Соната ля мажор

Мир оказался скучен и пошл. Не сумев приспособиться, он стал считать себя никчёмным - всё валилось из рук. Проблемы не решались, а если и решались, то не в его пользу. Здесь он был не нужен.

Размышления привели его к философскому выводу, что всё когда-нибудь кончается, а суета мирская лишена смысла. Он подумывал даже о судьбе монаха, но привыкший к разнообразию и смене впечатлений решил, что  монастырь не удовлетворит ни его души, ни его рассудка.  Да и от чего могут уберечь монастырские стены? Что могут дать? Другой мир.
Но ведь он уже существовал... там, в глубине души. И он это знал, чувствовал: громадный и непонятный мир, со своими законами и логикой, со своим цветом и запахом - и этот мир реален, потому что реален он. Почему раньше не осознавал этого? Как жить с этим сейчас?
И он решил просто жить, жить в двух мирах. При этом ещё чего-то ждал: Вечности, Любви, Греха, Бога. Ведь должны же быть миры взаимосвязаны, должна быть какая-то нить.

Это было похоже на вспышку в мозгу. Каким чудом забрёл на выставку икон, объяснять себе не мог, Утончённые линия неживых лиц, глаза, смотрящие из глубины веков, — это была Вечность и Сострадание. Странным показалось то, что иконы обжигали, хотя в их глубине был холод.

Очнулся уже на улице. Промозглый осенний ветер, словно пощёчиной, ударил по щеке. Пришлось остановиться, чтобы прийти в себя. Взгляд остановился на чём-то плавно-изящном. Она шла навстречу: озябшие руки придерживали воротник пальто, выбившиеся волосы развевались по ветру. Что-то подтолкнуло или позвало.
Вечер. Кафе. При свете тусклых ламп она казалась ещё загадочней и желанней. Любовь. Грех. Смертным не дано разделять эти понятия. Было ощущение, что ради этого стоит жить.
Осенняя любовь не бывает долгой - с приходом зимы чувства остывают, а душа замерзает. Хотя было жаль нежности, спрятанной в её полуулыбке, внимательных глаз и каких-то чересчур робких прикосновений.

Всё ушло - и всё осталось. Ушло из одного мира, перешло в другой, продолжало жить, несмотря на то, что старался не терзать себя  воспоминаниями. Постепенно всё пережитое стало обретать звук.  Звуков становилось всё больше, они натыкались друг на друга, смешивались, переплетались, затем выстраивались в ряд. Голос - звук, движенье - звук, картина - звук, мысль - звук...

И полилась музыка. Она была везде. Казалось, она вытесняла воздух. И он уже дышал ею, жил ею. Звуки изливались сверху, но музыка была в душе. Каждый звук имел струну в сердце. Музыка распахивала душу настежь. Звучало всё: и богемский хрусталь, и старая фаянсовая кружка, и лёгкие шуршащие шторы. Струны были внутри. Но дирижёр был там, наверху. Он настраивал струны, он извлекал из них звуки. Он играл, используя его тело, мысли, чувства, как некий музыкальный инструмент. Жизнь становилась музыкой.
Музыка — это Бог или часть его.
Жить во Имя… В этом был смысл и предназначение.
Впереди был путь, а в руках нотная грамота.