1775

Шум нарастает. С каждой минутой все громче и громче. Такой знакомый и одновременно совершенно чужой звук, похожий чем-то на рокот океана. Бушующего океана.
Звук распространяется. Теперь он всюду. Вокруг. Рядом. Внутри. Растекаясь по телу, он поднимается волной к пульсирующим венам на висках и успокаивает, успокаивает...
Задаюсь вопросом откуда же этот рокот. И ответ приходит как-то на редкость легко. Это галлюцинация. Вызванная лошадиной дозой  опиума. И больше никто не слышит этого звука. Может это и к лучшему. Хотя он такой мелодичный...
Еще немного и галлюцинация захватит воспаленное сознание и окунет его в пелену забвения. Стоит только перестать держаться за настоящее... Но нет. Еще не подвергшаяся наркотику часть мозга отчаянно сопротивляется, отказываясь принимать, нечто бывшее когда-то человеком, как безвольное животное, накаченное опиатами. Упорная борьба ведется между тем, что было личностью, и тем, что еще  ею осталось, и разум парит где-то между расслоившимися частями, некогда одной реальности. И на некоторое время наркотический рай отступает перед воспаленным сознанием. С огромным усилием открываю глаза.
В одиночную камеру через крошечное, зарешеченное оконце проникает тусклый лунный свет, кажущийся ослепительным. Каменные стены, наспех выбеленные дешевой серой известью, отдают болезненной белизной для уставших глаз. Откуда-то сверху слышен нечеловеческий крик, который проникает даже сквозь толстые стены. Пытки в этом месте продолжаются и после захода солнца.
Некоторое время безвольно смотрю в потолок, пытаясь в наркотической пелене найти хоть какую-нибудь осознанную мысль. Единственной такой мыслью является ощущение боли по всему телу. Встречаю ее чуть ли не с радостью. Постепенно к измученному телу возвращается способность воспринимать окружающий мир. Я чувствую. Значит жива.
Медленно обвожу взглядом свою обитель. В поле зрения попадает моя же собственная рука, но кажется она чужой. Серая, в многочисленных язвах, кожа, словно перчатка, обтягивает кости скелета так, что видно каждое сухожилие. На локтевом сгибе видны множественные кровоподтеки от неверно введенных игл. Казалось бы что за пять лет можно было бы привыкнуть, но мозг упорно отказывается забывать образ того, чем была раньше, и принимать то, чем стала сейчас.
Закрываю глаза, но галлюцинации не возвращаются. Организм сумел победить ненавистный наркотик. Перед сознанием проносятся далекие воспоминания старых лет. Они уже успели потерять свои краски и обрести черно-белый тон. Часть их стерлась и пала прахом. Но остальные продолжают жить, пусть и не такие яркие как когда-то, но такие же теплые...живые. Они всегда останутся в том клочке истерзанной сущности, которую люди называют душой. От нахлынувшего становится трудно дышать, из горла вырывается судорожный вздох, обычно предвещающий рыдания. Но тот, чьи слез иссохли очень давно, обречен смотреть в потолок сухими глазами.
Слышу в коридоре шаги. Воспоминания мигом рушатся, возвращая разум в когтистые объятия реальности. В голове сама собой возникает нечто подобное молитве. "Только не ко мне! Не в мою камеру! Пожалуйста, только не сюда..."
С разрывающимся сердцем слушаю как в железной двери моей камеры бряцает ключ.  Медленно, со скрежетом отъезжает в сторону засов. Со скрипом отворяется дверь... Хочется кричать, но крик застывает где-то в груди не давая дышать. В глазах мечется паника, но ослабшее тело не слушает и только истонченные пальцы сжимают край грязной простыни.
В дверном проеме стоят двое. Совсем молодые, но жестокие не по-годам. Охочие до чужих мучений, они скалят желтые зубы в отвратительных оскалах, которые уже нельзя сравнивать с человеческой улыбкой. Один держит поднос с очередными шприцами, сияющими в лунном мерцании тусклыми, смертельными бликами. Другой несет смирительную рубашку и ремни.
Они о чем-то говорят, но от паники не разобрать слов. С губ срывается хрип ужаса. Двое смеются. Они рады тому, что их появление вызывает столь бурную реакцию. Один с хохотом вяжет мои руки ремнями, другой в это время готовит шприцы. Он выставляет их на свет, что бы я могла видеть, любовно проводит по мутному стеклу. Грязной ватой протирает иглу. Пытаюсь вырвааться, но чувствую как в руку вонзаются несколько дюймов железа и по вене жгучим пламенем течет новая вакцина. Тело отвечает сразу. По мышцам болезненно проходит судорога, они сокращаются в бешеной агонии. Подстегнутый болью мозг заставляет тело выгнуться дугой.
В другую руку вонзается следующая игла. И вновь судороги и боль кружатся в бешеном танце. Глаза начинает застилать черная пелена. Изо рта течет по растрескавшимся губам белая пена. Тело выгибается на различные лады. Один из мучителей чертыхается и я чувствую как он часто давит руками на мою грудную клетку. До угасающего сознания последним доносится чье-то ругательство...
 
В 1775 году, в Бетлемской королевской больнице, в одной из одиночных камер для душевнобольных, во время испытания новой вакцины я - умерла.