Последний старец по страницам 81

За три дня, что она отсутствовала (пролетели как-то незаметно!) оказалось, что прежние германские солдаты ушли.  Вместе с бароном и обер-лейтенантом Зибель-Швиринг. Она сожалела, что не увидит его больше. Не знала даже, чему сожалеть больше: то ли заданию по сбору информации «в поле», то ли… Но в своей комнате девушка обнаружила пару сине-жёлтых канистр с чем-то ароматно-булькающим. Отвинтив пробку на цепочке она обнаружила: это было топлёное масло. Судя по надписи на канистре – из Прованса. Кроме того барон оставил ей два блока спичек в вощёной синеватой бумаге с тавро из орла со свастикой, полиэтиленовые брикеты  с ветчиной, сыром, салом и даже палку твёрдо копчёной колбасы. Сквозь упаковку просматривались кружочки белого жира. Ну прямо, усмехнулась она. Невольно подумала: как уличной девке. В каком-нибудь Берлине или Мюнхене. Но затем, когда нашли в упаковке со спичками его записку… «Милая Анна! Сожалею о происшедшем с вами. Если вы будете читать это письмо, знайте – вы остаётесь в моём сердце. Навеки вы со мной, а я – с вами. Возможно это прозвучит странно, но я влюбился. Пусть этот роман покажется вам не стоящим вашего внимания, но я так не считаю. Всё было великолепно! Я только после этого понял: ради таких мгновений с вами стоит жить. Прошу вас: извините за мой сумбур в мыслях.  И за всё случившееся с вами на этой ужасной войне. Она доконает милую Германию. Вот именно – доконает!» Внизу была приписка: «Анья! Пожалуйста, уничтожьте то, что прочитаете. Я и так подверг себя ненужному риску. Но меня способны защитить родственники и их связи. А вас? НЕ дай Бог, если это окажется в руках у тайной полиции. Целую вас». И – крошечными буквами номер какого-то почтового ящика. А именно: Ostland, Minsk, Post Boks № 305.

   Взволнованная, она не находила себе места до рассвета. Дворник дважды стукал в дверь. Предлагал ей похлебать супчику с лапшей на курином бульоне из довоенных запасов. Затем принёс вскипевший на примусе чайник. «Керосину почти нет, - таинственно округлив без того круглые глаза, шепнул он. – На две заправки ещё хватит. А там… Хоть иди побирайся к этим…» Он решительно сплюнул. Махнул маленькой, плотной ручкой. Аня едва заметно передёрнула плечиками. Состроила понимающую мину на запудренном личике. Но мысль о том, что Денис Трофимович с супружницей это «оставленный для связи сотрудник» всё больше посещала её. Хотя на всякий случай следовало помалкивать.

    На следующее утро дворник вышел на улицу с метлой. Вернулся он чрезвычайно возбуждённый. Немцы вывесили по всему городу объявления на хорошей бумаге. Они предписывали лицам обеих полов, всех национальностей и вероисповеданий явиться в 7-е отделение полевой комендатуры. Там следовало пройти обязательную регистрацию. Лицам, появившимся в городе после 22 июня 1941 года, лицам утерявшим свой паспорт или вид на жительство, выданный советскими органами власти, комсомольцам, коммунистам, советским активистам и, наконец, евреям -   отказ пройти регистрацию угрожал страшными карами. А именно: каторжными работами на германскую империю. Их грозились выслать из города. Конечно, это было ни к чему. Хотя редкая публика коммуналки наперебой, выглядывая из своих комнатушек и собираясь на кухне, судачила по этому поводу.  Азалия Федоровна, маленькая старушка с буклями и сеточкой на седой круглой головке, с шаркающей походкой, облачённая в шёлковое старорежимное платье с кружевными оборками, только качала макушкой да всплёскивала полными ручками. «…Немцы – культурная нация! – вздыхала она по всякому поводу. – Зла никому не сделают. Я, до революции, была артистка московской оперетты. Была влюблена в артиста и красавца-мужчину Ростова-Задунайского. Представьте, он отвечал мне взаимностью! Мало того! Устроил так, что меня отправили с гастролями в Саратов, что на Волге. Так вот, друзья мой! Там я выступала перед торговым германским обществом. И немецкие негоцианты, что жили в колонии на Волге, преподнесли мне в дар алмазный перстень…» Всё население (за исключением Ани, что в одночасье превратилась в проклятую) ахало и охало. Старуха из 32-й, Капитолина Матвеевна, даже  преподнесла Азалии Фёдоровне баночку орехового мёда. Та зардев от смущения, по началу отказывалась. Но затем всё-таки взяла.

