14. Как Яван побратался, и как он дар обретал

 
   Долго ли, коротко шёл Яван – это как посмотреть. Быстро только сказка сказывается, да реальность – не сказка ведь. У нас в Белосветье по лесочку гулять – это одно, а зато в пекле по чащобам продираться – это совсем иное. А ежели приплюсовать к тому «радушие» тамошних обитателей, да принять во внимание странника оголодалость, то Явановы приключения придётся признать экстремальными. Второго такого дурака поискать было бы надо. Ну, разве что где-нибудь в Рассиянии...

   Ох и непросто дались Явану эти два дня да две ночи. Трудновато пришлось ему очень. Не обошлось, понятно, и без оказий. Было дело, его хищный камыш облепил нежданно, коий живьём его сожрать намеревался, да только лишь Ванька; пострекал, и он сквозь прорвался. Потом стрекозы гигантские на него напали с челюстями как бритвы, и живейший интерес к нему выказали – естественно, гастрономический. Ещё уроды некие крысообразные в кустах непролазных на Ваню набежали, и палица ему тогда не понадобилась, ибо пришлось  ему мелочь эту многочисленную руками на себе давить. Великая древесная змеища сверху как-то на него свалилася, удушить его пытаясь, да только узлы тисков Яванушка развязал и удава к дереву привязал. Чудовищные зверюги за ним погнались и хотели его затоптать, да Ванёк хитрее их оказался и в кустах спрятался.

   А ещё цветы великанские на колдовской поляне на богатыря дурман напускали и липкие ветки-щупальца к жертве запускали, – да не заснул Яван, хотя долго потом шёл как пьяный. А однажды провалился он в какую-то яму протухшую, а там червей отвратительных видимо было невидимо: аж клубками они свились. Как принялись эти мерзкие создания по упавшему Явану сновать, в рот, в нос и в уши нагло ему лезть – да и в прочие отверстия, конечно. Ох, Ванюха тогда и повертелся!

   В общем, скучно Ванюхе было не дюже. Но как бы там его не колупало, а даже плохому конец наступает. На исходе вторых суточек, когда Яван от изнурения явного чуть с ног не падал, приметил он с радостью, что лес адский редеть начал: всё больше кругом лужки пошли прибрежные, да появились полянки светлые, а кусты и чащи уредились заметно. И даже легче дышать Ване стало – вроде как передышка ему настала.

   И выходит он вскоре на край поля большого. А там светло, как в летний полдень. А жара!.. Враз на Ване грязь таять стала, и по;том его обдало. Вдохнул он воздух горячий, стал вокруг поглядывать и видит, – поодаль марево зыбкое стеною стоит, а внутри него зелёное что-то колышется. Ну а проводница его, лесная река, аккурат перед маревом в провал утекает. «Неужели добрался? – думает радостно Ваня. – Ага, вроде так... И другой дороги нету, кроме как сквозь марево прошвырнуться. Ну да это для меня раз плюнуть...»

   И прямиком к туманищу сунулся. Немного прошёл, а тут вдруг как свистнет кто-то позади него посвистом громким –  чуть ли не за самым ухом кажись! Ванька аж прыгнул от неожиданности, потом обернулся, вокруг крутанулся, туда-сюда зыркнул...

   Что за диво – ни души единой!

   И тут опять некто как свистнет! Этак близко совсем и так громко, что Ванёк аж приоглох. Развернулся он молниеносно, палицу вверх занёс...

   Что за чёрт – опять никого!

   Зашлося тогда у Вани сердце ретивое.

   – Это кто здесь со мною в прятки играть вздумал?! – вскричал он грозно. – А ну выходи, коль не трус! Ну!

   И слышит покашливание сзади. Поворачивается Ваня обратно и чуть было от изумления не ахает: прямо перед ним агромаднейший человек стоит, подбоченясь гордо, на голову Явана выше ростом, с грудью объёмистой, как бочка, и с ручищами толщиною с Яванову ногу. Великан этот, подобно медведю, покрыт был бурой шерстью, а лицо имел голое, человечье, тёмное – почти чёрное – и из камня будто сечёное. Глаза же маленькие у него были, посаженные глубоко, и налитые кровью – видать, от гнева ярого, его обуревавшего.

   Лесной, короче, это был человечище, а по нашему сказать ежели, то леший.

