Последний старец по страницам 93

Большевики после пакта 1939 года надеялись, что судьба этого мира будет решена в их пользу. Рейху оставалось разделаться с Англией, покоящейся на островах и колониях, которые были не в счет. Британию непрерывно бомбила люфтваффе Геринга. С падением туманного Альбиона силами массовых воздушных и морских десантов, при поддержке авиации и флота, в Индии, Африке и Палестине должны были вспыхнуть массовые восстания, подогреваемые германо-советской агентурой. (Один только Николай Рерих, агент ОГПУ, в долине Кулу, чего стоил? Создал в Индии обширную агентурную сеть. С его подачи в буддийском мире Ульянова –Ленина стали называть Махатма, то есть Великий Учитель. Его старший сын, Юрий – сотрудник Разведупра РККА, а также в прошлом являлся офицером царской военной разведки. Значит, пользуется оперативными каналами Николая Гумилева, что был из того же ведомства. Иными словами, связи идут к Анне Ахматовой, а от нее – к Вячеславу Молотову, что был дружен Иоахимом фон Риббентропом, тоже российским подданным…) Блестяще было задумано, ничего не скажешь… Беднягу Черчилля хватил бы апоплексический удар: небо над Англией – в куполах раскрытых парашютов, которых сотни, если не тысячи. (Русским тоже не помешало бы на своих ТБ сбросить пару-другую дивизий.) Германские десантники в серых войлочных комбинезонах с эмблемой зеленого черта, в обтянутых сеточками круглых шлемах обрезают стропы своих парашютов в Гайдн парке. Затем, с автоматами и карабинами наизготовку они идут на штурм Уайт холла и Букингемского дворца. Нет, пожалуй всех англичашек хватил бы такой удар… Их великой спеси был бы нанесен непоправимый урон – в этом их трагедия. Германцы более скромная в этом отношении нация. У германцев вплоть до ХХ века не было единого государства. Их угнетало чувство безропотного подчинения. Любая европейская война проходила огнем и мечом через германские земли. Нет, такое невозможно представить и невозможно забыть…

  - Господин Иванов! – Куценбух нарочно возвысил голос, чтобы предупредить возможную реакцию своего тестя. – Признаться честно, я сам – бывший российский подданный. Мои родители до октябрьского переворота жили в Тифлисе. Они… знаете ли, поддерживали контакт по линии «Симменс-Шуккерт». У нас было имение, отличный дом в центре Тифлиса. Какие картины всплывают в моей взрослой памяти! Да… - Куценбах, забыв на мгновение, что сидит  на табурете, чуть не свалился на дощатый, некрашеный пол. - Прошу прощения, Фридрих! Я, кажется, забылся. Но для нашего русского друга переход на сентиментальные нотки, наверняка, покажется интересным. …Так вот, господин Иванов. После того, как в России произошел большевистский переворот, для нас какое-то время все оставалось по-прежнему. В Грузии одно время правили меньшевики. Они повели себя жестоко. Аджарцев, абхаз и осетин даже расстреливали из пушек. Этим «кровавым балом» правил господин Церетели, что рьяно выступал до революции в Думе за суверенитет всех наций в «тюрьме народов». Так он изволил называть Российскую империю, - усмехнулся Куценбух. Глаза его стали злыми. – Но нас, повторяю, не трогали. Эта публика давно работала на Британию. Но «Сименс-Шуккерт» - старая, почтенная германская фирма. У нее множество старых клиентов. Германская радиотехника и телефонные аппараты знаете ли, ценятся в этом мире. После вступления Красной армии кровавые акции прекратились. Но нас опять не трогали. Нам даже позволили собирать прежние подати с крестьян! В марте 1922 года председатель ЦИК Грузии… - Куценбух снова улыбнулся, стараясь смягчить стальной оттенок своих глаз, - ввел своим указом самоизоляцию Грузии. Ее границы оказались закрыты для всех инородцев. Отныне грузинское гражданство теряла всякая грузинская женщина, если выходила замуж за иностранца. Вскоре из Тифлиса стали выселять этих инородцев. Прежде всего, армян. Их гнали под конвоем, женщин, детей и стариков, бросали в скотные вагоны. Я до сих пор помню этот крик и плач, удары прикладов, ругань грузин-конвоиров…

   - Это опять насилие, детка! – Иванов погладил свою поседевшую бороду. – Зачем думать о человеческом зле? Разве то, что надето на человека, есть сам человек? Твой мундир – часть тебя? Что ты молчишь, немец? – видя замешательство барона, он стал говорить более решительно.

