Последний старец по страницам 96

*   *   *

…Аня  с вечера решила как именно ей следует себя вести. С утра, до службы, она зашла в почтовое отделение. Это было одно из немногих зданий, что отапливалось в городе. Дрова регулярно возили по указанию жилищного отдела горуправы из близлежащего леса. Распустив платок и расстегнув верхние пуговицы пальто, девушка неторопливо написала на листике отрывного календаря из комендатуры: «Герр Н.! Я выполнила ваше поручение с точностью до наоборот. С такими посыльными иметь дело не желаю. Готова встретиться лично. Повод для этого есть. А.». Она сложила листик вчетверо. Затем сделала из него треугольник. Передала за два оккупационные марки и один советский рубль через деревянный стол приёмщице – седой женщине в платке, что стелился за ней. В углу щёлкала дровами буржуйка на кровельном листе, поставленная на кирпичи. Были сложены до потолка дрова. В центре красовался в золотом багете портрет «фюрера-освободителя», кисти какого-то местного художника. От слова «худо», разумеется. Иначе, с чего бы это левая часть лица Гитлера оказалась меньше, а рот с тонкими губами был скошен вниз?

   Письма подвергались обязательной перлюстрации. Она знала об этом наверняка: этим занималось GFP. Вернее, русская вспомогательная полиция, что подчинялась германской, являясь её подразделением. Теперь, стало быть, появилась некая Русская Тайная Полиция. Аналог государственной тайной полиции и тайной полевой полиции. Своего рода, русское гестапо. Надо будет предупредить наших, подумала она. У ней и на этот счёт было всё продумано.

   …В это же время Крыжов, зарывшись в сено, ехал в розвальнях, запряжённых парой лошадок, по заснеженной лесной дороге. Снег с ласковым хрустом раздавался по обе стороны от полозьев, образуя обочины. По обочинам высились огромные сосны и ели, одетые снежным саваном. Время от времени, когда на них суетились серые воробьи, красноголовые снегири или чёрные, как смоль, вороны с длинными клювами, комок белого пушистого снега слетал вниз. Отпечатки звериных и птичьих лап пятнали голубоватый «сахар». В этом была своя  колдовская сила и безопасная красота, подумал Павел. Надо же как подумал!  Красота и то – безопасная… Если кто чужой пойдёт – обязательно наследит. Хоть на санках, хоть на лыжах. Если только пойдут, как по инструкции, группой – нога в ногу, след в след, то могут сбить с толку. В отношении численности, и только. Ну, правда, местный, из числа старожилов, знают хитрый способ. Как потеряться в снежном лесу. Сооружают что-то вроде веника или санок из нарубленных еловых и прочих веток. Приторачивают это изделие к своей филейной части. Оно тянется, как собачий хвост, и заметает след. Не совсем убедительно, но всё-таки – издали не всегда заметно. Как Баба Яга – помелом…

    Нельзя сказать, чтобы Павел Алексеевич не мечтал о встрече с женой, хоть и бывшей, и дочерью.  Но мечты свои до сих пор держал в себе. Он отлично знал законы лубянского наркомата, в котором служил. В такое время, тем более до отправки на столь ответственное задание ему не нужны были потрясения. При встрече с Германом Константиновичем он ясно увидел, что человек он порядочный. О своих сотрудниках из «четвёрки» проявляет неустанную заботу. Значит встреча с дорогими сердцу людьми (один из них – дочь!) обязательно состоится. В своё время и в своём месте. Что же касаемо поручения москвички Вари насчёт её мужа Алёши, что сидел в лагере с 37-го, то Крыжов как бы невзначай, после продолжительных осмыслений, «забыл» листик с данными на столе товарища Ильи. Так оно будет вернее. Анонимность и конспиративность – лучшие други чекистов.

