Записки об Израиле

02/04/2012
Я приехал в Пулково поздно вечером.
Огромное здание аэропорта из стекла и бетона с высокой крутой двускатной крышей. Вокруг – ни кусочка земли, ни кустика: асфальт, гранит, рекламные щиты, современные высотные здания, огни реклам. Двери в аэропорт раскрылись сами и пропустили меня внутрь. Там всё почти так, как снаружи: чисто, красиво, холодно, безжизненно, бродят девушки в форме и полицейские – что все они там делают, понять трудно. Людей почти не видно.
На втором этаже я нашёл кафе, и там стояли и болтали две хорошенькие холёные девушки. Цены в этом кафе такие: стакан чая – 200 руб., пирожок – 150 руб. Ещё на первом этаже есть аптека. Больше ничего такого, что предназначалось бы для людей, я в громадном здании аэропорта не обнаружил. Ну, кресла там есть, можно посидеть. Туалета не оказалось. Как потом выяснилось, он есть, и даже роскошный, но добраться до него можно, только пройдя контроль и оказавшись во внутренних помещениях аэропорта, куда начинают пускать за 2 часа до вылета. В общем, в этом роскошном здании можно погибнуть – никто и не заметит.
А потом прибежали бродячие собаки, две. Два рыжих пса. Один зашёл в здание – двери пропустили его – и лег возле полицейского поста. Там тепло, хорошо. А другой – остался снаружи.
Тощий такой, робкий пёсик. Я хотел его накормить, купил ему два пирожка с мясом и вынес. Но он боится людей. Убежал и даже не прикоснулся к пирожкам. Я отошёл и стал наблюдать за ним. Он лёг – прямо на гранитную плитку, которой вымощена площадь перед зданием аэропорта. Было около ноля, уже совсем темно, шёл мокрый снег. Когда рядом проезжала машина, пёс вздрагивал, оглядывался. Потом, положив голову на лапы, пытался дремать, но машины мешали ему.
В этом царстве стекла, бетона и неоновых огней он казался единственным реальным, подлинно живым, существом. Единственным понятным, близким и родным. Но я не мог к нему даже подойти: он убегал. Он боялся людей, не доверял им. Видимо, были на то основания.
Я попытался ему посвистеть, не надеясь ни на что, просто так, но не услышал своего свиста: над аэропортом взлетал самолёт. Он развернулся прямо над зданием, на высоте, как мне показалось, 200-300 метров, и очень медленно улетел. Потом – через несколько минут – так же взлетел второй.
Ни на эти самолёты, ни на собаку, так странно чуждую всему, что её тут окружало, никто не обращал внимания. Один из охранников аэропорта сонно курил под козырьком у входа, несколько парней азиатской внешности о чём-то вяло переговаривались, потом ушли.
Никому не было дела до этой собаки, никого она не интересовала, кроме меня.

Самолёт мой вылетел около 2 часов ночи.
Было холодно, крылья обработали антиобледенителем.
Темно, только горят там и сям разноцветные огоньки. Рядом с самолетом стоит девушка, у неё на груди тоже горят, вспыхивая и угасая, огоньки. Ездят странные машины. Одна из них – с манипулятором в виде огромной человеческой руки – тоже вся в горящих огнях – подъехала к нашему самолёту, и этот манипулятор, как у Булгакова, вытянулся, дотянулся до крыла и стал обрызгивать его, двигая стальной кистью, как живой.
Потом самолет очень долго двигался среди голых поле й, где горят ряды голубых огоньков, красные и зеленые лампочки, какие-то таблички с непонятными цифрами.
Совершенно фантастическая картина: как в романах Лема или Стругацких. Всё сбылось, как они предсказывали.
А потом мы летели. Ночью. Облаков не было, всё видно внизу. На невероятной глубине под нами - озера, ручейки, целые моря огоньков. Какое-то космическое зрелище. Эта мощнейшая машина, крылатый дракон, в чреве которого умещается больше 400 человек, ревя, летит с огромной скоростью чуть ли не в стратосфере. Упадёт – даже мокрого места не останется ни от кого из нас.
А в салоне выдвинулись телевизоры, начался показ какого-то пошлейшего триллера. Стюарты развозили напитки и закуски, и весь салон дружно жевал и пил. Никого не интересовало космическое зрелище  - там, за окнами, в бездонной тьме. Никакого трепета никто не испытывал. Все чувствовали себя так, словно ехали на автобусе с работы. Одни кушали – другие их кормили.
Когда мы подлетали к Тель-Авиву, начинался рассвет (было 6 часов утра). Небо зарозовело, по земле стлался легкий туман. В городе горели огни, и уже видны были отдельные дома и даже проезжающие по дорогам крошечные машины. Картина была чудесная.
В аэропорту Бен-Гуриона меня ждали родные: Арон и Фая. Ждали давно: самолет вылетел на полтора часа позже и сильно опоздал.
Но паспортный контроль я долго не мог пройти, потому что сидевшая в стеклянной кабинке маленькая, черненькая женщина, типичная местечковая еврейка, ни слова не знала по-русски. Она ткнула в сторону пальцем: дескать, стойте здесь. Потом пришёл какой-то человек, тоже не понимавший по-русски, и отвёл меня во внутренние помещения аэропорта, где в маленькой комнатке сидела дама, слава Богу, более-менее говорившая на моем родном языке. Её интересовало только одно: зачем я прилетел в Израиль. Я начал ей рассказывать, к кому я прилетел, но она меня не слушала. Смотрела сквозь меня. Вообще непонятно было, зачем меня к ней привели, зачем я столько ждал. Потом она просто отвернулась от меня и бросила на стол мой паспорт. Я его взял и спросил, куда мне идти: не запомнил, как меня сюда вели. Она ничего не ответила. Я повторил свой вопрос три или четыре раза. Наконец, видя, что я не отстану, она махнула рукой: «Прямо идите!» И опять отвернулась.
И вот, наконец, выход – и я вижу Фаю и Арона, сидящего на какой-то сумке у роскошного фонтана. Огромный зал – неотличимо схожий с Пулковским. Такие же лестницы, стекло, бетон.
 И мы стали выбираться из аэропорта.
Надо сказать, я таки порадовался за Бен-Гуриона, что он не дожил до 2012 года и не видит этого замечательного аэропорта своего имени. Во-первых, там очень легко заблудиться. А ведь Арон и Фая владеют ивритом, они уже 20 лет в Израиле. Во-вторых, автобус почему-то всё не шёл, пришлось брать такси. Это тоже оказалось непросто: стояла очередь, пришлось долго ждать. Сесть там негде, а Арону 85 лет. Он всё это время громко восхищался зданием аэропорта: как оно замечательно построено. Арон – инженер-строитель, и очень хороший, так что я ему верю.
Наконец, мы сели в такси.
Уже было совсем светло, и солнце основательно припекало. Мы ехали по прекрасно оборудованному скоростному шоссе.
И вот Реховот, вернее, пригород Реховота – Кирьят-Моше. Дом, в котором живут, в основном, выходцы из Эфиопии. Замусоренная лестница. Ива открыла нам дверь. Я не видел её 20 лет. И всё остальное утратило для меня какое-то значение.

Вот такие они – современные люди. Они летают в небесах, как птицы, покоряют пространство и время, строят фантастические машины и занимаются их обслуживанием, облизывают эти машины, прислуживают им. И очень гордятся своим могуществом, выраженным в этих могучих и умных машинах.
Но при этом они не научились по-человечески относиться ни к животным, ни друг к другу, ни даже к самим себе.
Они считают очень важным, чтобы в самолёте, летящем от Петербурга до Тель-Авива 4 часа, подавалась горячая пища и разнообразные напитки, и стюарты, солидные люди, похожие на университетских профессоров, спрашивают каждого, кто что будет пить и есть – и каждому подают то, что тот захочет.
 А когда я выходил из самолёта (я сидел ближе к хвосту), весь салон был засыпан мусором. Такой живописный развал из бумажек, пластмассовых стаканчиков, обрывков полиэтиленовых пакетов. Будто специально кто-то прошёл, этакий сеятель, и всё это посеял. И выходящие – те самые сеятели - вежливо благодарили стоявшего у выхода пожилого вежливо улыбающегося стюарта: «Тода раба!» Видимо, и за то благодарили, что ему придётся убирать всё, чего они тут насвинячили.
Удивительные существа!
Как-то само собой сложилось такое словосочетание: «Мир гедонизирует».
Мой любимый писатель Сент-Экзюпери как-то заявил о своём желании «быть уволенным с должности нашего современника». У меня тоже есть такое желание. Но некуда деться, к сожалению.
Так уж довелось - жить и умереть в сумасшедшем доме.

03/04/2012

Нигде так не пекутся о безопасности, как в Израиле.