   - Да, это насилие! – взорвало Куценбуха изнутри. В его памяти мгновенно, перебивая воспоминания далекого детства, ожили недавние картины: самоходное орудие Stug III, в которое попал снаряд с русского танка КВ-1 (Клим Ворошилов): рев взорвавшегося авиационного бензина заглушил все крики и избавил от страданий мгновенно погибших германских танкистов. – Это насилие, прошу покорнейше меня простить. Я о другом, отец. Мне можно вас так называть, господин Иванов? – Иванов, побарабанив своими рабочими пальцами, изобразил на широком крестьянском лице добродушную мину. Этого оказалось вполне достаточным, чтобы сказать «да». – Я вам очень признателен. Так вот, весь остракизм ситуации состоял в том, что при меньшевиках Церетели, а так же при ЦИК Грузии, что возглавляли большевики, оставались прежние люди. Недочеловеки… Мдивани, Окуджава, Махарадзе…Впоследствии они хотели отделить Грузию от СССР. Но Сталин им этого не позволил. По его указанию их расстреляли за… как есть, «национал-уклонизм». Сталин – достойный фюрер для России. Как вы считаете, господин Иванов? Отец...

               
*   *   *

Из речи наркома иностранных дел СССР В. Молотова 31 октября 1939 года на сессии Верховного Совета:
«…Идеологию гитлеризма можно признавать или отрицать. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за уничтожение гитлеризма, прикрываемая фальшивым флагом борьбы за демократию… Теперь Германия находится в положении государства, стремящегося к миру, тогда как Англия и Франция стоят против заключения мира…»
      
               
*   *   *

…Аня, ступая по хрусткому снежку, что покрывал серую грязь, спешила рассветным серым утром на работу в комендатуру. Оккупанты предписывали (через коммунальный отдел горуправы) иметь в каждом доме дворника, что мёл бы двор и придомовую территорию. Таковым полагался небольшой паёк, включавший в себя двести грамм крупы или пшена, буханку круглого немецкого хлеба с картофельной присыпкой, спички и даже пару свечей, которые были на вес золота. Мети не мети, а улицы при вас всё одно будут грязные, думала девушка. Её взгляд скользил по серым в подтёках стенам, свисающим с карнизов с хлопающим железом первыми сосульками. На улицах, прикрученные металлической проволокой к козырькам уцелевших подъездов, к бревенчатым заборам окраин и даже деревьям трепетали на морозном ветру тёмно-красные нацистские полотнища с чёрными свастиками в белом круге. По видимому  у «арийцев» намечался какой-то праздник. Но какой? Девушка знала, что 8 и 9 ноября – их основные торжества в первого мюнхенского съезда и Пивного путча. Затем весенний праздник Урожая, тогда же, в 21 апреля – день рождения самого фюрера, будь он неладен…

