2. Другая земля - другая жизнь

Я ИЗ "ТРЕТЬЕГО СОСЛОВИЯ" СТРАНЫ СОВЕТОВ ( автобиографическая повесть)


ГЛАВА 2.

ДРУГАЯ ЗЕМЛЯ - ДРУГАЯ ЖИЗНЬ






   Конечным пунктом «теплушки» был город Ковель – областной центр и железнодорожный узел на границе с Польшей. Как стратегический объект, Ковель имел важное значение и во время войны был сильно разрушен. Руины города я разглядел, когда наш вагон загнали в тупик – под разгрузку. Директор школы – мой отец - и его заместитель Мамонов, которые уехали на несколько месяцев раньше нас, жили в небольшом флигеле возле школы.


  Восстановительные работы в ней уже завершились, преподавательский и технический персонал были укомплектованы. Ремонтные работы выполнялись немецкими военнопленными. Их я увидел на следующий день после приезда: колонна медленно шла по улице под охраной солдат с автоматами. Это была моя первая встреча с настоящими немцами. На их лицах не было следов истязаний и голодного истощения, местные жители на них не обращали внимания.


  Зато в лесах Западной Украины шла ожесточенная война с местными националистами, которые в период фашистской оккупации  немцами для борьбы с партизанами. Сейчас националисты скрывались в лесах, занимались диверсиями, убийствами и жестоко расправлялись с активистами Советской власти.

  На борьбу с ними были мобилизованы специальные отряды НКВД и органов государственной безопасности. Ненависть к советской власти и чудовищная жестокость националистов превосходили фашистскую в периоды оккупации. К этим событиям имел отношение и мой отец, которому довелось участвовать при каких-то чрезвычайных обстоятельствах в ликвидации лесных бандитов.

   Что происходило здесь до нашего приезда, я так и не узнал, но когда отец однажды надел белый парадный китель с лейтенантскими погонами , на груди был орден Ленина – высшая государственная награда. Сюрприз, который он приготовил к моему приезду, был настоящим сокровищем -  это было фортепиано  известной в мире фирмы, с канделябрами.

  У всех приходящих к нам в гости, кто в этом хоть сколько-нибудь разбирался, этот инструмент вызывал неизменный восторг. Где отец  достал его, я не знаю, но, по его словам, первоначальное состояние инструмента было ужасным: это был сырой шкаф, который не издавал ни звука, а клавиши не нажимались. Всю коробку и ее содержимое пришлось сушить, и только после этого отец стал настраивать фортепиано, однако не в той тональности, как принято, но для меня это не имело значения.

  Привезенную из Сибири фисгармонию мы не стали выбрасывать, ведь она первой привила мне любовь к музыке и научила элементарной технике игры. Теперь в квартире стояли «принц» и «нищий», а я все свободное время сидел за фортепиано и что-нибудь импровизировал, о нотах я не имел понятия.

 
Осенью я пошел в 3-й класс и меня, как и всех детей, приняли в пионеры. Ритуал проходил в торжественной обстановке, по-военному чопорно: под различные команды мы строем ходили, перестраивались, что-то скандировали – мне этот солдафонский маскарад не понравился, и я в дальнейшей жизни старался избегать принудительной дрессировки.


Началась будничная жизнь семьи учителей: родители постоянно в школе, а я – полупостоянно. Моей обязанностью было ежедневно ходить в столовую и по талонам получать в судках супы, котлеты с гарниром и компот из сухофруктов. Я с удовольствием ходил, чтобы с удовольствием вдыхать аппетитные ароматы кухни, в столовой всегда в это время было людно и весело.

   Город был сильно разрушен, и этот победный 1945 год, когда военнопленные освобождали улицы от руин, рассмотреть какие-то достопримечательности было невозможно. Магазинов не было и продукты выдавали пайками с продовольственных баз или каких-то складов. Военный гарнизон города нес круглосуточную патрульную службу. Недалеко от нашей школы , на железнодорожных путях, стоял пассажирский вагон, где обитал генерал.