   Подошёл он к Явану остолбеневшему поступью неспешной и навис над ним как скала. И был он вблизи до того устрашающий, что другой кто на месте Ванькином наверняка бы обгадился со страху.

   Ну а Ваня наш ни капли и не испугался, ибо ему допреж и не такие юда попадалися. Потянул он носом воздух – эк твою! – лешак-то весьма оказался вонючим: до того ядрёный дух от себя он источал, что рядом с ним не стоял и бомж нашенский. «Блох в ём тоже небось банда лазит, – подумалось почему-то Ване. – А может и воши имеются в достатке...» Еле-еле сдержался он, чтобы не рассмеяться. Усилие даже совершил над собой порядочное и, смех зажав, прыснул, а затем и чихнул.

   Аж леший прочь отшатнулся и, тоже Ванюшин запашок в себя потянув и опробовав его в ноздрях, рожей скукожился. Само собой – видок-то у Вани был упаси боже. Волосищи его в грязюке были измазаны и торчмя торчали, а бородища всклокоченная напоминала мочало. Ванюха-то к своему амбрэ привык и ощущал его не очень, а зато для нового носа терпеть сей дух не было мочи.

   Отстранился лешак ещё подальше да как заорёт на Ваню хриплым басом:

   – А ну стой где стоял, вонючка ты безобразная! Ужо притопали!.. Заворачивай оглобли, шаромыга непутёвая, коли жизнь тебе дорога! Ишь, гнилохрень протухлая! Прыщ смердячий!

   Только Яван и не думал ретироваться. Смерил витязь лешего взглядом насмешливым да и отвечает почти вежливо:

   – Ну, это мы ещё поглядим, кому из нас куда путь лежит... Я ить, батька лешак, Яван Говяда, и мне грубить-то не надо.

   И сам решительно и без всякой боязни прямо в глазки глянул лесному хозяину.

   – Это какой я тебе ещё батька, доходяга ты замурзанная?! – возмутился опять лешак. – Ишь тут выискался ещё... Называется, сынок... Хорёк ты вонючий – вот ты кто!

   – Ну и плоховато у вас гостей привечают, – пожурил лешего Яван. – Радушия не чувствуется. И хлебосольства никакого. Некрасиво получается, не по-людски...

   Лешак от Явановой наглости даже брови на лоб вскинул. Сверкнул он злобно глазёнками своими, ротище было отверз, да не нашёлся чего ответить – за словом в карман полез... Постоял он, чуток оторопевши, поморгал растерянно, пасть захлопнул, а потом ручищи в стороны развёл, важно раздулся да как топнет ножищей пред собою. Только гул по округе пошёл, да туча гнуса на воздух встрепенулась.

   – Ах так, гость незваный, – в бешенстве он рявкнул, – коли ты отказываешься вертаться, да ещё вздумал надо мною смеяться – то сам виноват!.. Бороться давай! Поборешь меня – куда хошь ступай, а не поборешь – на себя пеняй! Я те покажу, хамская харя, каково над главным стражем издеваться! Иди-ка сюда!

   Да назад попятился. На ровное место вышел, пригнул слегка спину, руки-крюки растопырил – ну чисто борец в цирке! – и Явана к себе подманивает: подваливай, мол, – я те, братец, щас наваляю...

   Ну, Яван-то не против: бороться, так бороться... Качает он головою, усмехается, кладёт рядышком свою палицу, потом сумку с себя снимает, распрямляется, косточки разминает, – и выходит к противнику сильному аки барс дикий.

   И только к лешачине он приблизился, как тот – хвать его своими ручищами!

   Ну да Ванька-то калач тёртый, и бился не с одним чёртом. Увернулся он от захвата медвежьего, хитрым приёмчиком громилу прихватил, – да на земельку его поверг. Видно, не понял даже вахлак мохнатый, как и упал, и каким образом сей недоносок конфузию ему нанёс.

   Да скоренько на ноги он вновь вознёсся. А разъяренным стал – страсть! Крутанулся он бешено – и опять на Явана! Лапищами его лапает зло, аж шерсть на нём ходуном ходит, и норовит ужо противничка сцапать. Да только Ванька на его происки ловок оказался. На месте витязь наш не стоит: скачет он, пляшет, телом ломается и от чудовищных лап легко отбивается...

   А тут улучил он случай да и подставил ножку врагу могучему, и за запястье его дёрнул вдобавок. Раз! – и лешак опять на песке отдыхает.