    На улицах было множество патрулей. В их составе помимо троих солдат комендантского батальона и гарнизона были и русские полицейские. На углах бывшей улицы Сталина (Адольфгитлерштрассе) стояли тяжёлые пулемёты на трёх сошниках. Возле них прохаживались немецкие солдаты в тёплых зимних пальто с собачьими воротниками, в войлочных ботах на толстой подмётке. Судя по всему в тыловые части тёплая амуниция стала-таки поступать, подумала девушка. Со скрытым злорадством она вспомнила автомобильный обоз с ранеными и выздоравливающими, что были укутаны одеялами и шалями, включая пёстрые женские платки и кацавейки, изъятые или обмененные у населения. Соломенные чудовищные лапти, в которые были обуты часовые, сторожившие эти авто. Нацисты и высшее командование вермахта не заботились о своих фронтовиках. Это тоже было взято на заметку. Тем более, что «Борода» проявил себя через связную. Как-то раз она видела его, проходящим возле дома и на площади перед комендатурой. Он был одет то в простое потёртое пальто серого драпа, то в элегантный кожаный плащ и фетровую шляпу, что делали его похожим на коммерсанта. Но оставила его «нечаянные проходы» без внимания. Подивилась только такой неосторожности. Как видно, у него надёжная «крыша». А информация тем временем накапливалась. Она стала тревожиться: может «Бороду» пасут вражеские «топтуны»? А он поэтому так и не отважился на контакт с ней. Она уже собиралась рискнуть и воспользоваться тайником: щели между кирпичной кладкой дома на бывшей Коммунистической. Хотя за ней службой Абвер и тайной полевой полицией могло быть установлено перекрёстное наблюдение. Но вовремя пришёл связник. Вернее пришла. Это была пухленькая, златоволосая женщина средних лет. Необычайно красивая, с нежной кожей как у молочного поросёночка и живыми, смеющимися васильковыми глазами, опущёнными золотистыми ресницами. Она подкараулила её на выходе из дома. Затем, идя с ней рядом, назвала как бы невзначай пароль. Услышав отзыв, следуя инструкции, пошла, не говоря больше ни слова, своим путём.

    Вскоре Аню, что числилась переводчиком при 7-м реферате, отправили на горбатом «штрекере» с брезентовым верхом в горуправу. Надо было согласовать с тамошним переводчиком (прямой и сухой учительницей немецкого  бывшей советской школы) тексты переводов. Поднявшись на третий этаж, девушка с удивлением обнаружила в приёмной бургомистра свою давнишнюю знакомую. Та, не обратив на неё пристального внимания, подала условный знак. Поднятая кверху ладонь, что означала: контакт возможен именно здесь. Под предлогом забытого платка (она намеренно оставила его в приёмной), девушка вернулась туда в конце дня. «…Вы не видели здесь цветастой шали? – обратилась она к связной.  Такой весёлый рисунок – петушки, сидящие на изгороди?» Она незаметно сунула ей крохотный листик бумаги под руку. «Аграфена Васильевна, - улыбнулась та одними зубками. Они у неё были также идеально-ровные, без единого изъяна. – Вот он, ваш платочек с петушками. Берегите его. И заходите почаще. Посидим вне работы. Чаю попьём. И так далее…» Девушка поблагодарила её. Но тут же отметила: приём был неудачный. Никому из «хиви» такое не предлагалось в открытую. За ними шпионили. Их самих подбивали делать это. Ходили неясные слухи, что помимо немцев этим подлым ремеслом напрямую занимается кто-то (вроде бы специальный отдел!) в русской вспомогательной полиции.

    Во время следующего визита, удачно выгадав время между приёмом посетителя и возникновением самого бургомистра, тучного и щекастого Всесюкина, девушка передала новую колонку цифр на клочке бумаги. И получила от Аграфены послание «Бороды». Тонюсенькую трубочку бумаги она развернула и расшифровала дома. Там было следующее: «Вам присвоен оперативный псевдоним «Марта». Постарайтесь добыть подробные данные о начальнике тайной полевой полиции бригаденфюрере Науманне. Он вас больше не тревожил? Завяжите с ним плотное знакомство. Связь поддерживать через постоянный канал. На случай исчезновения связного ни с кем по данному паролю в контакт не вступать. Выходить на связь через тайник. «Борода».

