Последний старец по страницам 98

-   …Товарищ комполка, на проводе командир 4-й роты капитан Кашкин, - дрожащим голосом сказал молодой связист с белесым пушком на круглом юношеском подбородке. – Доносит оперативную обстановку. Противник числом до десяти единиц бронетехники и до батальона пехоты атакует позиции 4-й и 5-й…

-   Знаю, знаю, чего уж там… - властно перебил его Дерев, не поворачивая свое медно-красное, изрезанное морщинами, молодцеватое лицо с мощным волевым подбородком. – Передай мой приказ: любыми силами удержать занимаемый плацдарм до подхода главных сил. Плацдарм, так и передай.

-  Товарищ комполка, два орудия из четырех вышли из строя, -  продолжал лепетать связист. – Просят поддержать огнем дивизионной артиллерии или отойти…

-   Тьфу ты черт, хренотень бестолковая! – обозлился Дерев. – Вашу мать, так и раз этак! Мне что – самому на позиции прискакать?! На белом лихом коне?! Как в гражданскую, еди их мать-перемать?! Так, что ли! –заорал он скорее с утверждением. – Ядрена вошь… Ты передал этому сосунку мой приказ? Что молчишь?! Нет! Твою мать… Немедленно передать! Не то сам у меня побежишь со своей гребаной катушкой на передок… Слышал меня или нет, товарищ боец?

   Связист отчетливо произнес в мембрану полевого зуммера железные слова приказа. На том конце провода, что черной змеей уходил за отбитую деревню, слышался страшный грохот разрывов, шум пулеметных очередей , треск магазинных  и самозарядных винтовок, мат-перемат в перемешку с командами Кашкина. Раздался писк и все стихло. Немецкий осколок либо немецкая пуля сделали свое черное дело. Штаб полка остался без связи с плацдармом, где кипел жестокий бой. По сути дела, КП лишился глаз и ушей. Бессмысленным стало его существование и местонахождение…

-   Обрыв связи, товарищ комполка, - заикаясь, сказал связист, покрутив рычаг аппарата; его глаза забегали в поисках командира роты связи, что был неподалеку.

-   Что значит обрыв? – недовольно молвил Дерев. – Ну-ка, кликни кого надо. Кликни, тебе говорят. Пусть отправит. Раз обрыв, значит пускай чинят. Засекаю время, - он распахнул запястье с огромными часами с компасом.

    Вот про таких как ты и писана пьеса «Фронт» Константина Симонова, с неудовольствием подумал командир разведки артполка. Точно такой же дуболом там прописан… Знал, товарищ Сталин, какой дубиной вас гвоздить. Слух по фронту прошел, будто товарищ комполка Дерев под Вязьмой цельную дивизию уложил в лесах с формулировкой -  «потерял управление». (Состоял в должности начштаба при данной дивизии, которой командовал некто Малышкин. Пропал без вести этот генерал – странно как-то…)   Сам вырвался из окружения с горсткой бойцов из комендантского батальона. Все голодные, небритые, в рванье. Причем Дерев в их числе – облаченный в ватник и гимнастерку без знаков различия. При нем оказалась красноармейская книжка с вымышленными «ф., и., о.». Подлинные свои документы, включая партбилет с уплаченными партвзносами (на месяц вперед – аж до…) были зашиты в цигейковую шапку. Они были пропитаны бензином. Как объяснил начштаба  - «…моя гимнастерка вымокла, когда фрицы пробили бензобак штабной машины. Прямо на ихний броневик напоролись, когда фронт был прорван…» Было ясно, что дело темное. Но Дерева оставили в покое органы военной юстиции и НКВД. По другим слухам, его в 37-ом направили военным советником в Испанию вместе с ныне расстрелянным Павловым. Затем под Халхин-Гол, где его отметил командующий Жуков. За Баин-Цаганское сражение Дерев получил орден Красного Знамени. (Участие в нем ограничилось лишь зачисткой от японцев уже взятой горы.) Правда, направленный в оперативное управление штаба Ленинградского военного округа, Дерев оплошал. Планирование «зимней операции» было проведено при его участии из рук вон плохо. Хотел его тут привлечь Железный Нарком, то бишь товарищ Берия. Но вовремя под крыло взял «херувим» Мерецков, командующий ЛВО. Близкий друг Жукова к тому же…

-   Вникни, что происходит, - прошипел особист полка, с которым командир артразведки столкнулся в извилистом ходу сообщения. – Две роты дерутся насмерть, а ему хоть бы хны. Будешь на него «брехню» писать?

-   На хрена? – командир разведки опасливо оглянулся в сторону курившегося снегом блиндажа, где топтался часовой в белом балахоне, с СВТ. – К чему эти разговоры? Никто нам не поверит, если у него там все схвачено. По слухам это так.