При посадке в самолет мы очень долго ждали разрешения пройти досмотр. Вылет почему-то задерживался; никто не объяснил, почему. Была уже глубокая ночь. Пожилые люди, измученные ожиданием, дремали в своих креслах.
Наконец, двери раскрылись, и охранник-израильтянин, не говоривший по-русски, жестом пригласил нас пройти внутрь.
Сначала каждый должен был подойти к крошечному столику-пюпитру, показать свой паспорт и билет и ответить на вопросы сотрудника службы безопасности авиакомпании «Эль-Аль». Мне попался крупный, солидный, в меру упитанный молодой человек, прекрасно говоривший по-русски. Бросая на меня цепкие, проницательные взгляды, он очень подробно расспрашивал, а принимаю ли я участие в жизни еврейской общины Петрозаводска (я ответил, что нет, поскольку никакой еврейской общины в Петрозаводске нет, - этот ответ, как ни странно, вполне удовлетворил моего оригинального собеседника, и развивать эту тему он не стал), а знаю ли я идиш и иврит (нет, не знаю); более того, он поинтересовался, а знала ли эти языки моя мама (которой уже нет за Земле, о чём я успел ему сообщить). Также его интересовало, как я отношусь к еврейскому народу. Признаюсь, хотя я легко общаюсь с какими угодно людьми и за словом в карман обычно не лезу, тут я стал в тупик. В конце концов, я ничего не придумал лучшего, как ответить, что так как я сам – часть еврейского народа, то и отношусь к нему примерно так, как к самому себе. Это он тоже выслушал с бесстрастным лицом и как именно я отношусь к себе (а значит – и к еврейскому народу), уточнять не стал. Вообще мне показалось, что его цель – задать определенные заученные до автоматизма вопросы и выслушать ответы. Само же содержание моих ответов его не интересовало.
Весь этот увлекательный разговор продолжался около 5 минут, а остальные пассажиры, замученные, полусонные, ждали стоя, пока серьёзный молодой человек выяснит, знала ли иврит моя мама и достаточно ли я люблю еврейский народ.
Какое всё это имеет отношение к безопасности, понять трудно, если вообще возможно.
Единственный дельный вопрос, заданный мне: к кому я еду, как зовут этих людей и где они живут. Если я террорист, то, конечно, правильно укажу адрес своего проживания в Израиле, и меня легко будет найти и обезвредить.
Тем не менее, молодой человек из службы безопасности произвёл на меня приятное впечатление своей сытостью и благоустроенностью. Он очень уверенно держался. На толстом его пальце сверкало тоже толстое, основательное золотое обручальное кольцо. У него была прекрасная, чистая, идеально выглаженная белая рубашка. Галстук. Очень положительный молодой человек.
После общения с ним последовал собственно досмотр. Надо зайти в небольшую комнатку, где кишмя кишат люди в форме: и женщины, и мужчины – так что места остается очень мало. Стоят три или четыре стула. Нужно снять всю верхнюю одежду и обувь и сложить в пластмассовые коробки, а коробки поставить на транспортёр. Туда же отправляются все вещи, какие есть при себе, включая мобильный телефон. Потом проходим через рамку металлоискателя, за ней стоят молодой человек, похожий на паука, и девушка, похожая на толстую муху, оба - в синих перчатках. Все должны поднять руки (хэндэ хох! – как говорят немцы), и муха с пауком всех ощупывают (он – мужчин, она – женщин), проводя ладонями почти по всему телу, включая ноги.
Всё это почему-то надо проделывать в достаточно высоком темпе.
Люди в форме ни на кого не смотрят, бросают только отрывистые команды – хорошо ещё, что по-русски.
Потом, одевшись и обувшись, тоже очень поспешно, пассажиры размещаются в небольшом помещении, где кресел не хватает на всех, и опять ждут.
Прибыл какой-то рейс. Охранники закрыли двери: часть пассажиров нашего самолёта, ещё не успевшая пройти досмотр, осталась по ту сторону стеклянных дверей, часть – по эту. Люди, только что прилетевшие, гуськом, друг за другом, идут по проходу. Мы смотрим на них. Охранник-израильтянин, стоя у двери, рукой показывает, куда им идти, не глядя на них. Быстро, быстро! Надо идти быстро!
Что-то это мне напоминало, но я долго не мог сообразить, что именно. Потом догадался: концлагерь! Ну, конечно.
Только это гуманный, либеральный концлагерь. Однако не изменивший свою суть, состоящую в лишении людей свободы и инициативы, превращении их в щепки, несомые направляемым кем-то потоком.
Там целью было физическое уничтожение, здесь – физическое процветание. Но сущность человека, его свобода, уничтожалась и там, и тут.

Почти через 3 часа после официального начала процедуры паспортного контроля и досмотра мы все, наконец, сидели в самолёте.
Любопытно, что у меня в сумке была литровая бутылка воды, ещё непочатая. Хотя тот самый сотрудник службы безопасности сообщил мне, что иметь с собой более 100 мл жидкости запрещено, я оставил эту бутылку у себя, так как страшно хотел пить. В самолётах же я давно не летал и не знал, что там подают разнообразные напитки.
Бутылка эта так и осталась в моей сумке. Во время грандиозного шмона её не заметили и не вынули, и я так и ехал с этой запрещённой ёмкостью, даже доставал её, пил из неё – на глазах у стюарта, не обратившего на мои криминальные действия никакого внимания.
Странно! А если у меня в бутылке нитроглицерин?
Зачем же было всё это устраивать: мучать и унижать людей?
Впрочем, я не прав. Израильтяне – не чемпионы по этой части. Оказывается, после 11 сентября американцы стали так досматривать пассажиров самолётов, что далеко переплюнули израильтян. Они, говорят, чуть не до трусов раздевают.
Вот это забота о безопасности, я понимаю!
В Израиле ни в один крупный магазин, ни в одно общественное здание невозможно пройти иначе, как через рамку металлоискателя – или отдав свою сумку охраннику на проверку, а охранник торчит у каждой двери.
Охранников в Израиле, по моим впечатлениям, не меньше, чем солдат. Это, видимо, главная профессия в этой удивительной стране.
Однако безопасней в Израиле почему-то не становится. Наоборот. Говорят, на кладбище на Масличной горе (где похоронен мой дедушка) невозможно попасть: не пускают – опасно. В Иерусалим ехать тоже рискованно – а 20 лет назад вроде бы туда ездили вполне свободно.
Странно.
Но израильтяне ничего странного во всём этом не находят.
Действительно: сколько создано рабочих мест! Ну, то есть, может быть, они и не вполне «рабочие», поскольку никакой работой занимающие их молодые, крепкие ребята не занимаются. Но зарплату (вернее, ЗРЯПЛАТУ) они получают! Что и требуется доказать.
Забота о безопасности – золотая жила. А то, что на подлинную безопасность все эти героические усилия или не влияют, или влияют отрицательно – неважно. Не в том подлинная цель.

Моя родственница Фая, работающая в банке в Тель-Авиве, рассказала, что израильтяне необычайно агрессивны. Приходит человек в банк и сразу принимает позу бойцового петуха. Дескать, вы меня не проведёте, я тёртый калач! Только спустя какое-то время, убедившись, что никто его не собирается надувать, клиент отмякает.
Над домом, где живут мои родные, в пригороде Реховота, постоянно воют самолёты. Это беспилотники патрулируют Сектор Газа. Почти целый день стоит этот вой: к нему привыкли и не обращают на него внимания.
Сколько же нужно денег на это патрулирование?
В то же время ни у одного из израильтян нет ни малейшего интереса к арабам. Никто не пытается познакомиться с азами их культуры, понять их. Все израильтяне высказываются об арабах презрительно и недоброжелательно.
Что-то это опять же мне напоминало. Потом я вспомнил: очень похоже на отношение белых к неграм в южных штатах США.
Но такое отношение одних людей к другим никогда не бывает связано с тем, что те, другие, нехорошие. Оно всегда вызвано ошибками, нечеловеческим поведением и даже преступлениями, совершенными как раз теми, кто так презирает этих других, - и именно в отношении этих других. «Мы ненавидим людей за то зло, которое им делаем».
Милейший человек, Гарик, сын моей родственницы Софы, проезжая в своей машине по центру Реховота (он вёз нас к своей маме), увидел сидящих за столиком в кафе трех молодых африканцев. «Что, эти папуасы уже здесь?» - спросил он презрительно.
Любопытно. Хотели собрать на исторической родине евреев, а получили разные этнические группы, враждебные друг другу.
Вскоре после приезда мне случайно попалась на глаза статья в русскоязычной израильской газете «Вести» (от 05.04.2012). Называется статья - «Брат мой». Так на иврите обращались друг к другу мальчики из соседних дворов. Один из них – «русский», сын выходцев из бывшего СССР: родители его музыканты, мама работает профессором консерватории в Беэр-Шеве. Этого мальчика зовут (вернее, звали) Филипп Геллер. Остальные – сабры.
Филипп, родившийся в Израиле, прекрасно говоривший на иврите, очень хотел стать своим в дворовой компании – но его всё равно считали чужаком. Однажды он поссорился со сверстником из соседнего двора. Тот пошёл домой, взял большой нож, спустился во двор, пырнул Филиппа ножом и спокойно ушёл. Остальные просто разбежались. Филипп истёк кровью и погиб. Ему было 15 лет.
Какие трогательные нравы!
Впрочем, эскалация ненависти, паранойяльной подозрительности, недоброжелательности ко всем, кто отличается от тебя языком, происхождением, цветом кожи, неизбежно должна приводить именно к такому результату.
Израиль – богатая страна. Израильские школьники сплошь и рядом колесят по всему миру. То и дело мне говорили, что та девушка – сейчас в Непале, другая – в Индонезии, тот – в Перу. Но никогда я не слышал, чтобы кто-то в Израиле попытался создать, допустим, благотворительный Фонд помощи палестинским детям. Не потому даже, что они так уж нуждаются в помощи. А просто, чтобы родители этих детей поняли: израильтяне – тоже люди, они способны по-человечески относиться не только к себе, но и к другим. Ведь Зло следует побеждать Добром. Но никому в Израиле это не приходит в голову.
Везде в Израиле, над каждой улицей, протянуты тросы с бело-синими флажками (цвета израильского флага). Израильские флаги со звездой Давида висят на заборах домов, на балконах. В одном месте я видел огромный израильский флаг прямо над самодеятельной мусорной свалкой. Мусор никто не убирает – но флаг висит.
Не думаю, что это подлинный патриотизм. Подлинные чувства не выставляют напоказ.  Они проявляются тогда, когда в них есть необходимость.
Скорее, об израильтянах можно сказать, что они пытаются убедить себя в своём патриотизме, но не очень выходит. Хотят искусственно взбодрить, наэлектризовать себя, уверить себя в своей правоте. А раз так сильна потребность в этом, значит на самом деле не очень-то они верят в неё.
Но почему? Ведь и в самом деле – там, где была пустыня, теперь «цветущий сад». Построены города. Выиграны все войны. Беспомощный народ-жертва создал мощную армию. Иврит – снова живой язык, родной для сотен тысяч израильтян.
Почему же нет уверенности, нет спокойного сознания своей правоты?
Может быть, потому, что всё это достигнуто за счёт отказа от себя? От своей культуры, своих собственных, еврейских, ценностей и норм поведения?
Недавно в России и в Израиле случились две очень похожие истории.
В Москве, в Храме Христа Спасителя (бывшем бассейне), группа девушек записала клип «Богородица-Дева, Путина прогони!» Т.е. видео сняли в храме, а звук добавили потом. В храм они зашли, когда там никого не было, никто их не задерживал. А потом этих девушек арестовали, они в СИЗО, им грозит до 7 лет тюрьмы. Чего же добились их гонители? Сделали этих девушек мировыми знаменитостями. Создали им множество сторонников. О «пусях» (так почему-то называется сия замечательная «панк-группа») судачат теперь все «властители дум»: журналисты, политики, писатели.
Израильская история. Гюнтер Грасс, пожилой немецкий писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе, написал стихотворение, осуждающее политику Израиля в отношении Ирана. Израильское правительство страшно вскипятилось, запретило бедному Грассу въезд в Израиль – и тем самым привлекло к его стишку всеобщее внимание. В Германии даже прошли демонстрации в защиту угнетенного Гюнтера.
И у русских, и у израильтян – тот же комплекс. Русские отказались от своей, европейской, культуры, заменив её культурой монгольской, азиатской. Отсюда – от измены самим себе – неуважение к себе, патологическая детская обидчивость и глупое и неадекватное поведение.
У израильтян – то же самое. Они предали самих себя, отказались от своей культуры, приняв как свои ценности и нормы культуры западной – после чего стали естественным образом себя презирать. И есть за что. Но признать свою ошибку они не хотят. И поэтому выхода для них нет.
«Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому».
Можно воздвигнуть бронированный купол над всем Израилем. Убить всех арабов, а заодно вообще всех, кто недостаточно доброжелателен к Израилю (вроде Гюнтера Грасса, которого Израиль уже назвал «антисемитом»). Но ничего не изменится, потому что проблема – не вовне, а внутри. В самих израильтянах. А этого никто не хочет замечать.
Так что с безопасностью в Израиле дела будут ещё долго обстоять именно так, как сейчас. То есть, с одной стороны, плохо, но, с другой стороны, хорошо.
Плохо – в том смысле, что в любой точке Израиля с вами может случиться что угодно. В спокойном Реховоте, где живут мои родные, недавно была воздушная тревога. Могут обстрелять, могут взорвать. Или просто зарезать ни с того ни с сего – как Филиппа Геллера.
Но, с другой стороны, как грибы после дождя будут расти должности для офицеров спецслужб, военных и охранников, и им будут всё больше платить – потому что угрозы нарастают и ответные меры нужно усиливать. Значит, у сотрудников служб безопасности в ближайшие годы всё будет хорошо и даже очень хорошо.

