Полковник, который знает

Виталий Владимирович, полковник в отставке, был другом юности жены папиного друга. Много лет он сидел за праздничным столом то справа, то слева от меня, но я не замечала его. Дробненький человечек с плоским голосом и тонким лицом. Такие люди незаметны, как водяные знаки на банкнотах.

И вот однажды этот друг тети Жени пришел на консультацию к моему папе. Папа попросил полковника подождать в комнате, где я отбывала очередное демисезонное ОРЗ. Визитер присел на краешек кресла. Чтобы избежать светской беседы, я уткнулась носом в книгу. Между нами повисла пауза, толстая и длинная, как бельевая веревка. Где-то минут через двадцать полковник сказал: «Я вижу, вы никак не можете решить, выходить замуж или нет. Если хотите, я могу дать дельный совет». Я обомлела (как этот человек-рентген узнал мои мысли?!) и чуть было не поддалась искушению принять непрошеный совет. Однако, опомнившись, залепетала, что хочу сама нести ответственность за свою жизнь и винить в своих ошибках только себя. Пришелец в потертых брюках улыбнулся и откланялся.

Некоторое время спустя нас вновь пригласила к себе тетя Женя. Повод для встречи был печальный: ее сын Андрей, не вполне легально осевший в Штатах, совсем перестал выходить на связь. Ни писем, ни звонков. Андрей был мне известен как авантюрист, но любил своих старых родителей. Что же с ним могло случиться? А главное, как это выяснить? Мысль об официальном расследовании отпадала. Я решительно направилась к полковнику: а вдруг он знает… Полковник сказал следующее: «Тут дело тонкое. Обнадеживать мать нельзя. Она думает, что сын уже неживой. Я же чувствую, что он жив, но находится в крайне стесненных обстоятельствах. Он как бы связан. Больше ничего не вижу. Роза, пообещайте хранить молчание». Я кивнула. На душе стало полегче. Было ясно: этот старикан не ошибается. Через год Андрей сообщил своим родителям об освобождении из американской тюрьмы…

Когда мне было двадцать шесть лет, я вернулась из Израиля, где провела лето у друзей. Эти три месяца изменили меня. Теперь я была не так зажата, носила босоножки на кокетливой гейше и коротенькие веселые платья. Я хотела радикальных изменений, но, как обычно, не знала, с чего начать.

Израиль светился в памяти, как спелая хурма. Блаженное послевкусие не отпускало меня. Эмигрировать? Нет. Я решила, что никогда не покину любимый город с его дождливым темпераментом, каналами и островами. И все же отечественный ноябрь выбивал почву из-под ног. Я ехала в сером метро, смотрела на серые лица и глотала серые слезы. Царство Прозерпины... Снова работать в школе, насаждая ненавистные ученикам правила правописания? Заполнять классный журнал? Проверять по пятьдесят тетрадей ежедневно? Нет, нет и нет!! Когда приступ депрессии накатил особенно яростно, я не выдержала и позвонила полковнику Виталию Владимировичу…

Свой запрос я сформулировала так: «куда плыть?» Виталий Владимирович усадил меня на диван, велел закрыть глаза и удалился в соседнюю комнату. Минут через пятнадцать он пригласил меня на кухню выпить чаю. Беседа была долгой. Кудеснику открылось многое. Он назвал мою группу крови и основные перенесенные болезни. Сказал, на сколько опущена моя почка. Описал мое душевное состояние в период эмбрионального развития (оказывается, я была грустным эмбрионом). Объяснил, почему я боюсь социума. Удивился тому, что не видит в моем поле «того самого» мужчины, а наблюдает много прекрасных, преданных женщин. Посоветовал никогда не работать с цифрами и мелкими значками, избегать жесткого трудового графика и начальственного диктата. Сказал, что я удачно облекаю сложное содержание в простую понятную форму и что мне надо быть ретранслятором идей. Огорчился, что мои любящие родители до сих пор «держат» меня, ведь ребенка надо отпустить в семнадцать лет, никак не позже. На мой вопрос, буду ли я когда-нибудь счастлива в любви, полковник ответил: «Низ подлечишь, и все образуется». Я сидела с пылающим лицом и не могла вместить услышанное…

Виталий Владимирович рассказал о том, как осознал свое предназначение. Будучи обычным советским человеком, он не слишком-то верил в чудеса. Когда железный занавес приоткрылся, шестидесятилетний полковник в отставке устремился за рубеж. В одной из соцстран группа туристов посетила местную достопримечательность – слепую ведунью. Женщина взяла полковника за руку и сказала, что он упустил свою жизнь. Виталий Владимирович глядел недоверчиво. Тогда ведунья сказала: «Вы не верите мне, но уж поверьте фактам своей жизни». И она бодро перечислила все события из серии «родился, учился» и т.д. Но полковник был крепкий орешек! Саркастически ухмыльнувшись, он возразил, что в биографиях советских людей можно найти много схожего. Тогда слепая ведунья изрекла: «Ладно. Тогда поговорим о том, чего не было у других. Вы встречались с сорокалетней женщиной и расстались с ней. Вы не знали, что она забеременела и умерла при родах. Ваш сын находится у бабушки. Найдите и воспитайте его. Если подтвердится это, то правда и все остальное. Прошу вас, не зарывайте свой талант в землю! Вы можете лечить людей, показывать им путь. Вы напишете книгу по диетологии. Бог даст вам время прожить еще одну жизнь. Вы не умрете, пока не воспитаете своего сына…»

Обалдевшая, я покинула квартиру полковника. Тусклые фонари слабо освещали дорогу. Вопросы плавали в голове, как плоские рыбы, едва касаясь друг друга плавниками. Как бы не упустить свою жизнь? А с другой стороны, можно ли ее упустить? Полковнику было суждено встретить слепую прорицательницу, мне – его самого…

До закрытия метро «Пионерская» оставалось семь минут. Я бежала, стараясь не промочить новые замшевые туфли, а старенькая Вечность с улыбкой глядела на меня.