-   А то, что люди на передке гибнут не за хрен собачий?! –разгорячился особист. Его не отвлек даже шелест снаряда 105-мм немецкой гаубицы (Le FH-18), который рванул у рощи. - Это как прикажешь понимать? Пятьдесят танков на дивизию пригнали – этого мало? А он всего три выделил. Вредительство налицо!

   Перед трех накатным блиндажом, где расположился КП, за серыми, извилистыми полосами траншей, простилалось бескрайнее снежное поле. Изрытое черными оспинами воронок, покрытое трупами атакующих советских цепей. С глухим урчанием, в балках, где накапливались с ночи части для наступления, прогревали свои моторы с десяток тяжелых КВ-1 и 2, средних Т-34, а также один Т-35 с пятью башнями (три орудийные), предназначенный для сокрушения оборонительных полос.  В распоряжении дивизии оставались еще БТ-5 и БТ-7, а также три английских «Валлентайна»,  что прибыли в СССР по ленд-лизу. (Танки были дерьмовые: броня 40 мм с пластиком, двигатель на бензине, ход малый, с 40-мм орудиями.) Чумазые как черти танкисты, от которых за версту несло  негорючей «солярой», прогревали моторы своих «коробочек», прислушиваясь к визгу мин и снарядов. Последние (фрицы пристреливались по звуку, направление которого указывала их радиоакустическая разведка) поднимали облачка снега на склонах. Летящие от разрывов камни ударяли в раскрашенные известью бронированные тела боевых машин. Танкисты спорили, пойдут в атаку первыми легкие или тяжелые танки. «…А то, вон, три БТ да БА догорают! Туда бы «климушку» одного – наворотил бы фрицам полные штаны!» «Не фрицам, а фрицы сами  бы наворотили. Грамотей хренов… Дай лучше махры. Не приведи Господь столкнуться с ихней зениткой. Та, что на четырех резиновых колесах. Как в борт залепит – хоть угоднику Николаю молись… Если их мелкие пукалки, навроде нашей сорокапятки попадутся, то ничего – сдюжим… У ней, этой стервы, калибр небольшой – ровно 37-мм…» Ожидали три красные ракеты – сигнал к атаке. Небо с нежно-голубыми прорехами, где золотилось в перистых облаках солнышко, чертили с железным скрежетом трассы тяжелых снарядов. Наших и германских. С оглушительным грохотом они вскидывали черно-огненные, лохматые столбы разрывов, которые медленно оседали среди пепельно-черных, коричневато-бурых и лиловых облаков. Над изрытым полем, покрытым темно-серыми и грязно-белыми бугорками трупов, обрывками форменной одежды, кожаного и брезентового снаряжения, поминутно проносились трассеры пулеметных очередей. Над этим кошмаром возносились багровые клочья пожара от уцелевшего на краю деревни домика. Дымные траектории сигнальных ракет серебристыми иголочками кололи морозный воздух, с шумным треском зарывались в грязный снег. Убитые, разорванные в клочья и тяжелораненые бойцы словно принимали в себя эти тлеющие, зеленые, красные, синие и белые огоньки жизни…

   Когда с поля вернулись связисты, что починили оборванный провод, случилось неожиданное. Телефонист артполка, что сидел в одном блиндаже, шепотом (когда Дерев отвернулся) поманил к себе начальника артразведки:

   - Наш наблюдатель требует, чтоб переносили огонь по их квадрату. В ротах практически никого не осталось. Танки и пехота фрицев на позициях.

   - Помолчи, дурак, - в ужасе прошептал начразведки артполка.
 
   В тот же момент рука Дерева вырвала трубку аппарата. Он, шумно вдыхая и выдыхая, слушал чей-то голос по ту сторону провода. Затем, перекрестившись во всю грудь, гаркнул:

   - Есть открыть огонь по  указанному квадрату! – и, отбросив трубку мимо лица артиллеристского телефониста, потянул свою лапу в варюшке, подшитой оранжевой кожей, к  своему аппарату. – Как там тебя, товарищ боец? Белкиным, говоришь, кличут? Ну, Белкин, значит… КП дивизии, срочно! – и, прижав к мясистому, с пуками волос, уху, телефонную трубку, заорал. – Товарищ генерал! Матвей Ильич! Дорогой… Дерев на проводе. Говорю, что Дерев… я, Дерев, тебя приветствую! Да, тут чистый вакхнак! Дают прикурить, дают… Но и мы тоже –по ихней роже… Тут ребята из 4-й и 5-й моего полка просят, по-сыновни, огонь на них перенести. Прямо на их плацдарм. Тот квадрат, что у нас с тобой был намечен… Так вот, я говорю, что надо бы уважить… Честь и слава им в века.