Собственно, из каких установок – пусть и не провозглашаемых явно – исходят радетели за безопасность?
1) Все люди – потенциальные террористы.
2) Отличить террориста от нетеррориста, пока теракт не совершен, невозможно, поэтому каждого нужно тщательно проверять, проявлять бдительность, подозрительность к каждому и никогда не успокаиваться.

Надо сказать, эти установки, когда их вытаскиваешь из тьмы подсознания на свет Божий, явно отдают клинической паранойей. А паранойя – психическая болезнь, и чем бы она ни была вызвана, это проблема самого больного – а не тех, кто, по его мнению, ему угрожает.
Параноик – до тех пор, пока он не вылечился – всегда найдёт, кого ему бояться, с кем враждовать, кого обвинять. Параноиками, между прочим, были Иван Грозный и Сталин. Среди израильтян тоже много параноиков, и всё израильское общество явно склонно к паранойе.
А это, повторяю, проблема самих больных. Лечиться надо! – как правильно говорят в подобных случаях.
Вот где на самом деле ключ к безопасности Израиля. Отрефлексировать свои комплексы, признать и исправить свои ошибки.
Но пока этого никто не делает и делать не собирается. И значит - всё так и будет идти, как идёт. Терроризм будет расти, «безопасность» (в смысле – оклады и количество «рабочих мест» в службах безопасности) тоже.
Израильтяне хотят продолжать враждовать и ненавидеть – и одновременно обеспечить свою безопасность. Это невозможно.
Страна, построенная на вражде и ненависти, безопасной быть не может.


04/04/2012

Что по-настоящему радует в Израиле: израильтяне хорошо питаются.
Мои родные, у которых я жил, получающие социальные пособия, едят на завтрак красную икру. У них я впервые попробовал авокадо. Другие мои родственники по случаю начинающегося Песаха угощали меня всяческими разносолами, в том числе блюдами из мацы. Боже мой! Блуждая по пустыне, древние евреи и не подозревали, что можно приготовить из мацы! Вкуснейшие вещи, должен вам сказать! Ну, конечно, там не только маца, там много чего другого. Но ведь вкусно, черт возьми!
Мария Яковлевна и Александр Островские – она учитель русского языка, он инженер-строитель – вечером повезли меня ужинать в ресторан, но не в своём городе (они живут в Петах-Тикве). Мы поехали в Герцлию. Ресторан – на берегу моря, но самого моря нет: яхты у берега пришвартованы так плотно друг к другу, что не видно воды. Яхт там тысячи. Мы ели дары моря, рыбу, салаты.
Представляете: инженер и учительница, чтобы покушать, отправляются на своей машине в другой город, в ресторан на берегу моря. И это не день рожденья какой-то – ну, может, они хотели побаловать меня, им казалось, что мне это понравится. Но показалось всё-таки, что это для них не что-то из ряда вон выходящее.
Когда встал вопрос об ужине, Мария Яковлевна сказала: «Что, я буду ещё что-то сейчас готовить?» Это было утверждение в форме вопроса. Это были слова глубоко уважающего себя человека. Ну, конечно, как можно что-то ещё готовить, когда уже вечер?! Было шесть часов. Как может уважающая себя учительница что-то ещё готовить в такое время? Гораздо проще поехать в Герцлию – город дорогой и роскошный, где обитают многие богатые люди – покушать в ресторане на берегу моря.
Всё, что нам подавали, мы, конечно, не съели. Там нужен был Гаргантюа, чтобы всё это съесть.
Почему-то запомнилась мне сидевшая у входа в ресторан девушка. Она сидела на высоком стульчике за крошечной конторкой, на которой лежали толстая тетрадь и ручка. Очень хорошенькая, ухоженная девушка со сладкой улыбкой на лице. Нам она тоже улыбнулась и что-то сказала. И странно: я совершенно не понимаю иврита – но я понял, что она сказала. Какая-то стандартная фраза, вроде «Заходите к нам ещё». Голос у неё – как клубничный джем.
И однако, я уверен, что эту благоустроенную девушку мы интересовали как прошлогодний снег (или как прошлогодний хамсин – поскольку снега в Израиле не бывает). Заходите к нам ещё и приносите свои деньги, - это да, это интересует.
Мы шли по прекрасной набережной. На яхтах и на земле  - везде горели неяркие разноцветные огоньки. Людей было много вокруг, и все они как один довольные, улыбающиеся, расслабленные – словно в нирване. Тёплый воздух, легкий ветерок с моря, тихая музыка, качающиеся на воде яхты. «А ведь хорошо!» - сказал Александр.
Ему и в голову не приходило, что я ничего хорошего во всём этом не нахожу.

Моей родственнице Ляле Колкер – она педиатр – стукнуло 70. Такие даты в Израиле принято отмечать в ресторане. Но юбиляров много – а ресторанов не хватает. Ляля заказала ресторан, но отмечать юбилей пришлось спустя 2 месяца после её дня рожденья. Очередь – ничего не поделаешь.
Израильтяне ходят в рестораны, они кушают. Они кушают питательно и вкусно. Они в большинстве своём люди неизмождённые, в меру упитанные.
Какой, надо сказать, удивительный контраст с тем, что было ещё совсем недавно.
Я видел когда-то фото еврейского местечка, кажется, где-то на границе Украины и Польши. Начало ХХ века. Торговец селёдкой с лотком идёт по пыльной улице. Мужчины собираются возле синагоги. Сколько среди них худых, тощих, со втянутыми щеками, словно с креста снятых.
Герой моего любимого еврейского писателя Башевиса-Зингера, юноша Барух, живущий у своего тестя, богатого человека, у которого за обедом принято класть в бульон вареное яйцо – невиданная роскошь! – вспоминает, как он обедал дома. Вот как: отрезал толстый ломоть хлеба (хлеб у них пекли на две недели), натирал его чесноком и запивал водой из колодца. Вот и весь обед.
Так, как мы с Марией Яковлевной и Александром поужинали в Герцлии, 150 лет назад питались только аристократы – ну ещё магнаты какие-нибудь.
Прогресс! Явный прогресс! Учительница и инженер – я вам напомню. Прямо по Райкину: «Как простой инженер!»
Да, прогресс. Но направление этого прогресса довольно странное. Вместо того, чтобы освободить максимум времени и сил на духовное, люди тратят всё время и все силы, чтобы сладко пожрать, устроиться с максимальным комфортом.
Странный прогресс.
Если же говорить об Израиле, то в том, как едят израильтяне, есть что-то нервно-пафосное. Они словно убеждают себя: мы не напрасно сюда приехали! Это не принятие пищи – а акт самовнушения. Пусть нас со всех сторон окружают враги. Пусть большую часть года нас сжигает яростное солнце. Но – мы не напрасно сюда приехали! Мы таки теперь живём хорошо!!
Нет, я совсем не рад тому, что те евреи, жившие традиционной жизнью, часто бедствовали, жили материально трудно. Но почему такое гнетущее впечатление производит израильский праздник жизни? Почему так горько и грустно всё это видеть?



05/04/2012

«Бэсэдэр» - на иврите «всё в порядке». По-моему, это самое употребительное слово в Израиле. Говорится по всякому поводу и без всякого повода, превратилось почти в слово-паразит. Все улыбаются друг другу и говорят «беседер». У всех всё в порядке.
Чудесная страна!