   Попутно он продумывал предстоящую встречу с Аграфеной и Вильнером в Смоленске. При мысли о первой у него начинало неприятно покалывать в животе. При мысли о второй – почему-то приятно обволакивать кишечник. Такое вот разное… Уже не знаешь кому и чему верить, полушутя-полусерьёзно взвешивал он все «за» и все «против». От него в сущности зависело, будет отряд поддерживать с городским подпольем связь по старому каналу - через Аграфену, что носила псевдоним «Радуга». Командир отряда «Смерть фашистским гадам!», «вечный  комсомолец» Варенцов доверял ей. Несмотря на срок, что та отмотала сначала в лагере, а затем на спецпоселении. Мало ли кто сидел при Ежове? Этот враг народа, затесавшийся обманом в партию, а затем попавший на самый верх, в окружение товарища Сталина, давно разоблачён и уничтожен. Так что не след про всех, кого подмели «ежовы рукавицы», думать плохо. Так же думал и Крыжов. Но с недавних пор ему казалось, что за Аграфеной кто-то есть. Причём этот таинственный кто-то – прекрасно осведомлён не только о ней, но и о нём. Чувствуя нависший «колпак», Крыжов готовился к ответным действиям. Обычно, когда разведчик или контрразведчик вычисляет контрольное мероприятие, оно, как сосуд из стекла, высвечивает тайные или явные персоналии, что отражаются на его поверхности. Иными словами, становится понятно, кто затеял это мероприятие и для какой цели. Если только мероприятие не многоходовое, не имеет долго проработанной «легенды» которая подобна кукле-матрёшке. Как говорится, вынь да положь…

   Дорожка, петляя меж ельника, выводила на большую просеку. Там было вёрст двадцать  до «Покров Богородицы», бывшего и нынешнего совхоза «Красный луч». Просека выводила на большак – грейдерную дорогу. По грейдеру  проходили одиночные германские автомашины, транспортёры с грузами, командирские гофрированные вездеходики, колонны тягачей. По ней, поднимая тучи снежного крошева, носились патрульные танкетки, лёгкие танки с круглыми башнями, иной раз с клёпкой, в сопровождении мотоциклистов в огромных очках под шлемами. Вдоль дороги протянулись на столбах оранжево-чёрные, отражающие свет скрытых колпаками фар, указатели с готическим и русским шрифтом. Тянулись ближе к обочинам, что были наметены германскими снегоочистительными лопатами на радиаторах, санные обозы с деревень и сёл. Мужики да бабы, с разрешениями своих «имперских старост», выполненными на старых советских бланках, в «шапках» которых присутствовал серпастый и молоткастый герб с лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», с советскими же паспортами, меченными розовыми продольными штемпелями комендатур, везли в голодный Смоленск продукты и дрова.

   Подъезжая к городу, что с крепостной стеной и башнями уже показался за белым льдистым панцирем Днепра, Крыжов ощущал всё явственней огромную тяжесть. Она давила через лоб. Наполняла его «свинцовой мерзостью», от которой трудно было дышать. И видеть мир таков, каков он есть. Ощущение прозрачности пока не приходило. Было лишь ощущение давящей пустоты, за которой его ожидало не Бог весть что.

   Через понтонный мост, наведённый немецкой инженерной командой (каменные опоры другого уродливо высились неподалёку изо льда, оттуда же торчали скрученные взрывом железные клепаные фермы), пропускал в два ряда. По первому двигались в город обозы. По второму – германские машины и прочая техника. Стоящие на пропускных пунктах жандармы с русскими полицаями хорошо изучили торгующих. Проверять всех было ни к ряду. Иной раз воз выборочно прощупывали штыками. А иногда и этого не случалось. Если кто-то из селян попадался германским властям в городе за спекуляцию (многократное завышение цен при сделках с германскими солдатами и офицерами), его нещадно пороли при полицай-ревире. Затем лишали права появляться в Смоленске. При этом всё, что он не успевал сбыть, переходило в собственность германской империи. Если кто-либо попадался за худшим, как-то провоз оружия, взрывчатки, партизанских прокламаций, то расстреливали его и его близких, сжигали по приказу полевого коменданта его дом в деревне. О том, чтобы поднять руку на представителя оккупационных властей, даже рядового солдата вермахта, страшно было подумать. За это без промедления сжигалась вся деревня. Расстреливались иной раз все её жители. Если герр комендант был не зверь о двух ногах, то он расстреливал лишь виновных. И сжигал лишь хату виновных. Но, как говорится, хрен редьки не был слаще…

