Овца для молодца

Разобравшись с представителем сайтовой «элиты», перейдем ко второй части и ознакомимся с творчеством одного из типичных представителей рядового членства.


Опыт второй. ОВЦА  ДЛЯ  МОЛОДЦА.
(версия появления на сайте Поэзия. ру Татьяны Гордиенко)

Страница этой приятной во всех отношениях дамы посещается нерегулярно. На сайте Поэзия. ру она зарегистрирована не так давно, и вот подумалось: чем-то же это появление объясняется? Что-то же движет «хозяевами» сайта, когда они, радея о процветании искусства и расширении своих рядов, принимают или не принимают к себе новых стихотворцев. Не иначе как это строгая оценка их поэтических достоинств… И вот стал читать нового поэта и закрались в душу нехорошие подозрения, когда же в газете «Русская правда» обнаружил подборку стихов Гордиенко на одном развороте с творениями Грязова, последние сомнения отпали. Вспомнилось, что в числе его «обязанностей и должностей» еще и ответственный пост одного из редакторов сайта Поэзия. ру. Причина появления на нем новой поэтессы достаточно прояснилась.
Кажется,  любимая тема Татьяны Гордиенко – мир природы. Давайте войдем в него и поищем что-нибудь интересное.

Луна кроила коленкор
Небес таинственных вручную.
И вечер крался, словно вор,
И звезды мчались врассыпную.

Итак, жанровая сценка: переплетчица-луна трудится вручную, поскольку тайны небес не коснулся еще технический прогресс, а в это время… В общем, первая картинка забавна. Не учла только пиитка, что работает ее «закройщица» при яркой лучине, а в такие лунные вечера звезд почти не видно. Картинка вторая неожиданно погружает нас в полный сумрак: «И улетало время прочь /Беспечно пляшущего лета, /И по земле хромала ночь, /Не предвещавшая рассвета». Ну и что с того? – хочется спросить автора этой заурядных и не шибко грамотных строк. А все это – тугая грамматическая натяжка («прочь… лета»), совершенно нелепая «хромая ночь», безлико-беспросветная темень в душе лирической героини – понадобились, оказывается, для того, чтобы поразить нас не менее банальной светлой развязкой:

Но было утро вопреки 
Ошеломительным приметам…

И не стоило бы возиться со всей этой дамской блажью, если бы не менее ошеломительная концовка:
 
И блеск отточенной строки
Сиял несокрушимым светом.

О ком это она? (вот в недоумении перечитываешь, пробивается догадка, вот, еще раз перечитав, стряхиваешь с себя легкую оторопь) Неужели о себе?! То бишь намаялась-настрадалась бабонька, а зато вона чего теперь достигла… Тут уж, как говорится, без комментариев. Их и в самом деле нет под этим  шедевром. Пойдем искать дальше и для этого заглянем в газету «Русская правда».

Люблю наблюдать предзакатный прибой
Сквозь легкое марево зонта,
Когда облака бесшабашной гурьбой
Плывут за черту горизонта.

Довольно гладенько, и зонт – горизонт рифма, конечно, соблазнительная, чтобы ею не воспользоваться. Разве что местоположение этого самого зонта непонятно: сквозь него должны бы смотреться как раз облака, а не полоса прибоя. Далее панорама меняется резко, как при движении кинокамеры:

А краны в порту – словно стадо жираф,
Изящно изогнуты шеи,
И катер танцует на пенных волнах,
Как ветреный пращур Психеи.

