Последний старец по страницам 99

…Офицерский свисток выдал длинную трель. Солдаты вермахта, держа наизготовку карабины «Маузер» с приткнутыми ножевыми штыками и черные рожковые MP-40 (по одному на взвод), принялись по-пластунски обтекать позицию советского пулеметчика. Один станковый MG-34, а также два ручных MG-24 вели по окопчику первого перекрестный огонь, прозванный на фронте кинжальным. Германские пули дочерна перекопали бруствер, из которого поминутно взлетали гроздья земли и снега. Первому оставалось залечь на дно окопчика или ползти к деревне, что было равносильно самоубийству. Поэтому он принял другое решение: оторвал предохранительное кольцо у гранаты-«лимонки», лег спиной на днище окопчика. Предварительно первый стянул к себе труп второго, чтобы видеть перед смертью глаза друга – синие, как само небо…

               
*   *   *

…Порфирий Иванов окатил себя ведром ледяной, с родника, водицы. Его могучее тело привычно обожгло. Воздух окрасился серебряными игольчатыми лучиками. Шумно отряхнув снег с черных ветвей, взлетела стая каркающих галок. Шумно взмахивая крыльями, она постепенно превращалась в одинокие точки на голубовато-сером, курящемся инеем небосклоне. В него спирально уходили желтоватые дымы из заснеженных соломенных и деревянных крыш. На одной из них, сбитой из железного листа, в былые времена торчал красный стяг. Теперь его не было…
         
    Перед ним был иной, непривычный глазу мир. Все те же занесенные снегом просторы. Однако теперь все это пространство с бушующей войной  излучало мир и покой. Как то белое облачко, которое он увидел пред собой. Возникло оно из ничего: пожалуй, из самого воздуха. Было в нем что-то, что указывало на иное, нездешнее происхождение. Он протянул свои грубые, шершавые, как наждак, руки. Погрузил их в роящееся теплом доброе, ласковое чрево этого неземного, нездешнего создания. Его можно было попробовать на ощупь. Оно поддавалось… Сквозь грубые, шершавые ладони он чувствовал все более проникающее в себя тепло. Это начинало ему нравиться все более и более.

   «…Кто ты, детушка? – одними губами, а затем вовсе про себя спросил он. Взгляд его блуждал по золотистому сиянию, которое исходило из недр этого ослепительно-белого, пушистого как снег облачка. – И кто тебя породил, родненькое создание? Если ты живое существо, как сама Матерь Природа или господь Бог, то откликнись…» «Я и есть САМА Великая Матерь Природа в своем истинном обличии, какое доступно тебе, человече. Ты более не раб и не червь с тех пор, как понял мою суть. Она такова: все на этом свете - живое и разумное Существо. Все сообщается между собой через множество невидимых простому глазу нитей. Нет на этом свете ничего лишнего. Ни одна человечья душа не родилась понапрасну. Есть только опасные заблуждения, имя коим – гордыня человечья…» «Да ведь мир прекрасен, ибо создан прекрасным! – изумился Порфирий. В его суть пробиралось ярко-золотистое сияние из снежного, ослепительного облачка. – И как могло, родная детушка… нет, Великая Матерь Жизни, зародиться зло меж живущими кои призваны всем существом своим жить и дарить жизнь? Да неужто так нужно, Великая Мать…»

   …Видя, что «русская свинья» либо не слышит, либо вовсе отказывается слушать его, мрачный веснушчатый кандидат в очередной раз цинично выругался. При этом как бы невзначай нажал на спусковой крючок своего личного оружия. В морозном воздухе раскатисто грянул выстрел. Сгусток почти невидимого, синеватого пламени вылетел из длинного, вороненого ствола Luger (Р-08). Отражатель незамедлительно выбросил стреляную гильзу в натоптанный снег. Все видели как странный русский мужик остановился. Дрогнул, будто наткнулся на  невидимую преграду. Он постоял с минуту. Затем, как ни в чем не бывало, пошел прежним путем. Многие очевидцы данного происшествия позже свидетельствовали о том, что видели – пуля угодила ему прямо в грудь, отчего над правым соском образовался крохотный кровоподтек. О дальнейшем они рассказывали скупо, весьма туманно и невнятно даже суровым господам из SD. Словом, эти солдаты и офицеры фюрера, а также Великой Германии в данном случае были не особо словоохотливы. Более всего они походили на спящих или только проснувшихся. Будто сам Бог запечатал их уста до поры до времени.