    Сюсюканья были прерваны визитёрами. Вначале в пустующих комнатах разместилась дюжина германских офицеров и солдат из дивизии СС «Дас Райх», о чём свидетельствовали чёрно-серебряные шевроны на рукавах чёрных мундиров, устрашающие черепа на чёрных пилотках с розовым кантом да молнии на чёрных же, обшитых бисером петлицах.  Они наполнили дощатое, штукатуренное помещение старого купеческого дома грохотом своих подкованных ботинок. На жильцов, впрочем, они даже не смотрели. Будто их не было вовсе. Если было что-то нужно, открывали серые книжки, карманные разговорники с орлом и свастикой на обложке, и металлическими голосами спрашивали. В отличие от солдат вермахта никто из них не осенял себя перед едой крестом из двух пальцев. Они лишь вытягивались по стойке смирно, чуть оттопырив локти. Задирали идеально бритые подбородки. Затем, произнеся клятву верности своему фюреру и поблагодарив рейхсфюрера за пищу, садились и уплетали.  Картошку рядовые эсэсовцы ели только «в мундирах». Спиртное в их круглых, обшитых зелёным сукном флягах не плескалось. Пили в основном воду. Мало кто из них курил. На Аню эти войны фюрера и «женихи смерти» предпочитали если смотреть, то бегло. Как видно, отбою не было от своих фройлен.

   Затем через час, ровно в 11-00 стуком в дверь их потревожил ещё один эсэсманн в чине штурбаннфюрера. Аня вначале обомлела: перед ней, скрипя плащом реглан с витыми погончиками, а также кубиками в чёрных с серебром петличках, стоял секретарь Науманна.  Менцель… Именно он доставил её на личном авто своего шефа домой. Теперь лакированный, низкой посадки, с широкими крыльями «Мерседес-Бенц» (любимая машина фюрера!) снова виднелась у подъезда с мезонином. Качнув козырьком огромной фуражки со зловещими глазницами и костями, этот лощёный немец со спортивной осанкой передал ей записку. Там почерком незнакомого человека, но со знакомыми интонациями было написано следующее: «Милая девочка! Ещё раз извините офицера германской полиции за злосчастное недоразумение, жертвой которого вы оказались по неволе. Мой парень отвезёт вас к коменданту города. Там вы познакомитесь с нужными людьми. Обзаведётесь связями. Это необходимо для вас. За регистрацию не беспокойтесь. Захватите свой паспорт. Передайте его коменданту лично. Он предупреждён. Проследите, чтобы вернул именно ваш. Ваш друг». Подивившись такой наглой любезности, девушка тем не менее оделась. И последовала за Менцелем. Капитолина Матвеевна не преминула наградить её вдогонку парой эпитетов. Но Аня даже не обернулась. В душе её всё клокотало и булькало. А это нужно было скрыть во что бы то ни стало, чтобы не потерять чувство реальности происходящего. Именно этой цели и добивался её «друг».

