Часть 2 гл. 8-9 Бог поможет, а рыцарь спасет!

Предисловие к английским эротическим новеллам http://www.proza.ru/2016/10/20/377

 В первых главах рассказывалось о любви прекрасной леди Эвелины к мужу Лорду Оливеру Хаксли, о ее измене с Сэром Гилфордом Уэстом и заточении ее в замок.
Ну а сейчас к ней на свидание отправляется сама Матушка Изольда, Настоятельница Крейцбергской обители.

** Глава девятая. Отважный рыцарь и матушка настоятельница

«Во всем, что ты сказать смогла б,
И смертный грех, печаль и стыд.
Известны всем ее дела...
Но что же грешница молчит?»
«Я стала жертвою страстей -
От них душа еще мрачней;
А у меня и друга нет -
Кто б мог внимать тоске моей;
Но выслушай – и дай ответ
На исповедь моих страстей».
Крабб, «Дворец правосудия»

– Deus est cum nobis (С нами Бог! - лат.) – Матушка Изольда, настоятельница Крейцбергской женской обители, ехала в один из замков лорда Оливера Хаксли навестить его жену, а фактически несчастную узницу, леди Эвелину, чтобы хоть немного облегчить участь несчастной женщины. – Господи, прости меня грешную!
Путь одинокой монашки был долог и весьма опасен. В те далекие времена разбойники запросто могли убить и ограбить одинокую женщину, но тут ей повезло: попутчиком оказался сэр Селинджел, королевский лучник, посвященный за подвиг в рыцари самим королем.

– Могу ли я вручить себя вашей чести и благородству? – проговорила она, глядя на спутника глазами хрустальной чистоты. Miles Dei opem! (Бог поможет, а рыцарь спасет! - лат. прим. перев.)
– Dominus est cum te! (Господь да пребывает с тобой!) – рыцарь решил, что никогда еще не видел женщины, черты которой выражали бы такую достоинство и внутреннюю силу. – Дорога короче, когда едут двое!

Это был человек среднего роста, очень массивно и мощно сложенный. Его выдубленное непогодой бородатое лицо загорело настолько, что стало орехового цвета; длинный белый шрам, тянувшийся от левой ноздри к уху, отнюдь не смягчал резкие черты. Прямой меч на боку и помятый стальной шлем показывали, что он явился прямо с полей сражений.
Казалось, монахине лет тридцать. У нее был нежный рот темные, круто изогнутые брови и глубоко сидящие глаза, которые сверкали и искрились переменчивым блеском. Монашеское одеяние скрывало фигуру.
– Скажите, не может ли ничтожный и недостойный рыцарь случайно быть тебе чем-нибудь полезен?
Глаза у попутчика были изумрудные, проницательные, в них порою вспыхивало что-то угрожающее и властное, лицо наискось пересекал шрам, квадратный подбородок выражал твердость и суровость – словом, это было лицо человека, всегда готового смело встретить опасность.

– Господь да сохранит вас, сэр Селинджел, – отвечала монашка, – верному рыцарю короля найдется местечко в повозке одинокой монахини!
Путникам попадались на большой дороге всякий люд: нищие и гонцы, коробейники и лудильщики, по большей части веселый народ. Матушка Изольда благословляла всех встречных, а за молодую семью, угостившую монахиню свиным окороком, прочитала целых десять акафистов. Вскоре лес стал гуще. Дорога пролегла среди буковой рощи, по краям узкой колеи рос колючий кустарник.
– Может быть, вы ангел, сошедший на грешную землю? – рыцарь старым ножом отрезал от окорока два увесистых ломтя, один взял себе, а другой протянул монахине. – Рука дающего не оскудеет! Эх, суховата без доброго эля!

– Эль найдется, – матушка вынула из-под соломы заветный кувшин. – Знаешь, сэр Селинджел, в нашем греховном мире существует, и жестокость, и сладострастие, и грех, и скорбь, но попадаются люди, готовые пожертвовать и на нужды церкви и на пропитание слугам Господним!
– Да, на войне я всякого насмотрелся, – Селинджел осушал сразу полкувшина, – были грабежи и насилие, но были и добродетельные люди, что отпевали и своих и врагов по христианскому обычаю, были мужественные рыцари, которые, не боялись соблазнов и остаются верными себе и своим обетам!
– А ты всегда ведешь благочестивый образ жизни? – Матушкина щека разгорелись после выпитого эля.

– Грешен я матушка, ох как грешен! Помолитесь за мою грешную душу, а я пожертвую золотой нобль на нужды вашей обители! Кстати, вы слышите лай собак и охотничьи рога? Похоже. Мы оказались в зоне пафосной охоты!
– Это что такое? – Матушка не была в курсе этого светского развлечения, хотя в те времена, монахам мужчинам разрешалось принимать в ней участие.
– Парфорсная охота, или как говорят лягушатники, «parforce» [силой, через силу – франц. Прим. переводчика] – это конная охота с гончими собаками на любого зверя! Хорошо, если они травят зайцев! А если кабана или мишку? Преследование продолжается до тех пор, пока загнанный и обессиленный зверь не дойдет до полного изнеможения и будет схвачен собаками или взят охотником! И тут мы на их пути!

– Dominus, et Deus nobis et venatores! (Господь, да поможет и нам и охотникам!) – Казалось, монахиня, перебирающая четки, могла бы служить образчиком спокойствия и безмятежности.
– Один из местных баронов решил потешить себя охотой, – сэр Селинджел знал, что охота иногда опаснее войны, – и загонщики ничуть не будут заботиться о том, что разъяренный зверь может побежать не туда, куда хочется.

И тут в подтверждение его слов разъяренный мишка выскочил на проезжую дорогу. Медведь, обычно мирный, если его не трогают, на этот раз был разъярен не на шутку: собаки люди и невообразимый шум вывели его из обычного благодушного настроения. Спасаясь от преследования, он выскочил на дорогу в десяти ярдах от повозки.
– Mater Dei (Матерь божья! - лат.) – матушка Изольда подумала, что настал час последней молитвы.
Лошадь шарахнулась в сторону, встала на дыбы, и, порвав постромки, убежала в лес. Повозка опрокинулась, и одно из колес соскочило с оси.
– А вот и испытание Господне! – Сэр Селинджел встал и вытащил короткий меч. – За грехи наши тяжкие!

Огромный черный  медведь, явно намеревался разделаться с путниками. Изо рта чудовища свешивался багровый язык. Сэр Селинджел, разразившись целым потоком английских и французских ругательств, не спускал глаз с взбесившегося животного, поднявшегося на задние лапы.
– Святые угодники! – крестилась матушка Изольда.
Широкая пасть зверя была разинута, из нее капала на землю пена и кровь.
Сэр Селинджел, выбрался из повозки, и встал между зверем и монашкой, выставив вперед короткий меч.
В жилах у монахини буквально застыла кровь. На дороге затевался страшный поединок: маленький человек и огромный черный зверь. Глаза мохнатого чудища вспыхнули злобой и ненавистью.
– Иди своей дорогой! – Сэр Селинджел и не думал показывать страх перед зверем. – Мне твоей шкуры не надо!