    Напротив комендатуры было тоже невероятное оживление. Комендантский батальон, вернее две его резервные роты, выстроились в полном составе на укатанном, расчищенном от снега плацу. Сугробы громоздились по краям авто площадки, где сутулый Hilliswiggen орудовал широкой фанерной лопатой. Часовые были обряжены в белые меховые куртки и брюки. Кроме того на площади работали на холостом ходе патрульные бронемашины с решётчатыми башенками. Они интенсивно разъезжали по городу. Группа эсэсовцев в куртках на волчьем меху стояла тут же. Они тоже застыли в строю. Опоясанные ремнями с шестью маленькими подсумками, с самозарядными винтовками G 41, что начали поступать на вооружение. У них, включая командовавшего ими офицера, был торжественный вид. Что случилось, уже тревожно спрашивала себя девушка. Уж не заняли ли войска группы «Центр» Москву? Или Ленинград? Этого ещё не хватало. Для полной радости.

   Она проворно, сбив снег с ботиков, вбежала по ступенькам. Мимо посторонившегося часового, что утопил нос в шерстяную маску, а голову – в воротник полушубка. Прошла мимо дежурного офицера, приготовив себя к тому, что возможно придётся показать входной пропуск: желтовато-серую картонку с коричневой поперечиной. У русских, работающих здесь, иногда требовали, но на этот раз повезло. Офицер ко всему прочему оказался одним из её поклонников. Он пару раз приглашал её на прогулку по центру города. Затем в казино и кинотеатр для военнослужащих. Она любезно согласилась, чтобы он проводил её. От других предложений пока отказывалась. Но – с подающими надежду взглядами, что так волновали лейтенанта панцерваффе. Отто Кульм был родом из Саксонии. Являлся дальним отпрыском той семьи, что была причастна к зарождению саксонского фарфора. К тому же – родственником по очень дальней линии одного из наполеоновским маршалов. С такой же фамилией. (Видно, французы, оккупировав германские княжества вместе с Пруссией в 1805 по 1813 год, не теряли там времени даром.) С ней он был чрезвычайно любезен. Да, поговаривают, что фюрер и нацисты не прочь присвоить себе русские земли. Превратить русское и вообще славянское население в обычных рабочих, обслуживающих «высшую расу». Но он так не считает. Он читал Пушкина, Толстого и Достоевского. У них в семье (отец Кульма был известный книготорговец) с детства было почтение к русской культуре. Имена русских классиков произносились с придыханием наряду с Шиллером, Гёте и Гофманом. Ну, а Чайковский и Рахманинов! Он смотрел балет «Лебединое озеро», слушал десятую симфонию. После этого считать русских варварами или «недочеловеками» может только тупой. А он себя к таковым не причисляет.   Да-да…

   Аня само собой разумеется не стала заводить разговоры на другие темы. О содержании русских пленных, которых едва кормили и оставили зимой в той амуниции, что была на них с момента пленения. О практике расстрелов заложников, что происходило как следствие крушения германских составов, нападения на германские гарнизоны, убийства германских солдат и офицеров. Он сам начал эту тему. Голосом не терпящим возражений он сказал: «Всё это не доведёт Германию до добра. Русские, я надеюсь, сделают правильные выводы. Они не станут отождествлять иных ублюдков со всеми германцами. Среди последних – немало людей, желающих скорейшего мира». Она лишь мило улыбнулась ему. И перевела разговор на другую тему.

   В приёмной, куда её немедленно вызвали по телефону, уже пребывал герр комендант. Вместе с ним  - майор Винфред-Штахов, капитан Штреков, лейтенант цур зее Хопф и  обер-лейтенант цур зее Берг, а также бывший обер-фельдфебель Раповски, ставший к тому времени штабс-вахмистером. С Аней пред комендантовы очи прибыла, зябко кутаясь в шаль, совсем юная девица с накрашенными губками и высокой причёской. Звали её Верой. Она неплохо знала немецкий разговорный, но писала с грамматическими и орфографическими «ляпами». Не осведомлённому человеку было малопонятно, зачем эту голенастую девицу с пышным бюстом и растерянно-вызывающими серыми глазами удерживали на такой должности. Но для Ани это не составило труда. Стук-стук…

   Поприветствовав «руссише фройлен» кратким кивком (одним на двоих), Книппель, яростно надувая щёки, поздравил всех присутствующих  (сотрудников отделов aI, aII и III-a) с наступающим католическим рождеством. Затем, посетовав на безалаберность иных русских, намекнул, что несмотря на трудности под Москвой город несомненно будет взят. Это вопрос не дней, а часов. Лично у него захват большевистской столицы не вызывает никаких сомнений. Глядя на кивающие в такт его словам подбородки и зачёсанные головы подчинённых, Аня не уловила должного оптимизма. В глазах «истинных арийцев» присутствовало явное сомнение.

