Последний старец по страницам 89

Едва исходившее со всех сторон, от странного русского, свечение. Оно было красновато-розовым, с зеленой и золотой подсветкой. Вскоре ему показалось, что оно меняется. Становится светло-зеленым, синевато-серым, сиреневым… Германский сапер вздрогнул. Он осенил себя двуперстным католическим крестом. На какое-то мгновение ему показалось, что, звеня кандалами на вытянутых руках, за германским мотоциклом с тремя эсэсманами бежит сам Франциск Ассизский. Католический монах, ставший святым еще при жизни. Он не был истязаем языческими фанатиками на арене Колизея или на кресте, не угодил на костер великой инквизиции за ересь, но в борьбе с невидимой человеческому глазу дьявольской силой претерпел немало. Армия небесных Ангелов со слепящими душу нимбами, шумно взмахивая золотыми крыльями, казалось, окружала этого святого…

   - Киршберг, что ты там увидел? – лениво спросил его трясущийся в заднем углу, у кабины, оберефрейтор. – Чему радуются эти славные ребята – храбрые эсэсманы? Победами нам большевистскими диверсантами и домашней птицей? Ха-ха…

   - Это какое-то злодейство, - прошептал одними губами Киршберг. – Так истязать того несчастного… Неужели у иных германцев нет сердца? – в отчаянии прошептал он, обращаясь к Всевышнему Творцу и Мадонне. Закрыл глаза, к которым подступили слезы. – Какую память о себе мы оставим у русских? В случае нашей победы. Если же мы проиграем, как в Великой войне – как отнесутся к нам, эти люди? Они камня на камне не оставят от великой Германии. Рейх перестанет существовать. Мы уйдем в небытие с нашей историей, - произнес он так, чтобы его не услышали другие солдаты.

   Оберефрейтор саперного взвода вермахта Гинцель, гремя подкованными сапогами, подошел к открытому борту. По пути он не преминул погреть обе руки о накалившуюся печку. Грузовик SPA время от времени сильно встряхивало на русских ухабах. Звенели, сталкиваясь друг с другом, плоские оцинкованные канистры с коньяком, деревянные, продолговатые ящики с консервами, круглые жестяные банки с кофейными зернами. Подпрыгивали, как живые, тюки с серыми шерстяными одеялами, на которых безмятежно дрыхнули другие войны фюрера.

   - Приспичило им возиться с этим кретином, - зевнул Гинцель, глядя на удаляющийся в снежной мгле (в воздухе вечерело) мотоцикл с бегущим. Он показал сахарно-белые, здоровые зубы под щеточкой рыжих усов. – Обыкновенный партизан. К тому же немного свихнувшийся. Тебе интересно на него смотреть, Киршберг? Ты его жалеешь? Неужели? Или мы их, или они нас, дружище. В этой войне нет правил. Это не Европа, где местное население соблюдает комендантский час, потому что муниципалитет присягнул на верность нашему фюреру. Эта русская свинья могла убить тебя, оставить голым замерзать на морозе…

    - Я думаю о его детях, - Киршберг украдкой отдирал скатившуюся по щеке слезу, которая свернулась в полоску льда. – Страшно себе представить, как страдают его малютки. Зная, что их отец вот так… Да, именно так… Мучается, как будто его проклял целый свет и принял в себя ад. Будто Всевышний Бог отказался от него.

     - Выпей лучше коньяк из Шампани, - весело изрек Гинцель. Отошед к кабине, он принялся звонко откручивать (примерз стальной клапан) крышку плоской канистры. – Это лучший в мире коньяк, Киршберг! Самый лучший на свете! Недаром его придумали эти лягушатники, которых фюрер разбил за три недели. Только на такое и горазды, проклятые лентяи. Если бы не эта проклятая война, нам с тобой его ни за что не попробовать. Это же Шампань, выдержка 1914 года! В 14-ом началась другая проклятая война, которую, помниться, наш рейх с треском прос…

    - Эй, кто там треплется по поводу проигранной рейхом войны? – вякнуло из-под шерстяного одеяла, в которое обладатель голоса спрятал лицо и руки. То был ефрейтор саперного взвода, член NSDAP с 1939 года, которого откровенно недолюбливали другие солдаты и даже кое-кто из господ офицеров.  – Дождетесь, что вас возьмут на заметку. Вести паникерские разговоры, значит помогать врагам фюрера и Германии. Я обязан, как свидетель, представить на вас, говорунов, рапорт партайгеноссе из отдела армейской пропаганды. Как бы он не поджарил вас как сосиски в сале. Но я не стану этого делать. Мне вас жаль, олухов…

   - Объясни нам причину твоей жалости? – спросил, набравши смелости, Киршберг.