   Отец был с ним в дружеских отношениях, а солдаты охраны часто приходили по вечерам в школу на танцы. Я тоже ходил туда смотреть, а главное – слушать музыку , и менять на патефоне пластинки.

Однажды генерал, по какому-то случаю, пригласил всю нашу семью в свой вагон на торжественный обед. Других гостей не было, обслуживали нас солдаты, стол был накрыт с царским великолепием – такого в жизни мне еще не доводилось видеть: в центре стола было блюдо с запеченным  с гречневой кашей поросенком, а вокруг колбаса, разные консервы и фрукты.  Взрослые долго о чем-то беседовали, а я все это время ел и никто меня не останавливал.


Прошла зима 1946 года, затем весна, я успешно закончил 3-й класс. В школе я был новеньким и друзей у меня не было. Что я буду делать летом в развалинах города? Однажды в разговорах родителей я услышал слово «Ровно» и пристал к матери с расспросами. Она ответила с капризной интонацией: «Это город, куда мы опять будем переезжать». Я уже что-то начинал понимать: кочевали по Алтаю и Сибири, теперь начинаем кочевать по Украине – ну цыгане мы какие-то, а не нормальные люди!

    Много позже я стал понимать мысли отца. Он очень любил старшего сына – послушного, ласкового и умницу. Вероятно, отъезд из Сибири объяснялся не спонтанным стремлением  ехать на работу по призыву партии, хотя отец был в это время беспартийным. Он скучал по сыну и уехал на Украину, чтобы находиться ближе к нему. Я не предполагал, что город Ровно – лучшее из того, что я уже знал и видел.

    Во время войны город не подвергся разрушению, здесь была резиденция гауляйтера Коха, здесь был штаб партизанского подполья и здесь же, под легендой немецкого офицера  действовал знаменитый советский агент Николай Кузнецов, за заслуги в борьбе с фашизмом его наградили Звездой Героя Советского Союза, посмертно.


До 1939 года Ровенская область входила в состав Польши и ее еще не коснулась цивилизация страны Советов: коллективизация, индустриализация, социализация и коммунистическая идеологизация. У меня было впечатление, что этот город война обошла стороной: чистые асфальтированные улицы, интеллигентные и вежливые жители, а на кладбище , что находится в черте города - ухоженные могилы, красивые, художественно оформленные надгробия. Даже детская железная дорога и маленький паровоз с вагончиками остались в городе в полной сохранности.

 
Школа, где нам дали квартиру и где отца назначили директором, была мужской, а с другой стороны школьного двора была женская школа. Такое разделение выглядело необычным послевоенным творческим «новшеством», позаимствованным из прошлого – дореволюционной России. Наша школа была одноэтажной, но с огромной мансардой, где размещались несколько классных комнат и наша квартира в торцевой части здания.


   Из удобств в квартире был только водопровод и два окна на улицу, поэтому светлой была только одна комната, а остальные окна выходили на чердак. Двор большой со спортивными сооружениями для занятий физкультурой в обеих школах, здесь я часто проводил время, когда заканчивались уроки.


   Самыми необычными уроками были занятия по военной подготовке и это – в 4 классе, словно готовили нас к поединкам гладиаторов или будущих рыцарей-крестоносцев, поскольку в условиях только что закончившейся новой войны в руках юных «курсантов» уместнее были бы не палки, а автоматы и пулеметы, хоты бы в виде муляжей. А преподавателем этой дисциплины был интеллигентный офицер в отставке, однорукий инвалид Отечественной войны.



    По школьной программе мне пришлось изучать сразу два иностранных языка: украинский и английский.  С    первым я легко справлялся, поскольку он был близок к русскому и повсюду звучал в разговорной речи, хотя и с польским акцентом. Летний досуг проводил на речке, недалеко от школы, фанатично любил рыбалку, научился хорошо плавать – речка была неширокой, и я не боялся добираться до другого берега, пока постигал технику плавания.