    К зданию бывшего райкома тянулась длинная очередь. Возле него немцы устроили стоянку разнокалиберных грузовых и легковых машин, гусеничных и колёсных вездеходов. Возле них ходили часовые в глубоких шлемах с приткнутыми ножевыми штыками. Когда ехали через разрушенные и целые кварталы, Аню поразило количество листовок, что расклеили оккупанты. Даже на дымящихся руинах. Там всё-таки околачивались мальчишки и копались взрослые. Огромные цветные плакаты изображали человека с чёлкой и квадратными усиками. Он называл себя освободителем и спасителем России. Выискался, надо же! Устроившись на кожаном мягком сидении, отворачивая штору, она смотрела сквозь стекло на окружающий мир. Словно серое стекло опустилось на него. Закрыло собой пространство и время.

- Прошу вас, - с лёгкой улыбкой Менцель протянул ей руку в перчатке. Дверь спешно открыл давнишний шофёр-эсэсманн. -  Нас ждут, фройлен.

- Благодарю, - она мило улыбнулась в ответ. Подвернув на коленях платье и оправив жакет, как ей показалось, легко выпорхнула из салона.

   Они проследовали мимо серой очереди, что тянулась с торца, через парадный вход, где трепетал красный флаг со свастикой в белом круге. Часовой с карабином вытянулся перед офицером в форме SS. Поднялись мимо снующих немецких чинов в мундирчиках с каёмкой на погонах и петлицами в виде колонн, на второй этаж по  вытертым до блеска каменным ступеням. В приёмной коменданта печатал на машинке с высокой кареткой и сменным шрифтом белобрысый, с гладким затылком обер-фельдфебель. Судя по красной кайме на погонах и отложенном воротнике – артиллерист. При появлении Ани и Менцеля он быстро встал. Принял надлежащую стойку. Затем, выслушав штурбаннфюрера, круто развернулся. На секунду его не стало видно. Затем, выйдя из кабинета, печатая шаг, он остановился перед ними. Развернувшись в пол оборота, любезно предложил войти. Девушка облегчённо вздохнула, глядя на такие «китайские церемонии».

   Комендант, полный добродушный мужчина в чине оберст-лейтенанта пехоты, что соответствовало званию подполковника, с орденскими планками, а также красно-белой ленточкой Железного креста 2-й степени, был несказанно рад их визиту. Во всяком случае, он кивнул в ответ на вознесённую к потолку руку Менцеля. Затем слегка поднял свою. Судя по всему, хотел подыграть штурбаннфюреру.  Кажется, не нацист, подумала Аня. Это она отложила в своей памяти в особую «коробочку». Время от времени она забывала про неё. Затем как бы невзначай нужная информация всплывала в нужное время. И помогала жить и выжить.

- …Как здоровье наших славных SS? – не унимался герр комендант Книппель. – В особенности нашу милую разведку интересует самочувствие герр Науманна. Как говорят мудрецы на востоке: да продлит всемилостивый Аллах дни его. Несомненно…

- Я не придаю значение этим мудрецам, - неуклюже перебил его эсэсманн со «звёздочками» капитана вермахта и «кубиками» своего ведомства.  По возрасту он годился в сыновья коменданту. -  Все восточные пророчества лгут. На Азию простираются интересы Британии. Она враг рейха. Так что ничего путного в этих пророчествах нет, оберст-лейтенант. Мне велено ознакомить вас с этим, - его рука зашуршала подкладкой реглана. – Прочтите…

- Что ж, - заметно погрустнел  розовощёкий кругленький офицер с седым ёжиком волос. – Молодёжь всегда права. В моё время… - он с горечью воззрился на гладкий серебристый басон  на кожаных плечах стоящего. Теперь шуршало в его руках: - Вот как! Интересное предложение…

- Читайте про себя! Никаких комментариев вслух.