   - …Заткнитесь и думайте о своих детях, - промычал напоследок истинный наци. – Чужие, тем более русские, недочеловеческие ублюдки не должны вас интересовать. Если, конечно, не хотите попасть в болотные бригады, на фронт.

    Некоторое время они ехали в полном молчании. При выезде из Д. пришлось задержаться на пропускном пункте: полевые жандармы с вечно начищенными металлическими бляхами и проблесковыми фонариками проверяли приткнутыми штыками несколько сельских подвод, груженных сеном. По приказу гебитскомиссара (представителя имперской власти) осуществлялись поставки сена и овса для вермахта, большая часть которого транспортировала свою артиллерию и припасы с помощью лошадок, повозок и орудийных передков. Во второй очереди, со стороны въезда, на полосатый шлагбаум с красным жестяным кругом нервно сигналила легковая машина «Опель-Олимпия» с номерами 71-ой пехотной дивизии, за которой виднелось несколько мотоциклов (по–видимому, с курьерами фельдсвязи), а также автомобиль-фургон «полевая мастерская» (Verkstaffwagen) Kfz.79, к которой была прицеплена полевая кухня  Sd.Ah.24. Из объемного металлического котла на колесах (через боковые вентиляционные отверстия) курился сизый пар. Доносился едва уловимый запах горохового супа с подливой из свинины. Круглая, сытая физиономия («таких бездельников надо на фронт!») жандармского вахмистра, упакованная в шерстяной подшлемник, заглянула в крытый кузов. Словно выискивает что-нибудь подозрительное, с омерзением подумал Киршберг. Неужели думает, что здесь прячутся «руссише партизанен»? Он представил, как через сутки будет ползать по Аксайской степи (там дислоцировался 130-ый пехотный батальон, к которому принадлежала рота саперов), среди сугробов, заснеженных воронок, замороженных трупов,  обледенелых германских панцеров и русских танков. Искать в почерневшем, с бурыми пятнами крови снегу неразорвавшиеся мины, снаряды, авиабомбы – дуть на пальцы, чтобы отвинтить взрыватели… Его замутило. Оберефрейтор Гинцель поспешно сунул в жандармскую физиономию кружку-колпачок от металлического термоса. Она была наполнена до краев коньяком Шампань выдержки 1914 года. «Таких дармоедов на фронт надо гнать! Морду какую наел! Им здесь не место: в теплых русских хатах, с теплыми русскими девками…» - сказал он впоследствии, когда отъехали подальше. В машине мало кто был совершенно трезв, а это могло сыграть с солдатами вермахта злую шутку. Полевые жандармские группы подстерегали их на обледенелых дорогах, взыскивая за малейшую оплошность. (Отсутствие предохранительных цепей «от обледенения» на шинах). Впрочем, опасаться нужно было и партизан. Они в последнее время активизировали свои действия…
 
               
*   *   *

Строго           секретно!                Только для офицеров СС!               
21 декабря 1941 года.                Отпечатано в 4 экз.
Полевой штаб зондеркоманды 11-С, Днепропетровск.                Экз. № 1.
№147/41.               
…17 декабря 1941 года командой полевой жандармерии, сопровождавшей колонну тягачей, транспортирующих боеприпасы, на отрезке «31 k» грунтовой дороги Красный Устюг - Днепропетровск был задержан житель хутора Красный Устюг, личность которого не была установлена.  По агентурным данным, полученным  впоследствии через имперского старосту хутора Красный Устюг Григория Курчаво было выяснено, что был задержан житель данного хутора Порфирий Иванов.

   Задержанный, после первичного сбора информации по агентурным каналам «V», уличен в следующих действиях, вредящих безопасности германской империи:

1.Появление в зоне дислокации и движения германских войск, концентрации складов (полевых хранилищ) с горючим, боеприпасами, баз снабжения.

2.Попытки вступить в контакт с солдатами и офицерами проходящих частей вермахта, а также охранных войск.