   У самого берега проходила железнодорожная колея, по которой в выходные дни ребятишек катал миниатюрный паровозик с такими же миниатюрными вагончиками.
Хулиганским увлечением была игра под деньги , и здесь фигурировали монеты: первый вариант – от удара о стенку монета рикошетом летит в сторону монеты, лежащей на земле и она становится моей, если между ними будет расстояние в ладонь;


 второй вариант – монеты всех участников игры в одной стопке ставятся на значительном расстоянии, металлический кружок каждый участник бросает в сторону стопки монет, кто ближе, тот бьет по монетам и перевернувшиеся на другую сторону берет себе, если этого не случится, то игру продолжает следующий участник, и так, пока лежат монеты.
 

 Эта игра бытовала у детей в первые послевоенные годы. Меня эти игры больше развлекали, чем увлекали. Кто-нибудь из персонала школы, увидев меня за игрой, тут же докладывал моему отцу, но я всегда был начеку. Но однажды донос реализовался по совершенно другому случаю.



  Было темно и шел дождь, в одном из классов мы проводили шахматный турнир. Один из участников не захотел идти в туалет на улице и додумался помочиться в печь, которая зимой обогревала комнату. Увидев это, все другие повторили за ним, не исключая меня. Кто-то увидел это через окно и на другой день об этом турнирном «антракте»  доложил моему отцу. Ну разве были бы такие развлечения, если бы в турнире участвовали девочки?


  Однажды зимой я с мальчишками  катался на коньках по улицам, поскольку тротуары дворники подметали. Подвернулся случай, и мы прицепились к заднему бамперу какой-то автомашины. Долго кататься не пришлось: шофер остановил машину и выскочил из нее. Мы разбежались в разные стороны, но шофер погнался за мной. С упрямой настойчивостью он преследовал только меня, это меня удивляло и пугало, наконец от усталости я споткнулся и упал.


   Шофер не стал меня бить, поднял за воротник и потащил к машине. Там сидела какая-то дама. Она внимательно  меня рассмотрела и велела шоферу  отпустить. Я удивился такой благополучной развязке после такой изнурительной погони. А на другой день по этому поводу у меня состоялся разговор с отцом.


   Из других развлечений в городе были рынок, парк культуры с аттракционами и драматический театр. Я ходил на рынок не только с матерью за покупками, но и сам, когда в кармане появлялись деньги на мороженое. На рынке продавалось все по тому времени: обыватели приходили не только за покупками, но и потолкаться из любопытства, поучаствовать  в базарных аттракционах, в каких-нибудь авантюрных розыгрышах и послушать городские новости.



  Городской парк был близко от нашей школы и там, кроме качелей, каруселей , тира и прочей атрибутики развлечений, была высоченная металлическая вышка с площадкой на вершине для парашютных прыжков. Удивительно, как это сооружение сумело выстоять все годы войны?


  С двумя малолетними сыновьями прокурора , которые жили по соседству со школой, мы гуляли по аллеям парка. Рядом с ним во время оккупации располагалась резиденция гауляйтера Коха, и в ней он был застрелен нашим разведчиком Н.Кузнецовым, переодетым в форму офицера вермахта. Здесь поблизости в первые послевоенные годы была и могила нашего героя.


   Я эту историю уже знал , потому что  к отцу приходил один из братьев Струтинских, который в годы войны был участником партизанского движения, был личным «немецким шофером»  у Николая Кузнецова.К моему отцу он обратился с   просьбой отредактировать рукопись мемуаров партизанской войны в период оккупации в этом районе Украины. Отец, вероятнее всего, прочитал рукопись – он был преподавателем русского языка и литературы, но редактировать мемуары по какой –то причине отказался.



  Гуляя по парку с прокурорскими пацанами, мы подошли к парашютной вышке и стали разглядывать купола  парашютов    вверху и красивое их приземление внизу. Малолетки долго раздумывать не стали и предложили мне  лезть за ними на вышку. Я постеснялся  отказаться, и мы полезли наверх, предварительно заплатив за аттракцион. Поднимались медленно и долго, и, когда я посмотрел вниз,- тут же спустился по лестнице на землю .