- А за Уралом, господа, нас ждут игры с сибирскими медведями, - сделал попытку отшутиться  оберст-лейтенант. – Самых нерадивых направят разгребать снег. Там его с избытком хватит. Таким образом, опустеют гарнизонные гауптвахты. А солдаты и иные господа офицеры, что опаздывают из отпусков в части, будут настороже.

- В этом мне видится основная ценность восточной компании, - с сухой иронией заметил Винфред-Штахов.

   Присутствующие, что были ниже его званием, возбуждённо переглянулись. «Фифа», что высилась на своих каблуках возле Ани, поджала губки. Сама Аня и виду не подала, что услышала. Мало ли о чём треплются эти «новые хозяева».

    Через минуту после сказанного в дверь приёмной, шумно пыхтя, втиснулся герр бургомистр Всесюкин. Он снял залепленную снегом заячью шапку, что пережила уже не первую молодость, а о юности забыла вовсе. Вешая на крючок бекешу, он едва не свалил саму вешалку. Немцы, оживлённо переговаривались, тихонечко высмеивали его косолапость. Лишь герр комендант и герр майор, поджав губы и изобразив на лицах гримасу нетерпеливого ожидания, смотрели куда-то в потолок. Городской глава лишь отдувался. Он расчесал на прямой пробор остатки полуседых волос. Потом взмахами пригладил небольшую окладистую бородку.

- Герр комендант, прошу покорнейше меня простить, - начал Всесюкин густым басом. – Господа офицеры! Примите моё почтение. Дамам приношу отдельные извинения. Особенно барышне, которую зовут Аннушкой. Так что, не изволите беспокоиться – мы прибыли. Собственной персоной, на служебном транспорте.

    В полусогнутом состоянии он приветствовал присутствующих кивками крупной головы. Девушкам он подмигнул (каждой пару раз), от чего Ане нестерпимо захотелось смеяться. Она туго растянула губы. А в дверь тут же протиснулся герр начальник полиции Евстигнеев. Вместе с ним – молодой человек с раскосыми глазами, одетый в драповое пальто с махровым шарфом, а также шапку-ушанку. Они также принялись шумно раздеваться и шумно приносить извинения за свои опоздания. Ане при этом стало ясно, кого выговаривал за нерадивость герр Книппель. Она мельком бросила на него взгляд. Тут же едва не расхохоталась. Тот был красен от складок шеи на чёрном отложенном воротнике мундира с сияющим басоном петлиц, до мочек поросячьих ушей, что напоминали свиные отбивные. Маленькие глазки побелели от напряжения, изображая весёлую непринуждённость. На самом деле герр оберст-лейтенант был готов сорваться и раскатисто крикнуть. Всё равно что, лишь бы выглядело громко и грозно. Его было немного жаль.

   Иван Карлович поймал Анину реакцию. Его тонкие, аристократические губы согнулись в усмешке. Проведя мизинцем по гладкому, пепельно-выбритому подбородку, он предложил «русским господам» быстрее раздеться и занять свои места.

      Тут зазвонил аппарат с портативной телефонной станции с коммутатором.  Герр Книппель сам взял трубку. Затем, бросив несколько слов говорившему с ним, торжественно объявил присутствующим:

- Господа! Фройлен! Имею честь донести до вас приятное известие. Сегодня на рассвете передовой германский отряд достиг наконец пригорода Москвы. В бинокль уже видны купола церквей и соборов кремля. До резиденции Сталина – 30 километров! Водная станция «Химки», так называется этот район, куда вступили германские солдаты. Мне сообщили, что есть фотографии на фоне автобусной остановки.  Думаю, цель зимней компании, как и компании на востоке, достигнута. Ура! Хох!