– Р-Р-р! – Медведь занес тяжелые лапы над головою рыцаря, желая повалить того наземь, а потом разодрать когтями на части.
Исход схватки был весьма сомнителен, но тут на дорогу выбежали лохматые собаки. [Охотничьи породы знаменитых английских терьеров в те времена еще не выкристаллизовалась, но медвежья травля была одним из любимых развлечений английской знати. – Прим. переводчика.] С яростным лаем, они окружили зверя и рыцаря полукольцом, две черные подкрались к медведю сзади.
Мишка, оценив численной превосходство противника, опустился на четыре лапы и бросился в лес. Собаки понеслись следом. Вскоре мимо них пронеслась кавалькада всадников. Главный пикер, [руководитель охоты] даже не взглянул на путников и приказал всем скакать вслед за зверем и собаками. Два десятка всадников ехали на взмыленных лошадях, оставив после себя примятую траву и поломанные кусты.
Матушка Изольда истово молилась Богу, еще не веря в чудесное спасение.

– Все кончено! – Улыбнулся сэр Селинджел. – Deus meus, qui docet manus meas ad proelium, et digitos meos ad bellum! [Благословен Господь Бог мой, который учит руки мои сражаться и пальцы мои воевать – лат.].
Господь сохранил нас, вашими молитвами! Если бы я испортил им охоту, все могло кончиться просто ужасно!
– Тут еще неизвестно, что спасло нас во время этого приключения: мои молитвы или собачки. – Матушка поспешила поправить задравшуюся в суматохе рясу, но рыцарь успел увидеть две стройные ножки. – Да пошлет Господь удачу охотникам! Пожалуй, одного нобля на нужды церкви мало! Пожертвую еще один! – А теперь, моя сладенькая, – рыцарь как пушинку поднял монахиню и понес в кусты, – ты не откажешь доблестному рыцарю в исповеди! Мне надо покаяться в смертных грехах! Вон в тех кустах нам никто не помешает исповедоваться! Охотникам не до нас! Собаки увели медведя в строну!

– Это смертный грех, сын мой… – Монахиня впрочем, не стала активно сопротивляться и позволила рыцарю некоторые вольности, не предписанные строгим монастырским уставом. – Гореть тебе в геенне огненной!
Она говорила, повысив голос, и при этом сжимала и разжимала длинными тонкими пальцами куртку рыцаря.
Ее взгляд, устремленный на него, смягчился, и ласковый ответ был уже у нее на устах.
– А я исповедаюсь и покаюсь! Согласись, что после сегодняшнего подвига святая церковь может простить старому солдату один маленький грех!

– Ах ты, грубиян! – прошипела она. – Ты не рыцарь, а низкий, невоспитанный мужик. Всего одним грехом хочет отделаться! Так вот какова ваша забота и благородство о несчастной насмерть перепуганной женщине!
– Грехи мы замолим! – Сэр Селинджел развязал шнуровку на  штанах, освободил заслуженный боевой меч* (непереводимая игра слов - прим. перев.) и торопливо навалился сверху. – Такой сладкой монашки я никогда не пробовал! Пожалуй, одним грехом действительно не отделаюсь!
– Только попробуй, согрешить меньше трех раз, – шептала монашка на ухо рыцарю, – прокляну! И не торопись!
Рыцарь понял, что на этот раз фортуна улыбнулась ему. Конечно, мишка достанется охотникам, но без сладкой добычи воин не остался.
«Прости меня грешную, – думала Матушка Изольда, вздрагивая под огромным рыцарем, – грех то он, конечно грех, но с другой стороны, он взял меня силой! Придется поставить толстую свечку!»

– Послушайте, – воскликнул доблестный рыцарь, – если у вас в монастыре все монашки такие сладкие, надо брать его штурмом!
– А ты, греховодник, не боишься умереть от истощения сил? – Ее лицо, тонкое и нежное, сияло от пережитого удовольствия. – У меня монашки веселые, здоровые. Запросто любого рыцаря порвут, если тот не проявит должной доблести или забудет принести лепту на нужды храма! С тебя еще одно согрешение!
– Мы теперь живем в такое время, когда ежечасно кто был сверху, оказывается снизу и наоборот! – Матушка Изольда решила, что хватит ей смотреть в облака.
«Зрелый плод всегда слаще! – думал рыцарь, совершая смертный грех, на этот раз уже лежа под монашкой. – Молоденькие француженки лежали, не шевелясь! Никакого смака! А эта к третьему заходу только разогрелась!»

– Да благословит Господь бог тебя и твою обитель! – Рыцарь считал, что поединок с монашкой можно считать настоящим подвигом, ибо он не уронил рыцарской чести. – Вот от меня три нобля в пользу монастыря! Думаю, мой скромный вклад поможет предотвратить вечную погибель моей души!
– Этого мало, сладострастный грешник, – Монеты тут же исчезли в кошельке матушки, – прочитай по десять раз Аter, Ave и Credo [«Отче наш», «Богородице, дево, радуйся», «Верую» – латинские молитвы.] А теперь давай вместе помолимся:

– Господи, Боже наш, храни всегда Твою Церковь, оберегая ее от всех трудностей на пути ее земного странствия. – Оба встали на колени, повернулись на восток и стали молиться. – Соблюди ее в мире, и да будет она в этом мире живым знаком Твоего присутствия. Через Христа, Господа нашего. Аминь.
Доблестный рыцарь поставил повозку на дорогу, вернул на прежнее место колесо и поймал перепуганную лошадь.

Путешествие продолжилось.
– Я служил в Нормандии под началом сэра Гилфорда Уэста, – рыцарь продолжил рассказ о боевых похождениях. – Ему в свое время пришлось бежать от гнева лорда Хаксли!
– Да, я еду в замок, чтобы дать утешение его супруге, – матушка Изольда достала флягу пива.
– Вот именно из-за нее Гилфорд и перебрался в Нормандию! Наш отряд побывал в десятке разных переделок. Теперь сэр Гилфорд богат, имеет свое поместье, а я получил выкуп за испанского сеньора и решил вернуться домой. По мне, лучше нашей доброй Англии места в мире нет! А теперь, матушка, благословите меня грешного на прощание! – Рыцарь перекрестился. – Вам предстоит проехать один ферлон* или немного больше, но в замок с вами я не поеду. [Ферлон – одна восьмая часть мили. – Прим. переводчика.]. А вот в монастырь к вам я заеду обязательно, чтобы очистить от грехов свою грешную душу! Молитесь за меня!
– Прощай и да хранит тебя Бог! – Матушка Изольда благословила рыцаря на прощание и поехала вперед.

***
Печальная исповедь Эвелины

Замок, где томилась леди Эвелина, был воздвигнут в те далекие времена, когда люди придавали большое значение войнам и очень малое – комфорту, скорее он был предназначен служить цитаделью, простой и бесхитростной, совсем непохожей на те более поздние и роскошные постройки, где воинственная мощь укреплений сочеталась с дворцовым великолепием.

– Вот я и добралась! – Матушка осматривала огромное, неуклюжее здание с несколькими башнями, внутренними дворами и оградами. – Высокие стены указывают на богатство хозяев! Надеюсь, они помнят заповедь, что рука дающего не оскудеет!
В те смутные времена ни одно поместье не могло обойтись без укреплений. Королевская власть на местах была слабой, и девиз англичан был прост: «Каждый должен защищать себя сам!» Крестьянин не выходил из дома без дубинки, а дворяне запасались доспехами, нанимали солдат и ограждали свои замки стенами и башнями, иначе все добро немедленно было бы разграблено и сожжено.