   Теперь мне было стыдно отказываться перед малолетками, которые уже наверняка прыгали с вышки. Я смотрел, как инструктор деловито застегивал ремни у одного из братьев, открывал бортовую дверь и выпихивал в бездну одного за другим. Для пацанов это удовольствие было не впервой. Когда  я остался один, без свидетелей, мой взгляд на лестницу вниз перехватил инструктор и всё понял, схватил меня за руку и накинул лямки мне на плечи.


  Я не стал сопротивляться и кричать, хотя от страха меня стала  бить дрожь. Когда  инструктор открыл дверь, я смотрел на ремни: все ли они застёгнуты? Последовал сильный толчок в спину, и я вылетел за борт. Несколько мгновений свободного падения, и я завис над пропастью, судорожно вцепившись в стропы медленно спускавшегося купола парашюта, посмотрел вниз – и сразу исчезло чувство страха.


 При столкновении с землёй я не устоял, и меня проволокло несколько метров. После  этого экзамена у меня на всю жизнь остался минутный дискомфорт, возникающий, когда по телевизору транслируют десант парашютистов.

               
         На центральной улице города стоит православная церковь, я обычно проходил мимо и не придавал значения тому обычаю и традиции, которые соблюдались в народе. В Сибири я за все годы жизни не имел и понятия, и дома никогда не возникало разговора на религиозные темы. В сталинские времена религия была практически под запретом, а коммунисты не признавались, что когда-то их крестили родители.


 Мои родители, конечно, были крещёные, родились в крестьянских семьях и соблюдали все православные                традиции, а мать признавалась, что пела в церковном хоре. Теперь,  живя в большом городе, я видел, как трепетно люди относятся к религиозным обычаям и торжествам: пасхальные куличи и крашеные яйца, здесь, на Украине, были повсюду. В один из весенних дней мы с матерью зашли в церковь, в это время шла служба  по поводу пасхальных торжеств.


 Народу было днем не так много, и мне представилась возможность увидеть всю красоту  и торжественность праздничного обряда.  Отцу о визите в церковь мы рассказывать не стали.
 
В Ровно  я почувствовал  настоящую городскую жизнь, а в моем возрасте яркие впечатления остаются навсегда. Мать это хорошо понимала и старалась приобщить меня к тем нравственным и культурным ценностям, которые мне еще не были знакомы. В драматический театр впервые мы пошли на спектакль по повести Н.В.Гоголя «Вий».


Еще до начала спектакля я восхищался интерьером залов, большим скоплением людей, совсем не похожих на базарную толпу, а декорации на сцене  напоминали виденные мной уже где-то раньше, игра артистов была настолько правдоподобной , что в зале одна женщина упала в обморок, когда гроб с Панночкой стал летать над сценой. После этого первого визита в театр я с нетерпением ждал следующего театрального дива. Отец с нами в театр не ходил, но без меня родители изредка ходили на вечерние спектакли.


Главная заслуга отца в эти годы – правильный выбор местожительства семьи, которое позволило мне видеть и понимать цивилизованную жизнь общества в первые послевоенные годы. С его бесценным подарком – фортепиано – я не расстаюсь всю жизнь как с близким другом.


 А знакомство с этим «другом» началось по-настоящему с момента, как только я пошел в музыкальную школу. Меня в музыкальную школу приняли сразу, как только прошел прослушивание у педагога Слоновой – обаятельной интеллигентной дамы, которая и стала моей первой и, к сожалению, единственной учительницей музыки.




  В магазинах города тогда не было в продаже нотной бумаги, и с первого класса мне пришлось постигать нотную грамоту , разлиновывая под ноты листы в альбоме для рисования, это касалось и занятий по сольфеджио. Учительница знала , чей я сын, но поблажек мне не давала, да и повода к этому не было – я занимался, как одержимый. Дома часами  переписывал этюды и пьесы в свой альбом для рисования , потом «гонял» гаммы и разучивал заданный урок. Мое тщеславие ликовало, когда педагог меня хвалила.



