Утки. Михаил Крапунов

 
      Аисты в наших местах никогда  не водились. Оно и капуста не каждый год доброй вызревала, но дети в прежние времена  появлялись, и немало. Может, причиной тому было отсутствие электричества в наших местах в начале пятидесятых, может, мужики были трудолюбивее или жёны ласковее. Увы, о таких нюансах история умалчивает. Отцу было шестьдесят, хороший столяр и плотник работал как «папа Карло», но как он нас с братом «выстругал» в летописях тоже ничего не сказано.   
      Братишка младше на два года, ростом и развитием не отставал, а к восемнадцати годам и вовсе на полголовы перерос. Но это было потом. Росли, бедокурили, хулиганили и чудили на равных.

      Жилось трудно. Я хорошо помню комовой сахар, который отец колол, зажав в руке, а потом делил. Конфет не видели, ранетки считались деликатесом, коль удавалось их добыть. Правда, с приходом лета меню наше становилось столь разнообразным, что сегодняшним детям и не снится. Тут и вшивик*, и корень кандыка**, ревень, слизун***, а к осени всё разнообразие таёжных ягод. Нет, росли не голодными: молоко, масло мясо и сало на столе было, но вот яблок, апельсинов и, тем более, каких-то там «сникерсов» - их и в магазинах не было.

      Телевизоров тоже не было. Тарелка была. Нет, не тарелка телевизионная, которая сейчас чуть не в каждом дворе, а тарелка динамика,  будившая нас по утрам гимном. Тарелка висела под самым потолком, и само её устройство ну очень нас интересовало, волновало больше чем слова гимна, и наверняка больше, чем яблоки в райском саду волновали Адама и Еву. Увы, после того, как поставив на стол табурет, мы добрались до динамика, даже сообщения Левитана разобрать стало невозможно, а наши задницы долго не заживали.

     Прогресс двигался по стране. Наконец и в нашем доме появилось электричество: две лампочки и два выключателя. Иметь розетки и прочие прибамбасы тогда не разрешалось. Отец категорически запретил нам подходить к выключателям. Щелкать выключателем вскоре надоело, с лампочкой разобрались, а вот что там в патроне? Брат придерживал меня за голые ноги, и едва я сунул палец в патрон, сразу наступило возмездие. Как говорит Петросян - «незабываемое впечатление».

      Лёд ещё лежал на речке, но, вооружившись вилками, лезли рыбачить. В то время экологов в районе не было, но рыба в Семе водилась. Приветственный рёв кота и «восторг» матери после появления до ушей мокрых, посиневших от холода, с зелёными соплями рыбаков были неоднозначны. Кот, нажравшись рыбы, затихал, мать ещё долго ворчала, содрав с нас сатиновые штаны стоявшие колом и загнав на большую русскую печь.

      В космос слетали Белка и Стрелка, а затем и Гагарин. Новый динамик захлебывайся от восторга – мы тоже. Фантазии кружили головы. Подходящих собак не было, кот по всем параметрам подходил. Закрытый в трёхлитровый бидон по несколько минут раскручивался на двухметровом бельевом шнуре. Приземления не всегда было мягкими, но и при удачной посадке кошачьи глаза почему-то вылезали из орбит. Слегка покачиваясь, с диким рёвом животное убегало, видимо, на доклад кошачьему политбюро. После нескольких «полетов» космонавт уже просто при виде бидона прятался на чердак.

      Куклы, мыльницы и другие пластмассовые изделия в то время изготовляли из казеина, ещё лучшим, ещё более качественным топливом для ракет являлась фотоплёнка. Набитая таким составом клееная из бумаги трубка летела с сизым дымом на сотню метров. Правда всегда не в ту сторону, куда запускалась. Просто удивительно, что отцовский дом и соседи в эпоху славного зарождения космонавтики, не выгорели.
      Из деревенских старожилов, наверняка, кто-то помнит, как на въезде в Черёмушкин лог прямо на земле, под открытым небом было высыпано может сто, а, может, и пятьсот тонн аммиачной селитры. Не знаю, куда она потом делась, но месяца два мы селитру как основной компонент для изготовления пороха  таскали. Большое счастье для района, что не догадались готовить заряды прямо там, на месте. Ракетное производство продолжалось на новом уровне, и хотя до «катюш» дело не дошло, но уже железные трубки летали.

      Лето и детство в моей памяти всегда ассоциируется с покосом. В хлеву всегда стояли две - три коровы, лошадь. И сена надо было порядка ста центнеров. Чтобы накосить для себя, приходилось и для совхоза собрать столько же. С начала июля по сентябрь покос был главным занятием для родителей, а мы всегда с ними.
      Самым первым воспоминанием о покосе был трёхколесный велосипед неказистый на вид, но удивительно крепкий. Целыми днями мы с братом занимались тем, что тащили его в гору, весело съезжали - и опять в гору.

      Какой-то период охотились на змей, их по солнцепёкам водилось великое множество. Мать ненароком сболтнула, что за каждую убитую змею бог прощает сорок грехов. Нам с братом, однако, ещё лет сто можно грешить. Ловили, сажали в бутылки, били и выкладывали немецкими крестами на дороге. Спрятавшись в кустах, наблюдали, как шарахаются лошади проезжающих всадников. Однажды, довелось наблюдать и «змеиную свадьбу».

