18 февраля 1979 года

«Любовь в конверте
Течет в ответе.
Ответ: внутри меня
Твой грим.
А кто же я?»
- Светлана Гейман.

Со своей любимой работы каждое последнее воскресенье месяца Даниэль спешила со всех ног. Дрожащими руками всучивая ключи вахтёрше, она повязывала шарф, накидывала пальто, и, быстро стуча каблучками вышедших из моды еще в прошлом сезоне туфелек, бежала  в кондитерскую «Сахарную лапку» - самую дорогую и изысканную в округе.
- Итак, ваши эклеры в шоколаде, лимонный бисквит, медовые пышечки, пончики с ореховой начинкой и яблочное безе. Ничего не забыла, мисс?
- Нет, всё верно, - руками, на которых из украшений было только небольшое золотое колечко на мизинце, она брала бумажный пакетик, и, крепко сжав его в руках, спешила выйти на свежий воздух, спасаясь от приторного запаха сахарной пудры, витающего в кондитерской.
Медовые пышечки всегда исчезали первыми. Усевшись на просторную лавочку наполненной вечерним солнцем аллеи, она медленно, по маленькому кусочку, тщательно разжевывая, кушала ароматную сдобу. Горячая маслянистая хрустящая корочка была более чем хороша, а в сочетании с нежным молочным тестом и вовсе – непревзойденна.
Далее Даниэль ловила такси и ехала на «Птичий берег» - как называли это небольшое озерцо все местные жители. Всё из-за огромного количества ласточек, которые гнездились на кустах калины, росших на берегу в несметном количестве.
Девушка, распустив свои длинные золотистые волосы, бежала к воде, что бы окунуть в тёмную холодную жидкость озябшую руку. Еще полчаса, утопая туфлями в песке, она, наслажда-ясь запахом прелой воды и игривым ветром в волосах, гуляла по побережью. Там же исчезало и яблочное безе.
На красном стареньком автобусе она ехала домой. И даже если в салоне были свободные места (а они почти всегда были), она оставалась стоять, уцепившись рукой за поручни. «Ту-у-ух» - двери шумно открывались, свернувшись гармошкой. Она долго провожала взглядом спешащий навстречу закату автобус и бежала домой.
Дома Даниэль ждали тетя, брат, племянница, бабушка, дедушка, прадедушка и порядком загостившаяся у семьи Уоллис, дальняя родственница – тетушка Сэлли. Чья именно она тетушка и откуда она приехала  – все забыли давным-давно. Она слишком по-домашнему обосновалась у них: в стаканчике ванной комнаты стояла её старая зубная щетка, у кровати лежали мягкие тапочки, а нижнее белье, нисколько не стесняясь, она вывешивала сушиться на бельевые веревки прямо около входной двери (если учесть, что бельё её более напоминало приличного размера парашюты – зрелище было впечатляющим). Все втайне только и мечтали об её отъезде, но каждый из семейства Уоллис был жутким зажатым скромнягой, поэтому что-то сказать зловредной тетушке не могли. Все, кроме Даниэль.
- Ты задержалась, - едко отметила она, захлебывая чай ужасающим хрипуче-булькающим звуком.
- Ага, - сегодня Даниэль было не до ругани. Каждое последнее воскресенье вечера ей было не до перетирок с Сэлли.
- Хорошая же с тебя помощница. Прадед при смерти лежит, бабуля со спиной, племянник маленький – а она после работы разгуливает с кавалерами, вместо того, что бы помогать близким. Вот же девушка, хороша.
- Вы кушайте, кушайте, не подавитесь, - всякие высказывания об ухажерах кололи её в самое сердце. При упоминании о них – образ лишь одного человека всплывал перед глазами.
Даниэль, облегченно вздохнув, повернула щеколду двери своей спальни. Еще целый час её не будет существовать за этими душными бетонными стенами. И пусть, где то там, далеко, летят самолеты, спешат машины по скользким трассам, срезают цветы, продают лимонад, мерзнут в холодных домах и греются на теплых пляжах, умирают, рожают, выходят замуж, поступают в институты и наслаждаются ароматными сосисками гриль. Всего этого, прадеда, племянника, немытой посуды на кухне и упреков тетушки Сэлли еще час существовать для неё не будет: лишь вкуснейшая выпечка, деревянный шершавый пол, серые стены и воспоминания, прекрасный мир прошлого заключенный в её маленьком секрете.
Даже не сняв с себя пальто, она тут же полезла под кровать. Достав какую-то коробку, девушка смахнула с неё толстый слой пыли. Бумаги, бумаги, скотч, ножницы, расческа… вот же он. В замерших руках лежал сероватый небольшой конвертик. На нем было выведено аккуратными ровными буквами «Даниэль, в день рождения».
Пончики и бисквит кушать сразу перехотелось. Живот сжался. Легкие запекло. По рукам побежали мурашки. Дрожащими пальцами девушка потихоньку открыла конверт:
«Хэй, Дэни, поздравляю тебя с днем рождения! Желаю тебе счастья и удачи. Заезженно, конечно, но, как же иначе? Не забывай старину Ника. С праздником», - зазвенел грубоватый мужской голос.

Мама Николаса Оливера работа на почте – такие музыкальные открытки доставались ей почти что даром. Он рассказывал Даниэль, что схема работы таких конвертиков очень проста – заранее записывается тридцатисекундное поздравление или приятная музыка, которые в после-дующем могут воспроизвестись при открытии конверта около трехсот раз. Собственно, что лежит в конверте – становиться уже не таким важным, будь то некоторая сумма денег, или карточка на пять бесплатных походов кино. Главное то, что через много-много лет можно будет достать этот конвертик и услышать голос – далекий, родной, знакомый до боли голос, сквозь времена, снега, дожди и вёсны.
Этим и дорожила Даниэль. Она сто раз пожалела, что, получив его, целыми днями использовала бесценные шансы. Открывала и закрывала, открывала и закрывала, наслаждаясь любимым бархатным голосом, в то время, когда могла еще услышать его вживую.
По её скромным подсчетам, года два назад, когда Николас выпал из её жизни, конверт уже был использован около ста пятидесяти раз. Она решила открывать его тринадцать раз в год – каждое последнее воскресенье месяца и первого августа – на её день рождения. Если она будет придерживаться такой политики – то слушать любимый голос ей останется около одиннадцати с половиной лет, или всего – семьдесят пять минут.
И вот, два года из отведенных одиннадцати уже миновало. Превратившись в смысл её существования, придав её жизни хоть какое-то значение, злосчастный конверт забрал всё остальное, поглотил в себя целиком мир за бетонными стенами. И Даниэль об этом не жалела ни одной секунды – жизнь свою еще очень давно она решила посвятить Николасу, и только ему.
- Я купила тут, к чаю… - с отстраненной грустной полуулыбкой девушка поставила кулечек с изрядно помятой выпечкой на стол и отправилась в душ.



«Далеко, как никогда,
Ближе - только крыльям ветер,
 Расстояний не заметят
 Ни минуты, ни года.
…
Ах, как ночь луну разбудит
 Снова мне бежать изгоем.
 Слишком этот мир запутан,
 Чтобы просто быть с тобою»
- Светлана Сурганова.