   - Любите этот мир, детки! – молвил странный русский мужик, обратив свой добрый, слегка посуровевший взор на застывших от немого ужаса германских вояк. Он воздел к зимнему небу свои натруженные руки. – Природа-Мать и вы едины, если любишь… А вы, такие молодые, красивые дети, пришли на нашу землю, чтобы убивать. Грешно это, родненькие, совсем грешно! Прощение прошу за вас у Матери Великой, чтобы пощадила она ваши души. Что б живые вернулись к своим матерям и детушкам малым. Эх вы, чада неразумные… И фюреру вашему, Гитлеру, скажите, что я вам сейчас передам: почто он, как неприкаянный, людей на смерть гонит? Природа-Мать ему жизнь дала и силу великую. А он себя и людей не жалеет. Власти над миром хочет? А почто ему эта власть сдалась? В могилу ее с собой не унесть… Так и скажите ему. Слово в слово… - он, приблизившись к мрачному, веснушчатому кандидату, потрепал его по мертвенно-бледному лицу. – Хоть и люблю я вас, родненькие мои, но  скажу от всего сердца: если не закончат войну с Россией матушкой, лютой смертью многие кончат свою жизнюшку…

   Хотя странный русский мужик говорил преимущественно на своем, русском, исключительно все солдаты вермахта поняли глубинный смысл обращенных к ним слов. По зеленовато-синей толпе в пилотках с опущенными отворотами пронесся сдавленный ропот. (Не так давно, когда мрачный веснушчатый кандидат оттянул затвор на себя, она раздалась в обе стороны, освобождая возможный сектор обстрела.) «…Нам что, действительно надо подохнуть в этой проклятой стране?! Или мы пришли сюда с миссией освобождения мира от большевизма?», «…Это что, трюк бюро рейхспропаганды? Это что-то новое, друзья!», «…Кто пустил его на военный перрон? Если это партизан, у него должны быть тротиловые шашки. Ложитесь, ребята, если хотите жить…» Возле зеленого штабного вагона, затянутого белой маскировочной сетью, возникла легкая суета. На лакированную гладкую подножку ступил оберст - Вальтер фон Хеппинг. Он обратил свой взор на багрово-красную, пышущую жаром, открытую грудь русского мужика в нижнем белье. Само по себе это было необыкновенно и выходило за грань нормальных человеческих возможностей. А веснушчатый  мрачный кандидат тупо стоял на заснеженной поверхности. Уставясь перед собой ничего не видящими глазами. В опущенной руке, которая тряслась мелкой дрожью, он держал опущенный пистолет. Словно боялся его отпустить. Будто чувствовал, что с ним может произойти нечто непоправимое.

   - …Арестуйте этого кретина! – воскликнул оберст фон Хеппинг, судорожно поправляя очки в тонкой золотой оправе на породистом, прямом носу. К центру платформы, клацая затворами карабинов и сияя на солнце люминесцентными бляхами с затейливой вязью, бежал патруль полевой жандармерии. – О, нет… Я приказал вам арестовать моего кандидат-ассистанта! Этот негодяй посмел открыть огонь посреди вокзала! Это сделал не дикий славянский недочеловек – о, нет! Прекрасно образованный германский юноша, о, мой Бог…

   Толкая прикладами и зычно покрикивая, полевые жандармы расчистили себе путь среди солдат вермахта. Щурясь белесыми от инея ресницами из-под стальных, заиндевевших касок с подшлемниками, они увели бесчувственного виновника наглой стрельбы в помещение полевой комендатуры. А странный русский мужик стоял в кругу солдат непобедимого вермахта. «…Почему нам не удалось победить Сталина этой зимой? Разве русские не хотят освободиться от его кровавой власти…», «…Если в этом году Москву будут удерживать комиссары, значит Германии предстоит воевать на два фронта?», «…ВЫ присланы Сталиным, чтобы предупредить нас о поражении рейха? Не боитесь оказаться в Geheime? У них свои методы, чтобы сделать таких как вы разговорчивыми…» Слушая все это, «старик» (так, фон Хеппинг, назвал его в уме) печально улыбался. Скоро он покачал голой. Молвил что-то напоследок и зашагал по заснеженному перрону. Он загребал ослепительно-белый, горящий в лучах солнца снег огромными босыми ступнями, которым, казалось, не знакомо было чувство холода. Фон Хеппинг догнал его. Мягко перехватив за рукав грубой, домотканой рубахи…
      
