Урод

Детективная газета, 20.08.97 г.
Урод
В. ТАРАСОВ

По недосмотру матери ребенок стал уродцем с искореженным лицом. Физический недуг исковеркал душу. Всю оставшуюся жизнь несчастную женщину мучило чувство неизгладимой вины. Покорно, не переча и не сопротивляясь, она приняла жуткую смерть от рук своего уже взрослого сына, ожесточенного сердцем и ослепленного алкоголем...
Страшный, безжалостный сон уже два с лишним десятилетия преследовал Зою Тимофеевну.
...Забившись в уголок за газовую плиту в просторной кухне де-ревенского пятистенка, ее первенец Васька кипятил в игрушечной кастрюльке какое-то варево, помешивая щепочкой булькающую черную жидкость — то ли кисель, то ли смолу. Она пыталась заглянуть через плечо, но малыш прикрывал худенькими плечиками свой самодельный очаг, сверкал злыми глазками и, зверовато осклабившись, вскрикивал:
— Отойди, теточка! Это я мамке кашку варю...
— Так я ж твоя мамка, Василек, — говорила она сквозь слезы.
— Ты ведьма, теточка, злая ты, нехорошая, а моя мамка — лучше всех, она мне тоже кашку сварит и покормит с ложечки...
Ее рука тянулась погладить сына по головке, но на месте малыша уже оказывался гориллоподобный кузнец с волосатыми ручищами и изъеденным оспинами- струпьями лицом. А костерок разрастался до размеров горнила. Кузнец хватал раскаленные клещи и впивался ими ей в грудь, как раз там, где учащенно билось сердце...
Зоя Тимофеевна просыпалась опустошенная и обессиленная, чутко прислушивалась к шорохам ночного дома. Что-то бормотал во сне уже взрослый сын-пропойца, шумно вздыхал на лежанке парализованный муж, испуганно кричала с близкого озера ночная птица. Невеселые воспоминания бередили спутанные мысли.
...Вышла замуж она за односельчанина Павла Микулича поздно даже по деревенским меркам, когда уже было под тридцать. В Подлесье, небольшой деревушке на дальних столичных околицах Минщины, свадьбу расторопной доярки и одного из лучших колхозных трактористов справили весело, с размахом. Руководство хозяйства выделило в их распоряжение добротный деревянный дом, который Павел Микулич за короткий срок обустроил по всем правилам плотницкого искусства: от резных наличников на окнах до входного крыльца с навесом.
Пока молодые обживались-устраивались, подоспел и первенец, которого назвали Василием — в честь деда матери.
И так все ладилось у Микуличей, что соседи завидовали, а родня гордилась. Но даже самые отъявленные недоброжелатели не могли себе представить, что в одночасье перевернется, разрушится эта идиллия.
Ладненькому, круглолицему Васильку шел третий год, когда Зоя Тимофеевна ушла во второй раз в декретный отпуск. Малыш по-детски радовался, что почти весь день мамка постоянно рядом с ним.
В то утро отец ушел на работу раным-рано, успев предупредить нежившуюся в постели жену:
— Белье пусть подольше на плите кипятится, потом выключишь, а я вернусь — постираю. Кашу Васильку не прозевай, подгореть может. На обед сегодня не ждите, нам в поле подвезут...
Сквозь полудрему Зоя услышала, как Василек заканючил:
— Мама, кушки хотю...
— Сейчас, сейчас, — сонно пробормотала она, не в силах оторвать голову от подушки.
Нетерпеливый малыш решил действовать самостоятельно. Подставил табурет к газовой плите, дотянулся до кастрюли с разваристой кашей. Хотел поднять крышку, но обжег пальчики, закричал, потерял равновесие...
От этого испуганного крика мать вскочила, ошалело озираясь вокруг. То, что она увидела, буквально пригвоздило ее к спинке кровати: надо бы рвануться на помощь, а все омертвело.
Падая с табурета, мальчик цепко ухватился ручонкой за ушко двухведерной выварки, как на беду, стоявшей на крайней конфорке, и опрокинул на себя мыльный кипяток с бельем.
Почти ничего не соображая, не чувствуя боли, она выхватила из горячей лужи зашедшееся в судорогах тельце, прижала к груди и выскочила на улицу с истошным криком:
— Помогите, ратуйте, люди добрые!
Пока примчалась ‘скорая’ из райцентра, кожа на лице и ручонках малыша из розово-красной стала белой и во многих местах отслоилась, клочьями обвисли волосики, и почт сплошь — волдыри-водянки...
Жизнь мальчику врачи спасли, ожоги постепенно зажили, а вот лицо и голова... Обаятельный, миловидный мальчишка превратился в безобразного безволосого уродца. О пластической операции родители не подумали за суетой житейской и просто по неосведомленности.
Так и рос Василек, с каждым годом все острее чувствуя свою ущербность.
Не появилось у него позже ни братика, ни сестрички: от нервного срыва и переживаний у Зои случился выкидыш.
Время стерло из памяти младшего Микулича многие картинки и ощущения детства, оставив стойкое отвращение к кашам и паническую боязнь всего кипящего, булькающего.
...К взрослым годам он очерствел душой, озлобился сердцем, поняв окончательно, что лишний на празднике жизни. Его то притворно, как ему казалось, жалели, то со смехом тыкали пальцем и без стеснения называли уродом. Школу бросил после восьмого класса. В армию не призвали по инвалидности. Устроился скотником на ферме и на людях появлялся только в сильном подпитии, да и то, чтобы ‘добавить’.:.
Отец, хотя и прямо не попрекал мать, но, похоже, в мыслях затаил на нее злобу, охладел к ней и часто где-то допоздна пропадал, объясняя отлучки важными делами. Соседки судачили вовсю о любовнице в райцентре, к которой он гонял на собранном из старых деталей «уазика».