   Только чует вдруг Ваня – что за ерунда?! – слабость странная на него нашла. Удивился  усилок очень – вроде понарошку с лешаком борется, а силушка его на четверть уже уменьшилась, если не на треть. «Эге! – смекает Яван в замешательстве. – А ведь с лешим-то бороться нельзя. Во я попал!..»

   А чего делать – ума не приложит. Ну полная непонятка получается...

   И покуда он кумекал там да в мыслях недоумевал, лешачина уже восстал и сызнова на Ваню напал, а тот, не удумав ничего путного, наклонился машинально и, громилу за ноги прихватив, через спину его кинул.

   Грянулся гигант об землю – только ойкнул от изумления.

   А Явана с головы до ног всего затрясло. В буйной его головушке зашумело, в очах ясных потемнело, а могучее его тело вполовину ослабело. Едва-едва Ванята на ногах устоял.

   «Всё, – решил он твёрдо, – хорош бороться! Просто на месте встану и сопротивляться ему перестану».

   Да только лешак не унимается, а с земельки подымается, от песочка отряхивается, а потом обхватывает тулово врага своими загребалами да так его оземь шмякает, что будь кто другой на месте Ваньки – костей бы не собрал!

   Только Ваня живёхонек оказался.

   Полежал он чуток, опамятовался, потом сел, башкою потряс и говорит, словно ни к кому не обращаясь:

   – Раз!

   После чего поднимается и лешему кивает: иди, мол, куманёк, сюда...

   Ну а тот ждать себя не заставил: живо Ваньку в охапку сгрёб да об землю им – хрясь!

   Аж пошёл кругом гул.

   А Яваха ему:

   – Два!

   Да сызнова поднимается.

   Ну, тут уж лесовик взъярился так, что кажись готов был пополам Ванька; порвать. Подлетает он к нему резвее прежнего, перехватывает за тулово не нежно и на вытянутые руки над собой взмётывает. А потом ка-а-к шваркнет бедолагу со всего маху, – будто топор всадил во плаху – ну чуть в лепёшку Ванюху не сплющил!

   Песочек окрест ошмётками так и сыпанул.

   Леший глядь – а Яван и на сей раз жив остался.

   Ванька из ямки песочной помаленьку выкарабкался, отряхнулся не спеша да и заявляет громиле:

   – Три!

   Апосля чего, сплюнув слюною наполовину с песком, твёрдым голосом добавил:

   – Ну, пожалуй, и хватит... Поразвлекался чуток, душу отвёл – и довольно. Квиты мы теперь с тобою...

   Лешачину от слов сих аж в пот бросило. Во, дивится он, и тип ему попался, не иначе как ванька-встанька заговорённый... Растерялся он чуток, но на попятный не пошёл, снова к Явану подошёл, крепко его облапил и хотел было опять приёмчик ему показать из своего борцовского арсенала. Да только – вот те на! – Яванище будто в землю корнями врос – не поддаётся... Поднатужился лешак так, что дуб с корнями своротил бы, – а противника своего малого и приподнять даже не может. И Яваха лешачину обхватил тоже, но не как поединщик, а словно друга в объятия заключил. И по спине великана успокаивающе похлопывает.

   – Да хорош же, говорю! – орёт косматому громко. – Завязывай биться! И давай мириться! Как ни крути, а ничья у нас получается...

   Хватка у лешего и ослабла. Перестал он Яваху в объятиях мять, его могучие лапы обмякли, чудовищные мышцы распустились... Отпустил он богатыря, а потом за плечи его взял, от себя отстранил и в глаза ему глянул вопросительно. А взгляд-то у него чистым таким стал и не злым, а спокойным.

   Поглядел лесовик Ване в очи, покачал головою да и говорит с уважением в голосе:

   – Ну, здравствуй, добрый человек! Поравита тебе! Милости просим!
 
   Вновь леший Явана обнял, теперь уже по-дружески, ласково, а потом за ручку его взял, на бугорок усадил и молвил почтительно:

   – Удивил ты меня, богатырь, ох и удивил!

   И сызнова головой качает да усмехается:

   – Впервой мне такой противник попался, который, меня бы не победив, покорил меня начисто, а это по силам лишь человеку настоящему!

   Да по плечу Явахе как вдарит!