   В этот раз на контроле, среди мешков с песком, что окольцовывали предмостное укрепление с деревянным дотом и траншеями, двумя шлагбаумами, выкрашенными в чёрные и белые полосы, с табличками Halt!Ausvais!, кроме германцев в длинных белых шубах поверх войлочных комбинезонов, с продолговатыми металлическими бляхами на цепочках, а также полицаев в чёрных шинелях и кепи с меховой опушкой, стояли люди в  белых куртках с пушистыми воротниками. На головах у них были стальные шлемы с руническими молниями. На караульных будках плескались по морозному ветру красные флаги со знаком солнцеобращения. Кроме этого на противоположном берегу стоял трёхосный бронеавтомобиль с пулемётно-пушечной башенкой от лёгкого танка, а также окрашенный в белое «Мерседес». На его радиаторе был чёрный флажок с белыми молниями.

     Не иначе как шишка приезжает. Крупный начальник из Берлина, подумал Крыжов со спокойной ненавистью. (Такая информация пришла  по каналам Центра. Её передали  в ходе последнего сеанса связи. С указанием Германа Константиновича, что Крыжову предписывалось выполнить в кратчайшие сроки. Следовало провести дезинформационную операцию. Отправляясь в город, он должен был поручить «Радуге»  задание: установить фигуранта (или фигурантов), а также точные сроки «прибытия и убытия». Задание предписывалось выполнить от лица командира партизанского отряда. Естественно, сам Варенцов об этом задании ничего не знал. Пришлось «отрапортоваться» герр штандартенфюреру. Правда, в урезанной форме и по содержанию тоже. Якобы эти данные «слила» отряду сама Аграфена. Служит де в горуправе при Всесюкине. К тому зашли германские офицеры – услышала в разговоре… Похоже, мероприятие-контроль  прошло гладко: доморощенный «Максим Эдуардович» так и не понял, что источник информации от него  утаивают. Не понял, или не подавал виду…) Только кто именно? Его размышления были прерваны шумом мощных авиационных моторов. В свинцово-серой выси зимнего неба, подёрнутого тёмно-лиловыми айсбергами снежных туч, летел, окружённый шестёркой «мессеров», огромный транспортный «Ю-58». С жёлтым, как у акулы, брюхом, со свастикой на киле. На широко размётанных крыльях чётко вырисовывались чёрно-белые кресты. Прокручивая лопастями трёх двигателей, самолёт грузно плыл на западную окраину Смоленска, где был оборудован полевой аэродром группы армий «Центр» из трёх взлётных и трёх посадочных полос. То, что старинный русский город, несмотря на сильные разрушения окраин, был облюбован командованием вермахта, штабом СС и полиции, резидентурами СД и Абвер, не было новостью. Как для Центра в Москве, на Лубянской площади, так и для местной АС. Количество охранительных мероприятий, проводимых армейцами, гестаповцами и  представителями СД, превышало все допустимые нормы. Кроме того в лесах пожарными темпами строился бункер. Из города можно было отлучиться только по специальному пропуску. По специальным разрешениям сельских старост, завизированным в полевых комендатурах, можно было приезжать на барахольный рынок в Смоленск.