– Толи замок, толи тюрьма, – вздохнула матушка, осматривая укрепления. – Да прибудет с нами Господь!
Вокруг стены шел глубокий ров, наполненный водой из соседней речки. Подъемный мост вел от них к воротам внутренней ограды. Особые выступы по бокам ворот давали возможность обстреливать неприятеля.
– А, вот и наша гостья! – Солдаты с пиками открыли ворота. – Леди Эвелина вас заждалась!
Монахиню провели по узкой винтовой лестнице в комнату узницы.
– Benedicat te Deus, mi! (Спаси вас господь, матушка!) – Эвелина поднялась со стула и склонилась в почтительном приветствии. – Посмотрите на мое печальное узилище!

На лице молодой женщины матушка Изольда увидела печать скорби. Судя по унылому виду, можно было подумать, что годы заточения сделали пленницу ко всему равнодушной, но огонь, иногда загоравшийся в черных глазах, говорил о таившемся в душе стремлении к сопротивлению.
– Эх, грехи наши тяжкие! – матушка Изольда пошла следом, перебирая янтарные четки. – Твой муж не захотел отдать тебя ко мне монастырь, там, среди подруг и молитв глядишь, и закрылась бы душевная рана, а мы отмолили бы у Господа отпущение всех твоих грехов!

– Матушка, а разве любовь это смертный грех? – плечи узницы распрямились, и в голосе не слышалось никакого смирения. – Вот так, уже три года каждый вечер перед сном я выхожу на крепостную стену! Это стало для меня, грешной, почти ритуалом! Вот так я и гуляю вдоль каменных зубцов и молю всевышнего о спасении! Сколько раз я думала, не прыгнуть ли мне со стены вниз, но Господь и моя любовь не позволяют сделать этого шага! – Знаете, почему муж заточил меня здесь? Я была с сэром  Гилфордом Уэстом счастлива, признавалась на исповеди матушке Изольде леди Эвелина.

– Ave Maria! – матушка перекрестилась. – Любовь, конечно, не грех, а вот измена законному мужу, грех смертный, ибо сказано в Писании: не прелюбодействуй!
Женщины смотрели на пустынные дюны, и ледяной ветер с моря играл черными прядями длинных волос леди Эвелины.
Матушка Изольда знала, что вот уже пять лет леди Эвелина, потомок древнейшего английского рода, была заточена мужем за супружескую измену в замке.
Теперь женщины вышли на прогулку, сопровождаемые наглыми ухмылками стражников. Перед ними на земле было ровное местечко, и они бросали на него кубики костей.
– Mort de ma vie!– [Будь я проклят! – франц.].– Заорал лучник, глядя вниз, на результат очередного броска. Один и два!
Второй, злорадно ухмыляясь, кинул кости.

– Четыре и три! – стражник стал загибать пальцы, чтобы выяснить результат.
– Это выходит семь! – Помогла леди Эвелина и поспешила отойти от игроков.
– Эй, лучник, я выиграл твой шлем! А теперь ставь на стоны леди Эвелины! Марку за то, что при очередной порке она ни разу не крикнет!
– Ставка не принимается! Из нашей леди крика не выбить самому опытному палачу!
– Да, матушка, я грешна, и гореть мне в геенне огненной! – Эвелина укаткой смахнула слезинку. – Три долгих года я молила мужа о снисхождении, но поняла, его каменного сердца не растопить. Теперь вот уже два года я не пишу мужу писем, и я живу ожиданием того дня, когда любимый спасет меня!
– Ты, как я поняла, томишься здесь уже пять лет, не раскаиваешься в измене и прелюбодеянии? – Матушка посмотрела вниз с крепостной стены. – Господь и так наказал тебя!

– Матушка, я не ропщу на судьбу, и несу наказание перед Богом, людьми и собственным мужем! Смотрите, это не замок, а тюрьма, где меня содержат – по приказу мужа! Да, целых пять бесконечных лет, полных мучений и унижений, проведенных в изгнании. Пять лет унизительных публичных наказаний – каждый месяц, по приказу мужа. Видите внизу вон ту деревянную кобылу? Муж видел такие в Польше и приказал плотникам сделать ее специально для меня! [Кобылы для порки не типичны для Англии того времени, а в Польше не было ни одной барской усадьбы без такого приспособления – прим. переводчика]
Матушка Изольда слушала печальный рассказ падшей женщины и видела, что никакого раскаяния та не испытывает. Ее бледное лицо было поднято навстречу ветру, а взгляд – устремлен в промозглую даль, к горизонту, туда, где был возлюбленный.

Небо хмурилось: темные тучи повисли над замком так низко, что казалось, их можно достать рукой. Раздался гром, и капли дождя пролили слезы над участью несчастной женщины.
– Да жив твой сэр Гилфорд, – заговорщески подмигнула матушка Изольда. – Dominus audivit preces! (Господь услышал твои молитвы! - лат.) Он служит в Нормандии и завоевал там не только славу, но и состояние!
– Спасибо, матушка! – Она встретила новость с тихой радостью и возблагодарила Господа за милость Его.
– О вашем строгом воспитании ходят слухи по всей Англии! – Матушка Изольда отдала должное мастерству замкового повара. – Что просто так мокнуть? Пойдем вниз, выпьем пива, – леди Эвелина потянула матушку Изольду за собой. – Только там – никому не слова! И стены имеют уши!
Глаза женщины светились радостью.

– Пиво это хорошо, – Матушка Изольда перекрестилась и прошептала короткую молитву, – а пирог с мясом будет?
– А как же! – Леди Эвелина с трудом удерживалась от дальнейших расспросов. – Чего я только не наслушалась за эти годы! Одни говорят, что мой любовник уже никогда не вернется, другие же считают, что я давно сошла с ума от любви! Глупые люди, да я знаю все, что говорят обо мне, меня это не волнует, и тем более, никак не затрагивает моего израненного сердца! А что касается публичного наказания, так мне не привыкать!
В последних словах несчастной женщины не было никакой бравады: с детства леди Эвелина очень хорошо знакома с розгами.
За кружкой темного эля женщины стали говорить обо всем понемногу. Эвелина рассказывала о печальном детстве и строгом отце. Матушка По-секрету спросила, не занималась ли леди Эвелина плотскими радостями женщиной?
–  Конечно же, нет! Впрочем, я один раз была близка с собакой!
– Последнее заявление заставило матушку отложить пирог, отставить в сторону пиво и вновь взяться за четки. «Боже мой, – думала она, привычно твердя молитвы, – кто бы мог подумать?» Мысль о том, что эта красивая женщина была близка с собакой, не давала матушке покоя.

– Молись вместе со мной, потребовала она, и женщины трижды прочитали «Каюсь». А теперь, голос матушки стал ласковым и сладким как мед, я хочу изгнать беса из твоего тела!
– Что для этого надо? – Эвелина еще не понимала, чего хочет от нее исповедница. –  Как говорил апостол Павел: «Бог верен, а всяк человек лжив» [Римлянам 3:4].
– Пойдем в твою комнату и там продолжим! Главное, это запереться изнутри на засов! Ох, грехи мои тяжкие!
Обитель леди Эвелины мало, чем отличалась от тюремной камеры, но матушку Изольду это ничуть не смутило.
– Раздевайся, – приказала она, – надо посмотреть, не оставил ли Лукавый знаков на твоем грешном теле!
– Пожалуйста! – Леди Эвелина почувствовала, что руки матушки добрались до набухших сосков, – только знаки на моем теле оставляет не враг рода человеческого, а плетка!

