Последний старец по страницам 95

- Дерьмо… - сказала девушка по-германски. Из носа заструилась кровь. Зажав его рукой и подняв голову, она добавила: - А ещё германский офицер! Бить по лицу слабую девушку много смелости не нужно. Получил удовольствие? Хочешь ударить ещё? Ну, бей?..

- Герр оберст, быть может вызвать патруль… - начал было окосевший от страха Клаус.
   Но было уже бесполезно. Герр оберст поднял было руку. С багрово-красным лицом и отвисшей челюстью, с побелевшими от ненависти глазами. Но тут же, встретившись с Аниными глазами, опустил её. Вернее, рука сама опустилась как подрубленная. Он тут же отошёл в сторону. Прислонившись лбом к стене в шелковых обоях, стал стоять там неподвижно. Будто обратился в соляной столб.

   Попрощавшись с бледной как изваяние Азалией Викторовной, девушка ушла к себе. По пути она столкнулась с дворником и его супружницей. Одетые по зимнему, в телогрейки, пуховые платки и валенки (у Дениса Трофимовича на голове был платок жены, поверх которого он нахлобучил шапку) они выносили и устанавливали на кухне раскладушки. Немцы выгнали их с комнаты. Они, убавив свой говор, незамедлительно расступились перед Аней. Она, не обращая внимание, пошла сквозь их зеленовато-серую толпу. Попутно, краем глаза рассматривала молодые всё лица, багровые от мороза, с соплями, с потрескавшимися губами. У многих шелушились обветренные носы и уши. Кое у кого по погонам или отложенным воротникам с белой окантовкой ползали чёрно-коричневыми горошинами вши. Вот-вот…

- Анюта! Ты это, того… поможешь утром с телегой? – обратился к ней Денис Трофимович. – В 32-й старушка наша откинулась. Да, такое дело, - подмигнул он ей. – А сейчас на – на дрова! – он вынес из своего жилища половинки старинных дверок, едва не задев германского фельдфебеля, что внезапно остановился и дал пройти: - Порубил комод. Всё равно ночь на кухне проведём. Околеть ведь можно.

- А как же вы? – девушка опустила голову. Кровь, было остановившаяся, пошла вновь.

- А на нас хватит. Бери, говорю. Так нужно...



Глава седьмая. гении и злодеи.

…Вот видите, товарищ Жуков. Оказывается, мы можем сражаться как в обороне, так и в наступлении, - сказал Сталин, щурясь сквозь лохматые, рыжие с сединой брови. Желтые тигриные глаза смотрели на командующего фронтом по-прежнему жестко. – Только дурак Гитлер мог предположить, что нашу страну можно одолеть за три недели. Как Польшу или Францию, - он пыхнул своей знаменитой трубкой из вишневого дерева. Мягко ступая по ковру, приблизился к Жукову. – Как вы считаете, товарищ Жуков: немцы действительно считали, что победили нас в ходе летних боев? Их наверняка воодушевил вид поверженных ими корпусов и дивизий. Особенно на юге России, где этот мерзавец Павлов не торопился привести в полную боевую готовность конно-механизированные корпуса и танковые части. Как будто ожидал нападения и сознательно подставил свои армии под сокрушительный вражеский удар…

   Сталин замолчал. Он выпустил из широких ноздрей, осененных седовато-рыжими усами, синеватые струйки табачного дыма. Открытая им коробка «Герцеговины Флор» лежала возле пепельницы, полной табачной крошки и порванной папиросной бумаги. Сталин ожидал ответа на свой вопрос. Его глаза были далеки от этого мира, но душа оставалась при нем. Постепенно, используя свою внутреннюю силу, она  заполняла окружающее пространство. Кабинет, более походивший на приемную залу, с дубовыми панелями на стенах, длинным массивным столом, черными и белыми телефонами «кремлевки», правительственной связи (с наборными дисками и без), что был покрыт зеленым сукном, который сам Сталин в шутку окрестил «ломбардным», с тяжелыми синими гардинами на окнах, стал слишком тесен для обоих. Жуков ощутил это почти физически. У него защемило в висках. Стали отниматься, холодея, ноги. Внутренне он был давно подготовлен, так как знал Сталина уже давно. Методы Хозяина или Верховного были ему отлично известны. На этот раз он почувствовал себя гораздо неуютнее, чем в середине лета 1941-го, когда немецкие дивизии, сокрушая все и вся на своем пути, неудержимо рвались к Сердцу России.