   Это ещё более обидело оберст-лейтенанта. Он густо побагровел. Будто играя роль, поднял трубку внутреннего аппарата. Вызванный обер-фельдфебель прибежал с картонной серой папкой, перехваченной капроновыми тесёмками крест на крест. Он незамедлительно расшнуровал их. Папка каким-то образом оказалась раскрытой. Она лежала на журнальном столике с абажуром, что стоял  посреди двух складных кресел возле окна, задёрнутого светозащитной шторой. Та была сдвинута так, что полоска синевато-белого утра ровно освещала столик и пространство вокруг него с гипсовой геранью и бюсте Адольфа Гитлера, что высился на шифоньере в виде ребристой колонны. Ей не составило бы труда кинуть свой взор на листы папиросной бумаги, покрытые готическим машинописным текстом. Но ведомая ей сила внутреннего и внешнего контроля удержала её. От Аниного внимания, что гуляло по её телу жаркими и холодными переливами, не укрылось и другое настораживающее обстоятельство. Никто из присутствующих ни разу не посмотрел на неё. Лишь спина Менцеля затянутая в кожаное пальто с хлястиком, заметно растянулась. Все складки на ней расправились, слившись воедино. А кожа на тучном лице борова-подполковника становилась ещё более розовой, чем прежде. По мере того, как она не удостоила своим вниманием раскрытую папку.

- Хорошо, Раповски! Можете идти, - бросил он своему секретарю с напускным спокойствием. Провёл ладонью по затылку со складками кожи, что пахла ароматическим мылом «Ванда» из Варшавы. – Да! Я прочёл, штурбаннфюрер. О! – он сделал вид, что забыл. Хлопнул себя по лбу: - Виноват! Герр капитан! Простите великодушно, я забыл о субординациях. Так вот, передайте герр Науманну, что я ознакомился с его посланием. Оно произвело на меня должное впечатление. Пожалуй, я даю своё согласие. Если только… - он сделал движение полной рукой с золотым обручальным кольцом. В воздухе яснее дунуло ароматом польского мыла. – Думаю, однако, что этого не последует. Во всяком случае, операции «в поле» всегда проходят проверку на доверие. И согласованность сторон. Пока я доволен, - он бросил едва заметный взгляд в сторону Ани. – Даже более. Я восхищён! Так и передайте. Что ж вы? Идите!

- Я подожду, оберст-лейтенант, - сухо отчеканил Менцель.

   Книппель с изумлением раскрыл на него глаза в складках промытой кожи. Но штураннфюрер продолжал стоять перед ним как пришитый. Пролети мимо снаряд или пролязгай танк в полуметре, ты всё равно останешься верен своему фюреру и рейхсфюреру, наверное думал герр оберст-лейтенант.

- Ах да! – сокрушённо сказал он наконец. – Понимаю вас, капитан. Верно: долг превыше всего. Превыше всего это – долг…

- Очень верное замечание, оберст-лейтенант.

   С этими словами подполковник, положив руку на обозначившийся живот, приблизился к бронзовой пепельнице. Чиркнул над ней спичкой. Поднёс синевато-оранжевое пламя к бумаге, которая тут же вспыхнула. Стала сворачиваться в чёрную горелую трубочку. Затем Книппель воспрянул в плечах, словно до этого был какой-то складной. Выразительно глянул поверх фуражки эсэсманна, что наконец произвело на того впечатление.

- Разрешите идти, герр оберст-лейтенант?

- Да, идите. Мой поклон вашему шефу. Можете засвидетельствовать на словах самые лучшие пожелания.

- Будет исполнено, герр оберст-лейтенант, - Менцеля развернуло на блестящих каблуках хромовых сапог. Он, скользнув глазами по портрету фюрера, вскинул руку. Затем, даже не взглянув на Аню, вышел вон.

- Ну так-так, - неожиданно сказал оберст-лейтенант на приличном русском. Он заходил по мягкому ковру с бухарской вязью. – Фройлен Анна! Вы произвели на меня неизгладимое впечатление. – Я занят! – слегка повысил он свой певучий баритон, когда дверь слегка подалась вовнутрь. – Известный вам господин просит меня пристроить вас в комендатуру. Безусловно на должность, которая  соответствует вашему обаянию и вашим способностям, милое дитя. – Он, наконец, остановился. Замер, окружая её своим неназойливым, но пристальным вниманием. – Каковы ваши познания в германском?