– Да уж, – монашка провела пальцем по рубцам, пересекавшим ягодицы, – попало тебе крепко! А теперь скажи мне, тебе нравится, когда мужчина целует тебя... туда?
– Откуда мне знать! – вздохнула узница. – Ни муж, ни любовники меня туда ни разу не целовали! У покойного Фанге, язык был шершавый и влажный!
– А как же…
– Ну… – Очередной вопрос матушки заставил леди покраснеть. – Он замечательно умел вылизывать!

– Ну, по сравнению с изменой мужу, это не такой уж и большой грех, хотя в ветхозаветные времена за него карали лютой смертью! – Матушка Изольда притянула женщину к себе и поцеловала в шею. – Главное запереть дверь изнутри на засов!
Убедившись, что замковые слуги им не будут мешать, матушка приступила к обряду изгнания дьявола. Для начала она зажгла несколько свечей и принялась изучать все уголки нежного тела прекрасной Эвелины.
«Вот уж не думала, что изгнание дьявола может быть таким приятным! – Эвелина почувствовала, как матушка втирает в нее церковное масло. Нежные прикосновения никак не давали узнице сосредоточиться: хотелось думать не о спасении души, а плотских удовольствиях.

«Сэр Гилфорд Уэст вряд ли посчитает это изменой! – леди Эвелина подумала, что еще немного, и она не сможет устоять. – Столько лет я не знала никаких других ласк, кроме укусов страшной плетки! Косточки Фанге давно сгнили!»
Обряд экзорцизма в исполнении матушки Изольды был для узницы чем-то совершенно новым, сладким и очень грешным. Никогда до этого леди не испытывала подобных ощущений.
– Подожди немного, – прошептала матушка, – теперь и я разденусь, чтобы легче очистить твое тело от грехов, и облегчить хоть немного страдания грешной души?
«А интересно, – думала  леди Эвелина, – чью душу она имела в виду, свою или мою?».
Монахиня потрясла заключенную: под бесформенной рясой скрывалось крепкое ухоженное тело, не растравившее за годы постов и молитв природной привлекательности. Низ живота был гладко выбрит, а груди упругие и тяжелые.
«А ведь она не раз рожала, – подумала Эвелина, разглядывая матушку, – а как же обеты безбрачия?»
– Какие прекрасные груди, – промурлыкала матушка, любуясь прекрасным телом узницы, – твой муж лишил себя такого сосуда блаженства…
– Изыди Сатана! – Тут же матушка принялась целовать и щекотать их. Соски набухли и затвердели, а леди Эвелина почувствовала приятное тепло между своих стройных ног. А Матушка Изольда, казалось, сразу узнала об этом. Она целовала женщину все ниже и ниже, пока голова не оказалась на уровне живота. Каждый следующий поцелуй становился все более страстным, разогревая соскучившееся по ласке тело.
– Не волнуйся, все будет хорошо! Сейчас я выгоню беса из лохматой лощины! – проворный язык матушки начал приятно щекотать между ног.
– Боже мой! – леди Эвелина раздвинула их как можно шире, чтобы Матушка Изольда могла делать все, что пожелает.

– Ох! Ах! – леди Эвелина застонала, когда матушка поцеловала маленькую горошинку, а потом принялась нежно водила языком вдоль повлажневшей лощины.
Наступил момент, когда леди Эвелина не могла больше терпеть, выгнулась дугой, вздрогнула и, казалось, взлетела над постелью!
– Ну вот, – матушка оторвалась от тела Эвелины, – похоже, я выгнала беса из твоего грешного тела!
Клубок тел распался.
– А теперь твоя очередь, моя сладкая грешница! – голос матушки Изольды стал сладким, как мед.
Леди, забыв про всякий стыд, начала делать тоже самое. До самой смерти она не забудет, насколько сладкой была матушка Изольда.
Впрочем, минутная слабость с монашкой не смогла заставить пленницу забыть возлюбленного мужчину.

– Что делать, мой отец тот год скончалась мать, и граф, раздосадованный тем, что она не родила ему сына, поклялся в том. (В чем поклялся?)
– Род Брисбернов – древний, честный, уважаемый, хотя, быть может, и пришел в упадок за последнее время!
– Да уж, твой папочка, мир его праху, был весьма строгим родителем. Я хорошо его знала, – глаза монашки стали вдруг мечтательными, как у молодой жены в первые дни после свадьбы, – щедро жертвовал на нужды нашей тихой обители! На вот, возьми. Эту волшебную воду делает нам аптекарь Авраам. Когда закончится, и сама можешь сделать. Рецепт прилагается!
«Способ изготовления ландышевой воды, – Прочитала Эллин, – взять горсть ландышевого цвету, настоять в кувшине белого вина, процедить и принимать по чайной ложке один раз или два, по мере надобности. Возвращает речь косноязычным, исцеляет подагру, унимает сердечную боль и укрепляет память. Полезен и больным, и здоровым, мужчинам, равно как и женщинам». Ниже рукою матушке Изольды была сделана приписка: «Помогает также при вывихах и после порки [втирать] и коликах [пить по столовой ложке каждый час]».
– Спасибо матушка! – леди с трудом подавила счастливую улыбку. – Ваша весточка о сэре Гилфорде лучшее лекарство!
– Господи, – матушка перекрестилась, – прости меня, грешную! Но вот, почитай!
Монахиня протянула женщине потрепанную книгу в кожаном переплете. «Gesta beati Benedict!»*.[Деяния блаженного Бенедикта [лат.] – прим. переводчика]. Она укрепит твой дух и поставит тебя на пусть раскаяния! – Deus vobiscum! С вами господь [лат.] – Благословила узницу матушка Изольда на прощание.
Проводив матушку Изольду, леди Эвелина раскрыла подаренную матушкой книгу, но буквы прыгали, а мысли никак не хотели перестроиться на благочестивый лад. Страдалица давно поняла, что молить мужа о снисхождении напрасно, и покорилась своей судьбе. Пока сердце господина оставалось закрытым для нее, она не могла ни молить его о прощении, ни даже уверить себя в том, что должна быть за что-то прощена.