Всегда и всюду меня больше всего интересовали дети, старики и животные.
Старики в Израиле ухоженные. Много очень старых людей, далеко за 80: в Стране Обетованной живут долго. Почему так, непонятно: климат ужасный. Может быть, это просто еврейское упрямство. Климат жуткий? Кругом враги? А мы будем жить долго!
Но странно. В России меня всегда тянуло к старым людям. Иногда потому, что они вызывают сочувствие: ведь им недолго уже быть здесь, с нами. Иногда они привлекают какой-то просветлённостью, удивительной душевной ясностью и чистотой, чем-то таким, что достигается лишь долгой жизнью, в самом конце земного пути. Иногда в стариках есть что-то детское.
Русские старики нередко выглядят заброшенными и несчастными. Их часто плохо лечат. Лидия Евгеньевна, наша соседка, несколько лет назад сломала ногу. Нога у неё срослась неправильно и перестала сгибаться. Ходит она с большим трудом, а ей лишь немногим больше 70-ти.
В России старики – это действительно старики. Они не скрывают своей старости. Их старость видна и понятна каждому.
В Израиле все старики, которых я видел, притворяются молодыми. Разумеется, всё равно всем ясно, что это старики. Но они бодрятся, стараются хорошо выглядеть. Я видел множество накрашенных старух, в брючках, бодро семенящих по улице. «Мы такие же, как все! Мы вовсе не старые!» - словно говорят они всем своим видом.
Но именно в Израиле я впервые в жизни не испытывал тёплого чувства, интереса к старикам. Меня не тянуло к ним так, как всю жизнь.
Дети и животные в Израиле тоже другие.
Меня всегда и дети, и животные любили. Какое-то безотчётное доверие я у них вызываю. Почему? Чем я заслужил такую популярность? Не знаю. Хотя правда, что я и сам очень люблю детей и животных.
Здесь, в Петрозаводске, мы с Гошей (это мой пёс) каждое утро гуляем по набережной. Рядом порт, где живёт стая бродячих псов. Один крупный, побольше моего Гоши, очень красивый: черный, с белой манишкой и белыми чулочками на передних лапах, шерсть у него длинная, волнистая, и хвост как султан. Этот пёс всегда подбегает ко мне и, ласкаясь, прижимается к моим ногам. Он начал так делать по собственной инициативе, после того, как я однажды погладил его.
В карельских деревнях по улицам свободно бегают здоровенные псины, иногда – с молодого волка величиной. Но любого – можно погладить.
И такие же здесь дети. Они доверчивые. Контакт устанавливается мгновенно.
В Израиле и дети, и животные страшно недоверчивые.
У Марии Яковлевны я познакомился с её внуками: девочкой и мальчиком – и смешной подстриженной маленькой собачкой. Дети не говорят по-русски, но понимают. Я чужой человек, но пришёл с их бабушкой, с ней у меня явно дружеские отношения. Но ни мальчик, ни девочка не проявили ко мне никакого интереса. Когда же я стал их фотографировать, девочка смотрела на меня недоверчиво, даже подозрительно.
Собачка не давала себя погладить, убегала и лаяла. Она меня боялась.
И эти дети, и эта собачка живут в благополучнейшей семье, в атмосфере дружбы и любви. У них-то уж точно полный «беседер»!
По улицам того района Реховота (он называется Кирьят-Моше), где живут мои родные, бегают тощие кошки, порой попадается такая же тощая, маленькая собачка. Ни к одному из этих животных невозможно подойти – не подпускают. Кошки удирают, собаки лают и тоже удирают.

Я люблю бывать у Лидии Евгеньевны. Она живёт с мужем, Василием Ивановичем, в старом деревянном доме. И дом, и подъезд, и сама квартира, и мебель – старые, обшарпанные. Но удивительно хорошо и уютно у них. По стенам – рисунки, фотографии, какие-то смешные коврики с птичками на стенах, множество милых, бесполезных безделушек. И сами Лидия Евгеньевна и Василий Иванович как-то очень органичны своей квартире, и она им органична.
Василий Иванович увлекается махолётами. Это приспособление для полета, подобного полёту птицы. Крылья, которыми можно махать. Оказывается, во многих странах строят и испытывают махолёты, порой успешно. Одна из комнат их двухкомнатной квартирки, маленькая и узкая, занята махолётом. Огромные голубые крылья. Василий Иванович часто там сидит, что-то приделывает, пришивает.
Как там интересно!
Всё, что есть у них в квартире – неслучайно и связано с их жизнью. И семенная картошка в вёдрах, стоящая на полу в комнате, не кажется случайной и не мешает. Их окружают родные и любимые вещи, старые, как они сами – но дорогие тем, что среди них прошла вся их жизнь. Эти вещи живые – потому что одухотворены привязанностью к ним людей, их хозяев. И квартира эта живая.
И наша с мамой квартира тоже такая. Рисунки детей, фотографии, диван, обивку которого мама много раз пыталась заштопать – кто только не сидел на этом диване! И книги, книги, куча рукописей. Старое пианино, на котором я давно не играю. Подарки моих учеников, часто забавные и смешные.
Это тоже часть нас, нашей с мамой жизни, индивидуальности. Это НАША квартира в полном смысле этого слова.
В Израиле я был в Реховоте, там я видел две квартиры: моих родных, у которых я жил, и ещё других моих родственников, более обеспеченных, живущих в центре Реховота. Я был в Раанана, в квартире моего друга Вадима Ротенберга, известного учёного-психофизиолога. Был в Ришон-ле-Ционе у нашей родственницы Софы, ей 90 лет. Наконец, Мария Яковлевна показала мне свою квартиру, это в Петах-Тикве, в центре города.
Самая лучшая квартира – у Марии Яковлевны. Она больше, на полу – светлый, крупный паркет, в каждой комнате – огромные чёрные жидкокристаллические экраны на стенах. Роскошная квартира. Но она мне страшно не понравилась. Нигде, кроме кабинета (он маленький, уютный, и там есть книги), я не увидел ничего живого. Ни одного рисунка, фотографии, какого-то прагматически ненужного, но живого предмета, вещички. Как в офисе. Будто тут не живут, а принимают посетителей.
Невозможно представить себе в такой квартире трещину в потолке или старый шкаф. Всё идеально. Стопроцентный беседер.
И Мария Яковлевна демонстрировала мне своё жилище с подобающей скромностью, слегка небрежно – но и не без легкой гордости. Они с мужем – успешные израильтяне, и квартира – свидетельство их успеха.
И странное дело – крошечная, тесная квартирка моих родных, где я жил, в плохом районе, в пригороде маленького Реховота, населённом, в основном, выходцами из Эфиопии, и эта роскошная, по моим понятиям, квартира в центре Петах-Тиквы, большого города, – чем-то похожи. И там, и тут нет ничего нефункционального. Кровать, шкаф, кондиционер, жалюзи на окнах. В Израиле все окна забаррикадированы, как в крепости: жалюзи, решётки – и окна узкие. Это защита от бешеного палящего солнца.
В квартире Вадима Семёновича и Натальи на стенах – множество картин. И всё-таки квартира выглядит так, как и все израильские квартиры: в ней нет жизни. Всё, как положено, всё, как у людей. Гладко, прилизано, отремонтировано, мебель в порядке. Офис.
Израильтяне живут в офисах. В этой стране нет жилых помещений, выглядящих как жилые помещения, несущих на себе отпечаток личности своих хозяев. Квартиры разные по площади, удобствам, богатству или относительной бедности обстановки. И в то же время – все одинаковые.
Где-то я читал, что в былые славные времена техасские ковбои старались перещеголять друг друга, покупая огромные кольты. Чем больше был револьвер, тем круче – его хозяин. Точно стрелять из этих пушек было невозможно: они слишком громоздкие, тяжёлые, целиться неудобно. Зато всем видно: это Настоящий Ковбой. Крутяка!
Что-то есть в израильских квартирах похожее на эти ковбойские кольты. Израильтяне очень много работают и сильно устают. «Мы все здесь работаем на износ», - сказала мне Мария Яковлевна. Они и зарабатывают много. И стараются быть как все, не хуже других.
Беседер!
Вот только в этих квартирах так же нельзя жить, как нельзя было стрелять из этих роскошных кольтов. То есть – стрелять можно, попасть нельзя. Можно - пугать воробьёв.
Но израильтяне уже не ощущают, что их жилые помещения – бездушные и пустые – мало пригодны для человеческой жизни. Они привыкли.
Беседер! Всё в порядке! У нас всё хорошо!




06/04/12

Ива, Арон и Фая – большие патриоты Израиля.

