Запасной жених
У вас беременность, — объявила врач-гинеколог, сни¬мая резиновые перчатки. Ленка Копейкина сползла с кресла, ошарашенная ус-лышанным. Пока она одевалась, врач задавала вопросы
— Будете сохранять беременность?
— Не знаю.
— Ну, так какую мне все-таки карту заводить? Маленькую, на аборт, или большую, по беременности?
— Давайте большую.
— А вы замужем?
— Нет.
— Тогда стоит ли такую обузу на себя взваливать?
— У меня есть жених. Как только он узнает, что я беремен¬ная, мы сразу же поженимся.
На самом деле у Ленки не было жениха, тем более такого, который бы женился на ней, узнав о ее интересном положении. Но Ленка не унывала, даже напротив. Ей было ужасно интересно, что теперь она не просто Ленка Копейкина, а будущая мать. Домой она бежала лихо перепрыгивая через ноябрьские лужи. Какой-то паренек, поравнявшись с ней, крикнул:
–– Эй, девочка, не ко мне ли торопишься?
«Нашел девочку, –– лукаво подумала Ленка. –– Да знал бы ты, что у этой девочки в животе находится, небось не захотел бы, чтоб к тебе торопилась».
Придя домой, в однокомнатную квартиру, которою они занимали вдвоем с матерью, она с облегчением подумала, что, видно, недолго ей тут жить осталось.
Не успела пришедшая с работы мать переступить порог, как Ленка закричала:
— Ну, мама, решено: замуж выхожу!
Мать так и села:
— Неужели Аркашка надумал-таки?
— Да нет, еще не надумал, но уж теперь-то надумает обяза¬тельно!
— А что теперь?
— А то, что я беременная. Я только что от врача.
— Батюшки! — Мать изменилась в лице. — Нашла способ парня на себе женить! А если он и после этого не захочет?!
— Захочет; никуда не денется. Просто он, как все пацаны, — погулять бы ему. А теперь все, отгулял... Мам, да не волнуйся. Что ты, меня не знаешь? Я же нигде не пропаду.
— Ой, нет... Может; лучше аборт сделать, пока не поздно?
— Нет уж! Да мне эта беременность кстати. Мне, может, ее, родимой, не хватало для достижения своей мечты, а ты...
— Да какой мечты?
— А такой! Выгодно выйти замуж! Да для меня выгодное замужество — это все! А если я чего захочу, то уж добьюсь своего, вот так.
Действительно, Аркаша не только для Ленки, но и для лю¬бой девчонки представлял выгодную партию. Родители лекции чи¬тают в университете, четырехкомнатную квартиру втроем занима¬ют, имеют дачу, машину и другие блага. Да и сам Аркаша — парень хоть куда. Он учится в университете на историческом. Там они и познакомились, так как Ленка работала секретаршей в деканате. Она отличалась приятной внешностью и характером своим тоже была довольна.
— Я ведь пробивная, — хвасталась она подругам.
Подруги ей завидовали.
— Ты, Ленка, если отхватишь парня, так отхватишь!
Вот она и решила не ударить в грязь лицом.
На другой же день она отправилась к Аркаше. Ей повезло, он был дома один, без родителей, дело в том, что его родители все¬гда косо на нее посматривали, не полюбилась им подружка сына, что делать!
Проходя через длинный коридор в Аркашину комнату, Ленка пред-ставляла, что не далек уж тот день, когда Аркаша торжествен¬но внесет ее на руках сюда в длинном подвенечном платье, и эти хоромы станут и ее домом...
Аркаша слушал магнитофон.
— Хорошо, что ты пришла, Ленуха, — заявил он. — Мне как раз сейчас весьма лажово! Вчера с ребятами хорошо погудели, се¬годня башка с бодуна раскалывается, как видишь, даже в универ не пошел. Да пес с ним, с универом, главное, — предки бойкот объя¬вили, ни копейки не дают... Слушай, Копейкина, у тебя нет червон¬ца? Пожертвуй больной душе на опохмел! С первой стипендии от¬дам!
— Нет у меня.
— А пятерки? Ну будь же человеком!
— И пятерки тоже нет. Трешка есть.
— Ну давай трешку.
Ленка достала из сумочки три рубля. Чего не пожалеешь ради любимого человека, если он сидит без стипендии!
–– Спасибо, Ленка, ты настоящий друг!
Аркаша обнял ее. Ленка слегка отстранила его и нежно спро¬сила:
— Аркаш, ты меня любишь?
— Что за вопрос? Конечно, люблю!
— Тогда почему бы нам не пожениться?
— Обязательно поженимся!
— Когда?
— Как только, так сразу
–– Ну, так вот, это "только" уже наступило: я беременная.
Аркаша отшатнулся и внимательно на нее посмотрел, не шутит ли. Но Ленка сверлила его таким пристальным взглядом, что любой экстра-сенс мог бы позавидовать.
— Погоди, может еще все нормально 6удет. Чего ты панику¬ешь раньше времени?
–– Нет, теперь уже точно.
Я вчера была у врача.
— Ну и сколько там?
— Два месяца.
— Два?.. — Аркаша наморщил лоб, что-то соображая, но два месяца, так два месяца — деваться некуда.
— А если тебе этот сделать... аборт?
— Сделала бы и тебя не спросила, если б можно было, а мне нельзя — врач сказала, — соврала Ленка.
— Ну, дела-а. Нет, слушай, как хочешь, жениться я не могу.
— Почему?
— Да предки тут устроят такой скандал!
— А ты что, мальчик маленький?
— Не маленький, но пока я учусь, я у папиков на иждивении. На что жить-то будем?
— Так прежде, чем детей делать, у папиков бы спросился!
Ленка расплакалась. Оказалось, что Аркаша не выносил жен¬ских слез. Он неловко погладил ее по голове и сказал:
— Ладно ты! Сегодня поговорю с предками.
Дома Ленка бодрилась.
— Ну, что он? — спросила мама
— Сказал, что с родителями поговорит.
Однако прошло две недели, а от Аркаши не было ни слуху, ни духу. К Ленке он не приходил, в университете она тоже найти его не могла — избегал он ее, что ли.
Дни проходили за днями, Ленкино лицо осунулось. А тут еще мать покоя не давала:
— Чует мое сердце, ничего с этим сопляком не получится, — говорила она. — Иди делай аборт, пока еще время есть. Или ты что, хочешь на мою шею с дитем усесться? Позорище! Не дочь, а нака¬занье! Мало того, что согрешила, так еще без мужа рожать вздума¬ла! Да как мне людям-то в глаза смотреть?
— Если я сказала, что выйду замуж — значит, выйду, — уны¬ло твердила Ленка.
Поймать Аркашу стало почти невозможно, так как их курс вышел на сессию. Ей пришлось к нему идти самой. Но на этот раз не повезло — дверь открыл отец. Не успела она и рта раскрыть, как он заявил:
— Аркадия нет дома. И вообще, не надо к нему ходить, у него сессия.
— Ну, так я его подожду.
— Вам что, время девать некуда?
–– Вы со мной так не разговаривайте. Вашему сыну за счас¬тье, что его такая девушка ждет, — заявила она с отчаянностью об¬реченного.
–– Наглые нынче девицы пошли, — прошипел отец и зах¬лопнул дверь.
Спускаясь с лестницы, Ленка неожиданно нос к носу столк¬нулась с самим Аркашей.
— Привет, Ленуха, как живешь?
— Плохо.
–– Жаль. А я оттягиваюсь в полный рост, чего и вам желаю.
— Куда ты исчез?
— У меня, между прочим, сессия.
–– Ну, дак как мы решим? — Ленка просительно заглядыва¬ла в его глаза.
–– Да никак. С твоей мамашей и с короедом в одной комнате жить? А на какие шиши? Нет, старушка, мне такая жизнь не по вку¬су. В общем, я решил, что рано мне со свободой расставаться. Так что — привет!
Мать уже не ругалась. Она даже предложила как-то:
— Слушай, Лен, ну давай, я схожу к его родителям, погово¬рю. Ведь не звери же они...
— Не надо, мам, не унижайся. Теперь уже не надо.
— Так что же делать?
— Не волнуйся, мам, тут у меня еще один есть.
— Что?!
— Паша, кооператор. Он не такой салага, как этот. Ему 33, солидный мужчина. Богатенький Буратино свой дом, сад — огром¬ный, машина, видик.
Однако мать вместо того, чтобы обрадоваться, схватила ку¬хонное полотенце и как следует отстегала несчастную Ленку.
–– Ах ты, шлюха! Да в кого ты такая уродилась? Да этот будет ли жениться? Или такая же история выйдет?
–– Этот будет! Он мне сколько раз говорил: жениться пора, жениться пора.
— Так что же ты?
— Я на Аркашку понадеялась, он мне больше нравился. А этого я как запасной вариант держала.
— Да ты сама-то хоть знаешь, от кого ребенок?