** Глава девятая. Побег

Так шел месяц за месяцем. Страшная кобыла, колодки и плеть палача все меньше казалась ей орудием наказания – по приказу мужа, а больше испытанием на прочность: что сильнее ее чувство к сэру Гилфорду Уэсту.
И в воспоминаниях о тех встречах в лесу черпала женщина силы мужественно переносить ежемесячное наказание на кобыле. Господи, пошли мне мужества и сил! Молилась она, стоя на конях в часовне. Моей единственной надеждой терпеть остается твоя, Господь любовь и милость ко мне, и что сэр Гилфорд остался в живых – и однажды придет за мной. Пошли мне сил терпеть все мучения! Тебя Господи, бичевали перед казнью. Кому как не тебе знать, что чувствует несчастная раба твой под ударами страшной плети! Комендант и стражники не проявляют ко мне ни капли жалости, а муж забыл меня!
«Наш долг – жестоко наказывать! – во исполнение приказа лорда!» – считали они, обсуждая поведение леди Эвелины во время последней порки.
Ритуал, ставший за пять лет традицией, был неизменным. Хлестал ли по камню дождь, сыпался ли снег или в первый день нового месяца было солнечно, узницу неизменно выводили во двор замка, заставляли раздеться донага и растянуться на кобыле, потемневший от непогоды. Мужчинам никогда не надоедало глазеть на то, как секут жену их господина. Было ли это ветреным весенним днем, средь пыльного летнего жара, в тусклой осенней сырости или скованной морозом зимой.
Лучники, охранявшие пленницу, менялись каждые три месяца. Стоит ли говорить, какой популярностью пользовалось теперь назначение в этот отдаленный замок. Капитану каждой смены полагалось проводить порку собственноручно. Все они были разными. Некоторые – молчаливыми и жестокими, другие – казались сочувствующими ей, хотя от этого удары их не становились более слабыми. Одним нравилось оскорблять ее, называя распутницей и бесстыжей шлюхой. Другие развлекались тем, что приказывали после порки окатить морской водой, и соль нещадно жгла свежие рубцы.
Она сносила любые оскорбления со всем достоинством, которое только могла в себе найти. И терпела немыслимые страдания, чтобы сохранить любовь внутри себя.
Новые страницы «Летописи наказаний» заполнялись красивым мелким почерком Эвелины. Но все записи в дневнике были схожи в одном – в конце каждой была фраза: «…претерпела ради тебя, моя любовь».
«Когда вернется возлюбленный, – думала Эвелина, – я отдам ему дневник, и он послужит залогом нашей любви!»
Сейчас она медленно шла по крепостной стене, наслаждаясь прохладным ночным ветерком и запахом песчаных дюн. В этом месяце исполнялось пять лет с того страшного дня, когда она была разлучена с любимым. И столько же времени провела она вдали от своего мужа, когда тот уезжал в поход.
Она в последний раз глянула на неспокойное море и вернулась в свою комнату, а чуть позже в двери повернулся ключ.
Утром она искупалась в корыте и читала Библию, спокойно ожидая, когда за ней придут. Ожидание затягивалось. Через несколько часов внимание привлек необычный шум – стук копыт во дворе.
– Кого это принесло? – Разбираемая любопытством, высунулась она в окно и увидела, что прибыл какой-то рыцарь с отрядом солдат.
Гости в замке были явлением довольно необычным. Правда, время от времени путешественники останавливались здесь, чтобы дать отдых лошадям, и им всегда оказывался радушный прием.
«Сомнений нет, путники не упустят случая и захотят присутствовать при порке, – Эвелина печально вздохнула, – пусть смотрят!»
Женщину давно уже не беспокоило, кто присутствует при порке. К удивлению, в полдень, когда настало время порции мучений, тюремщик не появился на пороге.
– Ну, госпожа, – вместо конвоя во двор пришла служанка и принесла вместе с обедом последние новости, – проезжий рыцарь испросил дозволения лично выпороть вас! А так как оказался он отличным малым, да и французское вино из его запасов совершенно расположившим к себе тюремщиков, то главный надзиратель, поразмыслив, согласился оказать гостю такую честь – но предложил сначала отобедать! Так что ждите!
Через час женщина вернулась и сообщила о новой задержке с экзекуцией.
– Чего творится в замке! – изумленно выпалила служанка. – Сэр рыцарь послал своих людей в лес, отдав приказ нарезать свежих ивовых ветвей! Длинною с ваш рост!
Эвелина ощутила, как при этом известии по телу пробежала дрожь. После покойного отца, единственным, кто когда-либо сек подобным инструментом, был сэр Гилфорд Уэст!
«Неужели Господь простил меня, и услышал мои молитвы?» – Она посмотрела в окно и увидела, что отяжелевшие после сытного обеда солдаты уже развалились на солнышке, ожидая, когда узницу выведут во двор.
Она почувствовала в животе странный, необъяснимый трепет.
– Нет! – Рассердилась Эвелина сама на себя. – Не надо быть такой глупой – и немедленно успокоиться! Ива наверняка простое совпадение, не имеющее никакого значения!
Но вот незадача – несмотря на все попытки успокоиться, остаться рассудительной и не питать напрасных надежд – дело кончилось тем, что она крепко-накрепко убедила себя – этот рыцарь послан к ней сэром Гилфордом Уэстом, а изготовление розог – сигнал!
Она не находила себе места, не могла ни читать, ни молиться, как делала обычно, и к тому времени, когда за ней пришли, впала в состоянии какого-то лихорадочного возбуждения.
– Укрепи меня, Господи! – Пошатываясь, спустилась она в сопровождении стражников по винтовой лестнице и вышла наружу, на залитый ярким солнцем двор.
Собравшаяся сегодня толпа была больше чем обычно, из-за разлетевшихся слухов о приезде незнакомого рыцаря и странных распоряжениях.
Как обычно, подошла она к кобыле и стояла там, изо всех сил стараясь скрыть охватившее нервное беспокойство.
Чуть позже из своих покоев вместе с одетым в кольчугу рыцарем появился тюремщик. Они вышли из тени на солнце и остановились позади Эвелины. Лицо гостя было скрыто шлемом, а в руках – топорщились длинные толстые ивовые прутья.
– Так вот, значит, какая Вы, леди-изменница, – отчетливо произнес рыцарь.
Стоило ему заговорить, она мгновенно узнала голос – и чуть не потеряла сознание. После пяти долгих лет, после бессчетных жестоких наказаний, перенесенных ради него, после всех этих мучений возлюбленный был здесь.
«Господь услышал мои молитвы!» – Ей потребовалось неимоверное усилие воли, чтобы не повернуться и не упасть к его ногам.
– Я верна тому, кто любит меня, сэр! – Дрожа от охвативших чувств, тихо ответила она.
Стражники стояли вокруг, и толкали друг друга локтями, недовольные тем, что наказание вот уже который раз откладывалось. Заключались пари, сможет ли рыцарь выбить из Эвелины хотя бы один крик или нет.
– Вот как? Значит, даже после этих пяти лет Вы ничуть не раскаялись в грехе, который совершили? Предав Вашего мужа и Вашу веру? – Знакомый голос набатом звучал из-под шлема.
«Боже, как его тон неподдельно суров, – ноги Эвелины задрожали от нехорошего предчувствия. – Не удивительно, если б он тоже отвернулся от меня за время своего отсутствия. И приехал сейчас только затем, чтобы выпороть – и излечить таким образом, от любви к нему. Нашел себе в Нормандии молоденькую пастушку! «Что ж, если это так, завтра же сброшусь со стены! А сейчас нужно говорить с ним!»
– Каждый вечер я молю Господа нашего о прощении за грехи мои, сэр! – Отвечая, она очень осторожно подбирала слова. – А в отношении земного господина – женщина должна следовать велению своего сердца!
– Вижу, нет у Вас никакого чувства супружеского долга или чести. Да неужто не стыдитесь Вы разврата в лесу с похотливым любовником? Или… Господи прости, уж не гордитесь ли Вы этим? Разве не придали Вам наказания ни капли смирения?
– Стыдиться мне нечего, сэр, ибо я – не шлюха, я любила и люблю! – Упрек в распутстве больно ужалил ее, но она не дрогнула и, собрав остатки сил, гордо продолжила. – Любовь – не разменная монета. Это блудницы верны тем, кто платит деньгами. А я останусь, верна только тому, кто платит мне своей любовью!