  Каждый раз, входя в этот храм музыки, я слышал в коридорах звучание скрипок, аккордеонов, виолончелей, вокала, которое мне напоминало какофонию звуков из оркестровой ямы в театре перед началом спектакля. Сейчас и я войду в свой класс и присоединюсь к этой музыкальной  «самодеятельности». За последующие три года  я освоил программу четырех классов.


Художественную литературу для моего возраста  в послевоенное время достать было невозможно, и если я что-либо доставал интересное, то читал даже по ночам, с фонариком под одеялом. Чаще всего я читал и перечитывал все, что находилось в домашней библиотеке.

   Если что-то мне было непонятно, я спрашивал отца и он всегда давал ответ, не заглядывая в справочники и словари.  В доме были почти все издания произведений школьной программы, то есть необходимый минимум, и тот тщательно отфильтрованный цензурой, например А.Н. Островский, изд. 1948, тир.180 000 – под контролем редактора майора Котова С.Я; Ф.М. Достоевский, изд. 1947,тир. 120 000 – под контролем редактора майора Ворожцева Г.А. По моему убеждению, именно этот минимум знаний помог мне остаться в жизни на уровне «третьего сословия».



В небольшом актовом зале школы со сценой и пианино редко происходили какие-то мероприятия, лверь не закрывалась, и я с небольшой компанией развлекался на сцене: мы что-то пели под мой аккомпанемент, а чаще разыгрывали сцены по рассказам А.П. Чехова. Это было настолько увлекательно, что в зрителях мы  не нуждались.


С продовольствием были трудности, но семья директора школы не голодала. Отец купил кроликов и запустил их в тот отсек чердака, где была наша квартира. Забота о них была на моей ответственности: я регулярно ходил рвать траву, где только было возможно, кролики расплодились, но еще быстрее расплодились блохи. Сразу возникли две проблемы: кролики постоянно копали норы, а блохи кусали ноги. Однажды кролик-землекоп так «постарался», что провалился с потолка в класс во время урока.


В 1947 году к нам приехал старший брат с красавицей-женой, студенткой того же Днепропетровского института. В этот же день в школе было торжество – первый послевоенный выпуск 10-го класса, всего десять ребят. Банкет устроили в актовом зале. Присутствовал весь преподавательский коллектив и наша семья в полном составе.

Я присутствовал как наблюдатель. Когда позже мне попала в руки фотография этого мероприятия, я увидел отца, выступающего на сцене с поздравительной речью, всех присутствующих, но не обнаружил бутылок с вином, которые стояли в этот  вечер на столах. Значит, этот компромат был благоразумно спрятан от объектива.


Прошло еще два года, я закончил 6-й класс, обострился мой наследственный тонзиллит, к нему в «компанию» отит правого уха и я стал терять слух. Лечение не давало результата и врачи посоветовали нам поменять климат на более теплый и сухой. Для отца была возможность переехать в южные регионы страны, а главное, быть ближе к старшему сыну, который закончил учебу  и получил назначение работать  в Донбассе начальником железнодорожной узловой станции Иловайск.


 Мне не хотелось покидать Ровно, чувство подсказывало, что лучше этого тихого красивого города с приветливыми и интеллигентными  обитателями мы не найдем. Родители мне не говорили о своих планах, но мать по этому поводу с отцом не спорила.


К осени 1949 года мы оказались в рабочем посёлке Каменоломни, в 80 километрах от областного центра-Ростова. Этот станционный посёлок очень напоминал мне сибирский Тогучин. Отец опять директор школы, а наша квартира на первом этаже, с торца трёхэтажного здания школы. К северу от посёлка начинался регион Донбасса  -индустриального «сердца» страны Советов в европейской части Советского Союза.


   Мне было уже 15 лет, и мне предстояло учиться в 7-м классе смешанной школы.  Видно, установка партии и правительства страны  не позволила устроить две школы раздельным по половому признаку обучением. В школе преподавался немецкий язык, а в посёлке не было даже понятия, что такое музыкальная школа. В 10 километрах находился шахтёрский город Шахты, где должна была быть музыкальная школа и общеобразовательная с английским языком.


