды вызывал лёгкую тошноту. Она с трудом заставила себя съесть два бутерброда. Выпила чашку горячего сладкого чая. И даже от такого небольшого количества еды, ощутила в теле пьянящую слабость. Она легла на диван, уже засыпая, натянула на себя одеяло и проспала до утра. Проснулась с ощущением необъяснимой ликующей радости. Она радовалась и не знала чему. И вдруг как прозренье. Она свободна! Свободна от мучительно-болезненной привязанности к Максиму. Свободна, от подавляющего волю деспотического влияния учителя. Свободна, от его, заставляющего съёживаться, холодного взгляда. Свободна от пророчеств кликуш. Она понимала, что свободна вообще. Свободна, жить и радоваться жизни. Свободна не грешить. Свободна, быть в той церкви, в которой ей бы хотелось быть. В той, где она не чувствовала бы себя преступницей перед Богом лишь за то, что посмела родиться. И эту свободу даровал ей Иисус Христос, заплатив за это на кресте своей жизнью.
– Господи! Благодарю Тебя!.. – Шептала она, стоя на коленях, и слёзы благодарности катились по её щекам.

Степан крутил баранку многотонного грузовика. Второй день поста самый трудный. Это уже позже уходит чувство голода и жажды. Завтра вечером наконец-то всё решиться, думал он. Ожидание последних дней было настолько выматывающим, что даже если бы Иудой Захар объявил его, Степан почувствовал бы только облегчение. «Иуда! Иуда! Иуда!.. Кто же всё-таки Иуда?..» – не давая покоя, кружилось в голове. Вдруг, на покрытой опавшими листьями берёз обочине он увидел высокого худощавого мужчину с длинными спутанными волосами одетого в белую ниспадающую одежду. Казалось, лицо мужчины хранило следы недавних страданий. Степан выжал тормоз с такой силой, словно человек стоял не на обочине, а прямо перед самосвалом. Он выскочил из машины, но у дороги уже никого не было. Степан спустился по обочине вниз к ручью, всполоснул лицо водой. Привиделось, или на самом деле ему явился Иисус, желая что-то сказать? Хотя если бы Иисус хотел ему что-то сказать, наверное, сказал бы. Просто привиделось. Но сколько ему приходилось слышать о таких вот видениях, когда Иисус являлся людям, уже лишь только этим о чём-то предупреждая.
– Иисус! Иисус!!. Что Ты хочешь мне сказать!?... – Громко воззвал Степан к Небесам.
Но лишь тихо журчала вода, да по ту сторону ручья, ветер теребил редкие, ещё державшиеся на макушках берез, листья.

– Степан, я больше не могу! – Положила голову ему на плечо и заплакала Виктория, когда уложив Светку в постель, они улеглись сами. – С каждым днём всё страшнее и страшнее. Во всём ищешь признаки Армагеддона. Даже самые простые вещи наводят на мысль о конце света. Разве в этом счастье?! Разве в этом смысл жизни, а если в этом, зачем тогда жить?! – Всхлипывала она.
Степан обнял жену, поцеловал в заплаканное лицо.
– Да не в этом Вика, не в этом. Счастье, – это жить и радоваться жизни и быть с Богом. Потому что только в Боге возможно настоящее счастье. А то, что происходит с нами, это не то... Я не могу тебе всего объяснить, знаю только, что в Боге другая жизнь. Иисус страдал и умер, чтобы мы не страдали. Он сполна заплатил цену за наши грехи. Что-то идёт не так Вика. Что-то не так…
 