Открытый вызов и дерзкие слова были встречены возмущенным гулом толпы.
– Значит, Вы продолжаете упорствовать? Посмотрим, останешься ли ты верна своему любовнику, леди-развратница, когда розга начнет обрабатывать телеса. Снимите платье!
– Пусть ваши солдаты не хватают меня своими грязными лапами! – Она разделась и встала перед ним, сохраняя осанку аристократки.
«Если ему надо получить доказательство моей любви, пусть порет меня, словно шлюху! Может так, он поймет, что лишь ради него я терпела унижения и боль все эти годы!
Во взоре ее не было растерянности, и щеки не побледнели от страха перед такой ужасной и близкой расправой, напротив – сознание, что теперь она сама госпожа своей судьбы, вызвало яркий румянец на смуглом лице и придало блеск глазам.
– Располагайся на кобыле, – холодно приказал рыцарь, по-прежнему не выказывая никаких признаков того, что одобряет поведение узницы, - голая грешница.
Она глубоко вздохнула и подалась вперед. Привычно легла животом на гладкое дерево, свесила вниз руки и ноги, предлагая выставленные ягодицы ему – своему рыцарю. Обычно она была тверда как скала, но сегодня – сегодня руки и ноги дрожали, как у маленькой девочки, пойманной отцом на воровстве сухих фруктов из кухни.
И будто не было этих пяти лет, и словно они вернулись назад, в испещренный солнечными пятнами лес, и опять он был позади нее. С розгой. Ничего больше не существовало для нее. Обернувшись, она увидела, как он поднял прут над покорными, трепещущими ягодицами.
Он без предупреждения хлестнул ее. Эвелина резко вскинула голову – и закричала, не сумев сдержать чувств! Пять лет наказаний в один миг стерлись из памяти. Боль была так же свежа, как в тот далекий первый раз – под сенью ивы.
– АЙ! – женщина не смогла сдержать крика. Толпа изумленно вздохнула. Леди-гордячка всегда была так сдержанна, так терпелива, полна достоинства. Они ждали целую вечность, мечтая увидеть узницу сломленной, а не верили теперь своему счастью. Впрочем, проигравшие пари теперь мечтали лишь об одном: чтобы леди получила как можно больше мучений, раз уж они потеряли свои деньги.
Предыдущие года вся порка была исключительно наказанием. Внутренне передернулась от пережитых когда-то эмоций. Прикосновения плети стали настойчивее, по телу медленно и неизбежно поплыла мучительно-сладостная истома и Она, скомкала и затолкала вглубь в себя и воспоминания, и назойливо прилипший негатив прошлого. Только ритмичные и одинаково сильные удары, только эхо звонкого прикосновения к телу, волнами расходящееся внутри. Удары дразнили, словно разжигали внутри адский огонь, Она невольно подавалась им навстречу. Получала обжигающий поцелуй и отдергивалась. Но внутренний жар и страсть к самоуничтожению заставляли подаваться вперед снова и снова, на встречу плети, подчиняя правильности и справедливости выливающейся кипятком на ее тело боли. Розга взлетела еще, и тело несчастной, казалось, задрожало – все целиком, когда она приняла удар, жадно вбирая его в себя. Не было других ощущений, способных сравниться со жгучей болью от розги на ягодицах.
Свежий прут переломился, и рыцарю пришлось выбрать новый. Снова свист и снова боль, вернувшая леди к жизни! После пяти долгих лет Эвелина снова жила, и нерушимая броня воли рухнула, словно песочный замок под ударом волны. Толпа никогда не слышала, чтобы она так кричала или корчилась раньше. Казалось, она утратила всякий стыд. Нет чтобы скрывать свои страдания, таить их внутри себя, как делала всегда, так она ж, напротив, демонстрировала каждому, кто видел ее, полный эффект каждого удара. Будто стремилась показать всем, что делает с ней розга.
– Ну, браток, порядок, – Один из стражников, глядя на нее во все глаза, подтолкнул соседа локтем и подмигнул, – после такого она наверняка кинется молить мужа о прощении».
А ей было все равно. «Какое там унижение, – в голове Эвелины все перемешалось,– все, чем я живу сейчас, были его удары, такие же беспощадные, как если бы перед ним стояла приговоренная к наказанию шлюха!» Он жестоко сек, и розга несла нестерпимую боль, и ягодицы заалели так же яростно, как у любой женщины во время порки.
– УАУ!!! – Эвелина дернулась, насколько позволяла кобыла. Слезы хлынули из глаз, и она начала рыдать, окончательно сдавшись, но розга продолжала безжалостно свистеть, отсчитывая удар за ударом. А толпа, что так долго расходилась с недовольным бурчанием, разочарованная самообладанием, ликовала при каждом крике.
Ни один из свидетелей порки никогда не забыл этого зрелища. Как сломалась Эвелина, и с какой радостью покорилась она рыцарю, без остатка отдавшись боли, и как непрерывно кричала она, пока не был нанесен последний, тридцать первый удар.
Справедливости ради надо заметить, и было так всегда, что женщина может быть выпорота одним мужчиной – и ощутить единственно боль, и ту же самую женщину может выпороть другой мужчина, и испытает она при этом только любовь к нему. Она долго оставалась лежать, обратив исполосованные ягодицы к небу, всем на показ, и толпа наслаждалась позором.
И вдруг Эвелина почувствовала, что намокает между ног. Вдруг стало хорошо-хорошо. Но не восторг – тихая радость и спокойствие. Через некоторое время сэр Гилфорд Уэст приказал ей подняться и поблагодарить его – на коленях. Он протянул ей розгу для поцелуя, и она прижалась к колючим прутьям трясущимися губами.
– Возьмите розгу с собой, в Вашу комнату. – Приказал он. – Пусть будет она Вам подарком на память о сегодняшнем наказании»!
Она медленно шла по двору с розгой в руках, и толпа радостно гудела, на все лады, обсуждая увиденное.
– Плакали наши денежки! – вздыхали проигравшие.
– Ура нашему гостю! – Радовались выигравшие.
Впрочем, Эвелина даже не замечала криков в толпе.
Поднявшись в комнату, она взяла Библию, пала на колени и принялась молиться. Открыв, наконец, глаза, сквозь слезы она вдруг заметила обернутую вокруг розги записку.
«Соберите Ваши вещи. Будьте готовы выйти в полночь. Бесконечно любящий Вас – сэр Гилфорд Уэст».
Ее сердце от радости хотело вырваться из груди. Она схватила сумку и, сложила пожитки: украшения, розгу, книгу наказаний, Библию и крест, принялась ждать.
Бесконечно тянулись часы. Она слышала гремевшее внизу буйное веселье. Сэр Гилфорд привез много вина и пригласил тюремщика и стражников выпить с ним. Но – пока стража замка лихо опрокидывала кубки с вином – солдаты сэра Гилфорда пили из бутылей, наполненных водой.
В полночь тюремщик и стража спали мертвым сном. Двое солдат сэра Гилфорда Уэста пришли и проводили Эвелину туда, где на внешней стороне крепостной стены свисала веревочная лестница. Она спустилась, и спотыкаясь, побежала навстречу возлюбленному.
Лодка уже ждала беглецов.
– В Нормандии у меня свой замок, виноградник на южном склоне холма, – сэр Гилфорд рассказывал Эвелине о своих успехах. – Все это я построил на честно заработанные солдатским трудом деньги! Там мы будем счастливы!
– Добро пожаловать на борт! – капитан пропахшего рыбой суденышка был настолько любезен, что предоставил беглецам свою каюту. – Если не помешают морские разбойники, скоро будем дома!
Койка капитана послужила им брачным ложем.
– Я так долго ждал этого момента! – Гилфорд был слишком перевозбужден и был готов к разрядке.
Наконец-то Эвелина была счастлива. Не смотря на опасность погони и нападения морских пиратов, она была вместе с любимым.
Гилфорд сразу обратил внимание, что женщина чем-то была расстроена. На вопросы женщина отвечала уклончиво и ссылалась на головную боль. Но он видел, что не в головной боли дело. Гилфорд с примерным упорством "добивался признания".
Стоит еще отметить, что у нее были просто изумительной красоты ноги!
Женщина сидела молча плакала. Гилфорд присел на корточки перед ней и взял ее руки в свои.
Женщина протянула свои ладони к  лицу и дотронулась до щек. Улыбнулась,
«Наконец-то я соединилась с любимым! – думала леди, снимая измятое в дороге платье. – Следы от розог еще долго будут напоминать о той цене, что я заплатила!»
