Эльф. Собирательному образу

               Наедине.

   Я  оторвал наполовину скуренную сигарету от воспаленных и опухших губ.
-Ты знаешь,  я курю… я пью, чтобы  приблизить разум к бесконечности, чтобы прийти к безвечности путем своих страстей… я придвигаю пешкой сам себя и убиваю. Дыханье ровное - я заслужил… я смерти заслужил…
   Я Эльфа заслужил - как отдых.
   У Эльфа за спиной далекий горизонт и солнце, такое красное, холодное… Они казались не такими страшными. Быть может, они здесь меня не тронут, не тронет эта пустота вокруг меня… а может не так быстро… но кажется не тронет – не дотянется.
   Я так и уснул на плече, не потушив окурок и чуть не уронив его на спину. Свернувшись змеёю душа отогревала чешую, я спал и чувствовал её – большое и приятное - тепло. Так люди во всем мире без слов и знаков сговорились называть Его - РОДНОЕ

               За пазухой забвения.

   Я ненавижу день – стирая линии лица, втирая их вглубь, он выворачивает клетки кожи, швыряя в глаза, как данность кожного покрова - все изъяны; сдувая черты, которым поклоняются художники, вскрывает незатейливую бытность кожи. Такое слепящее солнце вредно и губительно для вдохновений. Но эти очертанья я любил в любое время. Мне все равно, какие ровные, кривые, или сокрытые в своей потенциальной яви… насколько виден весь изъян или изъяны…
   Её черты, как взмах…
   Я обращал внимание на губы: сжатые - скривленные в улыбке и – разжатые; немного влажные - сухие – влажные, уже в моих последующих действиях, мечтах…
   Мечтал даже при этом существе… имея все возможности… мечтал о рвении… сквозь сон… сквозь мой… сквозь существа… сквозь себя.
   Её лицо переходило в свет,
   А свет переходил в меня…
   Я как всегда спускался в слабость сна и снова …
   Так проходили эти дни…
   Мой маленький, мой нежный, мой  теплый профиль эльфа.
   И я так и застыл на вечно, на этих губах. Я притаился, в глубинах своих чувств, зажатыми в тиски несвязной речи.
   Все тексты обрываются на поцелуях…
   Несчастье в разорении и пустоте… но если место пригодилось для чего то нового, что наполняет, пусть не навсегда, то это успокаивает нервы, чувства, мысли и слова.

               Постскриптум…

   Ужасный запах изо рта и тяжесть в голове, осадок во всем теле. Сип чайника в ушах. Закуривая я сажусь у телевизора: два подбородка женщины в очках тылдонят о политике. Мне совершенно все равно. Лишь подбородки отзываются в моем сознании спиралью странных мыслей-образов, чудовищ состоящих из только что оборванного сна и яви.
   Всё что имеет смысл в этом – это я. Моё внутри меня. Моё живое к ней. Всё то, что не могу убить, как преступление против зачатого, аборт развившегося плода. И может даже не она, не я, а это чистое достойно продолжения и нимба. Ну и куда мне это всё девать. Если оно мешает мне дышать и совершенно ей не нужно.

               На лавочках.

   Мы так и познакомились – не выдержав. После того как видели друг друга месяц и регулярно молчали. Испытывали интерес и знали… боялись знать без… знака с неба?... уверенности в чем-то?... в чем? А может без условности?
   Но человечество обнажено в глазах… мы знали. Зрачки предательски вываливают грязное белье души рядом с широким соседским окном.

   Я многое хотел узнать о маленьком – себе. Но я спросил одно. И пожалел. Я спрятался. И разговор потух, хоть и ответ был, в общем-то, развернутым. Не выдержали: я, она…
Да, да - я вежливо кивал. Какая разница… спроси у тела и тогда... Тогда оно тебе ответило на всё. Ответило, что ждало разговора. Но это ты спросила первой, а не я. Произнесла слова. Я тоже их произносил. Когда наши тела оспаривали их необходимость.
   Она смотрела с интересом… После – я.


               Один.

   Не понимаю, что я сделал, и почему все смотрит в круг меня.  И почему всё это злое? Зачем оно придумано? ЗАЧЕМ?

             18.07.2012г.
       Дьяченко Максим Юрьевич.