«Мы его называем «Арончик»». Так сказала моя родственница Ляля Колкер. «Арончику» 85 лет. Довольно-таки зрелый возраст.
«Он такой предупредительный!» - сказала Ляля. Что да, то да: Арон предупредительный. На мой вкус, так даже слишком.
Он очень добрый и чрезвычайно энергичный и деятельный. Ничего не делать - для него самая страшная пытка. А делать-то почти нечего. Ну, сходить в магазин, починить что-то, если сломалось. А что ещё?
Арон – прекрасный инженер-строитель. В основном, он проектировал мосты. В Кишинёве работал в Госплане, был главным инженером проекта. Изъездил всю страну.
Арон – румынский еврей. Он свободно говорит по-русски, по-румынски, на идише и на иврите. Почти полиглот. Очень способный человек, в своё время прекрасно учился.
Но странное дело, при таких профессиональных успехах – в нём сохранилось что-то от местечкового еврея. Какая-то суетливость, чрезмерная услужливость, скромность, граничащая с самоуничижением.
Он чем-то похож на старика Момуна, Расторопного Момуна – из повести «Белый пароход» Чингиза Айтматова. Чьи услуги никто не ценил, к кому все относились пренебрежительно, свысока, хотя он был хороший человек.
Вот он, Арон. Внешне он, что называется, «похож на еврея».
Когда они приехали в Израиль, Арон первый выучил иврит и устроился на работу. Почти 20 лет он проработал на автостоянке: брал деньги с автомобилистов, выдавал талончики. По нескольку часов в день дышал выхлопными газами, изнемогал от жары. Он работал там до 83 лет. И был рад, что нашлась хоть такая работа. Говорит, у него был хороший хозяин-сабра (то есть родившийся в Израиле). Арон очень добросовестный, хозяин ценил его и не увольнял, когда Арону было уже за 80.
А он высококлассный инженер. Иврит выучил хорошо, мог бы преподавать. Понятно, мосты в Израиле не нужны: через что там строить мосты? Но всё-таки. Такой специалист!
Ива закончила школу в 16 лет. Прекрасно училась. С отличием окончила институт. Она тоже инженер-строитель. В Израиле она работала уборщицей, недолго. С тех пор ничего не делает, получает социальное пособие. Ей тоже уже 85 лет.
А Фая берёт на дом работу «от каблана». Что-то там подсчитывает. Каблан – посредник, подыскивающий работу. За это ему нужно отдавать часть заработка.
Странно – я не знаю иврита – но когда впервые услышал это слово, мне сразу показалось оно зловещим. Я подумал, что это, наверное, какой-то местный ядовитый паук. В общем, не так уж и ошибся.
Они нигде не бывают, ни с кем не общаются.
Может быть, вы думаете, что они недовольны? Жалеют, что приехали в Израиль? Нет, они очень довольны.
Недовольны они были, когда я прислал им первые две главы этих записок. Им не понравилось. Арон сказал – очень эмоционально, как всегда: «У нас есть квартира! Мы не голодаем! Мы довольны!» А Фая и Ива согласно покивали головами.
«Мы ведь патриоты Израиля,» - сказала Фая.
Когда мы гуляли по улицам Реховота, я то и дело спрашивал её: «А как называется это дерево? А это?» Она чаще всего не могла ответить. Она живёт в Израиле 20 лет, но из всего, что там растёт, смогла назвать только банан, эвкалипт и мушмулу. Да, и китайскую розу. Обо всём остальном она не знает, что это такое, и ей это совершенно не интересно.
Она не общается с людьми, даже соседями, даже родственниками. Когда её куда-то приглашают, отказывается под любыми предлогами. Она не пошла на семидесятилетие Ляли.
Фая очень страдает от бессонницы. Вечером она не может заснуть и в конце концов принимает снотворное. Три, четыре, пять таблеток. Утром не может проснуться.
Когда я был у них, вставал часов в семь. Фая – после девяти. Проходя в ночной рубашке в туалет или в ванную, она всякий раз встречала меня и тихо говорила: «Ой!» Голосом маленькой девочки, негромко и только один раз: «Ой!»
Я жил у них неделю. В последний день эта сценка (Фая в ночной рубашке встречает меня и говорит «Ой!») повторилась в точности так, как и в первый. Ей не пришло в голову ни что-то накинуть, ни перестать стесняться.
Ей 57 лет.
Что она любит делать? Она играет в карты. Это такая компьютерная игра.
Когда мы встречаемся в скайпе и я спрашиваю, что нового, следует неизменный ответ: «Ничего». «Ой, Вадик, у нас всё так скучно. Шебуршимся по дому».
Мы не виделись с ними больше 20 лет. И вот я приехал. В первый же день они стали вести свой привычный образ жизни. Будто меня нет. Ива встала и пошла на кухню. Кухня крохотная, все сразу – даже без меня – там не помещаются. Поэтому едят все отдельно.
«В старости приходится заниматься бытом,» - сказала мне Ива.
Арон, только проснувшись, слушает радио. Потом встаёт и включает телевизор. Может слушать и смотреть целый день. Он всё принимает близко к сердцу. Очень эмоционально пересказывает последние новости. Так же эмоционально он может рассказывать о целебных свойствах квашеной капусты (да, в Израиле – этой удивительной стране - есть даже квашеная капуста!), о топографии Израиля, о знаменитостях, приезжающих в Израиль.
Арабов он называет «бандитами». Он употребляет эти слова как синонимы. Как-то он рассказывал об освобождении из плена израильского солдата: его обменяли на сто с лишним палестинцев, сидевших в израильских тюрьмах. «Пришлось отпустить сто бандитов!» - сказал Арон.
Но я отвлёкся. Итак, Ива занимается бытом. Ей часто даже некогда выйти погулять, так она занята. Она почти не разговаривает ни с Ароном, ни с Фаей. Очень редко что-то читает.
Однажды Арон при мне стал рассказывать Иве о новых опытах израильских диетологов. Как я уже говорил, он очень энергичный человек. Он почти кричал. Ива слушала его с видом овцы, ведомой на заклание. Она вообще-то часто делает ему замечания, но тут он её ошеломил своим напором. Что ей это совершенно не интересно, ему не пришло в голову. Он говорил не С НЕЙ, - он просто говорил: разряжал в словах заряд энергии.
Однажды мы с Ароном поссорились. Он не хотел отпустить Иву и Фаю к Софе, а им хотелось поехать, особенно Иве. Она давно не видела Софу. Гарик должен был заехать за нами на машине. Но Арон боялся, что с Ивой что-то случится.
Такая забота о здоровье и безопасности близкого человека выглядит как альтруизм, но это чистый эгоизм. Здоровье другого воспринимается как собственность. Оно нужно для обеспечения своей жизни, своего спокойствия. А о желаниях и потребностях этого другого никто и не думает.
Я слегка рассердился и сказал, что он ведёт себя как ребёнок. Этого, конечно, говорить не следовало, хотя это и правда, - или именно потому не следовало, что это правда. Но Арон не способен сердиться долго. Как все дети – а он старый ребёнок – он обидчив, но отходчив. И Фая, умеющая найти к нему подход, в конце концов его уговорила.
Это было редкое событие в их жизни: они ездили на машине в другой город, видели Софу. Когда-то в детстве Ива иногда ночевала у Софы. Это было почти 80 лет назад. И вот они снова увиделись: может быть, в последний раз.

Пока я жил у них, Фая уступила мне свою комнату.
Это лучшее помещение в квартире. Там стоит двуспальная кровать,  занимающая почти всю комнату. Ещё там помещается небольшое кресло, крошечное трюмо у окна и платяной шкаф. Вокруг кровати со всех сторон остаётся проход сантиметров в 30, а там, где стоит кресло, приходится протискиваться или перешагивать через него. Над креслом – кондиционер. Стены, как почти везде в Израиле, белые и совершенно голые.
Итак, я занял её комнату, а Фая спала в т.н. «салоне». Это коридор, довольно большой и почти квадратный. Там есть раскладной диван. Раскладывал его Арон. Как-то Фая встала, и Арон, постоянно находящийся в поисках объекта приложения своих сил, увидел, что она не убрала постель.
- Фаюлечка, я сложу диван? Я осторожно. Можно? – спросил он у Фаи заискивающе.
- Ладно, - снисходительно разрешила Фая.
Я поинтересовался, почему она сама не сложила диван.
- Ты знаешь, Вадик, я не умею.
На следующий день я опередил Арона и сложил этот диван. Фая была поражена.
- Смотрите, Вадик сложил диван! – говорила она.
Но сама складывать его так и не научилась.
В детстве Фая плохо ела: то есть, по мнению Ивы, она плохо ела. И Ива ей покупала  красную икру. Настоящую, осетровую. Они ведь очень прилично зарабатывали.
Когда я в первый раз открыл их холодильник, первое, что бросилось в глаза, - стопочка банок с красной икрой. Фая ест её на завтрак. Я тоже ел её на завтрак, по-моему, второй раз в жизни.
Фая хорошо училась в школе, даже чуть не получила медаль. Но никаких определённых интересов у неё так и не появилось.
Раз в два дня, по вечерам, мы разговариваем с ними в скайпе. На самом удобном месте, возле веб-камеры, всегда сидит Фая. Ива плохо слышит и всё время переспрашивает, что я сказал. Но не хочет поменяться с Фаей местами, что и я, и даже сама Фая ей неоднократно предлагали. «Фая у нас главная», - так говорит Ива.
Когда Фае было уже далеко за 30, ей делал предложение уезжавший в Израиль, тоже уже не очень молодой, человек. Она отказала, сославшись на то, что не хочет жить в Израиле. А через 3-4 года уехала вместе с родителями.
Ей было всё равно, где жить. Она хотела остаться на всю жизнь с Ивой и Ароном, в своём детском мирке. Где она «главная». Где всегда есть красная икра, которую она так любит. Где можно оставаться маленькой девочкой: часами играть в карты сама с собой, ни за что не отвечать, ничего не хотеть, ни к чему не стремиться.
С годами она растолстела. Когда она слушает, рот у неё приоткрывается и на лице появляется недоумённо-растерянное, детское выражение.
А в детстве она была красивая и умная. И она очень добрая. Они все очень добрые: и Ива, и Арон, и Фая.
Фая помнит, как меня принесли из роддома. Она ведь старше меня на 7 лет. И потом мы долго жили вместе, в Кишинёве, в их квартире. Поэтому я всегда воспринимал её не как двоюродную, а как родную сестру.

               

Кстати, «рехов» на иврите – это «улица». А «реховот» - «улицы». Правда, оригинальное название? Израиль ведь – страна чудес. Там и не такое бывает!
Да, хорошо жить в такой стране!   
И Фая довольна своей жизнью. Она прожила её как хотела.
Фая – цивилизованный человек всё-таки. Это в первобытном обществе каждая девушка обязана была выйти замуж, родить и вырастить детей. Хочешь, не хочешь – должна, и всё.
Ужасное было общество. Тоталитарное такое. То ли дело либеральный гедонизм, избавляющий человека от трудностей, а заодно и от смысла и содержания жизни.

Да, Фая - патриотка Израиля. Она поддерживает своё правительство. Нет, ничего не делает, - но внутренне поддерживает, всегда и во всём. Арон и Ива тоже. Может быть, правительству Израиля их поддержка и не нужна, но им самим нужна.
Все дети – патриоты своей семьи. Для них папа и мама – самые лучшие люди, потому что МОИ, ДЛЯ МЕНЯ. И свой дом – лучшее место на Земле.
Т.н. «патриотизм» чаще всего объясняется слабостью человека. Так легче: слиться с чем-то большим, чем ты сам, раствориться в нём, стать его частью.
Но вот Мария Яковлевна – образцово взрослый человек во всех отношениях. И очень хороший человек. Я её люблю и уважаю. У неё отличная семья, она прекрасный учитель. Но и она тоже патриотка Израиля. Предпочитает видеть хорошее, не замечая плохого.
Почему? Для неё главное – семья и работа. Поэтому она социальная конформистка. Так удобнее: избегаешь внутренних конфликтов, не рискуешь испортить себе жизнь конфликтами внешними. Она была такой и в СССР.
В Израиле Мария Яковлевна осталась собой. Она сохранила всё, что составляло смысл и содержание её жизни. Но ничего нового не приобрела. Просто переместилась в пространстве, выучила иврит.
Израиль ничего ей не дал – но ничего и не отнял. Она сумела адаптироваться. Или абсорбироваться.
Ведь министерство, занимающееся новыми «олимами» (евреями, приехавшими в Израиль), называется «министерством абсорбции». Это тоже открытие израильтян, что «абсорбировать» можно и людей. Раньше все думали, что это химический термин, означающий поглощение одного вещества другим, при котором поглощаемое как самостоятельная сущность исчезает. Симпатичный термин – особенно, когда его применяют к людям.
А вот Мария Яковлевна сумела и «абсорбироваться», и остаться собой. Это очень трудно. Я знаю ещё таких людей в Израиле, но далеко не каждому это удаётся.
Вот только: в чём тут был смысл? Почему нельзя было остаться в Кишинёве?
Мне кажется, Мария Яковлевна и Александр уехали из гордости. Вдруг оказалось, что они «оккупанты», «мигранты» и люди второго сорта – потому что не молдаване. А они гордые. Обиделись – и уехали.
А почему уехали Ива, Арон и Фая? В Кишинёве прошли лучшие годы их жизни. Там они были уважаемыми людьми. Там – спроектированные ими дома. Там у них была хорошая квартира.
Но: «все побежали – и я побежал». Это был массовый психоз. И они им заразились.
И вот они 20 лет в Израиле.
Дом в пригороде Реховота, в замусоренном районе, где живут, в основном, африканцы. Тесная квартирка. Полное отсутствие общения. Они никому не нужны.
Но им платят социальные пособия, им дали квартиру.
И они довольны.
Может быть, это и есть лучший способ воспитания патриотизма? Если у человека всё отнять, что ему остаётся, кроме как стать «патриотом»?