3.Беседы с жителями хутора Красный Устюг и села Малые Покровки, в которых был «предсказан» неблагоприятный исход политики фюрера на Востоке и действиям германских войск зимой 1941 года на Московском направлении.

    Действия задержанного, представленные в Р-2;Р-3, отнесены к категории Н/F-I.

Примечание:  Имперскому старосте Григорий Курчаво  присвоен агентурный псевдоним В29.  Расписка,  данная объектом, в получении поощрения в виде трёх пудов муки, трёх пудов соли,  пуда свиного сала ,одной  канистры с керосином прилагается .
 
   Хайль Гитлер!

               
*   *   *

…Сергей Стенненберг, обогнув Вандомскую колонну, приблизился к указанному адресу. Неподалеку от отеля, где до Великой войны располагалась русская дипломатическая миссия, он несколько минут стоял безо всякого движения. Затем, устроившись по удобнее, пил кофе на плетеном стульчике, за плетеным столиком уличного кафе. Он испытал чувство опасности. Испытавший подобное чувство профессионал (таковым он себя считал), обязан был предпринять кое-какие ответные меры. Эти меры были предприняты. Рассматривая за чашечкой кофе проходящих парижан, а также своих соплеменников в зеленовато-синих шинелях, пилотках, фуражках или каскетках, он убедился, что все опасения были напрасны. Враг так и не был обнаружен. Он вспомнил, как, будучи в Лондоне, на полулегальном положении, ему пришлось (причем форсированными темпами) отрываться от наружного наблюдения Мi -5. Соскакивать на ходу из красного двухъярусного автобуса Сab, сбрасывать верхнюю одежду и кутаться в тряпье, найденное на помойке под Лондонским мостом. Затем на ходу впрыгивать в «Хорьх» 2-ого секретаря посольства Германской империи – ему необходимо было передать кассету с микропленкой, куда было перенесено содержание многих  документов британского адмиралтейства… Опасность стальным обручем окружала его. Но он преодолел все преграды и сумел достичь поставленной цели. Британец-констебль разинул рот, когда замусоленный бродяга кинулся в распахнутый салон машины с красным флажком со свастикой. (До него впоследствии дошло, что это был «объект», информацию о котором рассылали с утра по всем постам лондонской полиции.)

   …Стенненберг подошел к подъезду. Нахмурив высокий лоб, не вынимая рук из карманов верблюжьего пальто, он проследовал мимо консьержки, что попивала столовое винцо. На запоздалый оклик: «Мосье, вы куда?» он лениво бросил: «Полиция, мадам. Новый инспектор префектуры Кришо, к вашим услугам…».

   - Да, да, уже иду, - Павел Анатольевич, сдвинув на лоб очки в латунной (из гильз) оправе, поспешил в прихожую. Привычки ради он приложил глаз к дверному глазку. За овальным стеклышком ему представился высокий, элегантный господин в лихо сдвинутой, серой фетровой шляпе. Шею закрывало белое пуховое кашне. – Сударь, покорнейше прошу меня простить, старика. Сию же минуту, открываю. Замок заел, прости меня, Господи…

   Кракнул английский замок… Павел Анатольевич Лужков-Бенкендорф отступил на два шага. Он всматривался в лицо неожиданного визитера. Ни на одного из знакомых парижан и русских эмигрантов тот не походил. Скорее всего это был…

   - Простите, не имею чести… - начал было он.

   - Я от Ивана Ильича, - сказал незнакомец. – Вы позволите мне пройти? Или останемся беседовать на крыльце – как это говорят у вас, в России-Матушке?

   - Да, да, конечно, - заторопился Павел Анатольевич, пропуская незнакомца в прихожую. - Раздевайтесь… - он показал ему на вешалку красного дерева. – Давайте, я помогу вам, мосье. Покорнейше прошу простить, прислуга отпросилась в Льеж. У бедной девушки, знаете ли, матушка занемогла…
 
   - О прислуге пойдет отдельный разговор, - незнакомец, не снимая шляпу, осмотрелся по углам. Стены были идеально гладкие, обтянутые золотисто-красными, шелковыми обоями. Аппаратуру подслушки здесь установить было невозможно. В углу стояла статуэтка из белого мрамора: пастушка с козочкой, набиравшая воду. – Но прежде разговор пойдет о вас, господин Лужков. Меня зовут герр Майер. Будем знакомы, - он протянул опешившему старику руку, которую освободил от лощеной кожаной перчатки.