— Нет, не знаю, — честно призналась Ленка.
Откровенно говоря, на Пашу надежды было совсем мало. Раз¬ве то, что старый, от холостой жизни уставший. А так они давно не виделись, да и расстались нехорошо. А вышло это так.
Ленка как-то раз отправилась к нему в лучшем своем виде: коротенькая юбочка, воздушная прическа. Паша обрадовался ей:
— А, Ленка! Как кстати! Ко мне сейчас гости должны прий¬ти, так ты уж покажи свое женское умение — сготовь что-нибудь.
Ленка повязала фартук и принялась колдовать. Она нагото¬вила разных салатов и закусок и разложила их на тарелочках в фор¬ме цветочков. Тут и гости подошли. Гостями оказались две перезре¬лые девицы лет тридцати, а то и больше. Одна толстая и рыжая, а другая длинная, черноволосая. Они все время глупо хихикали, на¬верное, хотели показаться молоденькими и наивными. Зато Паша рассыпался перед ними мелким бесом. Пока Ленка подавала на стол, гостеприимный хозяин разлил в бокалы вино, и на кухню донес¬лись слова тостов. Ленку к столу так и не пригласили, и вином не угостили. Между тем в комнате разгоралось хмельное веселье: гре¬мела музыка, слышался развязный смех девиц. Заглянув туда, Лен¬ка увидела, как Паша и черноволосая гостья танцевали медленный танец, причем руки кавалера покоились на ее скудных прелестях. Ленка резко выключила музыку.
— Ленк, ты чего?
— А то, что не лезь, старче, не в свои сани! — громко сказала она и вышла с гордо поднятой головой.
И вот теперь она, как просительница, каждый день подходи¬ла к его дому. Но Паша, холостой и роскошный мужчина, не торо¬пился домой. Как-то раз ее ожидание увенчалось успехом. Подходя к его дому, она еще издали увидела его серую "девятку". Ленка по¬дошла в тот момент, когда из калитки вышел Паша под руку с той самой девицей, да-да, она ее сразу узнала. Он холодно кивнул быв¬шей подруге, всем своим видом показывая, что ему некогда. Но не тут-то было.
— Паш, иди-ка сюда, разговор есть.
— Подожди, Нина, я сейчас, — он одарил спутницу ослепи¬тельной улыбкой и подошел.
— Слушай, Ленка, ты ко мне больше не ходи. Я уже нагулял¬ся, мне жениться пора, не пацан уже.
— Вот на мне и женись!
— Спасибо за предложение, польщен! Только не могу же я на двоих жениться!
— Не на этой ли кобыле ты жениться собрался?
— Но-но, полегче, я такого не люблю!
— А ты женись на мне, я-то лучше!
— Нашла время шутки шутить! Если тебе больше нечего ска¬зать, я пойду, мы опаздываем.
— Нет, мне есть что сказать! Я беременная, понял? И срок большой!
— Так что же ты, дурочка, ждала?
— Ждала, что после того ты ко мне придешь, мы помиримся и поже-нимся.
— Ну это, радость моя, твои проблемы.
— Нет, ты должен на мне жениться! Я... я заставлю тебя! — ее голос дрожал от слез. Она понимала, что дело безнадежно про¬играно, так как на Пашином лице не было ни страха, ни сострада¬ния, а только досада и нетерпение. А в нескольких шагах с видом победительницы стояла его подруга и свысока оглядывала озябшую Ленкину фигуру.
— Ты что, за простачка меня держишь? Не на того напала, дорогуша. Почем я знаю, может, ты еще с кем путалась? Нечего меня запугивать! Я пожил, слава богу, и таких борзых у меня зна¬ешь, сколько было? Да и вообще смешно об этом говорить.
— Нет, подожди! Я сейчас этой твоей расскажу, посмотрим, как она с тобой после этого...
— Слушай, Лен, пойди домой, успокойся, а мне, ей-богу, не¬когда.
Паша подошел к своей спутнице, галантно распахнул перед ней дверцу, и машина сорвалась с места, обдав Ленку едким ды¬мом ...
Невесело было к семье Копейкиных. Мать молчала, понимая, что руганью камня с места не сдвинешь. Дочь ходила с траги¬ческим и сосредоточенным лицом, словно вынашивала какую-то мысль. Они почти не разговаривали. Наконец Ленка объявила:
— Ладно, мам, хватит дурью маяться, поехали к бабушке на выход-ные.
— Зачем?
— Затем, что замуж выходить все-таки надо, раз уж так по-лучилось. А в деревне у меня еще один есть, последняя надежда.
— Ой, Ленка... Так ты и с ним, что ли? Да когда же ты успе¬ла?
— А когда к бабушке ездила в сентябре на три дня. Я еще на боль-ничном тогда была.
— Да кто хоть такой-то?
— Ну он, конечно, не фонтан. Колька, что ли, звать...
— Ну вот, теперь какой-то Колька! Доченьку же я себе вос¬питала! Ну а если и этот жениться не захочет?
— Ну тогда хоть в петлю.
На выходные дни мать и дочь отправились в деревню. Глядя из окна электрички на унылые заснеженные поля, Ленка вспомина¬ла их короткую встречу. В сентябре она приехала к бабушке в рас¬строенных чувствах, с Аркашкой поссорились. Захотелось развлечь¬ся, разогнать хандру. Она пошла на танцы, где и познакомились с этим Колькой. Она рисовалась перед ним, изображала скучающую столичную красавицу. Он казался совершенно очарованным. Про¬водив ее после танцев домой, Колька пригласил ее к себе на следу¬ющий вечер пить самогон. И Ленка от нечего делать отправилась к нему. Ну, а там, выпив лишний стакан, потеряла над собой контроль и не заметила, как произошло все остальное. Зато она хорошо по¬мнила, как Колька говорил ей:
— А я бы на тебе женился, честное слово!
И вот получилось, что зря Ленка над ним смеялась. Теперь уже ей пришлось к нему на поклон за много километров ехать.
Прямо с дороги и она побежала к Кольке. Постучалась в калитку, облегченно вздохнула, услышав его голос, — он успокаивал разбушевавшегося пса. И вот наконец он сам. Увидев Ленку, Колька слова не мог сказать, затем засуетился вокруг нее, повел в дом, не ¬знал, куда усадить, словом, хороводы вокруг нее водил. А когда Лен¬ка, пустив слезу, рассказала ему о своей беде, которая произошла с ней якобы после того сентябрьского вечера, и о своей девичьей гор¬дости, мешавшей ей раньше открыться ему, Колькиной радости гра¬ниц не было. А когда вернулась от соседки его мать, он выложил ей все, как есть. Колькина мать не стала смотреть на Ленку косо, а расцеловала от души, назвала доченькой и вручила ей банку с соле¬ными огурцами.
На другой день Ленку пропивали. В бабушкин дом ввали¬лась целая дюжина Колькиных родственников, впереди шествовал жених с банками бражки.
— А где же невеста? — крикнул кто-то.
Невеста вышла к гостям, смущенно одергивая халатик. Но гости не стали обращать внимание на особенности ее фигуры, а устремились к накрытому для них столу.
— Проходите, гости дорогие, не стесняйтесь! — суетилась мать
И поехал Колька в город. Там на стройку работать пошел — строителям квартиры скорее дают. А пока живут они вчетвером в однокомнатной квартире ...
Привет, дядь Саш!...
Л
юда Галкина поссорилась с Витей как раз накануне свадьбы. В шкафу уже висело свадебное платье, а в коробке ждали своего часа изящные, как у золушки, туфли. Оставалось только приглашения разослать да кольца купить, и эта ... нелепая ссора. А все из-за ее строптивого характера. Впро¬чем, сначала она не очень переживала –– вернется, ведь свадьба скоро. Но теперь он решил проявить характер. Прош-ел в слезах день несостоявшейся свадьбы. Прошло полгода, а как дальше? С такими грустными мыслями Люда заскочила в автобус и вдруг увидела Витиного отца. Кое-как Люда протолкалась к нему, дернула за рукав.
— Здравствуйте, Станислав Иванович.
— Здравствуйте, здравствуйте. Куда едете?
— В институт, а вы?
— А я на работу.
Люда замолчала, лихорадочно соображая: спросить про Витю или нет? Неловко получится, если он уже забыл ее, а она до сих пор помнит, да еще и родителей про него расспрашивает. И пока она раздумывала, Витин отец попрощался и вышел. С досады Люда топ¬нула, да попала по ноге близстоящего мужчины. Эх, представилась такая возможность помириться, и ту она упустила.
Однако через три дня Люде опять повезло: на остановке она увидела Витиного отца. Люда приветливо заулыбалась и кивнула ему. Он тоже улыбнулся, помедлил немного и подошел.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Куда едем?
— На занятия.
— В институт?
— Да, в родной мед, куда же еще. А вы?
— Я по делам. Как учеба?
— Ничего.