Напевая какую-то странную песенку, Уоллис спешила на работу. Хотя, спешить, смысла никакого не было – до открытия городской библиотеки оставалось еще полчаса. Весеннее утреннее солнце практически не грело, но заряжало каждого особенным бодрым настроением, верой в возрождение, в свободу и любовь. Все только и ждали того момента, когда можно будет вырваться в городской парк, послушать бульканье первых фонтанов и скушать клубничного мороженного. Даниэль же спешила в свой излюбленный темный зал, солнечный свет в который не пропускали плотные, тяжелые занавески. Там же у неё была тысяча замечательных собеседников, лучших друзей и самых мудрых наставников – работая в библиотеке, она имела возможность безвозмездно читать любую литературу. Посетителей с каждым месяцем становилось всё меньше и меньше, весною их количество и вовсе сокращалось – кому захочется в такую прекрасную погоду сидеть дома с хмурыми книжками? И упиваясь своим одиночеством, своими экзотическими, словно драконий фрукт, чувствами (они считала их почти уникальными, очень редкими для проявления в современном мире), Даниэль, которая, в общем то, имела хорошее техническое образование, прожигала свою жизнь тут – в царстве грёз, чернил и едких эмоций, которые буквально излучали пыльные бумажные объекты.
Конечно же, любимым жанром Уоллис был исторический роман. Она всегда находила себя в одной из главных героинь, которая безгранично любила главного героя и ждала его с опасного военного похода, куда он отправился, что бы найти себе прекрасную принцессу. Каждая подобная книжка заканчивалась десятью мокрыми платками, потекшей тушью и красными опухшими глазами (будь то хороший, или плохой конец – повод поплакать найдется всегда).
Даниэль, на самом деле знала, что любит вовсе не сами произведения, ни талантливых авторов, ни упругие переплеты – она любит Николаса, его, и только его, и каждая метафора, каждое сравнение, каждый эпитет – и вот она снова уносится в мир сладких мыслей. «..лассс… лассс…» - словно эхом отдавало его имя шуршание старой бумаги.

На столе лежала газета, вышедшая еще три месяца назад. Её оставила, видимо, напарница Даниэль, которая постоянно складывала на старую прессу фисташковую шелуху.
Девушка развалилась на своём комфортном мягком кресле, и, пока одной рукой расстегивала туфли, что бы погрузить ножки в пелену мягких тапочек, другой рукой взяла газету и изучающим взглядом пробежалась по заголовкам.
«Только в этом номере: эксклюзивное интервью со звездой нового сериала «Цветы и дрозды» Амалией Вехтьековской…» - Даниэль недовольно ухмыльнулась.
«Секреты красоты: увлажняющий крем как спасение нежной кожи лица и рук зимой.»
«18 февраля, сегодня: 1913 – предложен термин «изотоп»; 1930 – открыта новая планета солнеч-ной системы – Плутон; 1979 – в пустыне Сахара выпал снег…»
Нахмурив брови, девушка перечитала вслух последние строки.
Газета попала точно в цель – с расстояния пяти метров она резко влетела в урну на входе.
Сегодня её выбор остановился на «Послании в бутылке» небезызвестном произведении Спаркса. Когда-то давно, мучаясь от бессонницы, включив телевизор около двух часов ночи, она смотрела фильм, снятый по мотивам этого произведения.
Время то бежало быстро, подобно атлету на международных соревнованиях, то тянулось медленно, словно свежая горячая карамель. Один час, другой, третий… За окнами шумел боль-шой город, гудели машины, кричали люди, звучала популярная музыка, светило теплое солнце и небо голубое-голубое было...
Девушка крепко вцепилась в книжку длинными худыми пальцами персикового отлива. Прохладный полумрак охранял её покой, оберегая от суматохи мира тридцатисантиметровыми кирпичными стенами городской библиотеки.
«... ты никогда не уйдешь из моей жизни, кто бы в ней ни появился. Ты стоишь рядом с Госпо-дом и рядом с моей душой, и ты будешь вести меня по этой жизни.
Я не прощаюсь, мой милый, я просто хочу поблагодарить тебя. Поблагодарить за то, что ты был в моей жизни и принес в нее радость, поблагодарить за любовь и за те воспоминания, которые будут согревать меня до конца моих дней. Но больше всего я благодарна тебе за то, что ты дал мне знание: когда-нибудь я смогу отпустить тебя.
Я люблю тебя, Т.» -
шепотом читая строки, она плавно, с присущей ей легкостью и гармонией в движениях, с какой-то особой нежностью,  водила подушечками пальцев по шершавой желтой бумаге, и слёзы из глаз её лились крупными мутными капельками. Будучи чересчур сентиментальной, на всех печальных моментах фильмов и книг Даниэль начинала рьяно рыдать, громко всхлипывая и утирая глаза бумажными салфеточками. Не сказать, что она как то особо переживала – сердце её оставалось холодно и безразлично, но как только дело подходило к чему-то печальному, солёные реки начинали стекать по её щекам.
Роман выдался на славу – захватывающий сюжет, интересные герои, а чувства, чувства! «Николас, Николас… Я бы написала тебе добрую сотню таких писем и отправила по морю. Так я, собственно, когда-нибудь и сделаю, когда на теплом побережье. О да, да, так непременно сде-лаю».
День продолжал протекать в своём ключе – пара ароматных маковых булочек на обед, жалкая дюжина заблудших читателей и толстенький сборник кроссвордов.
- К тебе интересный посетитель, - заглянула в читательский зал вахтерша по имени Марианна. Все сотрудники библиотеки собирались около её будки и проводили время за совершенно бессмысленными разговорами – одна жаловалась на мужа, другая хвасталась детьми, третья была вдохновлена вчерашним сериалом... Совершенно нечего делать среди них было Даниэль. Они бы обязательно спросили, каким лосьоном для лица она пользуется? «Я собственно, мылом лицо умываю…» - и все бы смутились. А если бы разговор зашел о личной жизни? Девушке пришлось бы покраснеть, словно свекла и тихо соврать, что её сердце свободно, но и отношений она не планирует. Вчерашнее ток-шоу? «Извините, но к телевизору я подхожу раз в неделю, что бы смахнуть с него пыль». Из новой ли коллекции её блузка? Какого дизайнера она носит аромат? Почему она не красит волосы, когда собственный цвет её блекл и неинтересен? Нет, нет, нет… Ей по нраву было иное времяпрепровождение.
- Неужели сам мистер президент?
- Эм... Нет.
- Тогда я сомневаюсь, что его личность представляет для меня интерес.
- Это Майкл. Только что видела, как он выходит из машины. Поэтому и зашла предупредить, что бы ты привела себя в порядок, - подмигнула и захихикала Марианна.
- Ты же знаешь. Что я не терплю ни его, ни ваших шуточек насчет наших отношений. Я вообще не люблю шуточки. Шутки. И просто забавы. Не люблю. Так что я в полном порядке, подкрашивать губы и накручивать кудри перед ним не собираюсь.
- Знаешь, конечно, мы не хотим совать свои носы не в наше дело, но мы разговариваем о тебе бывает. По глупости своей молодости ты теряешь многое, очень многое. Еще немного, сама не успеешь оглянуться – станешь такой же морщинистой старой коровой как каждая из нас.
- Если глупость моей молодости это Дюма, Ремарк и Эдгар По, то, пожалуй, она меня устраивает.
- Майкл – мы давно его знаем. Это замечательный молодой человек. Порядочный, всегда приветливый. Не осведомлена твоими вкусами – но и внешность у него достаточно приятная. У него своя квартира, приличная машина. А как он смотрит на тебя! Милая, не глупи. Однажды, в двадцать лет, каждая из нас уже показала свой характер и свою гордость. Так вот, половина теперь – старые девы, другая – терпит живущих с ними в одном доме пузатых волосатых вонючих животных. Да, пусть ходит молва, что рано жениться – это ошибка. Ничего подобного, дорогая! Лишь юношеская любовь может перерасти в более сильное, крепкое, глубокое чувство. Чем старше ты – тем более твой разум повелевает над сердцем. Когда булочка свежая – можно промокнуть её в коньяке и получить позже замечательные ароматные сухарики. Сухарики в коньяке не промокнешь.
- Марианна, спасибо вам за столь познавательную речь. Но… У меня есть жених. Да, жених. Я не могу ответить взаимностью Майклу, - соврала, сама толком не понимая для чего, Даниэль. Она заметила про себя, что вахтерша, наиглупейшая на первый взгляд женщина – не такая уж и нера-зумная.
В это время в дверь коротко постучали.
- Ладно, мне пора, - Марианна тут же убежала, и с дверного проема уже выглядывало светящееся улыбкой лицо Майкла.
- И тебе привет, - грубо отрезала девушка.
- Привет, привет, - с большой коробкой в руках парень подошел к её столику. Взгляд Даниэль буквально на две секунды задержался на новом посетителе.
Короткие темные волосы, подстриженные по последним веяниям моды, широкие карие глаза, прямой небольшой нос, пухлые губы… Со вкусом подобранная одежда, фирменная обувь. Почему же при его виде у неё начинались рвотные позывы? Глаза. Его глаза. Они светились. Но, не так, как светятся глаза уверенных в себе мужчин. Горделивых, свободных львов, которые излучали мужество и жизнь. Это был взгляд собаки, - преданной, любящей дворняги, которая радостно махала хвостом и смотрела на хозяина как на кусок ароматного бифштекса. Такие мужчины неимоверно раздражали Даниэль.
- Сегодня немного заказов совсем, вот, прими прошлые, ага?
- Хорошо, да… - странно, но терялась она при тех, кто испытывал симпатию к ней не менее, нежели в присутствии своих объектов вожделения. Подобные односторонние чувства приносили неудобство обоим сторонам.
- И распишись тут, тут и здесь, пожалуйста, - Майкл, что бы положить на стол бумаги, наклонился очень близко, Даниэль сразу почувствовала жар, исходивший от его тела. Её замутило еще силь-нее.
- Ага, да, угу, расписалась? Отлично, да. Мне можно идти, всё?
- Иди.
- Дэни…
- Даниэль.
- Даниэль Уоллис, Вы окажете большую честь, если сегодня вечером составите мне компанию в кино! Очень интересный фильм, «Очарованная закатом», уверен, Вам понравится.
- Сегодня вечером я помогаю со стряпней своей тетушке.
- А…
- Завтра я стираю носки, послезавтра сижу с племянником, а потом четверг, а по четвергам у меня разгрузочные дни. Я злая и голодная.
- Ладно, понял, - рассмеялся Майкл. – Ты, Дэни, упертая, но мой лоб гораздо твёрже твоего, го-раздо! Я загляну на следующей неделе, да. Надеюсь, ты освободишь хотя бы один денек, иначе мне придется тебя просто выкрасть.
- Я занята, счастливо.
Парень исчез за дверью, а Уоллис глубоко вздохнула и откинулась на стуле.