   Произнеся это, Дерев торжественно вручил трубку оторопевшему телефонисту. Сказанное им привнесло заметное оживление. Отер громадную голову, сняв баранью папаху. Перебросил через плечо портупею с посеребряной шашкой. Кивком подозвал к себе ординарца , майора Климова, чтобы тот готовил Марусю – собирался объехать передовую. Сунувшемуся было с нелепым вопросом начштабу полка, грозно бросил через плечо: «Резервы, говоришь? Когда пошлем, тогда и пошлем. Не тебе решать. На то я здесь поставлен, чтобы думать, а ты исполняй вовремя. Не то будет тебе как Ваньке или Ваське… как там, бишь, его, Модлерова, этого самого…»

   Пригибаясь, он прошел по ходу сообщения. Встретившемуся особисту громко (так, что б было слышно всем) бросил:

   - Пиши, не пиши, все одно будет. Мал ты еще, пернатый гусь, что б Ваську Дерева из седла вышибить…

   - Поглядим еще, твое деревянство, - облизнул сухие губы особист. Его глаза со злой решимостью проводили широкую спину комполка, сгибаемую от близких разрывов и летящих во все стороны комьев мерзлой земли и камней. – Попался бы ты мне в 37-м…

   В ходе боев за Москву на стыке Западного и Центрального участков фронта по решению Ставки Верховного Командования наносились удары по германской обороне. В случае оперативного успеха – расширить «коридор» и, перебросив нужные резервы с центра, соединиться с блокадниками. Известно, какие ужасные лишения терпят защитники и жители Ленинграда, связанные с жизнью лишь узенькой дорожкой льда, сковавшей Ладожское озеро. Под непрерывным огнем вражеской артиллерии и бомбами люфтваффе подвозились в город на Неве продукты по «дороге смерти». Советские войска с достаточным количеством танков перешли в наступление на Ржевско –Сычевском направлении. (Местность была болотистая и лесистая, поэтому не удавалось подвести достаточного количества снарядов. Так, во всяком случае, оправдывалось командование фронтом перед Ставкой. Хотя в тех же условиях были и немцы, получившие поразительно точные данные о накоплении советских сил. Многие орудия имели к началу операции до десяти выстрелов на ствол. Ввиду крайне плохих метеорологических условий авиация с той и с другой стороны почти не летала.)  Преодолев упорство врага, они захватили его позиции в районе Великих Лук и к концу февраля отбили город. Под Тихвином шло странное «выдавливание» частей группы армий «Север». Операцию возглавил генерал Мерецков, что ранее провалил первый этап войны с Финляндией за Карельский перешеек, а затем, возглавив мобилизационное управление, составил провальный мобилизационный план, по которому Красная армия в приграничных округах осталась баз достаточного автотранспорта и дивизионной артиллерии. 24 июня 1941 года он с группой других военных, в числе коих был бывший командующий Киевским ВО Штерн и бывший командующий ВВС РККА Рычагов, был арестован. Якобы после нечеловеческих пыток (выдирание кусков мяса щипцами, отбивание почек и проч.) уже в сентябре месяце он был возвращён в строй. Возглавив столь ответственную операцию, имевшую целью деблокирование города на Неве, товарищ Мерецков действовал предельно странно. Танки, собранные в мехбригадах, он равномерно рассредоточил по стрелковым дивизиям, что заметно снизило ударную мощь. Никакого «кулака» он для нанесения главного удара не собрал. В итоге блокада так и осталась, а германские части сумели сохранить свой боевой потенциал. А Сталин отправил ему телеграмму, в которой не грозил ни расстрелом, ни даже пытками. «У русских говорится: поспешишь – людей насмешишь. У вас так и вышло…»

   На центральном участке наши войска отбили и захватили Клин, уничтожив там вражеский гарнизон. Особенно отличилась 44-я  кавалерийская дивизия, о которой германское командование без зазрения совести заявило: была расстреляна в атакующем строю бризантными снарядами ещё в ноябре 1941 года. На судьбоносном для Ленинграда Волховском участке фронта и Ржевско-Сычевском направлении части Красной армии понесли серьезные потери и были вынуждены отступить на исходные позиции. Изрытый снарядами и минами снег был устлан трупами в темно-серых, плотного сукна шинелях и ватниках, буквально алел, пропитанный солдатской кровью. (К концу февраля 1942 года убитых насчитывалось до 30 000 человек.) Многие бойцы, проваливаясь в него, гибли стоя, продолжая сжимать окоченевшими руками винтовки, пулеметы, плиту или ствол от миномета. Оставшиеся в живых, как и немцы, разглядывая поле боя сквозь окуляры биноклей и стереотруб, ужасались. Покрытое воронками разной величины, островами разбитых, сгоревших танков, оно напоминало лунный пейзаж посреди колышущейся, занесенной снегом хвои  бескрайних лесов. Начни таять снега, убитые станут шевелиться, словно живые. Медленно-медленно будут прогибаться, повинуясь силе естественного тяготения – тяге к земле…