Ободренная его ласковым тоном, Люда принялась оживлен¬но рассказывать о своей студенческой жизни, стараясь показать, ка¬кая она прилежная, как любят ее преподаватели, какое большое ме¬сто в ее жизни занимает учеба. Он слушал с одобрительной улыб¬кой. В автобусе она продолжала щебетать, а сама думала "Навер¬ное, рассказал Витьке о нашей встрече, а тот его упрекнул, что он ничего не узнал о моих намерениях. Вот он и решил исправиться, ишь как внимательно слушает. А спрашивать про Витьку не буду, пусть сам заговорит"
Но он неожиданно спросил:
— А как вас, простите, зовут?
— А вы что, не помните?
— Простите, нет.
–– Люда меня зовут.
Он ласково смотрел на нее, продолжая улыбаться. Люда же была в замешательстве. Почему он сказал, что не помнит ее имя? Может, это намек на то, как мало она значит для их семьи, а может, он хочет показать, что прошло так много времени, что он и имя-то ее забыл?..
Через несколько дней она случайно столкнулась с ним возле своего дома. Он шел куда-то, сосредоточенно глядя перед собой. Люда подбежала к нему, поздоровалась.
— А, Людочка, здравствуйте. Куда вы?
— Из магазина иду, домой.
— Людочка, может, в гости заглянете, а?
Ее сердце радостно запрыгало. Так и есть! Хочет их поми¬рить.
— Я приду. А когда?
— Давайте через час. Я живу вот в этом доме, в четвертой квартире.
"Вот как! Оказывается, Витя переехал. И живет теперь ря¬дом со мной. А я и не знала. Впрочем, они всегда хотели жить в центре"
Придя домой, она бросилась на шею матери.
— Мам, мам, я Витькиного отца сейчас видела. Представля¬ешь, он меня в гости позвал! С Витькой мирить будет!
Мама удивленно подняла брови.
— Ну, дай-то Бог, а то смотреть тошно, как ты переживаешь. Они торопливо принялись выбирать одежду, мать ее поуча¬ла:
— Ты слишком ярко не одевайся.
— Ну, мама, мне же хочется, чтобы Витька понял, какую де¬вочку мог потерять.
Наконец остановились на вязаном платье и скромное, и оригиналь-ное, и, главное, собственными руками связано. Пусть видят, какая руко-дельница Витькина невеста.
Без труда нашла Люда четвертую квартиру, позвонила. Дверь открыл Витин отец.
— Проходите.
Он галантно снял с Люды плащ, провел в комнату. Люда осмотре-лась. Та же стенка, тот же палас, но много и всяческих новшеств.
–– А теперь на кухню! –– скомандовал Витин отец. –– Мне будет приятно, что у меня такая красивая девушка хозяйничает.
Люда подумала: "Ага, хочет проверить, как я готовлю. Ну, я ему покажу, язык проглотит. Ишь, какие он мне тут смотрины уст¬роил".
Нарезая салат, она думала: "Интересно, а где все? Где буду¬щая свекровка? Где Витька? Может, потом подойдут? И я — в каче¬стве сюрприза?"
Тем временем Витин отец накрыл в зале на стол. Люда помо¬гала ему. Когда все было готово, будущий свекр похвалил:
— Красиво! Так только моя бывшая жена сервировала.
Люда от удивления чуть не выронила вазу с вареньем.
— Так вы разошлись?
— Да, давно уже... Ну, прошу к столу.
Люда была озадачена: "Давно разошлись... Так ведь полгода всего прошло. Наверно, сразу после нашей ссоры. А вроде жили хорошо. И Витька ничего не говорил... Теперь понятно, почему они разменяли квартиру, почему мебель другая. Выходит, Витька с ма¬терью где-то в другом месте? Надеюсь, он придет все-таки?"
От размышления ее отвлек Витин отец
— Что будете пить — водку или портвейн?
— Чай, — заявила Люда, свято помня, что перед родителями буду-щего мужа надо показать себя паинькой.
— Ну что вы, Людочка! Чай — само собой. Так что вам на¬лить?
— Да я не пью.
— Надо немножко, а то я обижусь.
— Ну, тогда немного портвейна.
Они подняли рюмки.
— За нашу встречу, — объявил он. — И чтобы за этой встре¬чей по-следовало много других.
Опорожняя рюмку. Люда думала "Ага, к сути дела перешел. Теперь, наверно, начнет про Витьку что-нибудь. А может, Витька сам вот-вот зая-вится?" Вдруг она отметила, что он как будто строй¬нее стал, и прическа другая, и вообще моложе выглядит. "Видно, и впрямь они с Зоей Александровной плохо жили. Вот разошелся, совсем другой человек стал. Как на него семейная жизнь тягостно влияла!"
Станислав Иванович спросил:
— Может, хотите послушать музыку?
Он включил проигрыватель, поставил пластинку. Зазвучал го¬лос Эдиты Пьехи. Витин отец усилил громкость до звона в ушах:
–– Ну, теперь по-молодежному. Можно вас, Людочка?
Люда удивилась, однако не могла же она отказать Витиному отцу. Но каково же было ее изумление, когда он прижал ее к себе и поцеловал руку. "Вот тебе на! Это что, развод на него так повлиял?" Она беспомощно улыбнулась, не зная, как поступить. Поведешь себя с ним резко, глядишь, мирить с Витькой не будет, да и вообще наго¬ворит ему что-нибудь о ней. А что, если он так ее проверяет? Тут он обнял ее за талию, увел в спальню, усадил на кровать и принялся развязывать поясок на ее платье. Глазки у него сделались масляные, и он сладко щурил их. Люда, желая сохранить пристойность, дели¬катно, но настойчиво убрала его руки, на ее лице застыла жалкая улыбка. В голове проносились мысли: "Вот так помирил! Вот так папочка у Вити! Выходит, Витька ничего обо мне не знает, выходит, этот старый кобель для себя старается! Может, он думает, что Вить¬ка попользовался, и ему можно? Да если его отец такого обо мне мнения, свадьбы точно не будет. А раз не будет, терять нечего".
— Станислав Иванович, уберите руки!
— Не Станислав, а Александр.
Вот тут-то до Люды и дошло: обозналась! Приняла незнако¬мого му-жика за Витиного отца... Но как похожи! Как родные бра¬тья. Она была на-столько ошеломлена, что уже не сопротивлялась, позволяя его рукам пробираться по ее телу. "Выходит, я пришла к незнакомому мужику, пила с ним... Боже мой! А вдруг он маньяк? Вдруг мне живой не выбраться отсюда? Вот влипла! Надо что-то делать".
— Подождите... Саша. Мне надо в туалет.
Он отпустил ее и принялся разбирать постель Люда, вся дро¬жа, вы-бежала в коридор, схватила плащ и кинулась к двери. Непослушными пальцами она попыталась открыть замок. Замок скрипел, но не поддавался.
–– Людочка, что ты там делаешь?
–– Все, иду.
Люда вспомнила: окно. Этаж-то первый. Она метнулась в кухню, распахнула окно, которое громко стукнуло. Но теперь ей было все равно, она прыгнула на землю недалеко от скамейки с традици¬онными старушками. Те, увидев ее, замолчали. Люда упала, подня¬лась, быстро побежала, то и дело оглядываясь. Вдруг чьи-то руки подхватили ее, от неожиданности она вскрикнула, подняла глаза и увидела Витю.
— Люд, что с тобой?
Она прижалась к нему и заплакала от счастья. А Витя обес¬покоено спрашивал:
— Да что случилось?
— За мной гнался маньяк, еле убежала.
— Не плачь, никого уже нет. У меня тут дядька живет, я как раз к нему иду. Давай зайдем, ты успокоишься.
И, бережно обняв ее за плечи, повел в подъезд. Не успела Люда опомниться, как он нажал кнопку звонка четвертой кварти¬ры. Дверь рас-пахнулась, на пороге стоял Александр Иванович.
— Привет, дядь Саш! Познакомься, это моя невеста...
Три дня из жизни школьницы
Э
ля сладко спала, положив голову на раскрытый учеб¬ник по химии. Лучи летнего солнца приятно согре¬вали лицо, щекотали закрытые глаза. В тишине раз¬давалось ровное дыхание спящей. Еще не родившийся младенец мирно спал в глубине материнского тела. Легкий стук в дверь спугнул царящий здесь уютный покой. Эля вздрогнула, тряхнула голо-вой.
— Эля, ты чего закрылась? — раздался голос матери.
–– Чтоб учить не мешали! — отозвалась Эля.
–– Ну, заучилась совсем! Иди, погуляй!
Эля подошла к зеркалу, приблизила к нему лицо, чтобы накрасить ресницы, и тут же отпрянула: она увидела темные пятна, делавшие ее нежное семнадцатилетнее лицо грубее и старше. Эля зло сощурилась:
–– Этого еще не хватало!