07/04/12

Птицы в Израиле начинают петь очень рано. В шесть часов утра они уже орут, как сумасшедшие. Воркуют голуби, чирикают воробьи. Рядом с домом, где живут мои родные, поселилась стайка попугаев. Попугаи основательные, с голубя величиной, только более стройные, ядовито-зелёные и кричат неприятными голосами, как визгливые бабы на рынке. Пронзительно посвистывает, напоминая свисток паровоза, какая-то неизвестная мне экзотическая птица.
В общем, спать невозможно. Но и выйти нельзя: квартирка тесная – можно всех перебудить.
Оставалось одно – открыть окно и смотреть. И так я запомнил вид из Фаиного окна навсегда.
Напротив, в нескольких метрах, квадратная веранда двухэтажного дома. Там живут религиозные евреи. На этой веранде всегда сушится целый магазин одежды, в основном, детской. Под верёвками валяются какие-то коробки, стоит старый велосипед, посредине – большой стол. Что-то есть в этом неуловимо восточное: смесь пестроты и неряшливости.
Чуть дальше - бетонный дворик другого дома. За бетонным забором в человеческий рост – две пальмы и узенькая тропинка между ними. Она не заасфальтирована, не выложена плиткой – редкое явление в Израиле. По этой тропинке рано утром идут на работу африканцы. Идут вяло, медленно, словно ещё не проснулись. Полная черная женщина с головой, замотанной белой тканью, ведёт за руку чёрного, как вакса, мальчишку. Чёрная, высокая и крепкая девушка, нехотя, еле двигаясь, подметает большой метлой бетонный дворик.
Между тем, уже и солнце встаёт. Оно совсем не такое, как в Европе. В наших местах солнце доброе и ласковое. Израильское солнце – это безжалостный демон, сжигающий землю. Оно появляется над домами, как раскалённый слепящий шар; в нём есть что-то нездешнее и страшное. И воздух нагревается прямо на глазах: только что было прохладно – и вот уже жарко и душно.
А вечером на веранде в доме напротив зажглись огни и начался пасхальный седер.
Стол ломился от яств. Низенькие, толстые, смуглые и черноволосые женщины громко хохотали и гортанно покрикивали на детей. Мужчины и мальчики в кипах или чёрных шляпах, с пейсами, в белых рубашках и чёрных брюках, то входили, то выходили. Один маленький мальчик, тоже в кипе и с пейсами, стал прямо на веранде играть в мяч – на него закричали, потом чёрная женщина, сама круглая, как мяч, бросилась к нему, отобрала «орудие преступления» и прогнала мальчика с веранды.
Я читал и время от времени поглядывал в окно. Три часа они то вставали из-за стола, то снова садились – и всё время ели, громко переговариваясь и смеясь. Женщины приносили всё новые и новые блюда. Все в этой мешпухе, как на подбор, толстые, мясистые – и все маленькие. Взрослых, наверное, десять или пятнадцать, а детей – не счесть.
Если бы я оказался на Марсе и встретил марсиан, вряд ли они были бы мне более чужды, чем эти люди – эти евреи.

Но ведь так часто я чувствовал себя чужим и среди русских, хотя прожил в России 20 лет, и среди молдаван, хотя родился и вырос в Молдавии.
Но не может же человек жить без людей! «Человеку нужен человек». Кто же они – те, с кем я мог бы жить? По ком тосковал всю жизнь – но так и не нашёл.
Эти люди – евреи. Но не израильтяне, конечно.
Это те евреи, которых уже нет на Земле. Евреи, жившие в гетто и верившие в своё особое предназначение. Помогавшие друг другу. Ощущавшие себя Единым Целым, народом с особой Миссией: царством священников и Народом Святым. У которых наибольшим уважением пользовались не успешные и богатые – а праведные. Видевшие своё достоинство не в земном преуспеянии, а в нравственной чистоте и служении Богу.
Великое Служение - вот что нужнее всего для человека. Крылья, поднимающие над землёй. И у тех евреев, евреев гетто – это было. Был этот свет в их жизни.
А ещё очень важно для человека – не быть одиноким. Быть вместе с другими людьми, идти рядом, чувствуя локоть друга, разделять с единомышленниками трудности и удачи, радость и горе.
И то, и другое отняло у большинства современных людей Общество Потребления.
Тех, с кем я мог бы жить, о ком тосковал с детства – нет на Земле, они исчезли. Есть их ассимилированные потомки, в душах которых порой мерцают, как угольки под золой догоревшего костра, искорки еврейской культуры. Высокая нравственная требовательность к себе и другим. Ощущение личной ответственности за всё, что происходит. Человеческое достоинство. Преданность своему делу, понимаемому как Миссия.
Я встречал таких людей – и с ними мне было хорошо. Но их единицы.

Как могло случиться, что евреи предали сами себя?
Это, конечно, во многом, результат Холокоста и вековых преследований.
Люди устали быть изгоями. Тем, которым было так тяжело, захотелось жить легко. Неблагополучным – стать благополучными.
Гитлер напугал – а гедонистический либерализм соблазнил напуганных. Общество Потребления засеяло вспаханную фашистскими погромщиками почву.
Нет, фашизм и либеральная «демократия» - вовсе не антагонисты. Они вернейшие друзья. Если бы людей не измучили  «тоталитарные» режимы, они никогда бы не смирились с жалкой участью, на которую обрекает их Общество Потребления.
Жизнь без смысла, без духовного содержания, зато хорошо «упакованная». Как вылущенный орех в золочёной обёртке.
Люди пошли на это сами, потому что устали. В мягком кресле либерализма они отдыхают от безумия концлагерей.

Сотни и тысячи лет никто ничего не мог поделать с евреями. Окончательно решить еврейский вопрос не удавалось: евреи упорно оставались самими собой. Даже вынужденные креститься, они, как, например, марраны в Испании и Португалии, продолжали тайно исповедовать свою веру, оставались евреями.
Гитлер тоже потерпел неудачу. Он не был оригинален. То, к чему он стремился, - очень стандартно. Он оригинален лишь в методах, но не в целях. Евреи всем мешали. Окончательное решение мечталось давно и многим – не хватало решимости, фантазии и возможностей. Гитлеру хватило.
И всё-таки даже он не решил вопроса окончательно.
Только Общество Потребления, наконец, смогло, сумело. Это общество технологически очень прогрессивно. Цели у него первобытные, зато средства их достижения самые передовые.
Не обязательно ведь уничтожать людей физически. Сколько народов исчезло, растворившись среди других нацией и культур. Так же случилось и с евреями.
Потомки евреев – как и потомки ассирийцев или древних египтян – ещё живут на Земле, и даже гораздо благополучнее своих предков. Вот только они перестали быть евреями.

Евреи нужны, пока они настоящие евреи, – и понемногу в каждой стране. Они как соль.
Не стоило ждать Мессию, потому что мы сами и есть Мессия. Наша Миссия – жить среди других народов.
«Быть как все» - что это значит? Это значит – перестать быть собой.
Окончательно еврейский вопрос был решён тогда, когда за его решение взялись сами евреи. Они сами себя возненавидели, сами отказались от своей культуры, от своих особых ценностей и норм, приняв как свои ценности и нормы западные. А ведь именно европейцы всегда спали и видели, как бы избавиться от евреев. Превратившись в европейцев, евреи сами стали собственными гонителями и палачами.
Их не удалось всех убить, но удалось напугать и потом соблазнить. И они сами решили вопрос окончательно.
Ведь убить человека духовно нельзя. Как ни мучай его, как ни унижай – если он твёрдо решил остаться собой, ничего с ним не сделаешь. Его можно физически уничтожить, но сломить нельзя. Это может сделать только он сам.
Холокост успешно продолжился уже в мирное время. Причём, и жертвы его, и палачи – это одни и те же люди.

Нет, я не хотел бы вернуться в гетто. Не по гетто я тоскую. А по тем евреям, которые жили общиной и верили в свою особую миссию.
Я не хотел бы быть запертым в тесном мирке, когда еврейская жизнь никому не была нужна, кроме самих евреев. И социальные условия гетто ни у кого не могут вызывать ностальгии.
Хорошо, что мы вышли из гетто. Но плохо, что с грязной водой выплеснули и ребёнка.

За все 50 лет моей жизни был один-единственный момент, когда я почувствовал себя евреем.
Это случилось 10 лет назад, на семинаре учителей еврейских школ. Был какой-то еврейский праздник, пригласили певца – и в столовой «спивали еврейские писни»: пели религиозные псалмы. Это что-то необыкновенное: нечто подобное в европейской музыке есть только у И.-С. Баха. Пел не только певец, но и многие люди за столом.
И тогда я почувствовал что-то своё, родное. Такое чувство, наверное, было бы у сироты, нашедшего свою семью.
Но это случилось один раз – за всю жизнь.