   – Ведь я не просто дикий человек! – продолжал он в воодушевлении. – Я природы сын и защитник. Природа-мать силой меня наполняет, а я её от злых тварей обороняю... Вот ты – не злой! – ткнул он Явану в грудь пальцем. – Это надо же, чего придумал! Не спасовал предо мною, не испугался, и в то же время бить меня отказался. Да-а!.. И впрямь мы на равных с тобою, как братья...

  – А давай в самом деле побратаемся! – воскликнул он азартно. – Меня кстати зовут Сильваном.

   Не стал Яван от предложения лестного отказываться. Наоборот, лешему он представился и согласился брататься с великой радостью. Незамедлительно они тогда встали, друг друга братами назвали, потом обнялися, поцеловалися, – и стали родными навек, леший да человек. А после обряда сего важного опять они присаживаются и беседу меж собой продолжают.

   – Расскажи-ка мне, братец Яван, – спрашивает Ваню Сильван, – откуда ты такой взялся и каким образом в краях нашенских оказался?

   – Оттуда, – Яван усмехнулся и в сторону дремучего леса махнул. – Я, брат Сильван, с самого белого света иду. В гости к Чёрному Царю напавляюсь...

   – Ну, Яванка, ну змей! – воскликнул лешак со смехом. – Это какую силищу иметь надо, чтобы живому в аду обретаться! Я-то, старый дурак, полагал, что ты тать и за грехи в пространство сиё попал. Ничего себе, думаю, номер: какой-то обормот в заповедник наш прёт и разрешения не спрашивает! А ты, значит, вона как... Да-а...

   Яван на такие речи улыбнулся сначала, а потом посуровел слегка да и заявляет:
 
   – Сила силой, а правда правдой, брат. Не всё правильно, что в мире деется, зато правда – всегда сильна!

   Ничего не ответил леший, только голову вниз повесил, а Яваха уже на ноги подхватывается да братану по плечу вдаряет.

   – Хорош, – говорит, – рассуждать. Пора мне, брат, и в путь собираться... Да сначала я загляну к твоему начальству. Дело у меня к нему на какой часик...

   У лешего от сего заявления Ваниного сначала оторопь на роже изобразилася, а потом чувством воодушевления она сменилася.

   Прянул он на ноги громадные и таково рёк: 
 
   – Ты это как себе хошь – а только я пойду с тобою! Хоть к самому царю в гости! А хоть бы и далее!

   – Это как же? – Яваха ему улыбается. – А за сторожа кто тут останется?

   На что великан аж ручищами размахался.

   – А-а-а! – он сказал. – И без меня олухи найдутся. А только я тебя одного не пущу. Ты, Вань, отныне для меня важнее будешь, чем любое начальство.

   Поскрёб Яваха башчищу свою лохматую, подумал чуток да и тоже махнул рукою:

   – Ладно. Так и быть – согласен! Как говорится, одна голова хороша, а две – лучше гораздо.

   Вдарили они по рукам, на месте развернулись и к мареву направились. А оно маячило там как ни в чём не бывало.

   Вот побратимы к субстанции этой подгребают, и Яваха без промедления через сунулся... Да только дулю! Он-то думал – туманчик некий впереди – ан хрен в нос! Как шандарахнулся он обо что-то твёрдое – ну словно о стену, а не о воздух. Аж назад его отбросило... Пощупал Ваня марево рукою, а оно упругое на ощупь, и чем сильнее его давишь, тем сильнее оно сжимается. Попробовал Яваха тогда со всей дури руку вперёд проткнуть. Как же, ага – не протыкается колдовская стена. Сила!..

   Яван к лешему тогда оборотился.

   – Ты часом не знаешь, – его он спрашивает, – как нам внутрь попасть?

   А тот лишь плечами пожимает да разводит руками.

   – Ага! – восклицает Яваха. – Ну тады попробуем так...

   Да палицу с загривка снимает и концом её в марево упирается. Только притронулся самым кончиком, как вдруг шипение громкое от стены пошло, вроде как яичницу там жарили, и дымом белым окутало всю округу.

   Быстрее быстрого прогорела стена защитная от соприкосновения с силою чистою, и вот – открылся в ней широкий проход.

   – Ну что, братень, – обратился Яваха к лешему, – ты со мною, али подождёшь здесь?

   – Я-то? – помялся великан. – Знамо дело с тобою. Только, Ваня... ты уж поласковее будь с духами начальными. Как ни крути, а они всё ж о нас пекутся.