Она раздраженно натянула на себя широкую юбку и свитер, и окинув свою фигуру недовольным взглядом, прошептала:
–– Ох, надоели и эта юбка, и этот свитер! Все в одном и том же, ничего не налазит. Все девчонки, как белые люди, в мини-юбоч¬ках а я как старая дева, в этом балахоне!
Эля открыла дверь и с удовольствием втянула в себя аромат пеку-щихся пирогов. Проголодавшийся младенец требовательно за-шевелился. Эля вошла на кухню.
— Мам, чего поесть?
— Твои любимые пироги с яйцами и луком. Думаю, надо дочь поба-ловать, все-таки экзамены.
Эля с жадностью накинулась на пироги, не обращая внима¬ния на масло, текущее по пальцам и подбородку.
— Отцу-то хоть оставь! — засмеялась мать, глядя на пустею¬щую тарелку.
Эля нехотя оторвалась от пирогов.
–– Еще бы столько же съела!
— Да я и смотрю, что ты в последнее время поправляться начала. Смотри, купальник не налезет.
— Он и так не налазит, — Эля нахмурилась.
Насытившийся младенец затих.
— Слушай, Эля, ты что-то невеселая в последнее время. Слу-чилось что?
— Да нет, что могло случиться? — Эля пожала плечами.
— Вот и я думаю. Все у тебя хорошо: экзамены на пятерки сдаешь, Пашка почти каждый день пишет, так?
— Через день.
— Ну вот. Сколько ему служить-то еще?
— Восемнадцать месяцев.
— Так он уже полгода отслужил, что ли?
–– Ну да. Его перед самым Новым годом забрали.
–– Как время летит! Ну, ничего. Главное, любит... Ну-ка, ну-ка по-смотри на меня. –– Что у тебя с лицом?
–– А что?
— Пятна, какие-то.
— А, это! ... Да я вчера под кварцевой лампой загорала, ну и загорела неровно, не буду больше под ней загорать!
— Правильно, сейчас лето, и без того солнца много.
— Ну ладно, мамуль, спасибо, я побежала.
Эля зашла за своей подругой и одноклассницей Катей, и они отпра-вились в парк на танцы. Подруги шли по тенистым аллеям, обрамленным молчаливыми деревьями.
— А тебе надо почаще гулять на свежем воздухе, — сказала Катя, оглядев фигуру подруги.
— А, ты про это? Кстати, посмотри на меня. Ну и морда, правда? Неужели ты не заметила?
— Пятна. Это от этого, да?
— Конечно, отчего же еще!
— Н-да... А мать-то, неужели не догадывается?
— Нет, мать обо мне такого никогда не подумает!
— Но ведь шесть месяцев уже!
— А вот так. Уметь надо.
— А что ты все-таки собираешься делать? Ведь скоро все равно заметят?
— Когда заметят, тогда и буду думать.
— Ну ты даешь... А я читала, что у него уже личико есть при таком сроке. Интересно, на кого похож?
— Вот уж не знаю.
— И еще, что он уже может плакать, когда ему что-то не нра¬вится.
— Ну, не знаю, как насчет плакать, а пинается он дай боже, характер уже проявляет.
— Интересно, кто там, мальчик или девочка? Говорят, по го¬дам рождения родителей как-то вычисляют
— Знаю, подсчитывала. Кажется, мальчишка.
— Правда?! Как назовешь?
— Да никак! — вдруг взорвалась Эля. — И так постоянно думаю об этом, уж тошно от этих мыслей, а тут еще ты подсеваешь. Что мы все об одном и том же? Давай о чем-нибудь другом!
— Давай, мне-то что. Выучила много?
Подруги медленно шли в сторону танцплощадки, с которой доноси-лись звуки настраиваемых инструментов.
Они уселись на скамейке и в ожидании начала принялись об-суждать знакомых.
Музыка заиграла неожиданно громко, пронзая разморенное тело воздуха грохотом барабанов. Потревоженное существо заше¬велилось.
–– Ну, опять брыкается, — проворчала Эля.
–– Где, где? Дай потрогать, — Катя с любопытством засуну¬ла руку под свитер подруги. Та отпрянула:
–– Да ты чего, сдурела, что ли? Еще увидит кто-нибудь! — Она испуганно оглянулась. Но тут лицо ее просияло:
— Смотри, Ро-омка!
На танцплощадке появилась компания парней, среди кото¬рых выделялся один — в джинсовом костюме и ослепительно но¬вых кроссовках. Они разглядывали танцующих, отпуская шуточки и демонстративно смеясь. Эля и Катя тоже присоединились к танцу¬ющим. Зажглись фонари, от их мягкого желтого света фигуры лю¬дей выглядели призрачными, маячили гигантские тени, отчего ка¬залось, что в желтом куполе света происходит священнодейство. Заиграл медленный танец. Толпа девочек в смущенной поспешнос¬ти отхлынула к забору. К Эле и Кате подошли Ромка и его приятель, и на пустом пространстве закружились первые две пары. Эля танце¬вала с наслаждением, жадно вдыхая исходивший от него тонкий аромат французского одеколона. Она смотрела в его глаза так, слов¬но бросала вызов. Он мерил ее оценивающим взглядом, самодо¬вольно сознавая, что нравится ей. Он крепко прижал ее к себе. Она прильнула к нему, закрыв глаза, но тут маленькое существо, стисну¬тое со всех сторон, заметалось, освобождая для себя жизненное пространство. Эля резко отпрянула, бо-ясь, что Ромка что-нибудь заметил. Он удивленно спросил:
— Что с тобой?
— Ничего. Домой пойду.
Эля, чуть не плача, натыкаясь на танцующие пары, побежала к выходу. Рома догнал ее:
–– Да что с тобой?
— Ничего, просто танцевать надоело, — придя в себя, спо¬койно от-ветила она.
— А проводить тебя можно?
— Пожалуйста!
Они медленно шли по темным аллеям парка. Музыка, погло¬щаемая тишиной, звучала как будто издалека.
— Какой ты сдаешь экзамен?
— По химии.
— Ну и как, боишься?
— Не боюсь. Химичка меня любит, я у нее одни пятерки по¬лучала.
— Так ты что, отличница?
— Ага.
— Никогда бы не подумал. Я всех отличниц представляю та¬кими постными, серыми зубрилками, а ты... такая шикарная.
— Это комплемент или чистосердечное признание? — быст¬ро спросила Эля.
— Ну, считай что признание, — усмехнулся Рома, взял ее за плечи и повернул к себе.
— Врешь, — недоверчиво сказала Эля, сердце у нее бешено колотилось.
— Нет, ты мне в самом деле понравилась. Каждый вечер я тебя здесь встречаю, и с каждым вечером ты мне нравишься все больше.
— А ты мне давно понравился, еще когда в нашей школе учил¬ся. Только ты казался таким недоступным, и девчонки вокруг тебя увивались.
— Было дело. А вот я тебя не помню.
Спросив взглядом разрешения, он осторожно поцеловал ее. Эля сдержанно ответила, стараясь держаться на расстоянии.
— Даже странно, как я мог тебя не заметить? — продолжал Рома, — Такая девушка? А вообще не обижайся, но ты, если честно сказать, не совсем в моем вкусе. Мне нравятся худенькие, с длин¬ными обнаженными ногами, а ты — пышная, цветущая. И одева¬ешься скромно... Похудеть бы тебе немного, была бы прелесть!
Он мечтательно вздохнул, а Эля закусила губу, чтобы не рас-плакаться. "Да знал бы ты, что у меня была самая тонкая талия в классе!" — подумала она и ощутила, что младенец опять шевель¬нулся, прислушалась к тому, что происходит в ней, с обреченнос¬тью и почти с ненавистью. Рома о чем-то говорил, но она не слуша¬ла его, обдумывая какую-то мысль. И по мере того, как мысль эта становилась все яснее и желаннее, лицо ее светлело. Когда они вышли из парка, Эля сказала:
— Дальше я пойду одна, мне надо в одно место сходить.
— Но у меня есть время...
— Нет!.. Лучше скажи, когда мы увидимся.
— Ну, завтра приходи опять на танцы.
— До завтра! — крикнула Эля, вскакивая в подошедший трам¬вай.
Проехав остановку, она вышла. Тянувшиеся справа улицы еще кое-как освещались фонарями, а раскинувшийся по левую сто¬рону дороги частный сектор был погружен в темноту. Эля отправи¬лась по песчаной ухабистой улице. Возле калитки одного из домов она помедлила, вошла во двор и, подойдя к низеньким дверям, по¬стучала.
— Кто там? — раздался встревоженный женский голос.
— Теть Даш, это я, Эля.
Дверь распахнулась, на пороге стояла худощавая женщина с выпуклыми глазами и редкими рыжеватыми волосами, Пашкина мать. Эля вдруг неприязненно заметила, как похож на нее Пашка.
— Здравствуйте, тетя Даша.