- Хох! – поддержал его обер-лейтенант цур зее Берг. Он также пару раз хлопнул в ладоши. Остальные немцы ограничились стандартными кивками. Похоже, эта новость никого особенно не потрясла.

    Ане вспомнилось, как  Отто Кульм последнем свидании (они провели время в кинотеатре для господ офицеров) горестно посетовал на огромные пространства и суровый климат России. Кажется, его мнение здесь многие разделяли. В том числе и герр майор. А герр Книппель… Он тоже его разделяет. Но по долгу службы и как знакомый кого-то (по информации «Бороды») из окружения адмирала Канариса, не смеет «пятнать честь мундира». Как будто на их мундирах ещё осталось место для чести.

   В довершении этой импровизированной планёрки герр Книппель поблагодарил всех присутствующих за терпение, внимание и пунктуальность. При этом он кому-то ядовито улыбнулся, от чего девушки, не удержавшись, одновременно прыснули смехом. Им тут же воздалось по заслугам: обоим герр комендант вручил мятный леденец в прозрачной упаковке и брикет лимонно-жёлтого мыла «Лозанна». Ане при этом герр оберст-лейтенант игриво потряс руку. Вера на этот счёт только хмыкнула. Герр комендант, чтобы унять её ревность, слегка потрепал её по плечику.

- Пожалуйста, останьтесь, фройлен, - любезно позвал он Аню.

   Вера, которой надлежало вернуться к работе, наградила её убийственным взором.  Аня никак не отреагировала на это. Она, кивнув, отправилась со всеми в кабинет. Раповски тот час же занял своё место у коммутатора с печатной машинкой. Кроме того он опечатал большими сургучными печатями журналы с отметками посещений, телефонограммами, входящей и исходящей корреспонденции. Приготовил новые, что доставили с утра фельдегерской связью. Затем, отключив аппарат от входящих звонков, принялся сортировать свежую почту. К Ане этой длинный белобрысый ариец, родом из Вестер-Плато,  с польскими корнями по линии матери, был также неравнодушен. Ухаживая, дарил шоколадки, мятные конфетки. При этом заводил разговоры о многочисленных скрытых коммунистах в третьем рейхе. Отто Кульма он считал одним из них. Советовал Ане поостеречься от его ухаживаний. Кроме того новоиспечённый штабс-вахмистр намекал ей, что связь с ним может устроить её карьеру. Аня любезно ответила ему отказом.

    После того как совещание, посвящённое прибытию в Смоленск  каких-то важных чинов из Берлина окончилось, герр комендант попросил её вновь задержаться. Он обменялся прежде с майором Штаховым парой малопонятных фраз. Написал пару строчек на листике-липучке, для записей. Когда подчинённый, бросив на девушку приветливый взгляд, вышел, обратился к ней:

- Фройлен Анна! Прошу вас отнестись к тому, что будет сказано, с подобающим для вас вниманием. Со всей серьёзностью, как говорят в вашем милом отечестве. Как уже было заявлено ранее, мы нуждаемся в честных исполнителях. С развитым чувством логики. С долей изобретательности. Иными словами, нам нужны творческие натуры. Артист на службе в разведке, - он хитро улыбнулся сквозь мясистый рот, - это талант! Мне видится, что этот талант заложен в вас. Он спал до некоторых пор. Теперь он находится в стадии пробуждения.

    Он выждал почти театральную паузу. Наблюдая за её реакцией (Аня сидела, не проронив ни слова), отошёл к приёмнику «Телефункен». Включил его. Нашёл, приглушив звук, трансляцию по Московскому радио песню со словами «…Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой. С фашистской силой тёмною, с проклятою ордой…» Затем Левитан стал читать «от советского информбюро» военные сводки. Говорилось о мужестве советских бойцов и командиров, о превосходящих силах врага, что несут огромные потери в людях и технике. Попутно – о зверствах немецко-фашистких захватчиков на оккупированных территориях. В одном сарае, в частности, советские бойцы нашли советских же раненых: у них были выколоты штыками глаза, отрезаны уши, а на спинах вырезаны пятиконечные звёзды. У Ани чуть кровь не отлила от лица.