Усмотреть в портовых кранах изящество при желании и с натяжкой, видимо, можно, но это дело личного вкуса. Однако никак не отпускает другой вопрос: знает ли автор кто такая Психея, исходя из чего было бы нетрудно определить, кто ее пращур? Открою непосвященным первую часть сей тайны: античная Психея есть мифическая персонификация человеческой души, часто изображавшейся в виде молодой красавицы с крылышками бабочки или с бабочкой на плече. «Душенька», как назвал ее в своей прославленной в XVIII-м столетии поэме русский поэт Богданович, в качестве парафраза знаменитой истории из Апулея (пересказанной также Лафонтеном). Так кто же был ее пращур, к тому же ветреный, существует ли он вообще в природе? Ответ на этот вопрос могла бы дать лишь сама поэтесса, но вряд ли она над такими вещами задумывается, как и вряд ли понимает, в чем состоит смысл поэтической метафоры и поэтического сравнения вообще. Разумеется, не в том, чтоб с их помощью притягивать за уши более-менее подходящую рифму…
Хорошее стихотворение – это всегда концентрация ведущей его мысли, это единство организующего стержня с живым разветвлением образных составляющих. У Гордиенко мысль подменяется общим настроением, соответственно сфера его влияния притягивает разрозненные предметы и малосвязанные впечатления. Вот надоели ей катера и портовые краны, и внимание ни с того ни с сего перескакивает на «морскую ракушку на глади песка», которая «блестит перламутровым боком» и которую «заела тоска по древним глубинным истокам». Но на философских материях наша героиня тем более долго сосредотачиваться не умеет, и непосредственно за попыткой метафизики следует бодрая, вроде «заметок туриста», или даже в стройотрядовском духе, зарисовка:

И парус на рейде, и дымка вдали,
И воздух соленый и чистый,
И чайки ныряют в прибрежной мели –
Ну, словом, шедевр мариниста.

Стихотворение «Предзакатный прибой» предваряют эпиграфы из Цветаевой, заканчивается же оно уверением в духовном родстве Татьяны и Марины. «Мне имя Татьяна», – говорит пляжная дамочка под зонтом. То есть будем знакомы. Нам, однако, думается, что любовь сия осталась безответной, и самонадеянно потревоженный «своевольный цветаевский дух», покружив над «шедевром мариниста», предпочел ему окружающую натуру. Потому что очень уж заботило Марину Ивановну натяжение стиховой мускулатуры, и строила она стихийную свою поэтику на предельном напряжении связующего нерва – структурная аморфность, задающая соленому прибою вялый ритм, могла бы вызвать у нее в лучшем случае улыбку снисхождения.
Но и с пресноводным бассейном дела обстоят ничуть не лучше. Читая то, что Гордиенко пишет о реках, невольно приходишь к неутешительной мысли: не только начал поэтического искусства не усвоила она, но и не учила в младших классах природоведение.

Пролей свои дожди, Земля,
И напои ручьи и реки.
Пусть оросит вода твоя
Их плотно сомкнутые веки.

Если где-нибудь существует такая «Виева» река и на берегу ее пасется небезызвестная сивая кобыла, то не исключено, что вскоре зарегистрируют горячечную на сайте Поэзия. ру. Однако вернемся к нашим баранам. Вот что еще говорится у Т. Гордиенко по поводу рек:

Они, познавшие века,
Нам жизни право обещают,
Они всегда и всех прощают,
Лишь огорчаются слегка.

Может ли считать поэтом того, кто даже на поверхностном уровне не понимает природы, вообще иерархии вещей? Кого и за что прощают реки? Кому чего обещают? Неловко напоминать взрослому человеку, как безжалостны и коварны они: полны воронок и скрытых течений, паводок может обернуться хозяйственным бедствием, в наводнение (как и на отдыхе) правые гибнут наравне с виноватыми. Напоминать, что понятие «право» в связи со стихией воды звучит нелепо. Что пушкинские строки о «равнодушной природе» общеизвестны по школьной хрестоматии. Стоит ли говорить, что в контексте этого неутешительного знания «прощают» и «огорчаются слегка» – бессмысленное сюсюканье. Что же касается пользы и поддержания жизни, то нечего делать открытие из самоочевидности. «Потому что без воды ни туды и ни сюды», как пелось в старом советском кинофильме. Ну а красота и величие природы, путь гармонического союза с ней – темы не для дилетанта.
А вот как представляет себе поэтесса «рождение дня»:

Ночная гладь покоилась во тьме.
Вдруг солнце родилось в прозрачной сини
И улеглось на ласковой волне,
Как рыжий кот в соломенной корзине.