Когда всё было разобрано, Даниэль спешно уложила в красивый картонный пакетик книжки, предназначенные Эллис Хью, и вышла в пелену весеннего вечера. Несколько дней назад она пообещала своей хорошей подруге Эллис заказать несколько занимательных детских книжек. Она не спеша шла по направлению к её дому по залитым янтарным заходящим солнцем улицам.
«А небо… Такое красивое небо. Голубое. Глаза цвета неба самые красивые. Вечное, вездесущее, единое. Смотришь на этот райский потолок, и знаешь, что под ним ходит тот самый - любимый и далекий, и смотрит на него, и любуется им. И сразу ощущаешь его присутствие рядом – сколько бы километров вас не разделяло…»
- Дэни! – от размышлений девушку отвлек кто-то зовущий её с другой стороны улицы.
- Жули? Неужели ты?
- Как есть я, - улыбалась ей девчушка, которая была словно воплощением юношества и беззаботности – джинсовые шорты, длинная широкая рубашка, сандалии и короткие кудрявые белые волосы – Жули заметно отличалась от остальных девушек.
- Не ожидала встретиться.
- Как уж я не ожидала, - чересчур громко рассмеялась та. Даниэль слегка нахмурилась. Она не выносила присущие людям фамильярности, а от смеха подружки у неё всегда глушило уши.
Жули Смит около трех лет была для неё самым близким другом. Самые голодные и весё-лые в жизни человека – студенческие годы, она переживала с ней. Первые серьезные влюбленности белокурой подружки, регулярное посещение полицейских участков и травмпунктов – всё это по капельке наполняло чашу терпения Даниэль, и, в конце концов, перелилось. Сумасбродство подружки, безумство в совокупности со звериной долей адекватности – весь этот ядерный коктейль несочетаймостей для тихой, нервозной и самолюбивой Уоллис был невыносим.
- Какими ветрами ты здесь? – Вместе с Жули она училась в техническом университете своего родного города. Отработав один год по специальности, Даниэль пришлось распрощаться и с работой, и с лучшей подругой, и с Николасом, и с  родным до боли городом детства – вся семья переехала в небольшой городок триста километров прочь.
- Мы часто бываем здесь, по работе, - несколько абстрактно ответила Смит, и, буквально на се-кунду, на её солнечном лице появилась пасмурность.
- Ясно, ясно, - легкие начали неприятно прожигать грудную клетку. Жули могла продолжить общение с Николасом – а если так, для Даниэль это было таким огромным шансом, ощутить близость, пускай совсем небольшую, со своей безумной мечтой. Поэтому сейчас она очень боялась потерять нить разговора, и активно размышляла, как же можно направить его в нужное направление.
- Я побежала? – лучезарно улыбнулась Смит, глядя на безучастный вид собеседницы.
- Нет, ты что! Нет, нет, нет! Пойдем, посидим в каком-нибудь кафе? Сколько лет, сколько зим! Уверена, нам есть, что друг другу рассказать. Вспомним, а? – притворность ясно чувствовалась и в словах Даниэль, и в её мимике, но Жули сопротивляться не стала. Они удобно расположились за столиком первого попавшегося кафе.
- Где работаешь?
- В библиотеке.
- Библиотеке?
- Именно.
- Какой судьба, черт тебя подери? Какая библиотека, Дэни? Ты для этого столько лет пыталась слепить из себя первоклассного инженера?
- Эта работа мне по сердцу. Лучше расскажи. Как у тебя дела. Как там у нас.
- Я тоже, собственно, работаю не по специальности. Я организую выставки, концерты, банкеты и всё прочее в нашем культурном центре.
- Интересная, работа, наверное, в самом деле.
- Да, вполне.
- Выставки говоришь?
- Именно.
- Общаешься с выдающимися художниками нашего городка, - странно захихикала Даниэль.
- Да, вроде того.
Пауза немного затянулась. Смит делала вид, что очень увлечена ванильным мороженым, а Уоллис – пиццей.
- Слушай, Жули, а как там наш старина Ник? – нервно теребя салфетку, как можно беззаботнее спросила, наконец, девушка,  голос которой предательски дрожал.
- Думаю вполне хорошо, - еще больше смутилась белокурая собеседница.
- Да? Хорошо?
- Дэни…
- Что?
- Понимаешь ли, Дэни. Мы уже около одиннадцати месяцев вместе.
Повисло долгое молчание.
- Жули, к-к-как? Вместе!?
- Пора бы уже успокоиться, в самом деле.
- Причем тут успокоиться? Вы вместе… Вы!? Но как?
Даниэль сама некогда познакомила своего нового приятеля с лучшей подругой. Они оба увлекались живописью, мыслили под одним углом. Уоллис ставила на то, что  подруга войдет в доверие Николаса, подружиться с ним, и некогда сможет оказывать на него влияние, что бы, де-лая выбор,  он знал, какая есть настоящая Даниэль, которая была неспособна раскрыться перед ним. Поток мыслей у неё был сумбурен и накручен, как у любой влюбленной девушки, но в то же время, она совершенно не ревновала, потому что знала, что на такое предательство ради отношений Жули не пойдет.
- Как? Что значит – как? – снова рассмеялась девушка, отчего на Уоллис накатила приличная волна раздражения.
- Я не понимаю. Не понимаю!
- Как… как. Да вот так, в принципе. Как и все остальные. Ходим за ручку, пишем друг другу милые сообщения, заказываем вечерами большую пиццу и смотрим фильмы, дарим всякую ерунду на день святого Валентина. Всё как обычно, милая. Ничего совершенно нового.
- А…
- Если тебе так интересно, то да. Конечно, да. Скоро год, как встречаемся, мы же взрослые люди. Хотя, если честно, именно с этого наши отношения и начались, - снова засмеялась Жули, но сейчас на это Даниэль не обратила совершенно никакого внимания. В голове что-то гулко и ритмично стучало.
- Знаешь. Я не думала, что Николас способен на подобную заурядность.
- Прекрати плакать, подруга. Я не желаю чувствовать себя виноватой. На подобные проявления человеческих чувств, способен каждый человек. Всем хочется любви и ласки, сострадания и по-нимания. Конечно, некоторые громко заявляют что - нет, они настолько тверды, что никому их не раскусить, никакой нежностью не растопить их сердце! Еще чего. Если главная дорога закрыта, существует множество обходных тропинок! Люди - вещества. Даже если все вроде бы жидкости – но у каждого своя плотность, своя температура кипения, - Даниэль всегда удивляло, как быстро её подруга могла подстраиваться под ситуацию – минуту назад она громко смеялась, а теперь с расстановкой говорила о серьёзных вещах.
- Жули, ты же… Ты же не могла так предать меня.
- О каком предательстве ты говоришь? О предательстве твоих глупых фантазий? Не пошла на поводу твоего самообмана? Два года прошло, с тех пор как ты уехала.
- Ты была самым близким человеком для меня! Даже если и прошло время, два, семь, десять лет, ты знаешь, какие чувства я испытывала к этому человеку. Я не смогу смириться, и говорю об этом прямо. Я люблю Николаса.
- Ты его любила! Да и можно ли было назвать это любовью? Увлечение, страсть, предрассудки. Любовь – это нечто другое, не думаешь? Ты не хотела бороться!
- Нет! Нет же, ты сама знаешь – я боролась! Я не хотела быть навязчивой. Я не хотела! Всё шло по плану… Если бы… Если бы не…
- План. Наивность, детская наивность, не больше, ты сама прекрасно это понимаешь. Ты не могла дать, и не сможешь, то, что способна дать я.
- Мы прекрасно проводили время. Ты же знаешь… Ты прекрасно знаешь, что это нравилось нам обоим, - Даниэль словно и не замечала слов подруги. – Мы ходили в театр. В кино. На выставки. Ведь он говорил, что это ему по душе…
- Конечно, по душе, Дэни, конечно! Но, ты уж меня прости, с подобным распорядком можно умереть со скуки, - Жули воткнула ложку в своё мороженое и подвинула стул ближе к подруге. – Пойми ты! Вы изначально были совершенно несовместимы. Ты, кроткая молчаливая девушка, и он – любитель, скорее послушать, нежели поговорить. Вы бы удавили друг друга своим рыбьим нравом. Ему нужно было что-то импульсивное, резкое, как и тебе. Пожалуй, лишь в этом вы были похожи.
- Мы всегда находили, о чем поговорить…
- Слушай, посмотри на моё мороженое. Видишь? Ванильное мороженое поливают малиновым, а не сливочным кремом. На твоей пицце грибы на тесте, а не тесто на тесте. Земля и небо – едины. Луна и солнце. Видела ли ты когда-нибудь их вместе? Ангелы любят чертей, а черти – ангелов. Всё в мире стремиться к гармонии противоположностей. Почувствуй же – ты существуешь только благодаря тому, что в тебе одинаковое количество отрицательно и положительно заряженных частиц. Вспомни же химию, которая тебе не давалась. Окислители вступают в реакции с восстановителями. Некоторым легче отдать электроны с внешнего уровня, нежели принять. То, что у нас с Николасом всё получится - было предначертано далеко до возникновения всего человечества, еще во время Большого взрыва, когда происходило становление первых физических законов. В том, что нас потянуло друг к другу – не виноваты, ни я, ни он, и нет смысла тебе обвинять кого-то из нас.