Они ушли, мои близкие и родные, мои евреи, с которыми я мог бы жить.
А я остался. На всей Земле – совсем один. Затерянный в чужом и чуждом мне времени, в Эпохе Одиноких.
Те, кто мог бы избавить меня от одиночества, - в прошлом, а, может быть, - в будущем. А я здесь. И вырваться – невозможно.

08/04/2012

Однажды мне пришлось простоять во дворе дома, где живут мои родные, почти полтора часа (я ждал Марию Яковлевну и Александра, они должны были заехать за мной на машине).
Это довольно большой двор: с четырёх сторон – дома, три четырёхэтажных и один двухэтажный. Но людей почти не видно. Две-три эфиопки сидят на замусоренной остановке автобуса. Полная девушка, шаркая шлёпанцами, притащила два огромных пакета мусора к контейнеру. Молодой белый мужчина возится со своей машиной. На всех лицах – сонная скука, какая-то неприкаянность. Солнечное марево, пальмы – и эти слоняющиеся, вялые люди.
Только дети – как и везде – живые. Мимо прошли две чёрные девочки. Одна из них вдруг встала на руки и сделала колесо. Наверное, этому их учат на уроках физкультуры. Другая тоже попробовала, но у неё не вышло. Смущённая, она что-то сказала подруге, видимо,  оправдываясь. Та обняла неудачницу, и они обе одновременно встали на руки – и у второй девочки получилось, она сделала то, что хотела. А первая, явно более ловкая и сильная, упала на спину. Мне показалось, она это сделала специально: чтобы показать подруге, что у каждого могут быть ошибки. Какая хорошая девочка!
У африканцев большие семьи. На одной лестничной площадке с моими родными живёт семья, где семеро детей. Я заходил к ним в гости, чтобы поздравить с Песахом.
Сначала мне не хотели открыть: стоит какой-то незнакомый белый человек. Что ему надо? Но я сказал «Шалом!» таким тоном (очень тёплым и в то же время властным), что невозможно было не открыть. Фая научила меня, что надо сказать: «Хаг самеах!» Это значит «Весёлого праздника!» Я вошёл в прихожую и сказал: «Хаг самеах!» И протянул коробку конфет открывшей мне дверь на редкость хорошенькой юной девушке лет 14-15-ти. Она тонкая и стройная, кожа у неё шоколадная, множество тоненьких косичек и почти европейские черты лица. «Хаг самеах?» - спросила она недоверчиво. Я улыбнулся ей, и она в ответ тоже улыбнулась мне. Сказать друг другу мы больше ничего не могли: она не знает ни слова по-русски, а я не знаю иврита. Но, мне кажется, мы поняли друг друга. Я понял, что она не хотела открыть из обычной израильской недоверчивости, но вообще-то она открытая, смелая и уверенная в себе – как большинство красивых девочек. А она поняла, что у этого странного белого действительно нет никакой иной цели, кроме как просто поздравить её с праздником и подарить коробку конфет. И так мы постояли две-три секунды, улыбаясь друг другу. Потом я повернулся и вышёл. И странно: какой-то тёплый след остался в душе. Как будто эта африканская девочка, которую я видел впервые в жизни и не знаю, как её зовут, стала мне близким и родным человеком.

Но это дети и подростки.
А взрослые – все сонные, вялые и скучные.
Стоит ли держать огромную армию, постоянно воевать, жертвовать жизнью солдат, чтобы защитить эту пустоту, это сонное царство?

В России я бывал во многих городах. В Израиле тоже.
Пространство любого русского города полностью открыто. Зайти в дома нельзя: почти везде домофоны и кодовые замки. Но остальное пространство – твоё: иди, куда хочешь. Можно зайти в любой двор.
Правда, почти везде мусор и всяческое неустройство.
В Израиле всё не так. Улицы аккуратно вымощены, во дворах – цветущие кусты. Красивые дома, почти все новые на вид. Очень благоустроенная страна.
Но двигаться можно только по узким желобкам улиц. По сторонам – глухие, чаще всего, достаточно высокие – заборы: что называется, «хоть татар встречай». Над этими заборами – ещё и густейшие живые изгороди из колючих растений.
Можно свернуть на другую улицу – там то же самое.
Если едешь на машине по дороге – по сторонам бетонные бордюры и проволочные ограждения. Двигаться можно только по желобку. То же самое – на железной дороге, только там ограждения выше и мощнее, и они двойные.
Пространства в Израиле нет.
В России одно время года сменяется другим. Зима длинная, суровая, но это зима. Снег, мороз. Потом всё тает: «уж тает снег, бегут ручьи» - весна. Потом лето: его ждёшь, как манны небесной, потому что от зимы, длящейся полгода, человек очень устаёт. Осень – самое моё любимое, самое красивое время года.
И так постепенно идёт время: ты слышишь его ход, видишь его и чувствуешь.
В Израиле нет времени. Круглый год – одно и то же. Есть сезон дождей: месяца полтора. И есть лето: всё остальное, кроме сезона дождей. И всё то же вокруг. Те же пальмы, как веники. Та же яркая, кричащая зелень. Те же цветы, те же птицы.
Одинаковые белые дома. Одинаковые машины – почти все тоже белые, и, как ни странно, то ли одной марки, то ли просто похожие. На российских дорогах – уж такое разнообразие. Едет роскошный серебристый джип – как танк. За ним - обшарпанная красная «копейка» - «москвич», Бог весть какого года выпуска. Тут же «опели», «тойоты», крошечные китайские и корейские «жучки», и вдруг, выпуская густые клубы дыма, продребезжит, как телега, старинная «Волга». Все они самых разных цветов, а есть любители, у которых на капотах нарисованы целые картины: русалки, драконы.
В Израиле по дорогам едет словно одна и та же, размноженная огромным тиражом, машина.
И небо – у нас оно такое разное! Грозное, величественное, задумчивое, печальное, унылое, весёлое. В Израиле нет и неба: оно всегда одинаковое: или слепящий белый купол, или непроглядная чёрная завеса со звёздами.
Удивительная страна!
И самое странное: почти все живущие здесь – или добровольно сюда приехали, или это потомки тех, кто добровольно сюда приехал.
Сбежали от «тоталитарных режимов». Что бы делал Израиль без «тоталитарных режимов»?!

Когда-то я прочёл прекрасную книгу о первобытных людях – «Листы каменной книги» Александра Линевского. Как трудно им жилось! Но они были Людьми.
Каждый из них ощущал себя несомненно нужным, необходимым. Охотник нужен: он добывает еду для всех. Женщина – рожает и растит будущих охотников. Они были всегда вместе: вместе охотились, рыбачили, вместе заготавливали еду, оборонялись от врагов. У них была общая цель – сохранить свой род. У них была вера, были обряды и традиции.
А сейчас никто никому не нужен: каждый вынужден сам, распихивая локтями конкурентов, отвоёвывать себе место под солнцем. И все одиноки, заперты в клетушках-квартирах, со своими телевизорами и компьютерами. Мир человека сузился до размеров своей семьи.
Первобытные люди носили одежду, сшитую из звериных шкур. Жили в среднем около сорока лет. Но духовно их жизнь была более насыщенной и счастливой.
«Ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чём не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг». Это Апокалипсис Иоанна Богослова. Он писал о нас.
 
09/04/2012

В последний день пребывания в Израиле я хотел купить подарок Саше, своей 16-летней русской приятельнице. Битых 2 часа мы с Фаей бродили по т.н. «каньону»: огромному двухэтажному павильону, где расположены десятки магазинов.

 Потом мы сели в автобус (Арон ждал на остановке, а Ива осталась дома) и поехали в аэропорт. Ехали долго. Под конец мы остались в салоне одни. Наконец, автобус остановился, водитель рукой показал: выходите!
Мы вышли. Какой-то пыльный тупик. Тянется высокий бетонный забор, и никаких признаков аэропорта.
Арон и Фая обратились к прохожей, толстой, кривоногой, маленького роста пожилой еврейке, не говорившей по-русски. Она казалась неприятной, сварливой, и голос у неё громкий, крикливый и неприятный. Выяснилось, что мы проехали свою остановку, надо возвращаться назад. Эта женщина не только подробно объяснила, что произошло и где мы находимся, но и отвела нас на остановку, довольно далеко, и показала, на какой автобус садиться.
Арон и Фая были возмущены водителем автобуса, почему-то не объявлявшим остановки, хотя он обязан был это делать.
Мы снова сели в автобус, уже другой. Водитель был грузин, знавший русский. Но он почему-то не хотел объяснить, где нам выходить. «Видите: я еду!» - совершенно логично возразил он, и не хотел больше разговаривать. К счастью, один из пассажиров знал, где аэропорт. Он сказал, что автобус, в который мы сели, не идёт туда. Нам надо выйти и потом ещё проехать на другом автобусе.
Мы снова вышли. Солнце нещадно палило. Автобус всё не шёл. Я остановил такси. Водитель запросил 140 шекелей за то, чтобы проехать 6 км.
Наконец, эпопея закончилась, мы в аэропорту – за час с небольшим до отлёта. Регистрация уже давно началась, я встал в очередь, попрощался с Фаей и Ароном, и они ушли.
Я стоял в очереди последним. Рядом низенькая и полная девушка в форме с очень надменным выражением лица проверяла документы у пассажиров, почему-то не у всех, а выборочно. Я услышал, как она что-то спросила по-русски, и сам обратился к ней, но она не дала мне договорить.
- Не мой вопрос! – бросила она презрительно, ледяным тоном, отвернувшись от меня.
Потом она отошла, и подошла другая девушка, ещё меньше ростом, черноволосая и смуглая. Она забрала мои паспорт и билет, ничего мне не сказав и даже не посмотрев на меня: просто подошла и взяла. Потом что-то спросила на иврите. Я улыбнулся в ответ. «Спик инглиш?» «Нет, только по-русски». Она поморщилась, повернулась и куда-то ушла. Ушла надолго – с моим паспортом.
Фаи и Арона уже давно не было рядом. Никто из стоявших впереди пассажиров не обратил внимания на эту сцену. Я не мог бы доказать, что у меня действительно были паспорт и билет, что их кто-то унёс. Я стоял и ждал: один, в чужой стране, языка которой я не знаю.
Наконец, моя местечковая приятельница в синей форме появилась. Не глядя на меня, протянула мне паспорт, тут же резко развернулась и ушла. Она так быстро это проделала, что я еле успел подхватить паспорт, и из него выпали билет и фотография одного очень дорогого мне человека. Но милая девица этого даже не заметила: она была уже далеко.
Фотография упала прямо под ноги молодому человеку из нашей очереди, целовавшему  свою девушку и тоже ничего не заметившему.
Я поспешно нагнулся и подобрал фото и билет.
Не могу сказать, что я удивился. Высокомерное хамство – стиль израильских «официальных лиц», по крайней мере, в обращении с «русскими». Не думаю, что такое поведение имеет рациональный смысл. Скорее всего, коротеньким чёрненьким местечковым товарищам, облечённым некоторой властью, просто приятно немножко унизить человека европейской внешности, не знающего иврита.