   – Хэ! – усмехнулся Ванёк, то услышав. – Пекутся, говоришь? А я вот полагаю, что духи твои в лености обретаются: торчат в балдежу и в ус не дуют. Ишь, ограду тут навели... Сытый да тёплый голодного да озябшего понимает ведь плоховато. Спорим, братан, у кого из нас вернее будет догадка!

   – Давай! – лешак соглашается.

   Ударили они по рукам, а потом Сильван первым в проход шагнул, а за ним и Яван двинулся. Прошли они по туннелю образовавшемуся сажён с пять, и вдруг лешак как вкопанный встал, а Ванёк ему с разгону в спину ткнулся.

   – Чего там? – с любопытством Яван вопрошает и, не дождавшись ответа, из-за спины у лешака выглядывает. Да и застывает там, не в силах и слова сказать.

   Присвистнул он громко и репу себе почесал.

   – Н-д-а-а, – протянул наконец Ваня. – Вот так дела-а. Выходит, брат, что не твоя правда. Да и не моя тоже. Совсем другою она оказалася, чем обоим нам казалося.

   А перед ними местность раскинулась необычная – ох и необычная! Не сказать, чтобы по площади обширная, – с полверсты круг шириною али поболее чуть, – но красотищи неописуемой. Небеса через марево такими лучезарными казались, что и не передать. А воздух-то, воздух! Чистый он был, пречистый – да живительный какой, прямо амброзия!

   Вдохнули Яван с Сильваном чарующий сей дурман, и головы у них от ликования вмиг вскружилися, а в мыслях ясность да покой воцарилися. Оглянулись они окрест, а там целая роща величественных раскинулась деревьев, а посреди на горушке богатырский возвышался дуб. И такая тишина вокруг стояла, что ни звука было не слыхать. Как где на кладбище...

   А что? Кладбище ведь и есть. Деревья-то позасохли все.

   И давненько, видать, их жизнь покинула: одно-другое уже и на бок завалилось, а у многих ветви пообломались и на земле валялись. И целый слоище высохших листьев понизу стлался.

   Словно не веря своим глазам, двинулся вперёд Яван, а Сильван до того увиденному поразился, что застыл там на месте и шевельнуться не мог. Так и стоял, обалдевши, с открытым ртом.

   Ванёк-то к дубу попёр. По листве ступает, только "шурр" да "шурр" слышится. Листья ведь как порох были сухие – рассыпалися под Явановыми стопами  в пыль.

   Вот подходит он вскоре к дереву гигантскому и Сильвана к себе подманивает: иди, мол, сюда...

   Очнулся лешак и подошёл к Ване, озираясь. Глядят они, а под деревом сундук золотой в листве притулился, а сверху на него сук, цепями опутанный, взгромоздился.

  – Тот самый, – нарушил тишину Яван.

   А голос его в заколдованном воздухе словно колокол прозвучал, – до того переливчато звук там слышался.

   Подошёл Яван к сундуку, глядь – а на нём лепка вычурная: всё диковинные цветы изображены, да птицы со зверьми в красивых позах... И видит он, что на крышке кованной замок висит тяжёлый.

   Подивился Ваня на красоту лепную, а потом бряк – палицей по замку! Он и отвалился. Открывает Яван крышку, затаив дыхание, и думает про себя: а ну как там пустота? Может дерево-дух над ним подшутить удумало? Ну! Со скуки и не такое ведь учудишь...

   Приоткрыл он крышечку, в щёлочку глянул, – а там на дне скатерть полёживает и впрямь. И более ничего в сундуке нету. Вытаскивает Ваня скатёрочку эту да и разворачивает её на земле.

   Ах ты ж дивеса! Батюшки-светы! Скатёрка-то была превосходная, вытканная с какого-то матерьялу бесподобного. Сама не особо и велика, но в самый раз, чтобы немалый столик накрыть собою. И цветами красочными сплошь вышита. Загляденье да и только!

   Яваха с Сильвахою прямо диву даются, на эдакую расфуфень глядючи.

   Поудивлялися они ещё малость, языками поцокали, и порешил тут Ванёк, что самое время проверить скатёрку на прок. Почесал он себе нос, заклинание вспоминая мудрёное, и голосом серебряным молвил:

   – Эй, скатерть-скатерушка, добрая старушка! Расстелися-развернися, угости нас да не жмися! А подай нам, будь добра, кушать всякого добра...

  И своего побратима спрашивает: чего бы он желал отведать от природных щедрот?