   …Нет, подумал Порфирий, я не достоин того, чтобы общаться с тобой, Великая Матерь. Ведь я грешил и разрушал Тебя. Пил, курил, сквернословил в ранней молодости. Даже убивал, когда случилась гражданская война. Был я тогда молодой и глупый, здоровенный и красивый. Точно сегодняшние комсомольцы-разрядники, которые то время лишь по наслышке знают да по книгам революционных писателей. В Бога не верил. Перестал верить… Бог церковный и Бог человеческий  не суть одно. Богатейшие оклады из серебра и золота, яркая масленая роспись, которая, если присмотреться, таит в себе не живое природное начало, но лишь ЕГО неточное отображение. Как можно верить не в само существо, а в его неточное отображение – греться не на солнце, а в тени его? То-то…

   После того, как вся моя молодость пронеслась на заклепанном в серую броню поезде, ощеренном трехдюймовками и пулеметами «Максим», с кумачовым лозунгом на шершавой броне «Вся власть Советам!», я окончательно понял одну истину. Война это – истребление живого живым, что преступно и губительно для жизни. Когда я, веруя в революционную совесть и равенство трудящихся, хладнокровно расстреливал из станкового пулемета людей в золотых погонах и синих жупанах, я не задумывался над тем – они люди. Прежде всего люди. Живые создания, твари Божии или…  дети Великой Матери. На нашу землю  (которая, оказывается, есть шар, что висит в безвоздушном космическом пространстве) неведомо откуда, но пришла разумная жизнь. Вернее, ее разумное и вечное начало. Как привиделось мне во сне или наяву, некий Ком Жизни устремился к нам из далеких черных глубин. Когда же достиг он нашего мира, сокрушив на нашем пути звезды и планеты… как  Семечко пало на взрыхленную почву. Получился новый мир. В этом Семечке было все. И мы, разумные создания, и семена живых растений, деревьев, и семя животных. Будто собрал КТО-ТО все воедино, чтобы породить жизнь.

               
*   *   *

…Первый был еще жив, когда к его изрытому пулями, почерневшему от гари окопчику подползли на локтях солдаты вермахта, шумно дышащие сквозь натянутые на подбородки белесые от инея, шерстяные подшлемники. «Ивана не убивать! Взять живым», - хрипло орал им обер-лейтенант Вагнер, заменивший диск на трофейном ППШ-41, который большевики прозвали «папашей». Его разгоряченное от боя, багрово-красное лицо казалось злым и беспощадным. На самом деле Зихард Вагнер, уроженец Франкфурта на Майне, был в своем довоенном прошлом болезненно-сентиментальный, до глубины души ранимый человек. Вермахт призвал его из запаса. До начала Восточной кампании Зихард Вагнер был учителем в начальных классах Народной школы и никак не хотел становиться членом NSDAP, куда его тянули почти насильно. Больше всего Зихарду Вагнеру нравилось учить детей. Тому, сколько будет «пятью пять», куда текут и впадают воды Великого Рейна, где находится Северный полюс и джунгли дикой Африки. Что написал Генрих Гейне, Фридрих Шиллер и  Иоганн Гете. Кем были или остаются в истории Великой Германии прусский император Фридрих Великий, железный канцлер Отто фон дер Бисмарк, а также фюрер «тысячелетнего рейха» Адольф Гитлер.

   Глухо грянула полоса черных разрывов позади германской цепи. Это пристреливалась полковая и дивизионная артиллерия русских, что не сулило для наступающих солдат вермахта ничего хорошего. В следующий момент полоса огня, земли и снежных облаков вскинулась уже впереди. Вагнер с замирающим сердцем увидел, как в клубах, закрывших окоп русского пулеметчика, взлетели на воздух зеленовато-синие ошметья его солдат. Расплющенные взрывами каски и тяжелые гофрированные футляры для противогазов, обрывки кожаной амуниции с оцинкованными крючками и пряжками, обрывки писем, документов и фотокарточек, дымящиеся конечности мгновенно усеяли почерневший от копоти, изрытый снег. Вагнера потрясло другое: русские брали в «вилку» германские боевые порядки прямо на позициях… своей ударной группы. Он не знал, что «вызвать огонь на себя» приказал сам Кашкин, что командовал наступательной группой. Провод удалось восстановить на несколько минут. Этого времени вполне хватило, чтобы сообщить на КП дивизии: «…окружены танками и пехотой противника – требуем вызвать огонь на себя…». Данные подтверждались с НП на разрушенной, без купола, облупленной колокольне. Выполняя приказ «ни шагу назад!» остатки 4-го батальона были готовы принять на себя ураган своих мин и снарядов – не посрамить честь советского война перед лицом Советской отчизны, советского народа и товарища Сталина…