Вечер третьего дня поста. Дом молитвы полон. Гул голосов. Слышатся плач, причитания. Возвышаются голоса пророчиц, хотя молитвенное служение ещё не началось. В дом входит Захар и Максим. Люди раздаются в стороны. Старейшина и его помощник проходят в середину и опускаются на колени. Возле них тотчас образуется круг. Старейшина, воздев руки, начинает молиться. За ним начинают молиться все. Молитвенный гул плотным облаком накрывает дом. Иногда над всем возвышаются голоса родственниц старейшины. И тогда общий гул стихает. Провещав высокими голосами, они затихают, и вновь всё вокруг тонет в гуле многих голосов. Степан молился вместе со всеми. «Когда же? Когда?..» – щемящей болью в душе выкручивала мысль о грядущей развязке. Ожидание становилось всё более тягостным и когда уже казалось, что они никогда не узнают кто же всё-таки Иуда, его вдруг словно озарило. «Конечно же, Захар знает, кто предаст его, но молчит, ожидая, что тот сам назовёт себя». Но время шло. Никто не признавался. «Да никто и не признается, потому что Иуда это я!», – пришло откуда-то, словно извне. И Степан вспомнил, с каким загадочным видом ответил старейшина на его вопрос – не он ли, предатель. Ведь если бы это было не так, он бы просто сказал:
– Нет, Степан, это не ты, но Бог укажет на него в третий день поста.
Атмосфера в доме становилась ещё более гнетущей. «Не надо мучить Божий народ, – решил Степан, – нужно признаться и снять давящий гнёт ожидания с себя и с других. А если  это не я!? – Пришла другая, отрезвляющая мысль. – Введу в заблуждение учителя, и Иуда останется рядом с ним и в удобный случай предаст его. И кровь учителя будет на мне. Чем тогда я оправдаюсь перед Господом?! Тем, что я так подумал?!..»
– Иисус! Помоги мне!.. – Взмолился Степан.
И словно ответ на его мольбу, с коленопретворной молитвы поднялся старейшина. Он воздел руки, и в доме наступила тишина, такая, что было слышно улюлюканье играющей на улице ребятни.
– Так говорит Господь! – Возвысил голос старейшина. – Я храню Свою Церковь Чистой и Непорочной. Всякий грех и нечестие да будут удалены от Неё, дабы Ей наследовать Царство уготованное Отцом от сотворения мира. Но нечестие и грех есть среди вас!
Он замолчал. Кругом послышались стоны и женский плач.
– Среди нас есть грех, страшнее которого не было и не будет. – Продолжил тем временем пророчествовать Захар, уже от своего имени, как получивший откровение от Господа. – Это грех Иуды, который предал своего Учителя! И грех этот на тебе, Максим!!. – Почти прокричал старейшина, указуя пальцем на стоящего, рядом с ним, на коленях Максима.
– Нет, учитель! Неет!! – Дико прокричал Максим и повалился на пол содрогаясь в рыданиях.
– Не от себя я это говорю! Господь указал на тебя! – Сказал Захар и пошёл выходу.
Люди молча расступились перед ним. В доме больше не слышались молитвы и плач. В наступившей тишине были слышны лишь рвущие душу рыдания Максима и скрежет его зубов.
– Неет!! Учитель!! Н-е-е-е-т!!! – Истошно голосил он.
Степан и Вика помогли ему подняться, довели до машины и отвезли домой. По дороге Максим не проронил ни слова.
Возвращаясь, Степан не сразу поехал домой, а сначала зарулил на смотровую площадку, что была устроена на вершине сопки, тянувшейся ввысь сразу же за огородами частных домов окраины и с которой город был виден как на ладони. Он и Вика вышли из машины, подошли к краю площадки. Высоко в небе блекло светился едва народившийся месяц. В вечерних сумерках разлитый морем огней внизу лежал город; удалённый расстоянием он казался безмолвным, лишь от реки, наполняя тишину, плыл тягучий перезвон колоколов вечерней службы православной церкви.
– Ты как? – спросил Степан жену.
Вика молча прижалась к его плечу. На её лице больше не было тревоги, которая не сходила с него всё последнее время. Степан приобнял супругу. Так в молчании они стояли ещё долго. Быстро темнело. Город терял свои очертания, набирали свет далёкие звёзды, отчетливее светил месяц. Заметно холодало. На душе  каждого из супругов был покой. Словно внутри ослабели струны, которые, казалось, изо дня в день, кто-то безжалостной рукой закручивал на колки.
– Ну, что Вика, домой? – Спросил Степан.
– Да, Стёпа, домой, – Вика улыбнулась.
 
После описанных событий община стала распадаться и через год в ней никого не осталось. Поступки и речь Захара становились всё более странными и неадекватными. Закончилось это тем, что он стал пациентом психиатрической лечебницы. Максим ушёл в мир и пустился во все тяжкие. Семья Захара и его родственницы уехали к себе на родину. Молитвенный дом продали многодетной семье и детский смех, весёлые кисейные занавески на окнах преобразили его. И прежняя мрачноватая репутация дома постепенно исчезла. Многие, в их числе и Катя вернулись в церковь, из которой пришли в общину. Некоторые, разочаровавшись, ушли в мир. Степан и его семья стали прихожанами православной церкви.