О смертном грехе поэтической тавтологии Гордиенко, как показывают ее тексты, слыхом не слыхивала, не ведает простодушная ни о постепенности наступающего рассвета, ни о том, что занятое ненужным словом («ночная… во тьме») пространство фразы можно использовать для нанесения дополнительного оттенка. Но, прежде всего, просто до смешного не владеет она тонким искусством переносного значения, к тому же не чувствует момента сакрального: из всех животных солнце может быть уподоблено разве что яростному льву (не считая мифического золотого барана)! И тут мне, ежели уж мыслить мифо-метафорически, так и хочется призвать свидетелем и судьей покровителя муз солнечного Аполлона – да поразит он невежу стрелой за это глупое сравнение с котом-мурлыкой и «соломенную» волну. Впрочем, то ли еще будет! Дальше читаем невероятное: «Залепетал предутренний прибой, /И белым островком взметнулись чайки, /Рассыпались как пух над головой. /Рассвет забрезжил ласковый и яркий». Надо же: «рыжее» светило уже взошло, а он, рассвет то есть (причем второй раз эпитет «ласковый»), только вот-вот забрезжил; прибой, почему-то вообще «предутренний», от таких чудес в решете что-то испуганно лепечет, про художества чаек и говорить не хочется… Заканчивается стихотворение с той же характерно косноязычной нескоординированностью действий: «И море быстро выплеснуло день /С внезапно отошедшею волною». Если компьютеру дать два взаимоисключающих задания, он может выйти из строя. Примерно такую картину представляет собой мышление автора этих строк.
А то, как живописует она грозу в портретах известных композиторов плюс национальный герой (наверно, помимо общеобразовательной школы, училась еще и в музыкальной), просто напрашивается на пародию:

Звучал Бетховен в зычных проводах,
И Гендель был похож на Гарибальди,
И, даже эхо повергая в прах,
Над миром плыл великий шторм Вивальди.

Вы слышите в этом гвалте музыку? Такая именная плотность на один катрен, и нет органики запоминающегося образа, гармонии его звучания, вообще какого-нибудь эвфонического результата. Эффект какофонии рождает лишь невольную ассоциацию с неумелой игрой провинциального актера: бессмысленно мечется по сцене, кричит зычным голосом, тупо лохматит темя, рвет на груди одежды. «Эхо, поверженное в прах» просто потрясает тарабарщиной. И зачем Генделю быть похожим не на себя? Не для того ли, чтобы зарифмовать Вивальди с однотипным именем?
Но вот наступила зима, и версификация нашей поэзодивы уже перед ейными чарами не устояла.

Деревьев ветви леденели,
Зимой одетые в хрусталь,
То колокольцами звенели,
То за собой манили вдаль.
И те серебряные звоны
Все не давали мне уснуть.
И все боялась я спугнуть
Сугробов жалобные стоны.

Стихотворение это, размещенное на сайте Поэзия. ру, замыкает небольшой цикл себе подобных, и почему-то вызвал он неожиданно бурное обсуждение. Участники разборки намотали целый рулон комментариев с размазыванием обильных соплей про старую дружбу, ловлей друг друга на слове и перетягиванием Бога на свою сторону. Хотя все, казалось бы, ясно и без комментариев-споров там, где одна банальность наступает на пятку другой: «деревьев ветви» (как будто бывают ветви не деревьев!) леденеют зимой (как будто это может быть летом!). «Одетые в хрусталь» (это после того как «леденели»!), они если «звенят колокольцами», то не манят, а если манят, то уже не звенят, или наоборот. С подобной раздвоенной галлюцинацией, разумеется, уснуть трудно. А тут еще и сугробы заохали – страсти-то какие! И она же их спугнуть боится…
Увы, увы! Не имея желаемого успеха, Гордиенко, видимо, взялась доказать, что она много больше, чем рядовой пейзажный лирик. И в игру вовремя вступила гражданская тема.

Мы загнали Россию.
Вот такие дела.
Лес прозрачный и синий
Закусил удила.

Когда читаешь цветаевское «Мировое началось во мгле кочевье: /Это бродят по ночной земле – деревья…», то как-то понятно, что речь просто о раскачиваемых ветром в ночи могучих кронах. Почему и зачем отправляется в битву лес Фангорна в фантастической трилогии Толкина, элементарных вопросов также не вызывает. Но лес, закусивший удила по причине «загнанности» России, никакого образа не рождает – метафора не попадает в цель, повисает в воздухе, тем более что и развития дальнейшего не имеет. Дальше читаем:

Снова сумрак поджарый
Потерялся в ночи.
Неба темного ярость
Поездами кричит.