   - Почту за честь, - улыбнулся Павел Анатольевич, протягивая свою раскрытую ладонь. – Чем могу служить, герр Майер? Вы проходите, не стесняйтесь, в гостиную залу…

   Стенненберг-Майер так и сделал. Не раздеваясь, он прошелся вдоль старинной мебели, осмотрел картины в золотом багете с русскими генералами XVIII века. Затем опустился, ни слова не говоря, в глубокое кресло зеленого сафьяна. В гостиной тона были в стиле «модерн»: мягкие, зеленовато-болотные, хотя угнетающе на дух не воздействовали.

   - Чай или кофе? – русский старик с седой бородкой-эспаньолкой, с взлохмаченной густой шевелюрой и необычайно-живыми, синими глазами начинал нравиться ему. – Может быть герр Майер предпочитает коньяк? Есть отличный напиток выдержки 1904 года. Какое прекрасное было время, герр Майер. Хотя… Пожалуй, для Матушки-России уже началась пора потрясений. Нуте-с, не буду, не буду. Покорнейше прошу простить, старика, - он поспешил, шаркая разбитыми турецкими туфлями с загнутым носом в кухню – заваривать по особому домашнему рецепту турецкий кофе в медной, натертой до красноты турке…

   Когда вернулся, в гостиной ничего не изменилось. Визитер, обозначивший себя как Майер, так и сидел, не сменив позы. Его сосредоточенно-брезгливый взгляд блуждал в «околоземном пространстве». Может быть, из молодых поэтов? Или начинающий писатель? Немец? Странно… Впрочем, что тут странного: их Германия всегда была светочем поэзии, философской мысли и литературной критики. Даже если этот немец – продукт своей эпохи, служит своему неистовому фюреру, которого Дмитрий Сергеевич Мережковский удостоил имени «Жанна Де Арк», - что ж… Парадоксов полна сама жизнь, милейший мой, пожурил он сам себя. И довольно прикидываться большим ребенком.

- О чем изволили задуматься, герр Майер? – участливо обратился он к немцу.

- Главным образом о вас, милейший, - на неожиданно чистом русском языке обратился к нему «герр Майер». При этом этот странный немец так взглянул ему в глаза, что озноб прошел по спинному хребту. – О ваших статьях в журнале «Гелиополь», что издается в Лондоне с 1924 года. Финансируется из Парижа, членами РОВС. Нет нужды расшифровывать, что это за милейшая организация? Я рад…

- Я пойду… того… посмотрю, как кофе, - пролепетал Павел Анатольевич.

- Стоять на месте! – Сергей слегка возвысил голос. – Сядьте здесь и сидите. Я сам проверю, не убежал ли наш кофе.

    Он вернулся уже без пальто, в костюме из синей тонкой шерсти, с галстуком с серебристую полоску. Кипящая турка с витой медной рукоятью была мастерски водружена на мраморный столик. «Где у вас столовый сервиз?» – деловито осведомился он, поджав нижнюю губу. Сейчас укусит, промелькнуло в голове у Павла Анатольевича. Он кинулся в застекленный буфет. При этом едва не разбил   блюдце китайского фарфора. Наблюдавший за этими действиями Сергей все больше усмехался. Старик ему определенно нравился. На такого можно было положиться…

   - Не надо ничего ронять, - Сергей разлил горячий кофе по блюдцам. – Мы будем пить кофе по-русски, в прикуску. У вас, в России, все привыкли делать не так, как в Европе. Даже кофе по-турецки пьют также – «по-турецки», из блюдечка…
   
   - Это познания из собственного опыта? – рука Сергея замерла.

   - Что? – не понимающе, для пущей видимости, спросил он.

   - …Вам приходилось пить кофе «по-русски»? – с улыбкой спросил его Павел Анатольевич.