  Заёрзал в волнении тот, лобище нахмурил, затылок поскрёб, подумал самую малость, – а потом малинки возжелал. Дюже, говорит, малинку я обожаю, с того света, мол, её не едал!

   Так и так, говорит скатёрке Яван: «Сильвану – малины корзинку, а мне молока жбан коровьего да миску кашки пшённой!»

   И ещё у Вани губы не остановились от разговору – а уж всё-то было готово. Откуда ни возьмись, а на скатёрке лукошко с малиной появилось, да миска каши дымящейся и полнейший кувшин молока.

   Славно!

   Хотели было побратимы дарами природы тотчас угоститься, Сильван даже руку к малине протянул, но Яван его за локоть тронул и говорит:

   – А не лучше ль нам будет сначала помыться, а? Эвона, гляди-ка!

   А там впереди озерцо невеликое виднелось среди камней.

   Направились они к сему водоёму, подходят, смотрят – вот те на! – вода в нём чистая-пречистая, как слеза. Такая она была прозрачная, что каждый камешек на донышке было видать. Даже и песчинку... И хорошо было видно, как в глубине ключи из песочка бьют, а из озерца ручеёк говорливый вытекает и в низинку устремляется. И что ещё удивительно – ни тебе рыбёшки не было в воде, ни мошки над водою. Не было живности вокруг вообще. Ну, стерильная местность...

   Яваха перво-наперво попить надумал. Лёг он грудью на гладкий валун, губы ссохшиеся в воду окунул и глотнул. И ух ты! Будто дух в нём встрепенулся!

   Почал он пить без передыху, и силушка по жилушкам у него забурлила, и даже волосы на голове вздыбились. Пил он, пил и не мог оторваться, ибо вкуснейшею вода ему показалась.

   Наконец, утолил он свою адскую жажду и чует – а ведь сила-то вернулась к нему, пожалуй – вся былая, если не более даже, чем ранее!

   А Сильван той порою тоже к воде припадает да пьёт как вол, а потом на ноги прядает и палец большой Ване кажет: во, мол, как здорово!

   – Сигай в воду, братан! – заорал ему Ваня. Да и бултых в водоём с головою.

   А Сильван разбежался и всей тушей в озеро – шмяк!

  Ванька же нырнул вертикально и пошёл вниз как камень. Пожелал он до дна достать. А озёрко глубоченным оказалось: сажон восемь, если не десять, глубина в нём была... Достиг-таки Ваня дна, да вверх всплыл тюленем. И почуял он вдруг, как вокруг его тела мириады мельчайших пузырьков зашипели. И видит он с изумлением, как из его тела полезла быстро всякая гадость: и личинки какие-то мелкие, и червячки, и клещи, и вши, и прочая гнусная нечисть... И только в воду они попадали, как в ту же минуту все пропадали, будто и вовсе на Ване не бывали.

   Подивился Яван воды живой силе целящей, глянул он на Сильвана, а тот рядом в полном упоении бултыхается. Радовался могучий амбал, как прямо ребёнок: видать, и его водица живая почистила здорово.

   Ну вот, поплавали они ещё какое-то времечко, с валунов в воду поныряли, друг за дружкой вперегонки погонялися, да и выходят оба на бережок. Отряхнулся лешак, словно медведь лохматый. Глянул на него Ваня – матушки-светы! – а он-то изменился весь. Был лесовик с виду бурым да грязным, а теперь на нём волос каштановым отливом переливался. Да и лицо не тёмным, а чисто бронзовым у него стало. Оскалил леший зубы белые, на Ваню посмотрел и головой покачал, им восхищаясь. Оглядел и себя витязь, и аж присвистнул: грязюка-то с него вся смылась, а кожа белая у него стала да чистая. И ни синячёчка нигде, ни царапинки, ни волдырёчка, ни ссадинки... И волосы с бородою соломенным золотом у него отливают. Даже шкура львиная более на руно золотое стало походить.

   Вот, значит, какая метаморфозия с ними приключилась!

   – А чё, братан, – смеётся радостно Ваня, – не лишне нам будет и подзаправиться?

   Вернулись они к скатёрке накрытой, уселись подле неё на листья сухие и принялись угощения за обе щёки уписывать. Явахе с голодухи вкуснющей та еда показалась, ещё бы тристолько он сожрал бы, да вишь ты нельзя апосля поста...