    Для выяснения этих вопросов я самостоятельно поехал в город. Там легко нашёл преподавательницу английского языка и договорился о репетиторстве и сдаче экзамена в её школе экстерном. А с музыкой получился казус: в центре города находилась музыкальная студия. Я не знал, что это такое, и зашёл туда. Меня захотели прослушать  и предложили что-нибудь сыграть.


   Я минуту подумал над  моим репертуаром – чтобы «не ударить в грязь лицом» - и исполнил вальс И. Штрауса «Голубой Дунай». Ещё не закончив игру, заметил, что вокруг рояля собралось много слушателей. Я доиграл до конца и выжидательно смотрел на примолкшую аудиторию. Кто-то произнёс: «Вам у нас  нечего будет делать, мы даём только начальную подготовку». Значит, музыкальному образованию уже не быть.


 А на занятия по английскому языку я стал ездить периодически, цепляясь на подножки пассажирских, товарных и пригородных поездов: ведь расстояние до города небольшое, экономил деньги, которые мне давали родители на билеты , и покупал мороженое или конфеты. Однажды во время поездки забрался на крышу вагона и там нашёл ключ от вагонных дверей, но пользоваться им не было необходимости.


       Здесь, на юге России , в летний сезон жарко, а в посёлке не было водоёмов, где можно было купаться и удить рыбу. В первый же летний сезон я не находил себе занятий, кроме спортивных снарядов в школьном дворе и футбола со школьной детворой. От неё и узнал, что в 46 километрах в сторону Ростова притоки Дона и сама река. Это открытие меня обрадовало, и компания моих единомышленников поддержала идею ездить туда на поездах безбилетниками, как это я практиковал, путешествуя в Шахты.


       Ездить начали на товарных поездах, которые отправлялись от станции в сторону Ростова , цеплялись за подножки вагонов и ехали, держась за лестничные скобы, если вагоны были пустые – выбираться из них сложно, и нет обзора на пути движения поезда. Первый опыт показал, что поезд сбавляет скорость не всегда там, где нужно, и приходится ехать дальше и спрыгивать по команде, если не устоял на ногах, то падать надо не во весь рост – плашмя, а делать кувырок – кульбит.


   Железнодорожное полотно проходит почти у берега реки,   
и остаётся только выбрать место для купания или ловли рыбы закидушками (донками, как говорят здесь), то есть леской без  удилища – это широко распространённый способ у рыбаков. Обратный путь возможен только только
на пригородных поездах от ближайшего полустанка, и в этом случае надо избегать встреч с контролёрами.



   В очередной вояж я взял свой вагонный ключ, и вся наша компания от Каменоломни забралась в вагон пригородного поезда, но с противоположной стороны состава, чтобы проводники не заметили «зайцев» -безбилетников. Проехав благополучно несколько остановок, мы увидели в конце вагона контралёра. Мы встали и потихоньку вышли в тамбур в противоположном конце вагона, но проводник это заметил и не торопясь пошёл за нами.



   Вся компания перешла в следующий вагон, а я закрыл обе двери ключом, чтобы задержать контролёра до первой остановки. Это было грубейшей моей ошибкой, но я повторил её ещё раз. Поезд начал сбавлять скорость, когда разъярённый контролёр догнал меня, забрал ключ и отвесил такую оплеуху, от которой я чуть не упал. Поезд остановился, вся наша компания искателей приключений покинула поезд, а меня контролёр повёл к своему купе.


   Мои объяснения не имели успеха, контролёр обещал в Ростове меня сдать транспортной милиции. На каждой остановке он выходил в тамбур, открывая и закрывая дверь вагона. Когда поезд трогался, контролёр возвращался в купе, и мы ехали молча. О чём думал он – не знаю, а я тоскливо смотрел в окно и думал: сколько ещё ехать и что со мной будет дальше? В Ростове я ещё не был, и ничего хорошего ожидать не придётся.   