   Группа армий «Центр», группа армий «Юг», группа армий «Север»… Какие знакомые имена, какие знакомые лица! Фон Рунштедт, фон Бок, фон Лееб. Со всеми тремя он виделся на командных курсах для командиров РККА в Цоссене («мозг армии»), оперативном центре тогда еще рейхсвера, под Берлином в далеких 20-ых. Жал руки, улыбался… Кейтель, Модель и Манштейн – все трое закончили прославленную Академию советского генштаба. Сейчас – они же горделиво попирают гусеницами и шинами своих панцердивизий (к слову скажем, не так уж их много!) советскую землю. Хороши, нечего сказать. Сволочи… Жуков почти физически ощутил себя в окружении тех германских офицеров, что с 20-ых годов проходили «стажировку» в танковых, пехотных, авиационных училищах, школах химзащиты, Академии РККА. Тогда не было «у иных и прочих» столь надменных взглядов, брезгливо поджатых губ и вынесенных вперед подбородков без намека на щетину. Жуков помнил горящие от возбуждения глаза «теоретика танковых сражений» Гейнца Гудериана, что эту зиму противостоял ему под Москвой, на Тульском направлении. В 1926 году он прошел полный курс обучения в Казанской танковой школе, был одним из самых прилежных слушателей-курсантов. (Прилежнее его был Эрих Гепнер, что включился в учебу сразу по отбытию «быстроходного».) Его душа, по слухам, не знала ни покоя, ни отдыха. Свое свободное время Гейнц проводил на танковых тренажерах, полигонах, за учебными стендами и макетами будущих танковых сражений в Европе и Африке. Восхищался умению красных стратегов. «…Нет, господа красные командиры! – говорил он, шумно выпуская воздух сквозь щеточку аккуратных усов. – У нас, в Германии, еще долго не будет танковых войск. Последствия Версальского договора просто ужасны. Нам полагается иметь лишь автомобильно-тракторные команды. Это такой позор, господа красные командиры! Хотя вы и проиграли прошлую войну, вам не довелось испытать таких унижений…» «Проиграли ее не мы, Гейнц, но бездарное самодержавие и временное правительство, - отвечал ему Георгий, почти не задумываясь. В руках у него был черный промасленный шлем. Он был облачен  в синий танковый комбинезон, из-под расстегнутого ворота выглядывали малиновые с золотом петлицы. – Вы, господа капиталисты, путаете одно с другим. Редьку с хреном и наоборот… Историческая диалектика доказывает нам обратное. Опыт народа складывается из ошибок и преступлений. Однако не стоит мешать одно с другим, чтобы не было как встарь – «все геть до кучи»… Понимаешь меня, Гейнц? «До кучи» значит, по вашему, - «ком нах шайзе», - Гудериан пронзительно захохотал. Острый кадык выпер из-под худой (отощал маленько на советских харчах) кожи, но в глазах читалось  убеждение в своей правоте. – Этот мир велик. Им правят жестокие и сильные». «…Миром правит совесть народов, - упрямо настаивал на своем Гудериан. – Так считали многие из великих, что жили и живут на этой земле. Ваш гений, Лев Толстой. Мы находимся, как есть… по разный сторон от баррикад…» «Никак не могут понять господа хорошие, что рассюсюкивания со своим народом может привести к анархии, - у Жукова пролегла жестокая складка на лбу. Волевой, каменный подбородок мгновенно осунулся. – Так было у нас в 1917-м. Пришлось немало положить народу, чтобы утвердить новый строй – диктатуру рабочих и беднейшего крестьянства. Надо будет, на танках пройдем всю Европу. Водрузим красное знамя на Эльфелевой  башне, над Лондоном и Нью-Йорком этим, гребаным… Что, не так говорю? Наш народ вам, чистоплюям немецким, ни в  жизнь не понять. У него - «особенная стать»: пока с ним по-хорошему, он тебе на шею садится и кнутом погоняет. Возьмешь в руки дубину потяжелее и зачнешь гвоздить по головам, вот тогда да – побегут на пулеметы с голыми руками…» Его последние слова были перекрыты грохотом танков. Наступательные, окрашенные в травянисто-зеленый цвет БТ-2 с круглыми  обрешетчатыми башенками (пока что опытные образцы) возвращались со стрельбищ. За ними грузно полз германский «опытный образец» - Reinmettal, который с соблюдением всех мер секретности привезли из Германии на казанские полигоны. Эту махину с задранными гусеничными передачами и маломощным двигателем «Майбах» планировалось здесь «довести до ума». Другой танк рейхсвера с красноречивым названием Tracktor надолго завяз  в грязи, съезжая «при штурме естественного препятствия».

