Парикмахеры и художники из второй части Если любиш

Свободно, как вольные птицы, мы живем на Алтае. Пока у нас с Володей отпуск, а у Кати каникулы. Поистине здесь только и отдыхаешь от городской суеты. Кто не знает, как в деревянном доме хорошо спится летним, прохладным утром! Сквозь крепкий сладостный сон слышу, что Володя встал, и осторожно ступая, чтобы не разбудить нас, вышел во двор. Стукнула, освободившись от крючка, дверь на крыльце. И снова тихо, слышно лишь, как тикают часы на стене. Не знаю, сколько прошло времени, только чье-то присутствие в комнате заставляет меня открыть глаза. Вижу: Сергей Минаев – звезда эстрады – расхаживает по комнате. Я точно знаю, что это не сон. Но что происходит у нас в доме? Может, Володя пригласил певца? Но почему я ничего не знала о его приезде? И почему Минаев в Володиной красной рубашке? Да и зачем он надел Володины брюки, испачканные краской. Но не успела я разобраться в мыслях, как Минаев подходит к кровати. Я убеждаю себя, что это все-таки сон, не может же такое быть на самом деле – но видение наклоняется и целует меня в губы так явно. И я ощущаю поцелуй на губах. Не знаю, как себя вести. Поцелуй мне нравится, что-то напоминая. Опомнившись, вырываюсь, отталкиваю певца, чувствую при этом тяжесть чужого тела. Ничего не понимая, вскакиваю. Злюсь на себя всерьез. Что я, в конце концов, реальность от сна отличить не в состоянии, что ли? И вдруг слышу смех, громкий, радостный Володин голос и смех. Я в растерянности ищу Володю глазами. Он хохочет где-то совсем рядом!
– Силь-но я те-бя на-пу-гал? – загадочно улыбаясь, спрашивает Минаев Володиным голосом. Розыгрыш удался, Володя веселился на славу. А я долго не могу привыкнуть к такому перевоплощению. Освободилось Володино лицо, молодое, чистое. Под усами и бородой прятался другой человек. Чужая мимика, овал лица, улыбка. Губы его смущенно вздрагивали, словно раздетые, а голубые глаза светились как всегда озорно.
– Когда ты успел сбрить усы и бороду? Это так нео-жи-данно! – сказала я, заикаясь.
Катя проснулась от нашей возни и разговоров, сладко потягиваясь, потерла глаза, удивленно посмотрела. Пробурчала что-то вроде: «чего расшумелись, и спать не даете». Отвернулась к стене, закрылась одеялом с головой. Потом вдруг выставила глазки из-под одеяла, снова спросила:
– Кого? Чего вы тут? – медленно поворачивая голову, тихо изучая нас глазами.
Володя молчал, фигура его четко вырисовывалась в свете утра. Катя с любопытством наблюдала за ним. И, сообразив, а может, слыша разговор, предложила:
– А давай тебя, папа, на лыску подстрижем. Тогда тебя вообще никто не узнает.
Я тут же предложила:
– Доверься Кате, у нее стрижка хорошо получается! Она однажды из куклы Нюрочки Андрюшу сделала.
Володя посмеивался, щадя Катины воспоминания.
– Когда это было? – смирненько показывая из-под одеяла хитренькие глазки, спросила Катя, и снова спряталась.
– А, куклу Андрюшу ты помнишь, Катя? – напомнила .
– Помню! – гулко прозвучало из-под одеяла.
– Ты у нас прирожденный парикмахер!
– Да, и ты, как я посмотрю, тоже непромах, – подзадорил Володя.
– Ах, так! Я сама сейчас тебя подстригу! – я решительно потянулась за огромными ножницами, которые висели на гвозде около двери и служили для стрижки овец.
– Вы что, смеетесь, меня тогда в поезд не пустят, – испугался не на шутку Володя, закрывая руками голову. – Проводница скажет, «предъявите паспорт»! На фото лохматый дядька с усами и бородой. А перед ней «фантомас» какой-то. Заберут меня в милицию до выяснения личности.
– Это что! Вот мой дед Трифон напугал однажды мою бабушку, Марфу, – вспомнила я, нарочно играя ножницами, желая поближе подобраться к Володиным волосам.
– Вы, что, решили всех оболванить, я вам не кукла Даша. Не хочу быть без волос.
– Ты кукла Вова, как «Иванушки» поют, – подсказала Катя.
– «Иванушки» про кукол поют, а я вам про деда, – опустила я ножницы.
– Из Катюшки художник будет! Как она Десяткина нарисовала, помнишь? Кстати, ты видела у Десяткина кукол?
– Видела, когда были у него в мастерской. Кажется, две картины, я точно не помню.
– Ты, видела!? Это у него шедевренные работы! Это такая живопись!– восхищаля муж.
– Страшные, просто жуть! – поежилась я, представив картины, и его кукол.
– Он их на свалке подобрал, потом решил написать, – защищал друга Володя.
– Ну да, он еще одну из этих «красавиц» Кате принес. Страсти какие-то…
– Да, какие страсти? Это у него большой смысл в работах. А помнишь, как Катя портрет Бориса нарисовала – как похож, а? Взрослый так не сможет ухватить характер!
– Борис Десяткин – сам как ребенок. Вот они с Катей и нашли общий язык. Она в нем разглядела «своего» и нарисовала. Вот тебе и все сходство! – поправила я.
– Ты не понимаешь, Вера. Тут такое, он же великий художник! Попомните мои слова, это же Борис Десяткин!
– Папа, это тот лохматый дядя, который к нам зимой приходил, с которым мы играли и он еще тебя «Вовкой-морковкой» назвал?
– Котенок, тот дядя, который меня так называл, мы же с ним друзья художники.
– Ну, вы, друзья-художники-парикмахеры, завтракать будете, или рассказами сыты?
– Мама, ты про дедушку расскажи, как он бабушку напугал.
– Это вон папа меня напугал, что я чуть с кровати не свалилась. Кто же это с утра людей пугает? – с упреком спросила я.
– А что, надо было на ночь, ты бы потом всю ночь не спала, – ответил он, хитро улыбаясь.
– Хорошо, что не на ночь. Спасибо! Давайте завтракать, «сони-засони»!

Запах из кухни манил, вызывая слюну. На столе уже стоял завтрак: молоко в кружках, нарезанный хлеб в плетеной хлебнице и чугунная, глубокая сковорода, прикрытая тяжелой крышкой.
– А что-то там под крышкой? – с интересом спросила Катюшка.
– Быстро умывайтесь и к столу. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали…
– Как вкусно пахнет твоя тайна, – говорила я, чтобы разжечь Катино любопытство и аппетит.
Мы умывались во дворе у крыльца. Черпали из ведра ковшом холодную воду, поливали на руки, плескались и брызгались, дурачась. Вымочили себе все ночные одежды, повесили их на натянутую здесь же бельевую веревку. Умытые, чистые, переодетые в сухую одежду, довольные сидели за столом и ели простую еду: жаренный с луком и со сливками горячий картофель с хрустящим свежим хлебом, запивали холодным деревенским молоком. Завтрак наш был поздним, потому как спали мы долго. Солнце стояло уже высоко, потоками ярких лучей согревая землю.