   - О, еще как приходилось! – рассмеялся Сергей. – В Москве в 1930-ом, в Киеве в 1939-ом. В сентябре 39-ого я был в составе германских войск в Польше. Мне пришлось совершить увлекательное турне:  Поморье – Брест-Литовск. Встретиться на конечной точке маршрута с вашими войсками – танками БТ под командованием комбрига Кривошеина. Тогда-то мне и пришлось испить кофе по-русски, - он многозначительно улыбнулся. – Надеюсь, нет смысла продолжать дальше, милейший Павел Анатольевич. Пора приступить к делу. Тем паче, что само дело не ждет. Не терпит отлагательства, я бы сказал…

   - Вы о чем изволите говорить? – русский старик прекрасно играл «в дурака». Сергею на мгновение показалось, будто Павел Анатольевич копировал кого-то из своих знакомых, эмигрантов-мистиков или журналистов. – Когда изволите сетовать на то, что «не терпит отлагательства»?

   - Я сетую на эту безобразную войну, которую развязал наш рейх с Россией, - нагло сказал Сергей, глядя в глаза собеседнику. – Пейте, кофе стынет. Так вот, смею вас заверить – не все мы такие, как нас рисует ваша пропаганда. И пропаганда этих английских ублюдков. В Германии есть разумные круги, милейший Павел Анатольевич. Они ищут каналы делового контакта со Сталиным.

   - Вот оно что… - протянул, играя сам с собой Павел Анатольевич. – Вам, наверняка, следует обратиться в миссию Красного креста. Там, по-моему, решают подобного рода щекотливые вопросы.

   - Подождите, - «герр Майер» спрятал в себе злой хохот. – Красный крест нужен нам сейчас как мертвому припарки. Так говорят в вашей милой Отчизне. Не так ли? Не скрою, я долгое время следил за вами. Не я лично, через своих агентов. Вы наверняка почувствовали это. Я вижу это по вашим глазам, Павел Анатольевич. Мне не надо ваших признаний в чем бы то ни было. О многом я догадываюсь, кое-что даже знаю. Мне нужна ваша помощь. Да или нет, милейший? Кивните…

   - В контактах с представителями Красного креста? – Павел Анатольевич, казалось, недоуменно пожал плечами. – Признаться честно, не понимаю, зачем. Зачем я вам понадобился в столь щекотливом  деле? У вас…

   - Понимаю, - Сергей лукаво усмехнулся. – Как и все русские, вы не доверяете. Правильно делаете. Вы молодец, господин Лужков.

   - Милейший, мне не понятны цели вашего визита, - Павел Анатольевич сидел с чашкой кофе, от которой исходил приятный запах. – Я готов вам помочь… оказать посильную помощь, так сказать… - он многозначительно чихнул себе под нос. – Но в чем она будет заключаться, милейший?

   - Вы же мне не верите? – пришла пора удивляться Стенненбергу.

- Отчего же? – кустистые брови русского «мечтателя» высоко взметнулись. – Верю совершенно как Фома, призревший отверстия от гвоздей на руках Спасителя.

   Сергей замучено вздохнул. Подумав немного, он вынул из внутреннего, шелкового кармана жилета круглый металлический жетон на стальной цепочке и предъявил его старику:
– Секретная государственная полиция германской империи! Я сотрудник этого учреждения, реферат II a IV. Можете записать мой личный номер, милейший. По нему ваша закордонная служба немедленно установит мою персону.

   Павел Анатольевич глубоко вздохнул. Он отставил китайского фарфора блюдце с недопитым кофе. Внимательно посмотрел на сидящего перед ним немца. Подданного тысячелетнего рейха, великой Германии. Так они себя называли.

- Зачем это вам? – он провел над бровью указательным пальцем. - Зачем вам все это, герр Майер?

- Меня зовут Сергеем, - Стенненберг едва не потерял равновесие.

- Ага, вот оно что, - усмехнулся Павел Анатольевич. – Голос крови… Вы наполовину русский?
- На четверть, - не моргнув глазом, ответил странный немец. – Моя прабабка жила в Остзее. В 1848 году ее сосватал ваш солдат. Он стал денщиком графа Меньшикова. Того, кто руководил обороной Севастополя при Николае I, во время Крымской войны. Такая вот история…

- История занятная, герр Майер. Более чем занятная. Кофе, кажется, совершенно остыл…
- Нет, еще теплый…

- Бог с ним, с кофе. Будем пить кофе по-русски. Русские, к вашему сведению, тоже пьют холодный кофе.

   Они побеседовали какое-то время. В конце-концов Сергей посмотрел на карманные часы в жилетной паре. Было 17-45. Ого, подумал он. Вот так засиделся. В нашем ведомстве надо будет писать отчет по поводу «незапланированного отсутствия». В табеле «оперативные мероприятия» я указал срок 2 часа. Отсутствие заняло на час больше.