— Эля, дочка, заходи. Поздно-то как! Не боялась?
— Да мне по пути было, — уклончиво ответила Эля.
— Ишь, какая красавица стала! — Женщина с восхищением смотрела на смутившуюся девушку. — Погоди, щас чаек сообра¬зим, — тетя Даша поставила на электрическую плитку чайник, дос¬тала из холодильника варенье и масло, толстыми ломтями нарезала хлеб.
— Ну как, Пашка пишет?
— Пишет.
–– Часто?
–– Почти каждый день. А вам?
–– И меня не забывает. Сын у меня заботливый. А как мама с папой?
— Нормально, что им сделается, — сказала Эля и подумала, ощутив новую волну неприязни: "Породниться с нами хочет, про¬стота народная".
Тетя Даша продолжала суетиться, рассказывая что-то. А Эля напряженно думала, как ей изложить то, с чем она пришла. Но жен¬щина сама завела разговор:
— Как ты, родная моя, чувствуешь себя?
— Нормально.
— Родители уже знают?
— Нет... Тетя Даша, я ведь... знаете, зачем пришла? Сделай¬те мне аборт.
— Что?! — Пашкина мать обернулась так резко, словно Эля ударила ее.
— Я говорю, сделайте мне аборт!
— Да ты что?..
— Ну что вы так удивляетесь, тетя Даш? Паша говорил, что вы де-лаете платные аборты. Мне-то по знакомству, может, так сде¬лаете?
— Да ты что, Эля! Ну, допустим, я делала аборты, так ведь бедные бабы тут сидели, плакали передо мной, чуть в ногах не ва¬лялись! Врачи им не делали, раз срок просрочен, ответственность на себя не хотели брать, а тетя Даша брала. А уж они благодарили меня, кто чем мог. Но ведь у них было безвыходное положение, а у тебя? Паша тебя не бросит. Он, как узнал, что ты в положении, об¬радовался, написал: "Ну, мать, можешь поздравить, я теперь почти отец. Ты уж поддержи Эльку, ей сейчас трудно придется". Эля, ты теперь взрослый человек, рожай и ничего не бойся. Я тебя поддер¬жу. А Пашка вернется через каких-то полтора года. Они же быстро пролетят. И родители тебя тоже не бросят ведь. Паша говорил, что мама у тебя золотая ...
— Нет, теть Даш, не надо меня уговаривать.
— Может, у тебя появился кто-то?
— Нет, что вы! Я Пашу жду. — Эля смотрела на женщину такими васильковыми глазами, что той стыдно стало за мелькнув¬шее сомнение.
— Но тогда почему? Ведь ты же собиралась...
–– Собиралась, да... То есть я еще пока не знала, как посту¬пать. Но теперь знаю.
–– Нет, я все-таки не понимаю, что за необходимость. Ведь такой риск...
–– Ну, я подумала, что я еще молодая, чтобы со школьной скамьи — прямиком в роддом. К тому же, я хочу, чтобы все было пристойно. А так, что наши знакомые скажут? Еще подумают, что Пашка меня только из-за ребенка взял.
— Знакомые скажут... Боже мой!
–– Ну и потом мне учиться надо. Вы же знаете, что я в ме¬динститут хочу поступить. А с ребенком — куда?
–– А Пашке что я скажу?.. Нет, девушка, я тебе в этом деле не по-мощница. Иди домой, одумайся.
Домой Эля возвращалась с чувством оскорбленного досто¬инства. Ей казалось, что с ней поступили, как с маленькой, нера¬зумной девочкой, и она ощущала почти ненависть к Пашиной мате¬ри, да и к нему самому.
Назавтра Эля к учебникам не притрагивалась, несмотря на то, что это был последний день перед экзаменом. На нее накатилась такая тоска, что Эля до самого вечера просидела на диване, отре¬шенно глядя в одну точку, и, когда тоска становилась уж совсем невыносимой, тихонько плакала. Даже предстоящее свидание ее мало радовало. Когда стали сгущаться сумерки, Эля, не дожидаясь родителей, выскользнула из дома и побрела к Кате. Катя заявила, что на танцы она не пойдет, а будет усиленно заниматься. Погово¬рить с ней тоже возможности не представилось, из комнаты донес¬ся голос Катиной матери:
— Катя, хватит болтать, иди занимайся.
Эля побрела на танцы одна. Она шла, выбирая безлюдные места, не глядя по сторонам, — избегая знакомых. Кто-то окликнул ее, она пошла быстрее, не оглядываясь.
Ромка появился неожиданно. Он казался счастливым, не сводил с нее глаз и улыбался.
— Привет, ты сегодня без подруги?
–– Она совсем заучилась.
–– Слушай, тебе очень хочется на эти танцульки? А то пойдем ко мне, послушаем более цивильную музыку.
— Пойдем.
... Через четыре часа Эля опять стояла перед калиткой Пашкиного дома. Вечер она провела прекрасно: Ромка познакомил ее со своими родителями, которые понравились Эле куда больше, чем простенькая тетя Даша. Они отнеслись к ней приветливо, почти по-¬семейному поужинали, а Эля все не могла в себя прийти, подумать только — недоступный Ромка, на которого она только издалека по¬сматривала, сидит рядом с ней и подкладывает ей земляничного ва¬ренья. Потом они сидели в его комнате, слушали музыку и, конеч¬но, целовались. Когда Эля засобиралась домой, он записал номер ее телефона и сказал, что завтра позвонит и, возможно, купит чего-нибудь горячительного — отметить окончание экзаменов. Прово¬див ее до подъезда, он долго рассказывал что-то, не выпуская ее рук, но она не слушала, а с нетерпением ожидала его ухода. И когда затихли его шаги, она, воро-вато озираясь, побежала к остановке.
И вот теперь стояла под Пашкиными дверями, не в силах по-стучать. "Что, если она опять выгонит меня? Вот гадина! В конце концов, ее сын заварил кашу, вот она пусть и расхлебывает. Эх, если бы мне было куда пойти, кроме нее, а то некуда, все от нее зависит". Наконец, Эля, сдерживая нервную дрожь, постучала. Тетя Даша от¬крыла дверь и оторопело уставилась на гостью, которая стояла сжав¬шись, словно в ожидании удара, и смотрела на нее затравленным и в то же время вызывающим взглядом.
— Заходи, — сказала тетя Даша. — Ну, а теперь давай пого¬ворим. Ты опять за этим пришла?
— Разумеется.
— Это что, детское упрямство? На принцип пошла?
— Думайте, что хотите, а я отсюда не выйду, пока вы мне не сделаете аборт.
Тетя Даша смотрела на Элю так, словно видела впервые.
— Не уйдешь? Пожалуйста, мне-то что. Сейчас спать будем ложиться, могу тебе на диване постелить.
— Вы надо мной не смейтесь! — крикнула Эля.
"Как заставить ее? Как же заставить?" — думала она и вдруг тоненько заплакала, размазывая слезы кулаками.
— Тетя Дашенька, ну пожалейте вы меня! Ну хотите, я перед нами на колени встану?
— Да ты чего привязалась-то ко мне? Что я сыну-то скажу? Он же меня знать не захочет...
— А вы не говорите, что это вы. Скажите, что не в порядке там что-то было и в больницу увезли.
— Да ты чего, блаженная, что ли? Чего тебя угораздило-то?
— Я... Я замуж скоро выхожу, — пролепетала Эля, пряча глаза.
— Вот оно что-о! Это так ты моего сына ждешь? Уходи, дев¬ка, сами с ним разбирайтесь потом.
Тетя Даша возмущенно отвернулась. Закинув ногу на ногу, Эля достала из сумки сигареты и попыталась прикурить. Руки тряс¬лись, спички гасли. Наконец, Эля затянулась. Она знала, что Пашкина мать не выносит курящих женщин. Вот и сейчас она брезгли¬во махнула рукой, отгоняя дым.
— Знаете что, — заявила Эля, с сигаретой она почувствовала себя увереннее, — я, если хотите знать, не только с вашим сыном... Так что ребенок, может, и не его, зря не переживайте так. Этот, с которым я сейчас-то, с пузом меня брать не хочет, а ваш дурачок и с чужим возьмет. И вообще, если по знакомству не хотите, вот... — Эля полезла в сумку и достала оттуда несколько мятых купюр.
Тетя Даша повернулась к ней. Лицо ее было искажено.
— Убери свои бумажки... Раздевайся.
— Спасибо, что пожалели.
— Не тебя, сына пожалела.
— Значит, вы мне бесплатно сделаете?
— Считай, что это тебе от сына за услуги.