Вот ехала себе, оказывается, поездом, а лес-то в обратную сторону бежал. Ну и что здесь живописует сугубо Россию, к тому же загнанную? Не говоря уж о том, что нового сказала об этом сама Гордиенко. Что две первые строчки, что две последние: такое себе общее место, применимое к любой части земного шара. И напоследок о России:

Бесконечны дороги.
В полумраке зарниц –
Лишь безумные дроги
Звонарей и убийц.

Вот и все стихотворенье (мне от горечи впечатлений вспомнилась муха на варенье). Оно между тем дает информацию к размышлению, а чтобы добавить еще и штрихи к портрету героини нелишне будет заглянуть в комментарии и проследить ее реакцию по поводу реплик в свой адрес. На достаточно справедливое замечание о «безликой и надуманной экспрессии» Гордиенко предлагает рецензентке «почитать Леонида Губанова», в ответ на законное недоумение откровенно хамит, дескать, не тот у вас уровень и, объявляя себя психологом, заочно ставит оппонентке диагноз «мания величия», а по ходу дела ни к селу ни к городу сыплет выписанными из цитатника латинскими афоризмами (т. е. «они хочут показать свою образованность»); наконец та, чье имя Татьяна, умоляет подключившихся к беседе и тоже недоброжелательно к ней настроенных представителей сильного пола: «Дайте нам поговорить по-женски». Но, видимо, окончательно затурканная, прибегает она в конце концов к аргументации кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно». Вот такие дела…
Никак не дает ей, однако, покоя судьба России (а заодно конъюнктурные чаяния), и вот снова она запричитала:

Непречистая, непричастная,
Необузданная во хмелю.
Эх ты, матушка Русь прекрасная,
И такую тебя люблю.
Широта полей – не обмеряна,
Высота небес – не объять.
И поругана, и потеряна –
Дайте Родину мне обнять.

Именно так пишут те, у кого отсутствует собственная интерпретация заданной темы, да и, по всей видимости, пусто внутри. Ведь налицо горючая смесь Блока с Есениным. Ситуация в мире графомании знакомая: по школьной программе когда-то  усвоенное и теперь кое-как срифмованное на свой лад и аршин, выдается за прочную гражданскую позицию, за пережитое и лично выстраданное. Должен, однако, напомнить пребывающим на сайте сторонникам русской идеи, что такой набор штампов и истерично-патриотических восклицаний есть не что иное как ее дискредитация. 
Итак, о природе, о «своевольном цветаевском духе», о Родине… О чем же еще писать? Ну, конечно же, о друзьях! О том чтобы «Не ошибиться в выборе друзей, /Не помнить зла и не держать обиды». И – читаем дальше –

Пусть стылый ветер – франт и ротозей –
На эту жизнь свои имеет виды.

Ну, и нам сразу же видно, какой хороший человек это написал. Однако, промокнув невольную слезинку, как-то не терпится спросить: при чем тут все-таки ветер? Мир природы и людей не одно и то же, и виды у ветра (как и у воды, огня, земли) на нас с вами могут быть такие, какие Гордиенко видела разве что в каком-нибудь дурном сне. Несущий смерчи, ураганы, торнадо «франт и ротозей» имел в виду ее кокетливые заигрывания.
Далее прекрасная душа буквально вытряхивает на нас свое белоснежно накрахмаленное исподнее:

Открыть все карты, быть самим собой,
Не верить в оголтелость тусклых буден.
Пусть грусти надрывается гобой,
А солнце бьет в огромный яркий бубен.
Забыть все козни алчущих врагов,
Терпеть, идти и верить каждым нервом
В земную силу тающих снегов
И знать, что ты еще не в круге первом и т. д.

Такая вот декларация собственной праведности. Хочется шапку снять и низко поклониться. Трудность в одном: можно посочувствовать человеку, запамятовавшему заповедь о тайной милостыне, напоказ и во всеуслышанье «забывающему» «козни алчущих врагов», но как простить версификаторше литературный грех – эту мифологему Данте – Солженицына, так неуклюже притянутую за уши к собственной бытовой схеме? 
И снова тягомотина будней вперемешку с природными явлениями – день за днем, сегодня, завтра, спряталась луна, выглянуло солнце, снова тучи, громыхнуло на западе, пошел дождь, прояснело и т. д. Все бы ничего, если бы Гордиенко не строила на свой счет смешных иллюзий состояться нечаянно. Но как же поразительно верит она в собственное призвание!