   …Гейнцем Гудерианом давно уже интересовалось Разведуправление РККА. Жукова несколько раз уже тревожили по этому вопросу, склоняя помочь  - «подготовить немецкого товарища к плодотворному, долговременному сотрудничеству». Об этом в последний раз, накануне войны, говорил (и прямо, и косвенно) генерал Голиков, невинно округляя глаза. Гудериан тогда посетил Харьковский танково-тракторный завод, переведенный на рельсы военного производства.  Германия с 20-х была лакомым кусочком для Советской России. При желании ее можно было сделать другом и союзником в грядущих «пролетарских сражениях» за Европу. Жуков, задумавшись над смыслом этих не явленных событий, ощутил неведомый холодок за плечами. Как говаривал мерзавец и авантюрист от политики Бронштейн-Троцкий – «я с конной армией товарища Буденного способен пройти всю Европу и водрузить красный стяг на Эльфелевой башне». Как раз в 27-м, когда ощущалось явное неравенство в силах. Комбрига Примакова (будущего «врага народа») с треском вышибли  с его конным корпусом из Персии. Провалилась вооруженная экспансия в Европу. Какая-то зараза (скорее всего, агентура «капказского тшеловека») слила информацию о предстоящем походе за Вислу. Были приведены в готовность войска Антанты. Французский корпус в Рейнской зоне был усилен бронемашинами и танками. Англичане пригрозили, что будут бомбить нефтепромыслы Баку. Вот тогда-то Германия и протянула руку помощи Советской России. Карл Радек, расстрелянный Хозяином председатель Коминтерн, вошел в контакт с представителями «Стального шлема», членом которого был Герман Геринг. Правда, с экспансией мировой революции по «иудушке –Троцкому», как поговаривал сам Ильич, все равно ничего не вышло. Завезли массу оружия и денег в будущий рейх, а толку? Немцы – нация щепетильная, в вопросах законопослушания не такая, как русские. Её чуть заденешь…

…Товарищ Жуков, углубившись в себя, забыл мой вопрос, - усмехнулся Сталин. Он подошел к длинному дубовому столу для заседаний. Деловито осмотрев выкуренную трубку, он взял ее за черенок. (Жуков в который раз отметил, какие были тонкие пальцы и маленькие руки у этого «капказского тшеловека»). Принялся ее выстукивать о пепельницу люлькой вниз. – Внимательно вас слушаю, товарищ Жуков. Исторические материи полезны, когда о них думаешь вслух. Особенно при товарище Сталине, - он вновь усмехнулся сквозь желто прокуренные усы. Кожа его, покрытая темными ямками оспин, показалась Жукову мертвенно-бледной, лишенной всякого намека на человеческую жизнь. – Молчание говорит о многом. Молчание, когда молчишь осмысленно, доказывает преданность человека своим идеалам. Пустое молчание – явный признак того, что перед вами пустой, никчемный человек. Плесень… «Ферфлюхтен шайзе», как говорит товарищ Гитлер, - Сталин вновь шевельнул усами в вымученной усмешке. Глаза его обожгли Жукова желтым, тигриным огнем.

-   Товарищ Сталин, считаю, что враг был настолько самоуверен в ходе летних боев, что не предвидел всех печальных последствий, - без видимого колебания ответил Жуков. Его тяжелая, лобастая голова была полна легкого шума, какой бывает на прибрежной полосе. – Гитлер и его генералы верили, что сломят наше сопротивления в арьергардных боях на границе. Морально, психологически раздавят боевой дух Красной армии. И советского… великого советского народа, ведомого учением Маркса-Энгельса, Ленина и Сталина. Взяв Минск, Киев и Смоленск немцы явно переоценили свои силы. Полагали, что с захватом таких стратегически важных, промышленных объектов мы потеряем веру к победе.

-   Киевская группа войск насчитывала в своем составе 800 танков, - Сталин не сводил с Жукова свой желтый, тигриный взгляд. – На центральном участке фронта в вашем распоряжении имелось до 300 боевых машин. Не считая артиллерии и авиации. Мы с вами, помнится, схлестнулись по вопросу о вынужденном оставлении Киева? Матери городов русских… Так, товарищ Жуков? Молчите?! Что ж… Вместо того, чтобы нанести удар по Белостокскому выступу и парализовать деятельность группировки Гудериана на киевском направлении, вы почему-то стали заниматься пустой тратой времени. Удары в районе Ельни не принесли нашим войскам ничего, кроме лишних потерь. К тому же, - Сталин нехорошо усмехнулся, обнажив из-под усов желтовато-коричневые, прокуренные же зубы, - странно, что бои под Ельней  затянулись на три недели. Очень странно, товарищ Жуков. Вам противостояли всего лишь слабые пехотные дивизии 2-ой танковой группы этого германского «теоретика». В их составе не было ни одного танка. Целых три недели вы и вверенные вам войска бились как рыба об лед. Затем немцы просто отошли…