Эля хотела было обидеться, но передумала. Тетя Даша резко вы-прямилась и принялась готовиться к процедуре: накрыла диван, на кото-ром Эля и Паша столько раз занимались любовью, клеен¬кой, рядом при-способила табуретку с настольной лампой, полезла за непонятными и потому вдвойне зловещими инструментами. Эля наблюдала за ней с широко раскрытыми глазами, в которых дрожал страх. Она была теперь просто девчонкой, которая не может жить без танцев, которая завтра сдаст экзамен в школе. И вот теперь она против своей воли принимает участие в чем-то взрослом, постыд¬ном. Она поняла, что после этот целый отрезок ее жизни останется в прошлом, и эта маленькая, уютная комната, где провели они столько счастливых часов, — все в прошлом. Маленькому существу внутри нее передался материнс¬кий страх, и оно забилось, словно чувствовало, что готовится ему. Эля инстинктивно обхватила живот руками. Ее растерянно блужда¬ющий взгляд остановился на Пашкиной фотографии, висящей на стене. И тут же всплыло перед ней другое лицо.
"Прости, Паша", — подумала Эля и решительно принялась разде-ваться. Не стесняясь наготы, она прошествовала к дивану и неловко растянулась на нем. От холодной клеенки по телу прошла дрожь. Тетя Даша откупорила пробку на бутылке.
— Целую бутылку водки на тебя потрачу по знакомству-то, — сказала она, ухмыльнувшись. И, посмотрев на вздрагивающий Элин живот, добавила: — Ишь, заметался. Помирать-то не хочет.
— Что вы говорите, он же не понимает!
— Все он понимает! Это тебе не кусок мяса, у него уже душа есть. Может, внук был бы хороший... Не жалко?
— Нет, у меня таких знаете еще сколько будет, — отозвалась Эля. Ощутив резкую боль, она зажмурилась, лихорадочно шепча:
— Ой, мамочки, ой, мамочки...
— Все, полилось, — сказала Пашкина мать. Эля заплакала в голос.
— Что, больно? — враждебно спросила тетя Даша. — Он внутри тебя тоже плачет, только его не слышно.
Эля представила, как мечется внутри нее ее не родившийся ребенок, пытаясь спастись от ядовитого потока, разрушившего его дом, и ничего уже нельзя поправить...
Вскоре Эля стояла у дверей и прощалась с хозяйкой дома.
— Завтра все выйдет. Будет больно, не пугайся. Ничего те¬перь не поделаешь, все, что можно было, я сделала, дальше уж ты сама.
— Конечно, само собой. Спасибо вам.
— Не за что.
Эля побежала домой. От радости ей хотелось петь.
— Ура, теперь я снова свободна! Теперь пятна пройдут, те¬перь похудею, теперь опять мини-юбку буду носить! Ромка увидит, какая у меня на самом деле фигура! Теперь не надо бояться, что родители заметят, теперь новая жизнь!
Дома уже ложились спать. Эля вошла к себе, закрылась и вскоре спокойно заснула.
Но выспаться ей не удалось. Она проснулась от такой острой боли, какой еще никогда не испытывала. В комнате было уже свет¬ло, но за окном еще не слышалось шума машин и трамваев. Громко щебетали птицы, радуясь новому летнему дню. Эля охнула и повер¬нулась на другой бок. Она не знала, что с ней будет дальше, ей ста¬ло страшно. Страшно, что некому рассказать, не у кого просить со¬вета и помощи. Эля оказалась один на один со своей бедой. Она свертывалась калачиком, вставала на четвереньки, но боль не от¬пускала. Тогда Эля, понимая, что не уснет, встала и распахнула окно. Утренняя свежесть чистого, еще не загрязненного дымом и гарью, воздуха пронизала застоявшуюся, сонную духоту комнаты. Эля окон¬чательно проснулась, утренняя прохлада освежила ее. Присев на краешек подоконника, она закурила. Стало как будто легче.
— У меня ведь сегодня экзамен по химии!.. Ничего, сдам. Плевать я хотела на свой организм. Вечно он мне сюрпризы подки¬дывает! Боль бо-лью, а экзамен экзаменом.
В семь утра зазвонил будильник. Кряхтя и охая, так как от боли тем-нело в глазах и тошнило, Эля принялась одеваться. В ком¬нату постучала мама:
— Встаешь уже?
— Да.
— Иди поешь.
— Спасибо, не хочу.
Эля надела школьную форму и взглянула в зеркало. Серое пятнистое лицо, серые дрожащие губы, остекленевшие от боли гла¬за — все это так не вязалось с белыми воротничком и кружевами фартука.
Когда Эля вышла из комнаты, мать вскрикнула:
— Дочка, что с тобой?
— Не выспалась. Я ведь всю ночь не спала, да еще голова разболелась, от нервов, наверно.
— Да разве можно себя так изводить! Ты же прекрасно знаешь, что но химии-то тебе пятерка обеспечена! А теперь –– как ты пойдешь? У тебя совершенно больной вид!
–– У кого больной вид? –– из комнаты вышел отец. –– Да, вид неважный. Сдается мне, мать, что у тебя на лице такие же пятна были, когда ты Эльку носила, — он сурово оглядел Элю, которая инстинктивно поджала живот.
— Ну что ты говорить при ребенке! Это у нее от кварцевой лампы... Элечка, мы с папой в сад собирались. Может, не ездить?
— Езжайте, езжайте!..
Эля пробиралась к школе дворами, полусогнувшись и охая. Однако, войдя в класс, постаралась выпрямиться и держаться бод¬рее. Страх, что кто-нибудь что-нибудь заподозрит, утихомирил боль. В полусознательном состоянии она взяла билет и, даже не взглянув на вопросы, прошла за свою парту. Учительница заметила ее состо¬яние:
— Эля, ты болеешь?
— Да, Нина Сергеевна, у меня голова болит. Кроме того, я так волновалась, что не могла уснуть, — пролепетала Эля.
— Вот видите, отличница ночь не спала перед экзаменом, а некото-рым товарищам хоть потоп.
Катя обеспокоено взглянула на подругу:
— Что ты с собой сделала?
Эля уже ничего не могла сказать, в глазах потемнело, и она потеряла сознание.
Когда она очнулась. Катя испуганно хлопала ее по щекам. Рядом, очень обеспокоенная, стояла Нина Сергеевна.
— Эля, тебе лучше?.. Вот что, собирайся-ка и иди домой. Катя тебя проводит.
— Нет, мне уже лучше, я хочу сдать экзамен.
— Какой экзамен! Пятерку я тебе и так поставлю, ты ее зас¬лужила. Катя, собирайся, проводи Элю. Потом придешь.
Домой Эля брела согнувшись и повиснув на Катиной руке. Она громко вскрикивала от боли, не обращая внимания на редких прохожих.
Перед дверью Эля с трудом выпрямилась.
— Катька, вот ключи, открывай быстрее.
Пока Катя водилась с замком, Эля вдруг растерянно прошеп¬тала:
–– Ой, полилось что-то...
Обернувшись, Катя увидела на полу большую лужу.
— Эль, надо скорую вызвать.
— Я тебе покажу скорую, — с исказившимся лицом прохри¬пела Эля. — Чего уставилась? Открывай быстрей! Видишь, выхо¬дит!
— Что?
— Дура! Щас роды будешь принимать, вот что!
— Элечка, ты с собой что-то сделала! Может быть, все-таки скорую?.. Я ведь не знаю, как это делается. Еще случится что...
— Да ты что, угробить меня хочешь? Тебе всего-то надо пу¬повину обрезать. Не самой же мне корячиться, отгрызать ее!
Дверь открылась. Эля повалилась на пол...
...Наконец, все кончилось. Изможденная Эля лежала в луже крови. Катя с интересом и страхом разглядывала трупик.
— Надо выбросить, — сказала Эля.
Катя принесла мусорное ведро. Обернув руки полотенцем, брезгливо взяла безжизненное тельце и вдруг удивленно восклик¬нула:
— Гляди-ка, правда, мальчик!
Затем она бросила тельце и послед в ведро и вышла.
Вернувшись, она помогла Эле добраться до ванной, из ван¬ной до постели, вымыла пол.
— Спасибо, Катька, ты настоящий друг.
— А почему все так получилось? Когда расскажешь-то?
— Сейчас я не в состоянии.
— Ну ладно. Теперь все нормально будет, отдыхай, а я побе¬гу экзамен сдавать.
— Отмучилась, — счастливо улыбнулась Эля.
Когда родители вечером вернулись из сада, они застали свою дочь бледную, изможденную, но счастливую.
— Поздравляйте с пятеркой!
Звонки
1
З
азвонил телефон. Трубку сняла Наташа.
— Да, я слушаю... Алле! Алле!
После непродолжительного молчания в трубке разда¬лись короткие гудки. Вчера в это же время был подобный звонок. Но отчего так радо-стно и в то же время тоскливо сжалось сердце? Словно что-то было уже в ее жизни, связанное с телефонными звон¬ками.