Один из стюартов в самолёте поразил меня своей внешностью. Я люблю Антуана де Сент-Экзюпери, видел множество его фотографий. Этот человек был в точности похож на Экзюпери. Круглое лицо, глаза навыкате, маленький рот, короткий нос, высокий рост и несколько неловкие движения – вылитый Сент-Экс. К тому же и форма у стюртов почти неотличима от лётной формы.
Но этот израильский Сент-Экзюпери не был лётчиком. Он разносил напитки и закуски, собирал в полиэтиленовые пакеты израсходованную пластиковую посуду. И всё время заученно улыбался, хотя выражение лица у него, как и должно быть у настоящего Сент-Экса, немного грустное. И улыбка получалась тоже с грустинкой.
Сент-Экзюпери, разносящий напитки, - мне это показалось символичным.
Мы летели опять ночью. Не знаю, почему израильские пилоты так любят летать по ночам. Может быть, это тоже забота о безопасности? Ведь «Эль-Аль» - самая безопасная авиакомпания в мире.

Как это могло случиться? Почему люди так заблудились?
Наверное, дело в том, что они много голодали, трудно жили. Отсюда их основное стремление – улучшить материальную сторону своей жизни. А это ложный путь, и он завёл в тупик.
Сначала они попали в рабство к культурным растениям и домашним животным. Обеспечив себе стабильное пропитание, люди не заметили, что утратили свободу. Теперь они должны обслуживать эти растения и этих животных: пасти, кормить, убирать навоз, доить, сеять, пропалывать, поливать. Они стали слугами своих собственных слуг.
Потом они попали в рабство к тем людям, как правило, самым ничтожным, отбросам человечества, которые хотели жить, ничего не давая другим, за счёт других – и притом имея как можно больше материальных богатств и как можно больше власти. С тех пор, как это началось, и по сей день одни, большинство, много работают и скромно зарабатывают, а другие, немногие, не работают и очень богаты. «Кто не работает – тот ест».
Потом люди попали в рабство к машинам. Машины надо производить – всё новые и новые, всё больше и больше, потому что они недолговечны, и, раз попав  к ним в зависимость, люди нуждаются всё в новых и новых машинах. Нужно совершенствовать машины. Кормить их электричеством и бензином. Обслуживать.
Заниматься собой стало некогда: всё время и силы отданы Идолу - Машине.
Условия жизни изменились: в материальном смысле – к лучшему, в духовном – к худшему.
Люди стали жить в огромных городах. Жить вне этих городов они уже не могут, поэтому у них нет выхода: приходится до конца поддерживать существующий порядок, чтобы не погибнуть.
Жертвовать своей духовной жизнью ради поддержания и улучшения физического существования – в этом суть современного человека.
Первобытные люди жили духовной жизнью. У них были обряды, у них были испытания, у них было единство, была борьба, были цель и смысл их общей жизни и жизни каждого. Всё это утрачено – а простая биологическая борьба за существование осталась и стала главным содержанием жизни.
Моя родственница Фая М. живёт в Реховоте, но работает в Тель-Авиве, в банке. Она бухгалтер. Каждый день она ездит на двух автобусах, с пересадкой. Почти полтора часа в дороге. Выходит из дома рано утром, а возвращается поздно вечером. Так же работает её муж – и большинство израильтян.
Фая и Сеня - очень хорошие люди. Но чем заполнена их жизнь? У них есть сын, он живёт отдельно, с подругой. Так принято в Израиле, и это неплохо: помогает молодым взрослеть. Видятся они с родителями редко, - им тоже некогда: надо работать, зарабатывать.
Фая и Сеня не пользуются Интернетом. Почти ни с кем не общаются. Они так устают на работе, что дома только смотрят телевизор. Расслабиться, отвлечься. Больше ни на что не хватает сил.
Первобытные охотники нередко голодали. Но охота – это что-то вроде спорта, это интересно, увлекательно. Ведь многие ходят на охоту ради удовольствия. А для них это было главным занятием.
А теперь представьте себе работу современного клерка. Он тоже занят борьбой за существование большую часть дня. Но ничего интересного в его жизни нет. Он ничего не решает сам. Не развивает свою смелость, силу и ловкость. Не видит ни природы, ни свежего воздуха, не общается с людьми, сидит в тесном помещении и занят мышиной вознёй.
Да, мы заблудились в этом мире. Мы в тупике. И выбираться из него будет очень непросто.

Израильский Сент-Экзюпери, нанявшийся стюартом, подошёл ко мне и спросил, что я буду есть. На высокой многоуровневой тележке стояли пластиковые коробки с разной едой. Он не знает русского языка, но, работая на разных рейсах, выучил некоторые русские слова.
- Курица? – спросил он, улыбаясь своей обаятельно-грустной улыбкой.
- Да, сэнк ю.
И он вежливо, обходительно, глядя сквозь меня, протянул мне горячую пластиковую коробку, ловко вытащил из большого пластикового стакана пластмассовые ложку и вилку и дал их мне.
- Тода раба!
Он кивнул – на этом участке всё в порядке - и быстро пошёл дальше. Работы много.
Почти любая работа стала похожа на заводской конвейер. Быстро, быстро, людей много, надо всех обслужить, всё делать в высоком темпе.
В чем же цель? Выжить. Заработать, чтобы поесть, одеться, купить жильё.
Быстрей, быстрей. Надо торопиться: это очень важно.

И вот снова Пулково.
Мы прилетели ночью, когда не ходит транспорт, не работает метро. Пришлось долго ждать в аэропорту.
В зале ожидания – японский ресторан. Маленький, аккуратный. На каждом столике – меню и икебана. От нечего делать я вошёл. За стойкой спала девушка. Она спала сидя, положив голову на маленькую красную подушечку, лежавшую на прилавке. Её каштановые волосы разметались по подушке, лица не было видно.
Я просидел в Пулково 5 часов. Всё это время девушка из японского ресторана мирно, почти не шевелясь, спала. Она работает в ночную смену. Ей повезло: у неё есть работа. Она зарабатывает деньги. Если бы она спала дома, в своей постели, ей бы ничего не заплатили. А так она получит свою плату.

В метро я ехал рано утром, люди торопились на работу. В вагоне, кроме меня, ещё 5 человек.
Один, большой и широкий азиат, спал. Двое молодых людей: парень и девушка – сидели рядом, уткнувшись каждый в свой мобильник. Я так и не понял, вместе ли они ехали или не были знакомы друг с другом. Интеллигентного вида пожилой человек в клетчатой кепке заполнял кроссворд. Они не смотрели друг на друга: каждый – словно в коконе, одинокий, хотя рядом люди.
Удивительная цивилизация!
Но ничего, ничего. Это пройдёт, как проходит всякая болезнь. Или больной умрёт – или выздоровеет. Третьего не дано.

На Ладожском вокзале я купил Иве ковбойскую шляпу из искусственной кожи, светло-бежевую. Роскошную шляпу – настоящее сомбреро. Для полного счастья ещё нужны кольт и горячий мустанг. Их я пока не купил, но надеюсь купить к её 90-летию. Теперь Ива ходит гулять в шляпе, не боясь израильского солнца.
Она гуляет возле дома, на детской площадке, где играют маленькие африканыши. Там есть скамейки, можно присесть.
В последний день перед отъездом мы гуляли с ней утром. Я очень люблю Иву. Они совсем разные с моей мамой, но у Ивы такая же улыбка, добрая, ласковая. Я знаю, что она старый ребёнок. Но всё равно её очень люблю.
Нам было хорошо вместе. Она была рада, что я приехал.

*Это Ива.

Рада мне была и «другая Фая». Она рассказала мне о своём сыне и его подруге. Они живут отдельно. Они подобрали на улице кем-то выброшенного больного декоративного кролика, вылечили его. Теперь он живёт у них, вместе с двумя котами, тоже подобранными на улице. У кролика нет носа, но он живёт!
Сын Фаи сначала учился в Технийоне. Это знаменитое учебное заведение, и, как объяснила мне Наталья, жена Вадима Ротенберга, - очень халтурное. Её сын там учился. Она говорит, что ничему научиться там невозможно. Но – престижно.
Сын Фаи ушёл оттуда, он стал музыкантом. Выбрал любимое дело, пусть и непрестижное и не сильно денежное. Есть такие люди и в Израиле.
Я видел его фото и фото его подруги. Мама этой девушки из Румынии, отец – из Ирака. Она смуглая, черноволосая, худенькая. Совершенно чудесная девушка, похожая на эльфа, - страшно обаятельная, с доброй, застенчивой улыбкой. А он – рыжий, - и белокожий, как все рыжие. Контрастная, но очень симпатичная пара.
Фая, работающая в банке, проводящая все дни на работе, прочла мою книгу, которую никто не понимает, - а она её поняла. И она сказала мне именно те слова, которые мне так хотелось услышать.
И в Израиле люди остаются людьми.

Василий Гроссман говорил, что ХХ век с его чудовищными войнами, тоталитарными режимами, лагерями – это «битва всемирного зла, стремящегося размолоть зёрнышко человечности». И зло, по его мнению, потерпело поражение. «Человеческое в человеке непобедимо и неуничтожимо. Ему жить вечно, победить!»
Что ж, видимо, теперь на наших глазах идёт последний акт той же драмы. Теперь «размолоть зёрнышко человечности» пытается Общество Потребления. И оно тоже обречено на поражение. Хотя это более страшное зло, чем то, прежнее. Более скрытое и имеющее обличие добра, но именно поэтому - страшнее. Но и оно проиграет свою битву.
Люди остаются людьми. И они обязательно найдут свой путь.