   Покушали они, значит, отдыхают, а Ванюха тут котомку свою увидал замызганную. И то – в этаких переделках сума его побывала! Вот котомочку он раскрывает и оттуда вытаскивает: шкатулку волшебную Ловеярову, кремень с кресалом, гребешок деревянный, ножик складной да кошель с деньгами. Потом щуп-щуп – а в потайном карманчике что-то нащупалось. Ваня пальцы туда запустил и вынул... Борьянину серьгу самоцветную. И до того сиё украшение затейливо оказалось сделано, что любо-дорого было посмотреть. Яваха-то в суетах своих бурных позабыл о ней и думать. А тут такое чудо...

   Прополоскал серёжку Яван, а та от живой водицы аж вся засияла – ну прямо огнём зарделася. Пригляделся Ваня, а серёга в виде солнышка лучистого была сделана, а в самой её серёдке камешек самоцветный вделанным оказался. Потёр он камешек пальцем, к уху серёжку поднёс – эй! быть того не могёт! – никак звук музыкальный оттуда идёт? Да точно же, ага: ти-ли-ли да та-ля-ля, тали-вали у-ля-ля! Вот так так...

   И вдруг ко всему вдобавок песенку кто-то незримый в ней петь стал. Голос был женский, приятный, прямо бархатный, хотя и слышный едва-едва:

                Баю-баюшки баю!
                Бяше песенку спою.

                Спи ты, моя доченька,
                Всю-то тёмну ноченьку!

                А я рядом посижу,
                На дочурку погляжу.

                Ты расти, Борьяша,
                Всех на свете краше!

                Всех милее и добрей,
                Адских ворогов мудрей!

                Чтобы солнца белый свет
                Приласкал тебя, мой свет!

                Закрывайтесь, глазки!
                Спите без опаски!

                Я ж на страже посижу,
                На милашу погляжу.

                Баю-баю-баю-бай!
                Спи, Борьяша, засыпай!

   И так вдруг от песенки этой колыбельной Ване спать-почивать захотелось – прямо невмоготу. Да и то сказать – сколько же суточек парень очей не смыкал, всё продирался да бился. Вот его и сморило. Растянулся Яван на подстилке листвяной да и заснул богатырским сном. Как в омут он канул, право слово.

   И надо вам доложить, спал он долгонько: день да ночь, потом опять день да ночь, да и ещё столько же. И проснулся он на суточки на четвёртые. Проснулся, ото сна потянулся, один глазик раскрыл, глядь – а над ним небо тёмное расстилается, и только-только светило адское стало разгораться. Яван и другой глаз распахнул, смотрит – рядом Сильван, у дерева сидя, похрапывает, а всё вокруг переменилось радикально: марево без следа сгинуло и пост свой боевой покинуло. А тут и ветер задул, листья сухие подхватил и ну их вертеть да носить...

   Яван и на озеро внимание обратил, а оно-то замутилось, зацвело и листвою сплошь позабилось.

   Как рванул тут ветрищи шквал: тучу листьев собою поднял, а одно дерево громадное затрещало, закачалось и оземь грянулось. Ажно гул везде раздался.
 
   Сильван на ноги как подскочит!

   Посмотрел он на рощу мёртвую и говорит тревожно Явану:

   – Айда-ка, брат, отселя скорее, покуда нас не угробило! Ограду вишь сдуло к чёрту – природа своё берёт...

   – Ага, – согласно поддакнул Ваня, – сей «раёк» деньки свои, видать, позакончил...

   Лешак-то, покуда Ванюха спал, его котомку постирал да на ветку сушить повесил. Схватил её Ваня, серьгу в карманчик запихал, барахлишко внутрь покидал, скатёрку туда засунул, потом через плечо суму перекинул, палицу подмышку – и бегом вприпрыжку!

   А Сильван – за ним.

   И только из рощи они выбежали, как налетел вдруг страшнейший вихрь. Стали дерева огромные с превеликим громом там рушиться... И минута даже не прошла, а уж всё вповалку лежало. Буреломище оказался просто страшный!

   Переглянулись побратимы, головами покачали, плечами пожали. Вот это, думают, да! Успели ведь тютя в тютю, ещё бы минута – и был бы им край!

   «Не иначе это сила Ра нас уберегла, – удивился в душе Ваня. – Как-то странно у меня получается: вроде везёт случайно, а ежели порассуждать, то мне бы без Бога подмоги удачи не видать!»