- Рад, что мы нашли общий язык, - сказал в довершении Стенненберг. Он размял пальцы и приподнялся. – Нет смысла использовать нашу первую встречу для решения более серьезных вопросов. Ими, как вы понимаете, остается продвижение… ум-гм… германских войск… Я восхищаюсь гением Сталина. Но он рассчитывал на встречное понимание своих усилий, со стороны высшего руководства рейха.

- Мне сложно согласиться с вами, Сергей, - печально улыбнулся Павел Анатольевич. – Иосиф Сталин – это один из разорителей старой России. Для меня и моего поколения. Мне сложно восхищаться его гением, как вы изволите выражаться. Гений зла, гений разрушения…

- В старой России не было зла, не было порока? – молодой визитер с проблеском седины в висках пытался настоять на своем.

- В старой России было и то, и другое, - вынужден был признать Павел Анатольевич. – Но было и такое понятие как честь. Офицерская честь. Честь дворянина. Честь солдата, который служит своему Отечеству. Что же сейчас? Мерзость и запустение, сударь мой. Русские бегут, простите покорнейше… от орды тевтонов, как трусливые зайцы. Срам какой! Где это видано – за три месяца ваши войска оказались под Москвой? Такого не было даже в 14-ом…

- Подобное случалось и прежде, - Сергей взял старика под руку. – В 1812 году, когда в Россию пришел Наполеон. Что было впоследствии, надеюсь, не стоит напоминать? Или стоит?

- Не стоит, не стоит, - шутя отмахнулся Павел Анатольевич. – Молодежь не переспоришь… Кстати говоря, ваш русский довольно приличен. Где так выучились? Семейное или служебное образование?

- И то, и другое, - усмехнулся Сергей. – В нашей семье принято говорить по-русски. Передавать эту традицию следующему из рода Стенненбергов. Так, что мне сказать Ивану Ильичу?

- Передайте, что его покорный слуга жив и здоров, - усмехнулся Павел Анатольевич. - Велит ему кланяться. Передает, что Аграфена Петровна живет и здравствует. Просила также ему кланяться, не забывать о себе. Что же до весточки, то… Прежней почтой ее отсылать будет, по теперешним временам, весьма накладно. Пусть лучше передает из рук в руки – при личной встрече. На том и порешим, молодой человек. Желаю вам здравствовать…

   Когда он вышел от Павла Анатольевича, начинало смеркаться. Надо было срочно придумывать легенду затянувшейся встречи. Повод, как нельзя кстати, был найден. На углу Жакоб бон Сержант, проходила облава. Полевая жандармерия с французской полицией проверяла всех прохожих. У кого не было документов или чьи документы казались подозрительными, немедленно хватали и запихивали в крытые «Опель-Блитцы». Сергей намеренно ускорил шаг, заслышав оклик ажана. Тот нагнал его. Грубо схватил за рукав. Сергей, не оглядываясь, перехватил руку французского полицейского за локоть, совершил бросок через плечо. Только бы не начали стрелять, идиоты, в ужасе подумал он. Увернувшись от удара дубинкой другого ажана, он был сбит с ног. Кованый приклад карабина «Маузер» пришелся ему прямо в грудь. Уже лежа лицом в булыжную мостовую (ему завернули за спину руки), Сергей прошипел: «Я представитель германской администрации! Вы что оглохли, болваны? Идиоты паршивые…» Его срочно подняли. Упитанный гауптман в салатной жандармской форме, с галунами на синем воротнике обшарил его карманы. Рука в кожаной перчатке нащупала в кармане костюма круглый жетон. «Немедленно извиниться! – гаркнул гауптман оторопевшим ажанам, отдав честь Сергею. – Я приношу вам свои извинения, герр Стенненберг». Обойдусь как-нибудь без церемоний, брезгливо подумал Сергей. «Я желал бы проехать с вами в префектуру полиции для дачи объяснений, - заметил он, чувствуя страх гауптмана. – Старина, не нужно меня бояться. Германия и фюрер будут гордиться вами. На месте я вам скажу, что надо делать, - и, переходя на откровенный шепот: – Оформите меня, как задержанного в начале облавы…»