-   Товарищ Сталин, с этим сложно согласиться, - Жуков все больше цепенел от внутреннего напряжения, которое все больше парализовала его волю. -   Немцы, так стремительно продвинувшись вовнутрь нашей страны, наверняка использовали против нас наши же методы. К этому я и многие командиры, как высшего так и среднего руководящего звена, не были готовы. К тому же не лишним было бы задуматься о значительном ослаблении Красной армии в канун войны. Не только запасные, но и кадровые части, стоявшие на границе, не были укомплектованы опытными командирами. Командный состав… (Сталин застыл в позе человека, выбивающего пепел из любимой трубки. Его тонкая, морщинистая желтовато-серая рука заметно дрожала.) Этого не следует сбрасывать со счетов. Ежов, которого вы справедливо наказали, на своих процессах 37-го года повел настоящую войну против наших командиров и генералов. Надо мной, как вам известно, тоже сгустились тучи, - Жуков потупился, вспоминая как незадолго до процесса над группой Тухачевского, в которую входил Корк, Примаков, Путна, Якир и многие другие из «круга», его проработали на партийном собрании Московского военного округа. В вину ему вменялась грубость к подчиненным, заносчивость в военной науке, которой он владел слабовато, проучившись в 20-х лишь на ускоренных командных курсах  «Выстрел». – Мне повезло. Я остался на свободе. «Ежовые рукавицы» прошли мимо, - пытался пошутить он, чувствуя возрастающее недовольство Хозяина. – Убежден, что у гитлеровских стратегов этот пункт занимал не последнее место, товарищ Сталин. После того, как многие заслуженные командиры были возвращены в строй, на свои прежние должности, были восстановлены в званиях, а незаслуженные обвинения с них были сняты…- быстро, почти скороговоркой произносил Жуков, ощущая гибельную пустоту, за которой оставалось все живое; она, эта пустота, поглощала его все больше и больше, леденя сердце и кончики пальцев, - … наши дела на фронте пошли значительно лучше. Последние бои под Москвой полностью доказывают это – просчет гитлеровской стратегии присутствует здесь налицо…

-  …Кем ослаблена, товарищ Жуков? – произнес Сталин тихо, оставаясь в прежнем положении у стола заседаний. Затем он положил трубку на пепельницу и, мягко ступая по ковру  горскими сапогами без каблуков,  приблизился к Жукову вплотную. Страшно заглянул  ему в глаза своими светящимися желтоватыми точками из-под кустистых бровей. – Кем была ослаблена армия в предвоенные годы? Вы поставили сложный вопрос – так ответьте на него без колебаний. Или…

-   Товарищ Сталин, в силу своего положения и занимаемой должности я знаю немногое, - Жуков почувствовал как проваливается в непроглядную тьму. Насчет  «своего положения» он явно лукавил так как занимал вплоть до Ельнинской операции, которой чрезвычайно гордился, должность начальника Генштаба РККА. – Все же попытаюсь ответить на заданный вами вопрос. Молодое советское государство, окруженное врагами, вынужденно было защищаться от них. Порой меры были слишком суровые. Но жизнь доказала что преданные  делу партии и  советского народа военноначальники способны сохранить свою  веру даже в самых тяжелых условиях. Отбывая свой срок лагерях. Возвращенные в строй из мест заключения они, не испытывая чувство мести, продолжили службу. Я имею ввиду не только товарища Рокоссовского и героически  погибшего на Украине комкора Петровского. Вы упомянули генерала Павлова, осужденного за разгром наших войск на Юго-Западном направлении. Несмотря на допущенные им серьезные просчеты в канун войны, он был предан делу нашей партии. Мне искренне жаль, что этот заслуженный человек не мог быть оправдан.

-   И это все, что вы можете сказать? – Сталин, склонив голову, продолжал смотреть Жукову прямо в глаза. У последнего затекли от нестерпимой боли зрачки. – Вы, бывший начальник Генерального штаба? Позор… Помимо военных соображений я руководился политическими доводами. Или вы этого не понимаете, товарищ Жуков? – Сталин прижал левую, высохшую руку к сердцу, скрытому серым сукном полувоенного френча. – Вы это понимаете или нет, товарищ Жуков?! – он несколько возвысил голос, заметно сдерживаясь. – После военных действий в Испании этот Павлов, бывший там военным советником, стал отвергать участие в наступательных операциях крупных танковых соединений. У них там, в Каталониях, горы. Там, видите ли, негде танковым массам развернуться, - Сталин, казалось, готов был плюнуть Жукову в лицо. – По его указке и с вашего ведома были расформированы все механизированные корпуса. Этим он нарочно ослабил мощь Красной армии в канун войны. Когда же мы принялись их возрождать, этот негодяй не торопился заниматься этим в вверенном ему Юго-Западном военном округе. Такое не прощается! Не понимать этого значит невольно лить воду на мельницу нашим врагам. Так, товарищ Жуков?