До дома Эллис оставался всего один проулок. Всеми силами, сдерживая предательские слёзы, Даниэль не могла одолеть ненависть, вспыхнувшую в её сердце. Подруга была права. Всё это глупости, фантазии, мечты и помешательство. Но имела она какое-то право отравлять эти светлые грезы, когда они были смыслом жизни Уоллис? Нет. Однозначно, нет, считала та. Потому что каждый сам роет себе яму, несёт свой крест и обрекает себя. Даниэль разрисовала все стены в своей узкой одиночной камере сказочными пейзажами, и каждый вечер тонула в этом безумном мире. Какое право у кого-то было закрашивать все картины фиолетовой краской?
В надежде хотя бы немного забыться, Даниэль звонила в дверь подруги, ежась от сквозняков подъезда.
- Привет, милашка, - Эллис кинулась к подруге на шею. – Ты  с заказом? Проходи, проходи, сего-дня я пекла грушевый пирог! На небольшое чаепитие как раз осталось.
Дрожащими пальцами расстегнув туфли, Уоллис осторожно прошла по скользкому паркету в гостиную. Горели уютные лампы, последние солнечные лучики гуляли по просторной комнате. В углу тихо играло радио, на большой плазме, висящей на стене, шли какие-то мультики без звука, на журнальном столике стояла корзинка с апельсинами и конфетами. Каждая вещь в комнате, её запах, звуки и даже пыль, которую вечером можно было увидеть весело танцующей на солнечном свету, буквально всё кричало – здесь Живут. Живут с большой буквы.
- Присаживайся, - Элис поставила на столик кружечку горячего крепкого черного чая и блюдце и с приличным кусочком издающего прекрасный аромат пирога. – У тебя глаза опухшие. Мне показалось? Что-то случилось?
- Ох, нет-нет, конечно. Вот, ваши книжечки. Прекрасные красочные издания. Сама бы зачиталась, - она попыталась улыбнуться как можно естественней.
- Кто-то звонит в дверь, подожди минутку.
Стоило Эллис выйти из комнаты, как в гостиную забежали двое звонких ребятишек. Двой-няшки Дженни и Джон возрастом пяти лет были обладателями ярких рыжих волос и многочис-ленных конапушек по всему телу. Эти безумные веселые маленькие существа вызывали у Даниэль целый шквал негодования. Никогда не имев дела с детьми, она никак не могла определиться – то ли любит она их, то ли кроме головной боли, никаких других эмоций они у неё не вызывают. Но единожды, они ей даже снились. Это были две светловолосые девчушки с синими платочками на шее, в поглаженных ажурных блузках, в темных юбках и белоснежных гольфах. Взяв девочек за руки, Даниэль и Николас провожали их в школу, второпях всучивая в руки бумажные пакетики с сырными бутербродами.
- Извини, это к мужу, наш семейный врач, - вслед за Эллис в комнату вошла импозантная высокая женщина в белом халате, с пышной темной завивкой на голове.
- Так, так, где же наш больной?
- Он уже как полчаса ушел в магазин за молоком, скоро вернется. Зинаида, присаживайтесь пока, сейчас и Вам я принесу чашечку чая.
- Пожалуйста, без сахара. О, где наши милые двойняшки? Мой Аркадий тоже ведет себя крайне безобразно.
- А сколько вашему Аркаше?
- Уже четыре с половиной.
- Надо же! Хорошо читает?...
Даниэль поджала коленки. Эти две девушки, несмотря на достаточно молодой возраст, были вполне сформировавшиеся зрелые женщины. У них была постоянная хорошо оплачиваемая работа, мужья, дети, целый океан разнообразных забот, неприготовленный ужин и хронический недосып. А что она? В то время, как её сверстницы уже родили несколько детей, она целовалась всего раз – с Эриком Смитом, в десятом классе, впервые испытывав на себе алкогольное опьянение на дне рождении одной хорошей подружки.
Со стороны это выглядело немного нелепо и отвратно – две женщины, наперебой бол-тающие о своих драгоценных детишках (причем почти не слушая друг друга), и девушка, немного странная, с большими серыми глазами, смотрящая на них как то удивленно и испуганно. Все эти проблемы, заботы, дела казались ей неумолимо далекими, экзотичными, словно кокосы для поселенцев Дальнего  Востока. Все они были не из её мира, родом не её системы, солнцем которой был Николас.
«Паранойя, одержимость…» - повторяла про себя Даниэль. Да, даже если так, почему бы и нет? Формально мы рождаемся свободными для этого. Мы должны научиться прилично есть, не чавкая, не кладя локти на стол, и уместно пользуясь столовыми приборами. Должны первыми здороваться со старшими. Должны чистить зубы утром и вечером - точно три минуты. Каждое воскресенье ровно в двадцать один час должны смотреть большой выпуск новостей за неделю, что бы после активно поддерживать актуальные разговоры и быть якобы небезразличным к делам, творящимся в мире. Должны хранить в темном сухом месте пачку овсяных хлопьев, и майонез в холодильнике, с открытой крышечкой – не более пяти дней. Должны всегда держать спину прямо и регулярно причесывать волосы, которые между тем мы должны мыть хорошим шампунем с экстрактом какого-нибудь экзотического фрукта. Обязанность любого воспитанного человека – не повышать голоса в обществе, громко не сморкаться и не кашлять, не прикрыв рот кулачком. Мужчины должны добиваться возлюбленных женщин, а женщинам в свою очередь срамно выставлять напоказ свои истинные чувства, они могут лишь стрелять взглядом в сторону объекта вожделения и игриво поправлять платочек на шее. Должны носить часы на левой руке, не ходить по клумбам в городском парке. Необходимо получить хорошее образование, пойти под венец с каким-нибудь обеспеченным партнером, у которого будет мятное дыхание и накаченный пресс. Должны, должны, должны… Но кто-нибудь, когда-нибудь, будь то мама, воспитатель в детском саду или учитель в школе, или намазанный с ног до ушей тональным кремом и румянами политический деятель с голубого экрана, говорил ли нам кто-то из них, что нельзя создавать в душе свой собственный мир? Имеем ли мы право тонуть в своём безумии? Бродить по граням своего шаткого сознания? Запрещали ли нам в детстве безудержно любить кого-то? Любить сквозь время, расстояния, разрушая преграды здравого смысла? Дыши глубоко, люби, безумствуй. Главное, не ляпай соусом на выглаженный жилет.
Получается, Жули была неправа? Возможно, лишь отчасти. Можно было вынести из её слов одну простую истину – следует молчать. Чувствуешь? Пожалуйста, чувствуй. Но не материа-лизуй. Потому что, каким прекрасным не был бы бисквит, переваривающийся внутри тебя, как бы довольно не урчал твой желудок, и язык не искал в укромных уголках ротовой полости еще один аппетитный кусочек, существует всего два способа явить бисквит миру: по пищеводу обратно или через толстую кишку.