   В следующий момент «вилку» накрыл своим огнем ударный батальон «эрэсов». Прославленных реактивных минометов, издали похожих на церковные хоругви, которые несут на праздниках за священнослужителями. Для миллионов советских людей это грозное изрыгающее потоки пламени оружие, осталось в памяти как Катюша. Продолговатые темные сигары реактивных снарядов, оставляя за собой хвосты ярко-рыжего пламени, шумно врезались в землю, усеянную стальными коробками панцеров и штурмгешутц с черно-белыми крестами, бегущими и ползущими сине-зелеными человечками в глубоких стальных касках с боковыми пластинами. Снопы дыма и пламени,  черно-серые лохмы земли, что взлетала до небес, покрыли собой все вокруг. Командир экипажа самоходного орудия Panzerjager I, что высунул голову из стальной открытой платформы 47-мм орудия, успел заметить в окуляры цейсовского бинокля темное, быстро увеличивающееся пятно, объятое со всех сторон пламенем. В следующий момент, когда оцепеневший германец пытался что-либо сообразить, снаряд-эрэс с оглушительным воем ударил в громоздкое прямоугольное тело… 47-мм орудие сорвало с лафета. Похожее на гигантскую палицу из былин и сказок, оно взлетело в дымные небеса. Вот так…

   Будто Ангел-Губитель с гигантским огненным мечом обрушился со своим возмездием на наступающего врага. Горели, источая клубы черно-красного пламени, разбитые стальные остовы средних (Pz-IV) и более легких  (Pz-III) по германской классификации панцеров. Три уцелевшие самоходки Panzerjager I медленно, огрызаясь выстрелами из своих длинноствольных пушек, отползали как массивные гробы к лесу. Множество германских и советских трупов устилало изрытый воронками, почерневший от земли и сгоревшего пороха снег. Обер-лейтенант вермахта, бывший учитель начальных классов из Франкфурта Зихард Вагнер также простился с жизнью. Осколками от эрэса ему отсекло, как бритвой, обе ноги. Кувыркаясь, как культяпки, они отлетели на пять метров и зарылись в окопчик первого. Обезумев от боли, германец стащил зубами перчатку и, стиснув ее зубами, пополз на локтях в сторону темнеющей кромки леса. Кровавые борозды тянулись вслед за ним по грязному, изрытому снегу. Последнее, что он видел в своем воспаленном сознании, была синеватая гладь Майны, белые нарядные лодки и прогулочные пароходики, островерхие черепичные кровли с мансардами, нависшие над водой. В одной из них он, со своими детьми разводил до войны голубей. Насупленные мальчики Гельмут и Франц учились различать по цвету пера, размаху крыльев и курлыканью, переливу на зобах масть почтовых и обычных птиц. Они вынимали их по очереди из просторной клетки кипарисового дерева. Одевали каждому голубю на левую лапку металлический жетон с номером. «…Так проще будет, милые дети, отличать своих птиц от чужих, - улыбался он своим благообразным, круглым лицом с васильковыми глазами и вздернутым носом. все в этом мире подчинено строгим, незыблемым правилам. Германия, ставшая волею фюрера и небес третьим рейхом, возрожденной империей, является воплощением этих правил. Каждый из живущих на этом свете должен знать свое место. Сохранять его по мере сил от чужих посягательств. Германия много страдала, много голодала. Пришел Золотой Век…» «…Да, папа, - отвечал старший Гельмут с готовностью, поглаживая синевато-серого почтовика по вспученному, взъерошенному зобу. – Мы будем послушны тебе во всем. Будем служить нашему рейху так, как ты просишь. Только не ругай Франца за разбитый горшок и истоптанную клумбу. Он еще маленький и многого не понимает…» «…Хорошо, мой мальчик». После этого милая, улыбающаяся Марта в кружевном переднике поверх розового платья, счастливая жена и мать, звала семью за полуденный стол: откушать кофе со сливками, печенье с мармеладом и холодной лимонной водой. Под окнами островерхого черепичного дома четы Вагнер благоухали ветки сирени. Пышно цвела зелень в аккуратно подстриженных клумбах с черными, шоколадно-серых и алых розовых кустах. По утрам на их нежных лепестках посреди шипов дрожали капельки росы и легкие серебристые паутинки…