-   Согласен, товарищ Сталин, - поспешил согласиться Жуков. У него пошли по телу судороги, мощный лоб покрылся холодной испариной, что чуточку вернуло его к жизни.

-   Вы согласны? – Сталин с затаенным презрением наблюдал за реакцией своего «Победоносца», зная что Жуков всюду возит в машине икону Георгия Победоносца, что вручила ему мать.

-   Да, товарищ Сталин, - Жуков быстро закивал, пытаясь собраться с мыслями. – Павлов… От него произошли наши главные неприятности в ходе летних боев на границе. Именно он не проконтролировал боеготовность авиации и своих войск. В его частях противотанковой артиллерии почему-то были розданы холостые заряды, а у красноармейцев отобрали в канун 22 июня боевые патроны. Вредительство налицо. Куда только смотрели наши органы, Сам… - тут он намекал на товарища Берия, которого в Лубянском ведомстве называли не иначе как «сам нарком». – К тому же Павлов был в плену. Угодил в Румынии, во время империалистической войны. Один год, правда… Но этого вполне достаточно, чтобы быть завербованным германской разведкой. Помнится, я представил вам доклады 3-го отдела НКО и Разведупра, - Жуков блуждал в потаенных лабиринтах своей совести, которые показались страшны даже ему.

-  О вредительстве Павлова я знаю достаточно, - с отвращением сказал Сталин. – Если мы будем миндальничать и спускать с рук поступки, порочущие высокое звание коммуниста и советского человека, потомки камня на камне от нас не оставят. Грош нам цена, тогда. Такова суровая историческая действительность. Или вы этого не понимаете, товарищ Жуков? Отвечайте!

-   Понимаю, товарищ Сталин, - ответил Жуков, чувствуя, что тьма постепенно отпускает его из своих тяжелых пут. – История суровая наука. Коммунисты не бояться это признавать. Но у каждого дерева есть свои ветки, - ухватился он за спасительную мысль, которая наполнила его слепящим потоком света. Их не следует обрубать беспощадно. Живые ветви необходимо сохранять, чтобы выжило само древо. Без них оно зачахнет и умрет. Так и социалистическое общество, товарищ Сталин. У него тоже есть свои ветки, которые кажутся сухими, но их необходимо сохранять. Во что бы то ни стало. Такова суровая историческая необходимость… - закончил он уверенно, неожиданно для себя остановившись: ему хотелось произнести вконец – «я и есть эта подгнившая, но одна из больших, ветвь на вашем древе, Хозяин».

   Сталин стремительно оторвал свою больную руку от нагрудного кармана серого френча и неожиданно взял Жукова за локоть. Тому показалось – сейчас ударит. Как врежет здоровой про меж глаз, как бывало в деревне быков валили. Так было это неожиданно, непривычно… Сталин молчал. В  желтых, потеплевших его глазах сверкнули бисеринки скупой влаги. Жуков содрогнулся от увиденного. Мало кто, даже из самого ближнего круга, видел слезы на глазах у товарища Сталина. Разве что в то безумное утро, когда Коба, одурманенный от ночного застолья с партийцами-товарищами (многие из них давно уже были ему не «товарищи», так как предали все и вся, что он делал для России), обнаружил в своей кремлевской квартире Наденьку Аллилуеву. С простреленной, окровавленной головой, лежащую на кровати. В руке у единственно-любимой им женщины был зажат маленький браунинг – подарок от брата, сотрудника военной миссии в Берлине и… ближайшего к нему троцкиста, поддерживающего связи с Тухачевским, Якиром и Гамарником. Но об этом было страшно вспоминать. Тем более говорить… Как и в ближнем, так и в дальнем круге – орбита кремлевских отношений притягивала к себе все, что происходило за ее пределами. Да и видимых пределов для нее не существовало. Границы становились прозрачными. Тем более, если эти границы были человеческие отношения.

   -   Лес рубят, щепки летят, - шумно выдохнул из себя Сталин, сжав до боли локоть военноначальника. – Какие простые слова, товарищ Жуков. – Произнесли их иначе, но смысл остался прежним. Как у товарища Сталина.