   На последней «летучке», где проводился «разбор полётов» по линии ОО, а также разведотдела отряда, что возглавил Ершов, последним была высказана мысль. Не хотят ли фрицы переключить внимание наших разведслужб на «объект Д»? Не замышлен ли этот объект для того, чтобы в Смоленск, под предлогом совершения акта возмездия были присланы эмиссары по спецоперациям из 4-го управления? Если так, то гестапо и СД замышляют провести двойное дезинформационное мероприятие. Во-первых,  заманить хорошо подготовленных и известных сотрудников в ловушку. Во-вторых, вычислить наши нелегальные источники информации в своих рядах. В ходе битвы за Москву направить наши органы по ложному следу? Варенцов, пользуясь правом старшего, выразил категоричный протест. «Кто мы такие, чтобы брать на себя роль стратегической разведки? – повысил он голос. Глаза его негодующе засверкали. – Наше дело – выполнять задания Центра. Мы его выполним. Во что бы то ни стало. Руководству виднее как на самом деле обстоят дела. Мы только можем сбить ЦУ своими заморочками, сделанными на ложных выводах. Может, мы являемся объектом дезинформации? Может враг ловко распускает ложные слухи, а наши источники их подхватили и докладывают в силу своей полной или частичной некомпетентности?» Последнее мало кому понравилось из штаба. Особенно Шустову, что мрачно крутил свои усы. Он был единственный после Варенцова человек в отряде, кто знал о правду личности Крыжова. После сего, перед выходом на задание, он обменялся с Павлом короткими репликами. Из них следовало, что Шустов не вполне доверяет командиру и требует у представителя Центра провести проверку последнего. Без согласованием с Центром по каналу радиосвязи, так как радист подчиняется Варенцову и рекомендован в отряд по его характеристике местным органам НКГБ.

   Проезжая через понтонный мост, Крыжов  представлял округлое, моложавое лицо «Максима Эдуардовича». Старался заглянуть в его голубые глаза, окружённые едва заметной сеточкой морщин. Что-то замышляет этот профи. Знать бы доподлинно, что? Было бы неплохо свести его, скажем, с «Радугой». Чтобы у них вышел какой-никакой, но роман. Хотя, отметается. «Максим Эдуардович», судя по всему, калач не лежалый, но тёртый. Его сложно поймать «на лебедицу».  Шустов, хитро покручивая свой ус (кажется, вознамерился перегнать по длине и пушистости самого Будённого) предложил провести-таки это мероприятие, поставив перед «Радугой» условие: раскручивает герр штандартенфюрера в обмен на сведения о муже. Но у Крыжова предательски защемила левая часть груди. Обещал, что подумает. Хотя ответ уже дал: так нельзя. Если Аграфена скрытый враг и этот канал подполья с отрядом – под «колпаком» организации Рейнхарда Гейдриха, этим можно спровоцировать провал агентурной сети. Необходимо вести тонкую игру «в дурака», балансируя на грани. Враг не должен усомниться, что разрабатываемые им источники ничего не подозревают, и этим – выдаст и себя и свою «доверительную сеть» с головой.

- …А, чёрт! Еди твою мать… - ахнул он испуганно. Оглоблей задело высокую тоненькую девушку в кашемировом пальто. Её лицо с правильными чертами показалось ему знакомым. – Куды прёшь, оглашенная! Дура городская!

- Не ругайтесь, сударь, - отброшенная ударом в сугроб, девушка осторожно поднималась. Отряхивала белую от снега  спину. –Ни при Советах живём.

- Ой, какая умная! Много ты знаешь, как и когда жилось…

- Не вчера на свет родилась, - улыбнулась девушка. И эта улыбка со смеющимися, растянутыми в нитку губами, но серьезными искрами в спокойных серых глазах, сказала Крыжову всё. Он, как бы пронесясь сквозь пространство и время, оказался той ночью 37-го, когда за ним приехал наряд НКВД. Не может быть…

- Ну, прощевай, девка! Покеда… - сказал он также, улыбаясь одними губами.