Домой Даниэль явилась довольно поздно. Еще долго она ерзала вилкой по тарелке ос-тывшее спагетти, затем стояла под горячим душем, остро ощущая своей смуглой кожей каждую струйку обжигающей воды, после вызвалась слушать рассказы бабушки о приключениях её бур-ной молодости (не смотря на то, что каждый она знала почти что наизусть). Что бы отвлечься, девушка пыталась занять себя чем только можно, и отправилась спать только тогда, когда угнетающий её сон стал казаться ей сильнее прочих предрассудков.
А когда по коже пошли мурашки от холода простыни, и нос почувствовал исходивший от подушки запах персикового шампуня, сон мгновенно улетучился.
Через десять минут она уже закрывала металлическую щеколду ванной комнаты, сжимая в руке заветный конверт. Ледяной кафель неприятно щекотал голые ступни, душистый весенний ветерок, задувавший в форточку, играл с широким подолом белой ночной сорочки. Шаг, шаг, еще шаг…
«Хэй, Дэни, поздравляю тебя с днем рождения! Желаю тебе счастья и удачи. Заезженно, конечно, но, как же иначе? Не забывай старину Ника. С праздником» - доносился хрипящий звук из конверта снова и снова. Длинные пшеничные волосы, хорошенько поднятые лаком у корней, сильно спутались и стали более походить на маленький стог сырой соломы. Щека терлась о скользкую плитку, мутные слезы, бежавшие из её голубых глаз, напоминали грибной дождь среди ясного июльского неба. «Хэй, Дэни…». Худощавое тело девушки сжалось в комок. Ненависть прожигала её разум и сердце, и доносилась неприятными коликами до легких. Она ненавидела свою подругу. Ненавидела всех родственников, из-за которых пришлось оставить родной и любимый город. Но более  всего на свете сейчас она ненавидела себя – это жалкое маленькое безумное существо, корчащееся в странной позе на ледяном полу ванной комнаты. Это ничтожество, душа которого умела любить всей широтой своего естества: преданно, цепко и безгранично. «… заезженно, конечно, но как же иначе?»


«Холодный циклон встречай.
Ты не придёшь, я знаю, меня спасти,
Ты не придёшь, однажды сказав: прощай…

- Можно?
- Дэни, ты? Конечно, проходи!
- Это твоя мастерская?
- Нет, конечно. Моего хорошего знакомого. У меня никогда не царит такого порядка, - рассмеялся Николас.
- Приехал к нему в гости?
- Да, бываю у него иногда. Ну, подходи ближе!
Даниэль шагнула в темный прохладный гараж, в котором сквозило сыростью и свежей краской. Кругом были расставлены холсты и разбросаны тюбики.
- Смотри, этот парень гений! Какая игра цветов, какая гамма! Все деревья – словно живые.
- Красиво, - брякнула девушка и присела на соседний стул. В нос тут же ударил знакомый парфюм – пряно-грушевый букет раскрывался сандаловым деревом.
- Я до сих пор не накладываю тени так умело. Он начал учиться на три года позже меня, а какие успехи! Я считаю, талант способен на многое, но не на подобное, Дэни. Это то, что я, пожалуй, могу назвать божьим даром.
- Это утро или вечер?
- Я так думаю, утро. Смотри, солнышко светлое, а не красное, люди открывают ставни.
- А мне  почему-то кажется, что вечер. Народ  закрывает окна, детишки бегут домой.
- Сколько граней, я без преувеличений восхищен! Такие, как он, становятся легендами.
- Ник, брось! Ты ведь сам прекрасно видишь, что рисуешь не хуже.
- Сама брось, - Оливер потрепал её по голове. – Я хорошо пишу, но такой красоты моя кисть не выдавала.
- Пара вещей даже значительно превосходят твоего хваленого друга.
- Но мне никогда не стать легендой. Мне не создать на бумаге что-то настолько вдохновенное, что бы человек смог почувствовать запах, звуки, ощутить вкус! Что бы руки почувствовали нежность теплой бледной кожи молодой девушки, уши услышали райское пение птиц, а голова захмелела от вина!
- Слушай, посмотри на меня, - дрожащим голосом произнесла Даниэль.
- Что?
- Смотри на меня, слушай и запоминай. Обещаю, ты станешь таким. Подожди. Твоё время еще не пришло. Ты станешь легендой, - Уоллис еле выжимала из себя слова, под пристальным взглядом узких синих глаз.
- Ты спятила, точно тебе говорю, спятила!