Десять лет назад один ее знакомый звонил и молчал. И у нее так же замирало сердце. Десять лет!.. А началось все еще раньше... Воспоминания похоронены в глубине души, спрятаны на дне памя¬ти. Она боялась воспоминаниями о счастливом прошлом потрево¬жить счастливое настоящее. Как глупо! Разве может давно угасшая детская любовь повлиять на ее отношение к Саше? Ведь Саша та¬кой любящий, такой заботливый, такой прекрасный отец и муж, и она так благодарна ему за все, так уважает и так любит, да, да, так любит его!..
Но сегодня ей хочется вспоминать. Саши и сына Павлика нет дома, в комнатах непривычная тишина. Все прибрано, и горячий ужин на плите. И несколько минут можно побыть наедине с собой и своим прошлым. Наташа забирается с ногами в кресло и закрывает глаза...
Далекий десятый класс. Неприступный Вадим, которым На¬таша лю-бовалась издали. Счастливое время! Еще только стоишь на пороге боль-шой жизни, все кажется или черным, или белым, все говорят о призвании и не знают, что потом осядут в какой-нибудь конторе и будут изнывать в ожидании конца рабочего дня; все меч¬тают о настоящей любви, но не всем удается ее встретить и уж очень немногим счастливчикам удается ее сберечь. И множатся несчастные семьи, процветают измены, и бывает, что, глядя на своих детей, кто-то думает: вот если бы это был его (ее) ребенок... Наташа нахмурилась, но тут же решительно тряхнула головой: да, и она иног¬да думает; каким был бы коренастый, рыжий Пашка, если бы ро¬дился у них с Вадимом. А что такого? Была любовь — и никуда от этого не деться...
Она вспоминала школьный вечер, посвященный, кажется, Первому мая, на котором она появилась в короткой юбке, чем шо¬кировала одно-классниц и навсегда испортила отношения с классной. Наташа не любила выставлять себя напоказ, ей было неловко, она стеснялась своих обнаженных ног, зато желанной цели она до¬стигла: Вадим проводил ее до дому, и с тех пор они стали встречать¬ся.
А потом все по-глупому оборвалось. Они поссорились после выпускного бала. Вадим приревновал ее к однокласснику. Она все ждала, что он позвонит, но он так и не позвонил, а сама она не ре-шалась.
Прошел год. Она поступила в институт, жизнь ее резко изме¬нилась: новые знакомые, подруги, учеба, сессии — словом, не до переживаний. Но началась весна. Невыносимо было сознавать, что все просыпается, как и в прошлом году. И так же опускаются на сквер прохладные сумерки, и так же гуляют влюбленные, но его нет рядом. Она помнит тот благословенный вечер, когда она решила — будь что будет. Полчаса она сидела, в нерешительности глядя на телефон, наконец двинулась к нему так, как охотник движется на опасного зверя, чтобы победить или умереть. Сердце у нее бешено билось, рука дрожала, но в душе было облегчение оттого, что сей¬час все выяснится.
— Вадим?
— Да.
— Здравствуй, это Наташа. Вадим, я жду тебя сегодня в во¬семь ча-сов на площади у фонтана. Все.
И бросила трубку, не дав ему возможности ответить. Если бы он сказал, что не сможет, она, наверно, умерла бы тут же, у теле¬фона. А бросив трубку, она отрезала ему путь к отступлению: те¬перь ему будет неудобно не прийти.
Подходя к фонтану, она напряженно всматривалась, боясь не уви-деть его. Но он уже был там. Наташа подбежала и, чуть задыха¬ясь, бес-страшно спросила:
— Ты хочешь знать, почему я тебе позвонила?.. Потому что я безумно люблю тебя.
Он молча взял ее за руку. И давно забытое волнение охвати¬ло Наташу.
— А ведь я тебе звонил весь последний месяц, — сказал он.
— Звонил?!
— Да. Но как только ты брала трубку, я сразу бросал. По¬мнишь такие звонки?
— Так это был ты? Стеснялся, что ли?
— Боялся.
— Меня? — удивилась она и обрадовалась одновременно. — Господи, вот современная молодежь! ...
Так начался новый этап в их отношениях. Вадим стал ее пер¬вым мужчиной. Это был самый счастливый год в ее жизни. Ей каза¬лось само собой разумеющимся, что Вадим станет ее мужем. Роди¬тели уговорили их не спешить, пока оба студенты, по крайней мере, подождать до последних курсов. Но неожиданно они расстались, как потом выяснилось, навсегда. Причиной этому была не измена, не охлаждение чувств, не какие-либо роковые обстоятельства, ко¬торые, вторгаясь в нашу жизнь, резко меняют планы, а обыкновен¬ная ссора, причем сейчас Наташа, сколько не напрягает память, не может вспомнить, из-за чего же они поссорились тогда. Они ссори¬лись и раньше. Если виновата была Наташа, она тут же звонила и просила извинения. Если виноват был Вадим, он звонил и молчал, пока Наташа не говорила ему:
— Вадим, я знаю, что это ты. Я не сержусь.
Тогда он отзывался, и таким образом мир восстанавливался. Однако после этой роковой ссоры она решила: или он попросит извинения первым, или между ними все будет кончено. И когда Ва¬дим позвонил и в очередной раз стал молчать, Наташа резко крик¬нула:
— Вадим, можешь не молчать, я знаю, что это ты. Между нами все кончено, понял?
— Почему? –– прозвучал его растерянный голос.
–– Потому, что я нашла себе другого, — ядовито заявила она и бросила трубку.
Она почти сразу пожалела о том, что так сказала, но было поздно. Самой позвонить и признаться, что она это сделала, чтобы досадить ему — и больше ничего. Но позвонить не решилась. Помнила, как Вадим приревновал ее к однокласснику. А спустя два месяца узнала, что его забрали в армию. Если раньше у нее еще оставалась какая-то надежда, то теперь она поняла, что все кончено. Два года казались ей целой вечностью. Но эта вечность длилась недолго. Кажется, и года не прошло...
И тут появился Саша. Лето было в самом разгаре, уже окон¬чилась сессия. Мама сказала, что ей надоело смотреть на страдания дочери, и что клин клином вышибают. А у ее сослуживицы как раз есть сын. Ему двадцать пять лет, он закончил политех и работает инженером на заводе. Не желает ли Наташа познакомиться с ним? Вдруг он ей понравится? Наташа равнодушно усмехнулась. Но мама проявила настойчивость. Через несколько дней они шли в гости к Саше и его родителям. Их семья жила в большом деревянном доме, с огородом и гаражом, в котором стояла машина. Все в их доме было основательно: и тяжелая старинная мебель, и домотканые дорожки на полу. Стол к приходу гостей ломился от изобилия разных нехит¬рых угощений. Сашины родители были по-деревенски гостеприим¬ны, добродушны. Конечно, им не хватало интеллигентной утончен¬ности родителей Вадима, но Наташе они понравились. Ей было уют¬но в их доме и как-то надежно. Ну, а Саша... Саша тоже понравился ей, хотя и говорят: когда нарочно знакомят, редко что получается. Но это, наверно, если настроишься на что-то особенное, а Наташа ни на что не настраива-лась. Саша не был красавцем и даже отда¬ленно не напоминал Вадима, он был коренаст и производил впечат¬ление крепко стоящего на ногах человека. Рыжеватые волосы, вес¬нушки на открытом лице и хорошая улыбка. С ним Наташа не гово¬рила ни о книгах, ни о музыке — он ими просто не интересовался. Человек он был практичный и куда более сведущий в житейских вопросах, о которых она понятия не имела. Часто, слушая рассуж¬дения Наташи, он снисходительно улыбался, и она казалась себе маленькой и глупенькой. Сам не любитель разговоров, он спокойно относился к тому, что она иногда замолкала, задумавшись о чем-то.
Поженились они через полгода после знакомства. Она сразу забеременела. Чувствовала себя прескверно, но он всегда был ря¬дом, заботился о ней. Ей было спокойно, и она думала, что, навер¬но, это и есть счастье.
А потом ее покой нарушился: пришло письмо из армии от Вадима. Наташа хорошо помнит этот ужасный день. Когда ей на руки из почтового ящика выпало письмо, она, увидев знакомый почерк, едва не лишилась чувств: сначала ее охватило такое счас¬тье, словно она была слепа и вдруг прозрела, влюбленная и счаст¬ливая она смотрела на конверт, но вдруг увидела как бы со стороны себя, беременную, и рядом своего мужа, и тут же ощутила такое горе, такую душевную боль... и отчаяние от того, что ничего нельзя уже изменить, ничего нельзя вернуть.
— От кого? — спросил Саша.
— От одноклассника, из армии.
— Дома прочитаешь, — спокойно сказал он. Дома она закрылась в их комнате, дрожащей рукой надорва¬ла конверт и впилась глазами в строчки. Вадим просил прощения, проклинал себя, писал, что не может поверить в то, что она его раз¬любила, и сам не может забыть ее. В письме были самые радужные надежды на их будущую совместную жизнь, и Наташа расплака¬лась.