   Глядя в след уходящей особе, что бодро скрипела по снегу  старинными ботиками заячьем меху, он давил в себе естественное человеческое желание – окликнуть, остановить или броситься следом. Тысячи или сотни отцов поступили бы точно также. «…Я извиняюсь, вы случайно не будете моей…» Но Крыжов завязал это желание тугим узлом. Чтобы сохранить чувство реальности происходящего, начал дышать с задержкой и попеременно. Учащённое дыхание сменялось плавным и размеренным. Он осторожно потянул поводья. Лысак тряхнул белой гривой. Махнул в облаках морозного пара длинным, как опахало, хвостом. Поворачивая коричневую морду с выдающимися удилами, он ронял из длинных, выступающих, как долото, зубов сизые комья слюны. Пританцовывая копытами, и встряхивая гривой, конь давал понять, что с хозяином всё в норме. Этот контроль Крыжов ценил всех более. И в самом деле: кровь вновь стала поступать ровными толчками к вискам и затылку. Мозг включился в нормальную работу. Он снова натянул удила. Лысак, всхрапнув, уверенно направил сани к рынку. Там требовалось отстоять до 16-00. После чего – отправиться к «Радуге».   На ночное рандеву, так сказать. По легенде и отрабатывая, будучи V-mann, задание куратора из СД.

   Кроме того, сегодня был «открытый канал» у собора. Это место у срезанной ограды подле ступенек и паперти, было обозначено в инструкции Центра как резервный канал связи. На случай провала сети, на случай чрезвычайно-важной информации, на случай… Короче говоря, раз в месяц на этом месте к Крыжову мог подойти человек и шепнуть: «Есть новости от 401-го. Просьба сообщить по линии». После ответа «я от Ивана Ильича» можно было начинать контакт. Желательно – в устной форме: шепнуть в базарном шуме  сжато нужные цифры, фамилии и  адреса. В крайнем случае (это тоже было предусмотрено!) отобразить  нужные данные на обёрточной бумаге, в качестве которой использовались старые газеты. Конечно так, чтобы написанное не бросалось в глаза. И носило завуалированный характер. Тонким карандашным грифелем едва заметно подчёркивались нужные, по шифру, слова, набранные на серой бумаге типографским петитом или боргесом. Мало ли от кого пришла эта газетка? Кто её до него пользовал? Конечно, для спецов Мюллера или Шелленберга не вопросом было раскусить эту плёвую легенду. Но патрульные жандармы или солдаты из гарнизона, включая сотрудников вспомогательной полиции, не в состоянии были ухватить в данном случае момент истины. Подготовка оставляла желать лучшего.

   Он загонял всё дальше и дальше, в потайные ниши души образ девушки, что напомнила его дочь Аню. Но образ этот, с профессиональной улыбкой, присущей человеку, прошедшему специальную подготовку, не оставлял его в покое. Аня здесь? Уму не постижимо. Её мобилизовали для нелегальной работы в тылу? На одном участке с отцом? Но кто решил так поступить? Почему?.. Он терялся в догадках на предмет: считать это вредительством, диверсией гитлеровским спецслужб, ротозейством какого-нибудь грамотея (вроде Варенцова), или… Ему вспоминалась добро-лукавая улыбка Германа Константиновича. Наверное так и есть. Отец должен видеть дочь, а не думать о ней. Мысли о не обретенном для разведчика – путь к провалу. Дорогое сердцу должно быть всегда рядом. Даже, на сотни миль от самого разведчика. Если этого чувства нет, разведчику грозит гибель. Он начнёт подозревать в предательстве всё, что не соответствует ЦУ. Видимо, Центр рассудил так: они рано или поздно найдут себя на просторах войны. Лучше, если отец и дочь встретятся «в поле», где нет времени сантиментам. Где каждая секунда, использованная не по назначению, может закончиться гибелью. Чем погрузить отца и дочь в тягостные размышления друг о друге, что будет стягивать их мысли и чувства в ложное направление. Именно так ловят профессионалов враги. Ведь у каждого профи есть сердечные наклонности, которые суть слабые места – отверстия в бронированном панцире контроля. Через эти отверстия, как во времена рыцарских турниров, можно лёгким нажимом кинжала с тонким лезвием заколоть обездвиженного бойца «невидимого фронта».