Сдав ключи от мастерской, Николас и Даниэль вышли в тёплую пелену раннего лета.
- Пройдемся, как думаешь?
- Ты не спешишь возвращаться? Тогда, конечно, я только за.
Ник был высоким юношей спортивного телосложения. У него были мелкие черты лица, острый нос, выразительные голубые глаза. Волосы, густой пеленой обрамляющие лицо, были светлые, с пшеничным отливом у кончиков.  Он предпочитал носить свободную одежду в серых тонах – и всегда, абсолютно всегда, белые кроссовки – которые он то и дело кропотливо протирал влажными салфетками.
Даниэль обожала его темно-серые широкие толстовки и теплые зимние свитера. Они вызывали у неё бурю приятных эмоций и ассоциаций. Когда-то давно, когда Уоллис было еще лет пять – она обожала холодные вечерами греться у своего дедушки на руках. Тот всегда носил длинные, вытянутые вязанные свитера, которые хорошо сохраняли его тепло, и пахли бальзамом после бритья и дорогими сигарами. Вид Николаса вызывал волну непреодолимого желания прижаться к его пышущему теплом телу, обнять крепко и сильно, вдохнуть поглубже его грушево-сандаловый парфюм, и не отпускать, висеть, висеть и висеть на нём, словно детёныш кенгуру.
- Почему же ты так расстроена, что переехала в этот  город? Ты только посмотри, какая красивая аллейка. Даже если бы кругом были уродливые землянки, и главной достопримечательностью была бы она – я бы всё равно несказанно полюбил этот город.
- Я тут всего неделю, Ник. И уже безумно скучаю по тем улицам, по людям, по запаху комнат в родном доме. Просыпаясь каждый день в холодном поту, я бегу к окну, открываю занавески – и сердце моё сжимается. Я обожала вид из своей старой комнаты на заброшенный парк. Тут же – сплошная пелена бетонных построек.
- Зато как ночью красиво! Часа так в три подойдешь к окну – не представляешь, Дэни, сколько людей не спят ночами! Все обманываются на самом деле. Люди просыпают жизнь, считая, что она идет днём. Она проходит  ночью. Все главные события нашей жизни происходят ночами. Люди старательно потея пытаются зачать нового человека, люди вешаются, в конце концов просто, занимаются тем, чем душе угодно – у ночи нет правил, ночью ты сам себе хозяин, понимаешь? Тебе не нужно идти на работу, быть  накрашенной, держаться ровно на каблуках и постоянно поправлять прическу! Ты можешь есть бискиты, рисовать, читать, слушать музыку, или танцевать – даже если ты совершенно не умеешь танцевать, ночью можно – никто ничего не увидит. Все спят, а Бог, наверное, хозяйничает сейчас на другой стороне планеты – не до тебя ему сейчас. Так что – танцуй, Дэни, танцуй! – лучезарно улыбнулся Ник.
- Где ты всего этого нахватываешься… - Даниэль, несомненно, были приятны и интересны эти разговоры – но не сейчас. Сейчас она понимала, что завтра Оливер будет уже за несколько сотен километров отсюда – ей хотелось выяснять всё здесь и сию же минуту, поговорить откровенно после стольких лет, попытаться ясно и точно передать всю ту гармонию чувств, которую он у неё вызывает. Конечно, она понимала, что возможно, после стольких намеков, оборванных планов, красных щек, смущенных взглядов Николас давно в курсе, какой вулкан спит внутри неё, но не хотелось более устраивать никаких спектаклей, играть в какие либо игры. Пора было стать, смело посмотреть в его глаза, улыбнуться, и, вложив в эти слова всю теплоту и свет, которые она всегда носила за собой, сказать: «Я тебя люблю». Вот так коротко, просто, до тошноты затерто. Сколько раз за всю историю люди уже произносили эту фразу? Сколько за одну жизнь человек успевает сказать это? Тысячу? Миллион? Но из всей это массы пустых слов обязательно найдется одно: «Я тебя люблю», особенное, сказанное с нежным придыханием, с некоторым усилием слетевшее с губ. Множество признаний будет преждевременными выкидышами – и лишь одно, будет расти, забирая энергию, силы, и время. И, преодолев все преграды, вырвется с губ – зрелым, жизнеспособным решением.
По пути Даниэль и Николас заскочили в небольшую кондитерскую. В медовых лучах ве-сеннего вечернего солнца они сидели на старой лавочке светлой широкой аллеи и молча наслаждались хрустящей масляной корочкой ореховых пончиков.
- Я хотел бы уехать.
- Куда?
- Да какая разница. Куда-нибудь. Просто взять и уехать.  Что может быть лучше нового города, новых улиц, новых людей? Я живу рядом с железнодорожным вокзалом. Каждый день у меня есть около шестнадцати шансов изменить свою жизнь. Я с детства живу в этой атмосфере, понимаешь? Атмосфере вечного прощания. Под моими окнами люди льют слёзы счастья встречи, горести потерь. Ветер колышет их волосы и обдувает бледные шеи, когда они спешно бегут по платформе. И вот, они садятся, и несутся навстречу жизни, этому красочному непредсказуемому калейдоскопу, - Николас положил в рот последний кусочек теста и смял в руках бумажный пакетик. – В нашем доме нормальным людям ужиться невозможно. Это же постоянный шум. Гремят поезда, кричат пассажиры. Колесики их чемоданов так противно скрипят, скользя по старому потрескавшемуся асфальту. Бывает, я даже улавливаю шелест страниц свежей прессы и скворчание пирожков с мясом в дешевом масле привокзальной забегаловки. Но все эти люди живут – понимаешь? А ты пьешь сладкий черный чай с лимоном, ешь бутерброд с молочной колбасой на свежем батоне, и наивно полагаешь, что лучшей судьбы ты себе устроить не мог. А в твою открытую форточку навязчиво сквозит ветер перемен, и ты так дико, и не по-человечески ощущаешь этот пряный яркий запах жизни.
Даниэль сначала слегка опешила. В подобном свете перед ней Ник представал впервые. Всегда их разговоры сводились к формальностям: обсуждению погоды, политики, смешных исто-рий и импрессионизма девятнадцатого века. И что его именно сейчас толкнуло на подобные от-кровения, когда еще немного – и они распрощаются? Наверное, даже он сам не смог бы ответить на это. Всё-таки вкусная выпечка и весенний вечер замечательно сближают людей.
- Ты торопишься домой?
- Нет,- ответила она. Домой? И где теперь её дом? Можно ли называть эту чужую холодную бе-тонную постройку её домом? Родина у неё осталось одна, и имя этой родине – Николас.
- Тогда я просто обязан показать тебе одно местечко. Я однажды писал там картину. Ты даже, кажется, видела её. Ну, вставай, побежали!
Долго такси ловить не пришлось – вдвоем они заскочили на заднее сидение, и Оливер неразборчиво буркнул название какой-то улицы.
- Это «Птичий берег»!
- «Птичий берег»? - улыбнулась она.
- Посмотри сколько здесь ласточек гнездится!
- Озерцо. Такое маленькое.
- Не смотри на его размеры, Дэни. Поверь мне, это лучший водоём, который мне приходилось когда либо видеть. Подойдём ближе?
Они медленно подошли к песчаному берегу, который медленно, словно заботливо, облизывали небольшие волны. Солнце зашло за тучки на горизонте.
- Вода непревзойденно чистая. Видишь, серебриться у дна?
- Это блики?
- Нет. Это рыбки. Совсем маленькие, зато какие шустрые! Они не бояться плавать так близко, потому что их редко кто тут тревожит. За два километра отсюда большой пруд, который выкупила одна начинающая компания и хорошо оборудовала пляжную зону, понастроив разных кафе, кабинок для переодевания и туалетов. Сюда почти никто не ездит отдыхать. И, несмотря на то, что днище его не чистят уже который год, оно всё равно остается таким же кристальным. А теперь давай, суй же руку!
- Прямо в воду?
- Конечно!
Даниэль  оперлась коленкой на песок, подкатила рукав блузы и окунула руку по локоть.
- Чувствуешь?
- Щекотно! – звонко рассмеялась она. Множество мальков, вьющихся у берега, сразу начали биться своими скользкими бочками об её руку.
- Забавно, верно? Оказывается, гладить маленьких рыбок не менее приятно, нежели кошек или собак. Парадоксально, но даже такие холодные слизкие и глупые существа как рыбы, любят ласку! Дэни?