- Готова перевести текст, который будет мне предложен, - Аня отвечала без запинки. Так как комендант смотрел обволакивающе, старалась смотреть ему прямо в глаза или поверх головы с надушенным «ёжиком».

- Sein  oder nicht sein? – внезапно сказал он с пафосом. Его маленькие полные ручки взметнулись, как подброшенные. – Heir in was ist Frage?

- Warum ist der Frage, Main Herr? -  удивилась девушка. Её стрельчатые брови порывисто взметнулись, причинив болезненные ощущения отёкам от побоев, что были тщательно припудрены. -  Ich been nicht lesen «Hamlet» in Russich Hofshulle.

- Однако Шекспира вы знаете, - оценил её эрудицию подполковник. Он, наконец, подошёл к ней вплотную. Взял её руку в свои две. Осторожно тряхнул её, изображая дружеское рукопожатие. – Отменно! И германский ваш недурён. Да, Науманн знал, кого нам предложить, - добавил он более сухо, адресуясь к двери. – Устраивайтесь поудобней, дитя моё. Нам сейчас принесут кофе. Райский напиток! – его маленькие поросячьи глазки стали совсем хитрыми. – Мы будем пить нектар богов. И немножко рассуждать.

- О, да, - улыбнулась Аня, присаживаясь. Но прежде она небрежным движением освободилась от жакетки, повесив её и вязаный берет на вешалку из красного дерева. Подполковник с удовольствием наблюдал за этим. Он весело подмигнул девушке. Грациозно махнул ладонью в воздухе на уровне живота, давая понять, что всё больше остаётся ею доволен.

   После необходимой «процедуры» он предложил ей работу переводчиком в 7-м отделении комендатуры. Там помимо всего прочего готовились тексты для приказов и обращений, что расклеивались по городу. Необходимо было «довести их до ума» (Книппель употребил именно это русское выражение!), чтобы русское население относилось к германцам как к своим друзьям, а не захватчикам. Помешивая ложечкой остатки, Аня с промедлением, но согласилась на предложение. Сначала, поломавшись, она посетовала на своё неполное педагогическое образование при Ленинградском пединституте. Дескать, её тянет учить деток «свободной России» в школе. Но, ощутив холод со стороны герр оберст-лейтенанта, вновь настроилась на нужную волну. Да, я готова выполнить свой долг, ответила она. Тем более, что этот приказ исходит лично от вас.

- Не приказ, фройлен Аня, - улыбнулся Книппель. – Это просьба. Только просьба. Но я вижу, что вы умеете различать просьбу и приказ, - он многозначительно всмотрелся ей прямо в лоб, от чего там стало приятно щемить.

- Я готова выполнить эту просьбу, - девушка опустила смущённо глаза. – Я понимаю, что так нужно.

   Она решила держаться совсем просто, чтобы исключить оперативное взаимодействие на первых порах. При этом она не забыла размешать осадок на донышке фарфоровой чашки. Выпить до дна.

- Что ж, - несколько посерьезнел подполковник. – Я рад, что вы так отвечаете. Нам действительно нужны идеальные исполнители. Однако, с развитым логическим мышлением. Думающие исполнители!  Мне видится, что у вас развитое логическое мышление, фройлен. Я также вижу, что в вашей милой головке есть место для фантазий. Это тоже хорошо. Однако, не следует забывать об осторожности. Фантазии и чувства, что их порождают, опасны. Они могут завести в сумерки разума. Вы понимаете? – внезапно переменился он в лице, став из серьёзного снова вкрадчивым и любезным.

- Нас учили в школе, что нужно подчинять свои чувства, - она продолжала играть «простушку на доверии».

- Вот как? Чему же ещё вас учили?

- Ну… Что на первом месте должна стоять воля. Сила воли. Как у мальчиков, так и у девочек. У всех советских людей. Нас учили петь песни, где говорилось, что у человека должны быть «руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор». Мне это не нравилось. Как так? Это нелогично. Тогда это уже не человек, а машина какая-то. Или Архангел.