   Опытным глазом отметив две зенитные батареи калибра 88-м на окраинах, по обе стороны от наведённой переправы, он уже сформировал «форс-мажорное задание» связному. Помимо всего прочего надлежало выяснить зачем враг именно сейчас установил дополнительные средства ПВО. Кроме этого – кто прибыл сегодня на транспортном «юнкерсе»? Неужели, сам фюрер? От неожиданной догадки, у него второй раз с начала дня захлестнуло пламенным потоком грудь. Неужели в Смоленске проходит заседание  командования штабов OKH и OKV (Oberkommando der Vermacht) с участием самого Адольфа Гитлера? Вот, значит, почему нас всех напрягли из Центра! Раз к линии фронта пребывает фюрер, значит… неужели, Хозяин задумал ликвидировать этого мерзавца? Ну, не силами же партизан Смоленщины? И не силами воздушного десанта! Тут даже дивизия, сброшенная в лесах с большегрузных ТБ и ДБ, с контейнерами с 45-мм пушками, боеприпасами, огнемётами РОКС-5 и ФРОГ-3 и танкетками Т-37С ничем не помогут. Их просто принесут в жертву. Значит… В окружении Гитлера у Хозяина есть свои агенты. Им, наверняка, и будет поручена столь серьёзная акция.

   Тут же рой других мыслей захлестнул его душу. А мы? А наше задание? Мы выступаем в качестве прикрытия? Я и моя дочурка? Я и ребята из отряда? Может отложить все мероприятия к чёртовой матери – сейчас в городе проходят облавы! Каждый подозрительный человек, каждая из ряда вон выходящая деталь будет на примете. Хотя…

   Он спокойно простоял у паперти, в ряду других торгующих и обменивающих. С серого неба повалил ближе к вечеру огромными пушистыми хлопьями снег. От него в белое оделись и так побеленные крыши домов, черные ветви деревьев, а также похожими на снеговиков стали люди на соборной площади. Из ноздрей лошадок вырывались струи пепельно-белого пара. Связной всё ещё не подходил. Это случалось и не раз. Такое было возможно. В прошлые разы пароль звучал от мальчишек или девчонок, закутанных в шарфы и платки. От пожилой женщины, тянущей с Днепра на санках вёдра и бидоны с водой из полыньи. Как-то к Крыжову подошёл высокий офицер люфтваффе в кожаных с мехом наушниках. В синем комбинезоне на белом меху, с тремя оранжевыми орлами на белом щитке. Он долго примеривался к бидону с молоком. Отпил его мелкими глоточками из складной кружки с манеркой, что вынул из внутреннего кармана, показав у шеи Железный крест на чёрно-бело-красной ленточке. Затем, удовлетворительно поцокав языком и отсчитав положенные двести марок и сто советских сотенных, называемых «синенькими», майор люфтваффе шепнул почти чисто заветные слова. Так как рядом пристроился подозрительный пацан (хотя и без будёновки), Крыжов повременил с ответом. Он, предусмотрительно обмотав крышку («…Для сугреву, господин хороший!» - «О, ja, ja! God genacht!») газетным листом с нужными пометками,  уловив лошадиное ржание и внезапный гул голосов, успел шепнуть отзыв. Такое строжайше запрещалось и связник мог просто проигнорировать сказанное или не принять ничего, что сошло бы за «носитель информации». Но в данном случае ситуация работала на Крыжова.  Контакт прошёл успешно. Пацан, что ковыряясь в носу, сновал у его саней с разложенной снедью, наконец, отстал. Под звон колокольной меди с куполов Успенского собора, он, заложив руки в узкие карманы курточки, пошитой из чёрной шинели «фэзэушника», затрусил развязано в сторону управы. Флаг со свастикой к тому времени оброс снегом так, что Крыжов начинал опасаться за нацистскую идею. Возьмёт да сорвёт эту красную тряпку порывом злого советского ветра…