  После каждой остановки Ростов становился ближе, и у меня стало Когда контролёр в очередной раз вышел из купе, я заметил открытое окно на противоположной стороне вагона.  Мы довольно долго ехали, и контролёр убедился в моём обречённом спокойствии. Окно в коридоре было открыто наполовину и ниже, вероятно, не опускалось, а значит, вылезть быстро вряд ли удастся, это понимал и контролёр. Для меня окно было  безальтернативным  вариантом. Поезд в очередной раз тронулся, вернулся контролёр, молчаливая сцена повторилась и на этот раз.



Теперь надо было ждать следующей остановки и не допустить какой – нибудь ошибки или непредвиденного сбоя. И вот поезд начал торможение, контролёр пошёл на выход, дверь купе за собой закрыл и пошёл в тамбур, я тут
же метнулся к двери и приоткрыл, чтобы слышать всё происходящее.


         Поезд остановился, дверь в тамбур была открыта, а                               
Контролёр стал открывать наружную дверь, шума входящих пассажиров не было слышно, и слава богу – теперь надо было ждать, когда поезд тронется и контролёр будет закрывать дверь вагона. Я посмотрел на спасительное окно – с разгона в него не выскочить. Теперь ждать, когда поезд тронется, и под шум колёс контролёр не услышит мою возню у окна.



   Раздался гудок паравоза, и поезд тронулся. Я не слышал звука закрывающейся двери вагона, подошёл к окну, поставил колено левой ноги на подоконник и просунул правую в отверствие окна, затем согнулся и мгновенно оказался по другую сторону окна, повис на руках и только так мог вытащить из окна вторую ногу. Прошло всего несколько секунд, как я и рассчитывал, поезд набирал скорость, мельком посмотрел вниз и разжал пальцы рук.


  Приземлился на ноги лицом вперёд, не устоял и сделал акробатический кувырок, поджав ноги к груди. Встал, отряхнулся от пыли, посмотрел в сторону уходящего поезда и пошёл в обратную сторону, к станции «Кизитеринка».Совсем немного времени осталось для непредвиденного знакомства с Ростовом, и я об этом тогда не пожалел. После этого случая такая «романтика» меня уже не привлекала.


       В это лето мы всей семьёй съездили  к брату, в соседнюю, Донецкую область, там познакомились с родителями нашей невестки. Ещё до этой встречи брат посоветовал отцу вступить в члены КПСС. Возможно, назначение отца директором школы в посёлке, где мы теперь жили, не обошлось без партийного участия.

 
       Я уже учился в 8-м классе, когда в осенние каникулы в период фашистской оккупации действовала подпольная комсомольская организация. Немцы раскрыли и арестовали почти всех патриотов. Казнь была чудовищно жестокой: всех живыми сбросили в ствол шахты, и стоны умирающих были слышны несколько суток. Намечавшейся экскурсией предполагалось побывать на месте событий, в музее патриотов и встретиться с родителями героев.


     Организатором этой поездки был каменоломинский комитет компартии. Когда все были в сборе, началась посадка в автобус. Мою фамилию в списке назвали , и я откликнулся. Организаторы переглянулись , и один сказал: «А ты не поедешь». Я молча повернулся и ушёл. Я понял, что у отца с властью отношения не сложились, и в такой унизительной форме проявилась месть маленького районного комитета компартии.


         Закончился учебный год и наступило лето 1951 года. Отец уехал куда-то и отсутствовал неделю. Вернулся, забрал нас с матерью и повёз в город Ейск,  на берегу Азовского моря. Здесь мы несколько дней купались в тёплом море и загорали на пустынном песчаном пляже.


   Для нас всех море было диковинкой: чистая тёплая вода, чистый жёлтый песок, ослепительно яркое солнце и тишина. Было ощущение необитаемого острова или какой- то другой страны. Я не знал, где до этого был отец, что ждёт нас в дальнейшем. Вернувшись домой, он объявил: « Мы переезжаем в Ростов».

( На фото 1947г  я в пионерском лагере в Ровно, 6й справа внизу, с горном )