Как жалко, что наступит завтра
И этот день уйдет в небытие.
Вновь вечер, как услужливый портье,
И темнота – угрюмой ночи автор,
Закроют занавес, захлопнут в сказку дверь,
И почернеют вновь глазницы окон...
Но месяц, что из света Богом соткан,
Проникнет сквозь невидимую щель,
И, может быть, душа опять проснется
И совершит заветный пируэт,
И самый благозвучнейший сонет
Святым дождем нечаянно прольется.

А прыткая у нашей поэтессы душа, голенастая! Станцует с кем-нибудь этакое дух захватывающее па-де-де на тоненьких ямбических ножках и ждет себе наивно: вот оно, вот оно, творческое благословение… вот сейчас прольется... Однако тщетно. За душой только и остаются пошлые «услуги портье». А нам приходится объяснять, какая иерархическая непочтительность делать из Всевышнего ткача (есть же для этого природные духи, есть мойры, норны), растолковывать, что лунный свет свободно проливается в окна и не нужна ему никакая щель, видимая или невидимая, что усилительное местоимение «самый» к превосходной степени прилагательного – не что иное как втычка, от которой все нагромождение делается еще несуразней. Что же до «святого дождя», то наша «Даная», повторяю, как всегда заблуждается – напрасно верит, что оплодотворяет ее Кто-то свыше.
Кстати о втычках, поскольку об этом речь зашла, как о показателе крайне низкого ремесленного уровня. Можно ли спустить с рук такое, к примеру, косноязычие: «Но только я, в молчаньи вод, /Лишь веки бледные сомкнула…» Или такое: «Поверхность запотевшего стекла /Уж ткется из прозрачных белых кружев». Уж такие перлы…
Мы деликатно не коснулись любовной лирики, и все-таки трудно напоследок удержаться и не привести хотя бы один фрагмент:

Mon cher, какая радость, посмотри:
Ужели зацветают барбарисы?
Совсем весна и, что ни говори,
Душе приятны солнца бенефисы.

Бедное светило! когда стихи эти появились на сайте Поэзия. ру и таким образом сделались официально зарегистрированным культурным фактом, оно, думается, должно было побагроветь от оскорбления и пошлости. Увы! ни с луной, ни с солнцем Гордиенко не знает что делать. Да и с самим языком опять проблемы. Дальше обнаруживаем такую же «смесь французского с нижегородским» (в данном тексте альбомного с газетно-жаргонным):

O, mon ami, какой вокруг кураж,
Какой расклад на праздники и будни,
Шумит прибой и паруса на судне.
Ну что зима? Она уже мираж.
O, mon amour, забудь печаль и боль,
Открой глаза на глубину момента…

Поскольку написаны эти строки с притязанием на что-то серьезное, напрашивается вопрос: неужели слагавшая их не слышала о том, что макаронические стихи придают комический эффект контексту?
Все это провоцирует нас полюбопытствовать о специфике образования поэтессы. Откровенно дилетантский уровень ее «бенефисов» слишком ощутим – в мышлении не содержится гуманитарных азов, шаблоны его претенциозности шиты белыми нитками полузнайки. Другое дело, когда делает она что-нибудь попроще, каков, к примеру, душещипательный «Монолог новорожденного», невзыскательного читателя наверняка способный взять за живое (он писан был на какой-то конкурс в рубрике «Детская комната»). Уже сама тема эта как-то более органична для возможностей Гордиенко. Был даже момент, в голове мелькнуло смягчающее обстоятельство: может быть, она молода, и у нее все еще впереди? Наработает техническое умение, подчитает, подучится, в отношении непомерных претензий остепенится, поймет, наконец, что не всякое случайно-субъективное может стать предметом искусства… Фотографии, к сожалению, в том разубеждают: перед нами человек более чем солидного возраста.
Так что ж я стараюсь, заранее предвидя резоны, что произведения такого качества вообще не стоило бы разбирать? А дело и вовсе не в Гордиенко. Просто мне важно было вскрыть одну характерную тенденцию сайта Поэзия. ру: пополнение состава благонадежными и безликими членами для искусственно создаваемого контраста. Для собственного удобства, ведь на поэтов слабых можно всерьез внимания не обращать, а в то же время расширяется круг «своих» и умножатся стадо овец, дабы на таком фоне отмеченные премиями лавроносцы смотрелись молодцами.