Вот тут сэра Гилфорда  по-настоящему бросило в жар. Он смотрел только на выпоротый зад Эвелины, и уже не в состоянии был отогнать нахлынувшие греховные мысли.
«Вот и сбылось предсказание Меллюзины! – В штанах у сэра Гилфорда  зашевелилось. – Так что же я медлю?»
Конечно же, женщина заметила готовность сэра Гилфорда  взять ее немедленно!
– Мы на пути греха! – Эвелина чего-то шептала, но Гилфорд ничего не слышал.
– Я ждал этого момента пять долгих лет! – рыцарь стал медленно передвигать свою руку вверх по бедру. Женщину слегка затрясло, он почувствовал, как дрожь пробежала по всему телу.
– Я столько вынесла ради нашей любви! –  Эвелина раздвинула ноги.
– Моя женщина! – Руки сэра Гилфорда, еще недавно сжимавшие прутья стали нежными и ласковыми.
Ноги так и остались слегка раздвинутыми.
– Ну, что же ты медлишь? – Женщина смотрела на верного рыцаря, точнее на то, что у сэра Гилфорда  выпирало из штанов.
Он положил свои руки на нежные бедра и стал чуть-чуть двигать их вперед-назад и немного по окружности, таким образом как бы поглаживая.
Внезапно он опустил голову к ней между ног и коснулся лицом потаенного места. Эвелина попыталась оттолкнуть доблестного  рыцаря, но сделала это как-то несильно и не совсем осторожно.
Гилфорд обезумев от страсти стал целовать все поросшую волосами щель. Глаза у Эвелины горели, тело раскраснелось.
Зрелище, что получил Гилфорд за столь нескромный поцелуй, он помнил до конца своих дней: губы раскрылись и казалось говорили: «мы ждем»!
Эвелина взялась рукой за уже стоящий в полной готовности боевой меч, вставила в себя, и вдавила Гилфорда в себя бедрами. На миг женщина замерла.
– Сильней! Сильней! – молила она. – Еще!
Сумасшедшая, невиданной силы разрядка наступила у обоих практически одновременно.
– Давненько меня так не имели! – Она рухнула, растерзанная, со стоном блаженства. – Пять долгих лет без мужской ласки, без любви и без любимого!
Скрипели старые мачты, в трюме пищали крысы, ни ничто не могло охладить страсти любовников.
– Я слишком долго этого ждала! – Эвелина была на вершине блаженства.
Казалось, все неприятности уже позади, но тут раздался стук в дверь
– Сэр Гилфорд, – голос капитана был взволнован, – нас преследует пиратский корабль! Эти негодяи готовят катапульту!
– Быстро одеваемся! – Рыцарь вспомнил, что отвечает не тол ко за любимую женщину, но и за своих солдат.
– И я с тобой! – Леди Эвелина преобразилась. – Я не разучилась стрелять из арбалета!
– Все солдатам лечь на палубу и готовить арбалеты! – Гилфорд стал командовать. – Главное, не дать им выстрелить из этой адской машины! Капитан, разворачивай корабль в дрейф, делай вид, что сдаешься без боя! То, что на борту обученные стрелки будет для негодяев неприятным сюрпризом! Эвелина, постарайся подстрелить одного из метальщиков, как только мы сблизимся на расстояние выстрела!
– Капитан пиратского судна оценил маневр, но решил подстраховаться: огромный камень, выпущенный из катапульты в щепки разнес бизань-мачту.
– Теперь нет никакого шанса уйти! – Гилфорд натянул арбалет. – Клянусь святым апостолом Лукой, я вздерну главаря пиратов на рее, если тот попадет мне в руки живым.
Расстояние между кораблями уменьшалось. Пираты вновь стали заряжать катапульту.
«Сейчас я вам покажу, как дочь рыцаря умеет стрелять! – Эвелина решила, высунулась из-за борта и пустила стрелу.
– Молодец! – Гилфорд увидел, как метальщик схватился за живот.
Момент был упущен и камень вылетев из катапульты упал в воду, не причинив обороняющимся вреда.
– Лучники, наш выход!
Теперь корабли сблизились. Пираты кричали, размахивая абордажными саблями и раскручивая веревки с кошками на концах над головой.
Глаза Эвелины блестели, волосы растрепались и в этот момент она казалась прекрасной лесной дикаркой.
- А теперь мой черед! – Гилфорд вытащил меч и пошел в рукопашную.
«Мы победили! – поняла Эвелина. – Только капитан живым не сдался!»
Три дня спустя Эвелина переступила порог замка Гилфорда.
Много дней и ночей наслаждалась она с возлюбленным тем счастьем, которое надеялась найти в своем браке. Каждый такой день, каждый миг стоил любого из безжалостных ударов плети, стоил тех мучений, которые она перенесла за пять лет. Ради него.
Но, по мере того как проходили неделя за неделей, сэр Гилфорд Уэст стал замечать почти неощутимое остывание взаимной страсти. Необъяснимый оттенок рассеянности в настроении и холодок в отношении к нему.
Она не меньше его боялась, что любовь их может выгореть – как случилось в браке. Но ей казалось, что она не в силах убедить его или себя в важности этого неясного ощущения. И она чуть не плакала от бессилия и невыразимого словами страха.
А потом, однажды утром, она проснулась оттого, что он, приподняв ночную рубашку, целовал ягодицы. Глянув в его горящие глаза, она догадалась, что сэр Гилфорд Уэст прочитал дневник наказаний, и попыталась встать. Но тут взгляд скользнул дальше, и она неподвижно застыла, потрясенная. На подушке лежала свежая розга.
– Я был глупцом, простите меня! Я был недостаточно требователен к Вам! – потерянно бормотал сэр Гилфорд Уэст.
Мне начинает казаться, что меня удерживает какая-то сверхъестественная сила. Прекрасное создание! – продолжал он, подходя к ней ближе, но с великим почтением. – Так молода, так хороша, обречена терпеть позор и мучения. Кто может не плакать над тобой? Двадцать лет слезы не наполняли мои глаза, а теперь я плачу, глядя на тебя. Но этому суждено свершиться, ничто не спасет тебя. Мы с тобой оба – слепые орудия судьбы, неудержимо влекущие нас по предназначенному пути, как два корабля, которые несутся по бурным волнам, а бешеный ветер сталкивает их между собой на общую погибель. Прости меня, и расстанемся как друзья. Тщетно старался я поколебать твою решимость, но и сам остаюсь, тверд и непреклонен, как сама несокрушимая судьба.
– О чем Вы, господин мой? – Эвелина непонимающе посмотрела на него
– Пока я не прочел описания наказаний в Вашей «Летописи», такие подробные, такие обстоятельные – я не понимал правды. Я думал раньше, что годы экзекуций были просто Вашей жертвой ради меня, что Вы хотите забыть их!
– Но… так и есть, господин мой! – пораженно запротестовала она.
«Неужели, он решится? – сердце женщины отчаянно билось. – Ради спасения наших чувств я готова на все!»
– Да, моя дорогая, я внимательно прочел все, но скажите честно, были Вы всего лишь жертвой? – вдруг спросил он.
Она внезапно залилась краской. И отвела глаза, зная, что он прав.
– Посмотрите, – он подвел к окну, прикрыв ей глаза, и убрал руку, – вот вам мой сюрприз!
Внизу, в центре двора, работники устанавливали деревянную кобылу, копию той, что стояла в тюрьме.
«Нет! – Ноги внезапно отказались держать ее. – Это не кобыла, а Троянский конь, пронесенный в крепость!»
Сердце женщины отчаянно билось, готовое выпрыгнуть из груди, она поняла, что перестала лгать самой себе.
– В городе каждый месяц проходит ярмарка, – сэр Гилфорд Уэст произнес над самым ухом, – я послал туда за целой общиной! 
Она выдохнула и обмякла.
– Теперь, моя сладкая, надо раздеться, – тихо приказал он, – полностью!
Эвелина стянула платье и рубашку, а сэр Гилфорд Уэст взял розгу и прикоснулся прутьями к ягодицам своей ненаглядной леди. Свежие ветки укололи кожу, и тело – снова ожило.
– Лизни! – последовал новый приказ.
– Соленая? – Эвелина почувствовала, как колени стали мелко дрожать.
– Клянусь именем господним, – с сегодняшнего дня Вы найдете во мне самого требовательного из любовников, во всей Нормандии! – прошептал сэр Гилфорд.
– Требуйте от меня всего что захотите. Никогда не щадите меня, господин мой, и я отдам Вам все, что у меня есть. Это все, чего я когда-либо хотела! – просто ответила она.
Он крепко прижал к себе, поцеловал, а потом взял за руку – и они пошли вниз по лестнице, к кобыле и толпе.
(Один из потомков леди Эвелины и Гилфорда погиб, сражаясь в эскадрильи Нормандия-Неман в 1944 году – прим. Автора)