- Что?
- Ты вот сейчас прекрасно сидишь. Очень похожа на русалочку, нарисованную в моей детской книжке. Только знаешь, отпусти волосы! Очень долго ты ходишь уже со своим каре. А если отпустишь -  будешь точная русалочка.
- Я подумаю, - рассмеялась она. Может, пора? Может, пора сказать, что собиралась? Может, это тот самый момент? – Я…
- Пройдёмся?
- Да, конечно, - Николас помог ей встать, и вместе они пошли вдоль берега, окруженного стаями ласточек, утопая ногами в сухом песке.
Но когда, когда же лучше сказать?
- Ты будешь скучать по Робу? – внезапно спросил он. Уоллис слегка нахмурилась.
- Нет, конечно. Я буду скучать по Жули, по тебе, даже по старушке Элли – добродушной соседке, но никак не по нему.
- Я думал, ты уже успела к нему привязаться.
Роберт – коллега Даниэль, низкий темноволосый короткостриженный парень с выпирающими из-под одежды массивными мышцами на руках и груди. Последние три месяца он активно ухаживал за ней, а она в свою очередь ухаживания многозначительно принимала. Но вовсе не от того, что испытывала симпатию к нему, или ей нравились его нелепые подарки и комплименты. Она испытывала огромную удовлетворяющую волну самолюбия, когда на глазах Ника выходила с большим букетом цветов.
- Никогда не испытывала по отношению к Робу ни малейшего интереса. Хотя, пожалуй, одно меня интересовало – как можно каждый день в таких количествах есть куриные грудки? – рассмеялась Даниэль, поправив развивающиеся на ветру короткие пшеничные волосы.
- Знаешь, я бы назвал тебя холодной, но внешность у тебя очень теплая, летняя. Поэтому я назову тебя сухой.
- Сухой?
- Да. Сухой. Как пустыня Сахара. Внутри тебя дуют суховеи и иногда ветра проносят мимо шары верблюжьих колючек, - Николас лучезарно улыбнулся. – Только не обижайся, пожалуйста.
- Ты неправ.
- Но у тебя эмоциональный фон как у табуретки, Дэни! Никаких привязанностей, эмоций, чувств. Ты как сухарик, - поймав обжигающий взгляд девушки, он улыбнулся еще шире. – Ну, или курага! Высушенный абрикосик, ну? Улыбнись же.
- Нет, нет, и нет! Если я ни о чем не рассказываю, не вешаюсь никому на шею и не кричу о своём глубоком внутреннем мире и вселенских чувствах на каждом углу, это вовсе не значит, что я пус-тышка.
- Я и не говорил, что ты пустая. Сухая, а не пустая, Дэни, не путай. Понимаешь, глупо ожидать, что внутри помидора окажется черничное варенье.
- Не смотря на всё то, что ты говоришь, я знаю, что я способна на большие чувства, - ну же, чего же ты молчишь? Прокричи это! Громко, хрипя, вложив в этот крик все чертовы эмоции!
- Да, ты способна на чувства, несомненно, но я не уверен, что на глубокие. Дэни, в пустыне иногда моросят небольшие дожди. Количество осадков в год там ничтожно мало. Но пойми, снег в пустынях ни разу за всю историю не выпадал, и не выпадет никогда. В Африке львы, жирафы, гепарды и солнце, в Арктике олени, белые медведи и вечные метели. Разве можно сказать, что где-то хуже? Смотря, на какие факторы опираться. Поэтому я ни в коем случае не обвиняю тебя. Мы все индивидуальны, нет плохих людей и хороших. Я просто анализирую.
Некоторое время они просто молчали, слушая шум воды, крики птиц и рёв машинных моторов далекой дороги. Солнце тем временем снова осветило песчаное побережье.
- Это не обидно. Это просто немного грустно, - Даниэль пыталась сдерживать наворачивающиеся на глаза слезы.
- Только вот не надо грустить. Это совсем ни к чему. Пессимизм – это заразная инфекционная бо-лезнь, передающаяся контактно-бытовым путём. Мне кажется, двадцать первый век историки будущего должны будут назвать не веком развитых информационных технологий, а веком Великой печали. Я так думаю, примерно в семидесятых годах все, абсолютно все, будут ходить с угрюмыми лицами. Представляешь себе это? Даже самые маленькие беззаботные дети будут поникшими. Для всех будут доступны все материальные блага, социальные пакеты и духовные ценности. У каждого будет семья, дети, приличная работа, проводить отпуска будут у теплых соленых морей. Все будут беспрекословно счастливы. От этого и печальны.
- Печальны от того, что счастливы?
- Печальны от того, что счастливы. Или счастливы, от того, что печальны? Понимаешь ли, когда человек погрязает в грусти, ему кажется, что он мудр и внимателен, заметил вот, фекалий разбросанный под ногами вокруг, когда все по нему топчутся, и нет никому дела. Веселые люди слишком остро ощущают свою глупость. Впрочем, Дэни, не забивай себе голову. Пора уже ехать. Дома буду поздно.
- Мне на восемнадцатом автобусе.
- До вокзала восемнадцатый доедет. Поехали с тобой.
Даниэль понимала, что тот самый момент был упущен. Сказать это сейчас? Было бы слишком нелепо.
Долго стоять на останове не пришлось – скрипящий красный автобус уже через две мину-ты громко открыл, свернув гармошкой, свои пыльные двери. Свободных кресел не осталось, по-этому они расположились в самом конце автобуса, держась за железные поручни.
Уоллис внимательно разглядывала Николаса, взгляд его был направлен на пейзажи за заляпанным каплями окном. Ребристая кожа, ямочки которой были последствием подростковых дерматологических проблем, была нездорового белого цвета. Тонкие розовые губы, внимательные узковатые глаза, густо обрамленные светлыми ресницами… Сейчас он был так близко. Сейчас он был так далеко. Еще немного – и его туманный образ останется в сознании только воспоминанием, которое, словно кассетная пленка, со временем будет изрядно затираться. Долгими вечерами она будет прокручивать в голове этот момент, пытаться снова услышать родной запах, ощутить в руке шершавую мозолистую руку. В данный момент она всеми силами старалась запомнить – запомнить каждую деталь. Каждую прядь. Каждую родинку. Успеть насладиться этим мгновением, которое шло бесконечно. Возможно, люди и живут целые века, проходящие словно минуты, что бы испытать ту самую минуту, которая пройдет подобно целому веку? Ведь что такое вечность? Вечность это секунда.
- Как я люблю автобусы. Этот мерзкий запах бензина, пыли и чьего-то пота, как я его люблю, - рассмеялся Оливер.
- Меня в детстве один раз очень сильно укачало, и стошнило прямо на подружку. Остались неприятные ассоциации.
- Ха-ха, ты так серьезно об этом говоришь! На самом деле, плохо потом было, наверное, не тебе, а подружке. Ты успешно освободила желудок от вредных веществ, а вот её вид оставлял желать лучшего.
- Еще бы! Её любимое красное платье в горошек!
- Понимаешь, в этом то и дело! Мы высвобождаемся от негативной энергии низкими способами. Кричим друг на другу, ругаемся, злимся. В итоге мы пусты и довольны, а наши партнеры все в смердящей желтой кислятине.
- Интересная интерпретация.
- Конечно, интересная. Сколько всего происходит во круг нас, ох, Дэни, Дэни… Люблю я всё-таки автобусы.
- Моя остановка.
- Давай, - Николас похлопал девушку по спине. – Счастливо тебе! Не забывай старину Ника!
- Ты всегда так говоришь. Поверь, не забуду, - и, впервые за столько времени, по-настоящему, искренне улыбаясь, она пошла по салону к самому выходу, расталкивая упрямую толпу. Успев один раз обернуться и помахать ладошкой на прощание, Даниэль ступила вниз, и большая старая железная махина небрежно выплюнула её наружу. Двери громко захлопнулись.
- Я люблю тебя! – закричала она вслед. – Ты любишь автобусы. А я тебя.
Кряхтя на ходу, железный червяк ехал навстречу уходящему закатному солнцу. Даниэль еще долго смотрела ему вслед, щурясь от ярких лучей, и сердце её, бешено колотясь, так и норовило выпрыгнуть из груди. Вскоре где-то вдалеке он исчез за углом, и девушка поспешила в то место, которое уже как неделю звалось её домом.
 