      Откуда прошёл слух, что на этом месте должен быть клад, не помню, но яму в течение двух дней мы упорно рыли. Отец, как говорится, посмеивался в усы - и «делом заняты», и на виду. Потом ещё целый день яму зарывали. Конечно, прошёл ещё год или два, и дали нам в руки грабли, а потом и литовки.

      Читать научился рано, и если одноклассники по слогам мусолили отрывки из « Родной речи», в моей библиотечкой карточке были и Джек Лондон и Майн Рид и Жуль Верн. Что тут говорить! Засидевшийся на цепи дворовый пёс безропотно и весело таскал по проулкам санки, правда у каждого столба и камня делал остановку и задирал лапу. Соседские псы нашей ездовой собаки, конечно же, отчаянно завидовали и рвали цепи.
       Золота в наших ручьях намыть не удалось, но вот под парусами мы плавали.
Пруд, который вот уже сорок пять лет каждый год размывает, был вырыт в шестьдесят пятом году. До этого в конце островка был хороший чистый родник, переходящий в большую заводь. Заводь эта нами была облюбована и освоена – плавали на надутых камерах, но это не то.

       В курятнике, чтобы куры не неслись, где попало, отец сбил из широких тесин большое корыто. И если бы нам вдруг не захотелось плавать под парусами, оно бы там висело до сих пор. Отец в ту вёсну строил школу в Мало-Черге, мать уговорили, что вернём корыто на место.
      Сооружая корыто, отец думал лишь о том, чтобы куриные яйца не смогли выпасть, и не более. Так что щели в корыте были. Забили дыры, законопатили, а потом полдня топориком и долотом разбирали Чуйский тракт, добывая гудрон.
      Дни в июне длинные, и вскоре наша яхта была просмолёна, высилась мачта, на рее парусом висела материна шаль с кистями, а флагом - черная тряпка с костями. Натаскали воду в корыто, проверили качество работ, а потом всей улицей тащили корыто до заводи. Сколько радости было, когда ветерок вдруг наполнял паруса, и корыто слегка рябя воду, устремлялось вперед, сколько восторженных детских глаз смотрело с берега. Больше двух человек корыто не вмещало, но все, кто хотел, смогли «походить под парусами». Правда, всякий раз проплыв двадцать метров надо было нашу посудину тащить против ветра на исходную позицию. Так что к концу дня все вдоволь «наплавались» и отдыхали на берегу, когда вдруг неожиданный порыв ветра выгнал нашу «яхту» из заводи. Подхваченное рекой корыто  с парусом и флагом на плаву держалось недолго, зачерпнуло воду, встало поперёк волны, и вот уже не видать в крутых пенных волнах никаких следов кораблекрушения. Долго бежали по берегу в надежде, что-то выловить, но в тот год Сема была очень полноводной.

      В хозяйстве было много гусей и уток, прожорливее последней «скотины» я не знаю: бывало накормленные до отвала, посидят, погогочут и опять бегут к корыту. Широколобка, величиной в утиную голову, заглатывалась, и ещё долго было заметно, как рыба шевелится в утином зобу.
      В то время сразу за метеостанцией было поле, и оно засевалось овсом. Осенью, после уборки, на поле выгоняли коров, телят, а мы прогоняли гусей.
Часам к трём, гуси, набив зоба колосками и соскучившись по воде, летели к реке, домой. Некоторые падали в огороды, и нам приходилось их выручать из плена. Подкинешь слегка, и гусь уже сам летит через забор.

      Не помню, кому пришла в голову идея научить летать уток,  а от идеи до исполнения один шаг. К огромному нашему разочарованию подкинутая птица через десять метров приземлялась, хоть и отчаянно работала крыльями. С сарая летела вдвое больше, а с конька дома долетала аж до середины огорода.
Родителей в тот день дома не было, и тренировки продолжались довольно долго. Увлечённые летной подготовкой мы не заметили появления, как теперь говорят «предков». И,  как всегда, добрые начинания наши не были должным образом оценены. Мать пересчитала и осмотрела потрёпанное, одичавшее, крякающее поголовье, а отец долго искал уже спрятанный нами брючный ремень.

      Школа. Запомнились тесные помещения, печи голландки, да раскатанная горка с которой на портфеле можно было, катится до самой колхозной кузницы.
      Новогодние праздники, искренняя веселость и ожидание чуда. А как здорово было оформлено помещение, шились костюмы из марли, сатина бумаги и картона - дёшево, но с фантазией. На пионерский костёр всей школой, строем с песней « Взвейтесь кострами синие ночи…» шли в забоку****, где уже были собраны ветви для костра, и где праздник продолжался до полуночи.

      Воспоминание о детстве, словно солнечные зайчики, мелькают в памяти яркие светлые, но не возьмешь их в руки, не прижмёшь к груди, не спрячешь, как самое дорогое, в шкатулку…



*************************************
*Лук крупнотычиночный (народное название: вшивик)  — травянистое растение,  растет на лугах и пашнях.

**Многолетнее травянистое растение. Луковицы кандыка съедобные, причем их можно выкапывать и есть сырыми (чем воспользовалось не одно поколение сибирских жителей в голодные годы), а можно варить и мариновать.

***Лук-слизун (A nutans L.), или иначе лук поникающий, ценится как пищевое, лекарственное, декоративное и медоносное растение.

**** забока - лесок вдоль берега речки.