***
Надо сказать и о последних днях лорда Оливера Хаксли. Дружба с алкоголем и знакомство Анной Болейн, одной из жен короля Генриха VIII не довела его до добра. В результате вслед за распутной королевской женой на плаху отправились многие.
Хотя рыцари и пользовались большими правами, но зато, если они совершали какой-нибудь проступок, противный уставу рыцарства, тогда их разжаловали. Если при посвящении в рыцари церковь благословляла рыцаря на долг чести и мужества, то она же и предавала того же витязя проклятью, если он оказывался недостойным носить такое высокое и почетное звание и не исполнил данного им при его посвящении торжественного обета.
Разжалование Лорда Хаксли сопровождалось такими обрядами, которые наводили ужас даже на постороннего зрителя. Порка несчастной леди Эвелины не шла ни в какое сравнение с тем, что испытал ее муж на пороге смерти.
Так как суд признал лорда виновным в измене, коварстве и вероломстве, исход был один – смертная казнь. В приговоре говорилось, что преступник прежде будет разжалован.
Для приведения в исполнение приговора на площади устраивали два помоста или эшафота; на одном из этих помостов приготовили места для рыцарей, и для судей вместе и их помощниками.
На другой помост вывели осужденного рыцаря, в полном вооружении. Перед осужденным воздвигли столб, на котором повесили опрокинутый щит преступника, а сам он стоял лицом к судьям. По обеим сторонам осужденного сидели двенадцать священников в полном облачении.
На церемониях разжалования рыцарей всегда особенно много толпилось зрителей, так как подобные церемонии происходили очень редко и потому возбуждали в толпе большое любопытство.
Когда все было приготовлено, то герольды читали во всеуслышание приговор судей. По прочтении приговора священники начали петь похоронные псалмы протяжным и заунывным напевом; по окончании каждого псалма наступала минута молчания.
Мертвая тишина водворилась на площади, умолкла и толпа, теснившаяся вокруг помостов.
«Скоро наши души встретятся! – Рыцарь вспомнил последнюю жаркую ночь в объятиях Анны Болейн. – Теперь я понимаю ее слова! Эта блудница сумела вскружить головы стольким людям! Я уже третий, что сегодня положит голову на плаху! Кто знает, простил бы я свою блудливую женушку, так и не стоял бы сегодня здесь? На даром говорят, что Господь воздает каждому по делам его!»
Впрочем, тишина продолжалась недолго. Опять раздался заунывный напев священников.
Помощники принялись снимать с осужденного, доспехи, те самые боевые доспехи, в которых он не раз и не два рисковал жизнью во имя Англии и Короля.
Начиная со шлема, снимали один доспех за другим, пока его окончательно не обезоруживали.
На этом унижения доблестного рыцаря не закончились. Когда с осужденного сняли все доспехи, палач снял со столба щит лорда и раздробил его на три части.
– Отныне лорд Хаксли и все потомки его как по мужской и по женской линии лишаются звания рыцаря, замков и земель! – Объявил судья. – Все движимое и недвижимое имущество переходит казне!
Этим, собственно, и окончилось разжалование. Впрочем, одну привилегию ему все же оставили: жизнь он должен был кончить не в петле, как простолюдин, а на плахе.
– Человек на помосте не достоин рыцарского звания, – старейший из судей отвечал громким голосом, чтобы его могли слышать, – изменник, которого называл помощник герольда, не достоин своего имени, и за свои преступления он осужден на разжалование и на смерть.
После этого помощник герольда подал герольдмейстеру чашу теплой воды, которую последний и вылил на голову осужденного лорда.
Судьи встали со своих мест и отправлялись переодеться в траурное платье, а потом пошли в церковь. Осужденного также сняли с эшафота, но не по ступенькам, а по веревке, которую привязывали ему под мышки, затем положили на носилки, покрыли покровом и внесли в церковь.
Тут священники отпели лорда Хаксли, как покойника.
Пока в церкви шла служба, помост затянули черным сукном и установили плаху.
«Но вот, наконец-то чаша выпита до дна! – Лорд Хаксли сейчас мечтал лишь об одном: скорее увидеться с королевским палачом и отдать ему зажатый в кулаке золотой нобль, чтобы тот быстро и качественно сделал свою работу. Лорда Хаксли отдали королевскому судье, а потом палачу, так как парламент, послушавшись короля Генриха VIII, приговорил его к смерти. Удар топора и душа несчастного Хаксли отправилась в рай.
После казни осужденного герольдмейстер объявил детей и все потомство казненного «подлыми, лишенными дворянства и недостойными носить оружие и участвовать в военных играх, турнирах и присутствовать на придворных собраниях под страхом обнажения и наказания розгами, как людей низкого происхождения, рожденных от ошельмованного судом отца».