- Это естественный отбор, - усмехнулся Книппель. – Своего рода    к о н т р о л ь  над воспроизводством жизни на этой планете.  Чтобы уровень населения не поднимался выше обозначенной Богом «планки». И вы, и мы совершаем эту процедуру, милое дитя. Вы, я вижу, не вполне согласны со мной?

- Я?.. Я просто думаю, как мне относиться, - солгала она с улыбкой. – Это сложно, признаюсь… Родители, верующие, меня учили иначе. Говорили о том, что бог есть любовь. Заповедь «не убий» была непререкаема для нашей семьи. Но я вижу, что в ваших словах сокрыт какой-то тайный смысл. И стараюсь его понять. Вот и всё…

- Вы очень чуткая девушка! – рассмеялся оберст-лейтенант. Приглушив звук приёмника, он снова уселся за стол. – Меня радует ваша проницательность. Я лишь показал вам путь. Вы можете пойти по нему. А можете остаться. Вас никто никуда не торопит, - вновь очаровательно улыбнулся он. Его полное, поросячье лицо с маленькими глазами показалось красивым. – Единственное, что от вас требуется – не упустить момент. Момент истины…

- Я понимаю…

    Но он сделал предостерегающее движение рукой. Вынул из-за письменного прибора розовый листик для записи. Толкнул его в сторону Ани. Проведя пальцем по кончику носа, откинулся и посмотрел в неясную даль. Аня самопроизвольно, не напрягаясь, устремила свой взор на листик клеящейся бумаги.  На нём крупными буквами, знакомым почерком,            по-германски было написано: «Милое дитя! Поздравляю вас с успехами. Они очевидны. Но об этом – при личной встрече. Исполните одно поручение. Будьте сегодня в 17-00 у входа в собор на площади. Если к вам подойдут, начнут с вами говорить, воспринимайте как должное. Следуйте голосу разума. Желаю успеха. Ваш друг».

- Что ж, - пухлая рука с пальцами-сардельками уже захватила листик, - вы можете идти. Рад был нашему знакомству. Желаю удачи.

- Благодарю вас, герр комендант, - Аня неторопливо встала и, кивнув на прощание, вышла. Как будто в другое измерение попала…

    Шествуя по коридорам комендатуры, окрашенным в серое и зелёное, с белым известковым потолком, с кричащими со стен чёрными надписями в белой рамке, призывающими хранить чистоту, соблюдать порядок и тому подобное, с инструкциями о пожарной безопасности, внутренними приказами, что занимали площадь на огромной доске с готическим шрифтом Der dienstlich Information, она задумалась о предстоящем поручении. Что оно содержит? Чем может грозить? Если это обычная, рядовая проверка, то в сущности ничем. Но… Почему Книппель сказал на прощание «рад был»? Он как будто и впрямь прощался с ней. Неужели, давал ей понять, что есть обстоятельства, которых стоит остерегаться? И радио включил не зря. Зачем? Чтобы проверить, как я отношусь к информации о немецких зверствах? Или…

    Она, вспомнив о поручении «Бороды», засиделась до 16-30. Сегодня было задумано провести «вальсирующее мероприятие». А именно: написать Науманну записку. Левой рукой и печатными буквами. Через почтовое отделение, что было открыто в Смоленске,  переслать по адресу, где расположилось GFP.  Примерно такого содержания: «Герр К. говорил мне о вас. Передавал вам на словах самые лучшие пожелания». Это должно было послужить, как виделось ей, сигналом для продолжения контактов. Во всяком случае, Науманну стало бы ясно: девушка не «шарахнулась» в сторону Абвера. Ему, как видится, нужно было узнать именно это. Или он подозревает, что она – агент этой могущественной службы? Ох-ох…