Зоя сцен ревности не устраивала. Зато теперь не преминала с подружками посидеть после работы за рюмкой, потом и дома стала в одиночку опрокидывать шкалик-другой...
Горе то притуплялось, то вновь напоминало о себе каким-нибудь отголоском.
Взялись как-то крышу перекрывать новым шифером. Василий с отцом на верхотуре рубероид стелили, а Зоя Тимофеевна внизу листы готовила, чтоб без задержки на кровлю переправлять.
Она им и ведро с разогретой смолой на веревке подала. Принимал сын. Может и нечаянно так получилось, но накренилось ведро в руках Василия, пролилась кипящая тягучая жидкость. Хорошо еще, что в телогрейке была, а так бы насквозь прожгло. Она хотела было поругать нерасторопного работничка, но встретилась, как ей почудилось, со злорадными, торжествующими глазами сына и осеклась, ни слова не вымолвила, только губу до крови закусила.
Лишь отец строго прикрикнул:
— Осторожней, Васька, мать твою, покалечить человека можешь...
Хорошего в жизни становилось все меньше.
А когда вдобавок ко всему отец попал в аварию, чудом остался жив, но при почти полном параличе — в процветавшем некогда доме окончательно поселилась безысходность.
Злые языки болтали:
— Покарал-таки Пашку Бог за беспутство...
К своим двадцати с небольшим Василий Микулич оформился в бытового пропойцу и самым большим счастьем в беспросветной мути тоскливого существования считал приглашения в компанию таких же забулдыг. Он, что называется, пропадал на ферме. Здесь быстрее и легче найдешь общий язык с мужиками, никто не кольнет двусмысленностью на-счет уродства, наоборот, поговорят на равных, душу утешат пьяной болтовней.
Домой приходил практически каждый день на хорошем подпитии. Ругался с матерью, которая тоже втянулась в выпивку несмотря на пенсионный возраст и подорванное тяжким трудом здоровье.
Последнее время стал требовать у матери деньги — в колхозе хронически задерживали зарплату. А когда получал отказ, пускал в ход кулаки, бил тяжелыми сапогами и зло бормотал полувопрос-полужалобу: ‘А мне, думаешь, не болит?..’
Соседи советовали Зое Тимофеевне:
— Да заяви ты на него в милицию, приструнят мигом, а то, не ровен час, зашибет до смерти...
— Грех это, сына за решетку отправлять, да и инвалид он, как ни крути, по моей вине... Мой крест — мне и нести до конца дней...
А пьяные дебоши становились все злее и беспощаднее.
Осенним промозглым вечером Василий заявился с работы в ‘боевом’ настроении:
— Гони, мать, копейку, в магазин пойду.
— Откуда ж у меня деньги, Вася? Сам знаешь...
— Знаю, знаю, недавно пенсию получала, что-то в заначке имеется. Да не жмись ты, ей-Богу, вместе посидим...
— Ну, дам я тебе денег, а завтра на что хлеб покупать будем?
— Завтра и думать приспеет, давай, времени нету...
Принесенное вино распили вдвоем. С каждой новой рюмкой темнели глаза Василия, уродливая гримаса кривила маску-лицо. Он скрежетал зубами, постанывал и до хруста в косточках сжимал огромные кулаки.
Трудно теперь сказать, за что и прицепился к матери. Но бил он ее в этот раз злее обычного. Та даже не пыталась отбиваться, только прикрывалась руками и глухо стонала:
Васька, сынок, успокойся...
Это распаляло урода, и он наносил удары с безотчетным садизмом, всякий раз настигая ее, когда она пыталась выскользнуть в спасительную дверь.
Наконец он загнал ее в угол между газовой плитой и простенком и дал полную волю кулакам и сапогам.
Уже теряя сознание, старая женщина вдруг отчетливо увидела: перед ней стоит гориллоподобный кузнец с бесовскими глазами и раскаленными клещами в волосатых руках тянет ее сердце из разорванной груди. Вылетели искры из горнила, и наступил беспросветный мрак...
...Умаявшись, Василий тоскливо побрел к кровати и завалился спать.
Проснулся ближе к полуночи от жажды и непрерывных тревожных стонов парализованного отца.
— Ты еще тут раскаркался, старая колода, — буркнул недовольно.
Прошел на кухню. Удивленно посмотрел на окровавленную мать в углу:
— Эй, вставай, спать пора!
Ответа не последовало.
Машинально выпив кружку воды, Василий накинул зашмальцованный до блеска ватник и побрел на улицу, к дому тетки Светланы Тимофеевны.
— Слышь, с мамкой там плохо, помоги ей...
Забежав к Микуличам, Светлана скоренько опустилась на корточки перед уже холодным телом сестры, схватила за запястье и отпрянула:
— Убил, уродина, уби-и-ил!..
...По приговору суда Василий Микулич осужден на восемь лет исправительно-трудовых работ с отбыванием срока наказания в колонии строгого режима.
Парализованный отец скончался через неделю после убийства жены.
На могилу с обычным деревянным крестом лишь изредка приходит родная сестра Зои Тимофеевны Светлана...
По этическим соображениям фамилия изменена.

Минская область.