…конечно, всё это глупости, но
Земля как волчок вертится.
А вдруг они как в каком-то старом кино
Когда-то ещё встретятся?»
- Владимир Крестовский


«Если увижу тебя когда-нибудь опять, то разорву на части,
Если увижу тебя когда-нибудь опять, то разорву на счастье»
- Александр Васильев

Стояли холодные пасмурные февральские дни. Уже три месяца, как на улицах лежал грязный снег. Уже три месяца, как солнышко грело другую сторону планеты. Уже три месяца очередная надоедливая песенка молодой певички про любовь  возглавляла хит-парад городского радио. Уже три месяца заветный конверт не издавал ни единого звука. Зябким дождливым ноябрем, в последнее воскресенье месяца, когда Даниэль после традиционной программы дрожащими руками открыла его, комнату оглушила тишина.
- Осторожнее!
- Извините, - Уоллис отошла подальше от ворчащей женщины, которую она нечаянно толкнула. Сегодня девушка спешила, сильно опаздывала на работу,  и, не успев толком собраться, выглядела достаточно рассеяно и неопрятно.
В феврале кажется, что весны не будет никогда. Эта сонная серая погода неустанно вгоняет людей в дремоту, заражает апатией и пессимизмом, и навязчиво думается, что этот лёд никогда не стечет по водосточным трубам, оголяя сухой теплый весенний асфальт.
Сильно ли переживала Даниэль из-за конверта? Конечно, переживала. Но душа, что странно, вовсе не рвалась на множество осколков по этому поводу. Напротив, печаль её была светлая и мудрая – она понимала, что Николас окончательно покинул её, больше никогда она не услышит даже его голоса, и от этого было легче. Такое же облегченное состояние наступает, когда ты вылечил давний кашель, надоедливый насморк, или помыл голову, которая неделю не контактировала с шампунем. Уоллис даже подружилась с Майком, и пару раз сходила с ним в кино. Только спать она ложилась около девяти часов вечера, проглотив две таблетки снотворного. Засиживаться подолгу было опасным занятием – сердце становилось чересчур чутким и крикливым.
- Опять проспала? – едко заметила Марианна, попивая кофе из маленькой зеленой кружечки, ароматы которого было слышно еще на входе.
- Да. Еще никого не было? – спросила Даниэль, второпях расстегивая сапоги.
- Еще немного времени, и можешь вовсе на работу не ходить – людей нет, и сомневаюсь, что прибавиться. Ты  оплатила доставку, надеюсь? С меня уже требуют чеки.
- Доставка! – ударила себя по голове Дэни. - Как только я могла забыть подобное? – снова начав одеваться, она бросилась застгевать бесконечное число пуговичек на своём пальто. – Буду через двадцать минут, и девушка вылетела обратно в струящийся поток шумной толпы.
Голос тогда звучал неестественно, словно в голове. Где-то внутри липкой массы извилин кто-то грубо выкрикнул:
- Дэни!
Кто это? Показалось? Она внимательно осмотрела прохожих и пошла дальше.
- Дэни! Хэй, Дэни!
- Ник…
К девушке с длинными растрепанными золотистыми волосами не спеша подошел высокий юноша.
- Дэни, совсем оглохла? Или не узнаешь старых друзей?
- Ник… Ник. Ник. Ты. Совсем не изменился.
Пускать сейчас слезы, было бы минимум неуместно, но глазницы Даниэль уже начинали предательски чесаться. Черное драповое пальто с длинным воротником ярко контрастировало с бледной ребристой кожей. Ветер играл с растрепанными светлыми волосами. А девушка снова ощутила тот самый аромат сандалового парфюма, и сразу накрыло её пеленой уютной родной атмосферы. Как будто возвращаешься после долгих лет в излюбленный старенький бабушкин флигель, а он весь пропахнут твоей любимой запеченной рыбой.
- Постарел, - хмыкнул тот. – И почему такая взъерошенная и без шапки?
- Ты издеваешься, в самом деле? Я не видела тебя почти три года, ни слуху, ни духу, и тут ты встречаешь меня, и как ни в чем небывало спрашиваешь про шапку.
- Дэни, твоё развитие идет не в гору, а с горы, - рассмеялся Николас. – Ты стала, кажется, еще большим ребенком.
- Заткнись, Ник, заткнись! – время, наверное, совсем свело её с ума. Только что она сказала ему, тому самому, единственному и неповторимому мистеру Оливеру «заткнись»?
Некоторое время стояла неловкая пауза. Подобная пауза в обязательном порядке возни-кает между разлучившимися, некогда близкими, людьми. Хотя они и действительно, искренне друг другу рады, время одинаково меняет обоих, и внутренние предательские чувства не обма-нывают – напротив стоит уже совершенно другой человек.
- Как у вас с Жули дела? – неожиданно нагло спросила девушка, непривычно пристально глядя в любимые синие глаза. Сколько же времени, сколько времени…
- У нас? У меня отлично. У неё, наверное, тоже. Откуда ты знаешь?
- Мы виделись прошлой весной.
- Она мне ничего не говорила про тебя. Я совершенно никаких вестей про тебя не слышал всё
это время. Странно даже как то, словно тебя и не было.
- Неужели расстались?
- Да, этой осенью. Всё ведь из-за меня. Черт бы побрал мою творческую личность. Жули оказалась на редкость терпеливой девушкой. Она несколько раз молча вылавливала крупных мух из своего супа. Но в сентябре, обнаружив очередную, хотя и маленькую мошку, она окончательно ушла из-за стола. Я не любил её настолько сильно, что бы продолжать издеваться над ней дальше. Поэтому останавливать и возвращать не стал.
- Всё это весьма печально, - с хмурым лицом отметила Даниэль, хотя на самом деле настроение её в ту же минуту вознеслось до самых небес, и в душу стал проникать ядовитый сквозняк надежды.
- Всё это весьма жизнь.
- Какими судьбами ты у нас?
- Стажировка. Предложили интересный проект по разработке дизайна детского центра. В общем, рисую на стенах цветочки и мячики.
- Расскажи, как там наш городок.
И Николас, говоря, как обычно, слишком быстро, и, то и дело, опуская окончания слов, принялся рассказывать о новом памятнике, о похоронах старушки Элли, о ремонте дорог на главной улице… Даниэль, украдкой ежась от холода, рассказов совершенно не слушала, лишь внимательно вглядывалась в его лицо и улыбалась, совершенно просто и беззаботно улыбалась.
Любовь обязательно заглядывает в каждое сердце, хотя бы разок. Горячим сладко-горьким крепким чаем она заполняет его до самых краев. Далее, всё зависит, собственно, от формы сердца. Если оно мелкое, как блюдце, любой любви поместиться мало, и остынет она очень быстро. Если оно глубокое, любовь выйдет большая, горячая. А бывают сердца бездонные. Бывает, вместо чаши – решето. Проливается она мимо, и подобно наркотику, по всем артериям, венам и сосудам распространяется по организму, заражает кровь, прожигает каждую клеточку. Именно так воспринимала свои чувства Даниэль. Она любила Николаса. Любила с большой буквы, любила гораздо больше своей собственной жизни. Он поразил её организм, захватил её душу – и никому не проникнуть туда более, и никакому антибиотику не вытравить.
- В одном ты ошиблась, Дэни.
- В чем же это?
- Я не развил своё мастерство. Не пробился. Не научился наносить тени, как мой приятель. Не выйдет с меня легенды.
- Отойдем? – вдвоем они стояли прямо посреди улицы, изрядно мешая прохожим, поэтому при-шлось устроиться на потертой старой лавочке автобусной остановки.
«Может, ты и не научился идеально накладывать тени, твои картины не продают по сто тысяч долларов за штуку, и под окнами дома не дежурит толпа малолетних поклонниц, ты всё равно навсегда останешься Легендой. Вечной Легендой моего сердца», - мысленно проговорила Уоллис.
- Много-много лет назад, то самое утро было, наверное, во многом похоже на это. Стоял холод-ный февраль, гололёд мешал стабильно передвигаться и людям, и машинам, сильный ветер портил шикарные укладки тогдашних модниц. И все были с головой погружены в свои предельно важные дела, кутаясь в меховые воротники плащей. Каждый в то утро ощущал свою власть, был уверен, что человек – продукт социальный, а социум – куда умнее, выше и развитей простушки природы. Ведь, даже ребенок продолжал веровать, что в Австралии бегают кенгуру, в Африке - слоны, в холодных северных морях плескаются толстые моржи, а иначе – и вовсе быть не может. Но, то утро было опровержением всевозможных убеждений. На раскаленные желтые пески, на сухие листья пальм оазисов, на мохнатые носы размеренных верблюдов посыпались холодные белые хлопья. В это же время, на другой стороне планеты, серьезные английские джентльмены ничего и не подозревали, продолжая пребывать в уверенности своих формальных убеждений. Но восемнадцатого февраля, тысяча девятьсот семьдесят девятого года в пустыне Сахара шел снег.
-Даниэль Уоллис, вы начинаете меня удивлять. Всё это было очень красиво, конечно, но простите, к чему?
- Не забивай себе голову. Мне нужно в банк, а потом, может, съедим по двойному крем-брюле?
- С удовольствием.
Даниэль тогда ощутила какое-то, незнакомое до сего момента, чувство светлого удовле-творения жизнью, счастье величиной с горошину, но яркое, словно лампочка накаливания. А Ни-колас, смотря на неё, почувствовал тепло летнего утра. Люди внутри его маленького городка раскрывали ставни.
И жили они долго и счастливо. У них было много пухленьких румяных детей, крупная мохнатая рыжая собака, хорошие работы, большие машины и камин в гостиной. А друг друга они больше никогда не встречали.