— О, если бы я не вышла замуж, если бы я продолжала ждать его, какой бы наградой для меня стало это письмо! Каким счастьем было бы получить его! — повторяла она сквозь слезы.
Когда зашел Саша, она уже успокоилась, но вид у нее был расстро-енный.
— Что он пишет, твой одноклассник?
Она замялась.
— Дай письмо, — сказал Саша, — дай, я не буду читать, — Она по-дала письмо, которое он тут же разорвал. — Не сердись, но так будет лучше.
Потом у них родился Павлик, вылитый отец. Сын целиком поглотил ее мысли и чувства, и Наташа была благодарна мужу за то, что он сделал ее счастливой матерью. О Вадиме она запретила себе думать. От одноклассницы она узнала, что он вернулся из ар¬мии, закончил институт и женился. "Какое счастье, что он нашел свою судьбу", — печально думала Наташа. Больше она ничего не слышала о нем...
2
Наташа распахнула окно, и в комнату с птичьим щебетом и запахом молодой листвы ворвалась весна... Во дворе стукнула калитка. Пришли Саша и Павлик.
— Мама, а мы в парк ходили! Я на американских горках ка¬тался! — закричал Павлик.
— Они не американские, — с улыбкой возразил Саша.
— Ну и что! И еще мне папа эскимо покупал.
— Молодцы. Хорошо провели время. А я испекла пирожки.
— Со щавелем?
— Ну, конечно, ваши любимые.
На другой день Наташа села с вязаньем у телефона. Она не¬вольно вздрагивала от каждого звонка и поспешно снимала трубку. Но каждый раз трубка отвечала чьим-нибудь голосом. В конце кон¬цов Саша спросил:
— Ната, ты ждешь звонка?
— Да, от Ларисы, ей что-то надо было.
При этом Наташа покраснела: "Зачем я сказала, что жду звон¬ка? И почему меня в жар бросило? Словно я скрываю что-то. Но мне нечего скрывать!" Через некоторое время раздался звонок и, сняв трубку, Наташа услышала долгожданное молчание.
— Кто там? — спросил Саша.
— Не знаю, не пожелали разговаривать, — пожала она пле¬чами и успокоилась, словно ждала чего-то и дождалась.
С этих пор звонки стали смыслом ее жизни. Она ждала их изо дня в день. Если их долго не было, все валилось из рук, ей ста¬новилось тоскливо и страшно, словно она боялась потерять что-то дорогое, с трудом обретенное. Но что? Неужели эти звонки стали так много значить для нее? Зато как билось ее сердце, когда она кричала в трубку: "Алле! Алле!" — и ответом было молчание.
"Это Вадим, –– думала она. –– Как я узнаю его в этих звонках! Выходит, он до сих пор помнит меня? Но ведь он женат! Не очень-то он счастлив с женой, если звонит бывшей подруге". Свое волнение Наташа объясняла удовлетворенным тщеславием: вот; су¬мела внушить мужчине чувство, которое даже жена не смогла зага¬сить. "Конечно, я не собираюсь изменять своему мужу, но как при¬ятно, что ты нужна еще кому-то", — думала она, подолгу разгляды¬вая себя в зеркало.
Заметив однажды ее рассеянный взгляд, Саша спросил:
— О чем мечтаем?
— Ни о чем, просто весна.
— Хватит мечтать. Тебе уже двадцать девять.
— Ну и что?
— А то. Я давно жду, когда ты с неба на землю спустишься.
— Ждешь? Тебя что-то не устраивает?
— Да так ...
— Я тебя не устраиваю как жена?
— Да нет, вроде со стороны все нормально: дома прибрано, сготовлено, мои родители не нахвалятся. Благополучная пара!
— Что за ирония? Мы действительно благополучная пара.
— Да, со стороны.
— Со стороны? Саша, ты меня больше не любишь?
— А ты-то меня любишь?
Он смотрел на нее так пристально, что Наташа виновато опу¬стила глаза. У нее было такое ощущение, что она обманула Сашу.
— Саш, ну какая любовь после девяти лет совместной жиз¬ни...
— Как же, понимаю: быт, грязные носки и прочее... И через несколько лет совместной жизни ты меня разлюбила? После пяти? Или, может, после двух?
С этими словами он вышел из комнаты, а Наташа заплакала. "Вот что сделали эти проклятые звонки! Вот что! — думала она. — Не хватало из-за них мне потерять мужа! Ну чего он звонит? Зачем он меня тревожит? Если у него проблемы с женой, то причем тут я? Ведь я-то счастлива с Сашей!"
Несколько дней звонков не было. Наташе было очень грустно, она чувствовала себя одинокой, покинутой и объясняла свою грусть холодностью Саши. К телефону она по-прежнему подбегала первая, но каждый раз ей отвечал чей-то голос. Однажды телефонная трубка ответила ей молчанием. В сердцах бросив ее, Наташа подумала: "Нет, это невозможно! Как он смеет преследовать меня? Может, он еще и надеется на что-то? Нет, этому пора положить ко¬нец!" Но как? Позвонить ему и попросить, чтобы он оставил ее в покое? А если трубку возьмет его жена? От этой мысли Наташу передернуло. И потом... коротким разговором не отделаешься. Оби¬жать Вадима выговором жестоко. Хочется, чтобы он сам понял, что ни к чему хорошему его безмолвное ухаживание не приведет. Пись¬мо! Вот что нужно. Письмо, не отправленное по почте, а передан¬ное надежным человеком лично в руки, ведь иначе оно опять-таки может попасть к жене Вадима. Надежным человеком Наташа пред¬ставляла мужа подруги Ларисы, Колю, добродушного толстяка, бла¬гоговевшего перед Наташей.
Лариса сначала засомневалась:
— Это очень романтично, но как-то... несовременно.
— Тем не менее это самый лучший выход, — настаивала На¬таша.
Выбрав момент, когда никого не было дома, она села писать письмо. У нее получилось вот что:
"Здравствуй, Вадим!
Взялась писать тебе длинное и пространное письмо — захо¬телось расставить все точки над i. Не хочу, чтобы у тебя было наду¬манное представление обо мне, вдруг захотелось, чтобы ты хоть не¬много узнал меня такой, какая я есть. Ведь правда — какой бы горь¬кой и невыгодной для нас она не была — все равно лучше лжи. Я постараюсь быть предельно искренней.
Я очень благодарна судьбе за то, что она подарила мне встре¬чу с тобой. В противном случае половина жизни, причем лучшая, была бы заслонена от меня. Ах, какая это была искренняя, чистая и безоглядная любовь! Мое сердце билось только от встречи до раз¬луки. Причем в памяти я всегда бережно хранила твою последнюю фразу, жест ... и прочее ... Других молодых людей для меня просто не существовало. Ах, сколько слез и страданий принесла мне твоя нео¬боснованная ревность! Глупо и жестоко было это с твоей стороны. Разве тот, кто любит, в силах изменить? Если бы даже захотел, это не в его власти.
Ты, видимо, думаешь, что замуж я вышла, чтобы досадить тебе? Нет. Это не так. Я, как и всякая женщина, бывает, делаю глу¬пости, но не до такой степени я безнравственна, чтобы выходить замуж за человека и не подумать о том, что я дам ему взамен его любви, не сделаю ли я его несчастным?
Тебе интересно, как складывались мои отношения с мужем? С самого начала это был брак по расчету — конечно, не по матери-альному. Меня прельстило то, что на него можно положиться: он надежный человек, ему можно доверять. К тому же он окружил меня своей любовью, нежной заботой, бесконечной преданностью, вни-манием и пониманием. И мне волей-неволей приходилось платить ему тем же. За все время, которое мы прожили вместе, он еще ни разу ничем не обидел меня. Все наши размолвки исходили от меня, но это было давно, когда я была молодая, глупая. Теперь стала ста¬рая и мудрая, как кобра, и этого себе не позволяю. Как-то незамет¬но, но получилось именно так: '"что наша нежность и наша дружба сильнее страсти, больше, чем любовь".
Теперь что касается сына. Я никогда не сделаю ничего, что было бы ему во вред. Я готова на любые жертвы, лишь бы ребенок рос в нормальной семье. С его появлением все мои чаяния о нем, у меня не существует ни желаний, ни устремлений моих личных, как бы в отрыве от него. Если бы кто-то спросил меня сейчас, счастли¬ва ли я, я не задумываясь бы ответила: да, да! И так бывает: не было бы счастья, да несчастье помогло.
Ну вот, я коротко написала о себе. О тебе я знаю очень не¬много, но до меня иногда доходят добрые вести. Знаю, что ты уже давно женат. Я рада за тебя всем сердцем.
Прости мне, если можешь, все обиды, которые я тебе нанес¬ла. Это было не со зла. И напоследок попрошу тебя не докучать мне больше своими звонками. Я думаю, что ты, прочитав мое письмо, сам поймешь, что это ни к чему. Вот и все, что я хотела тебе сказать.
Конечно, я надеюсь на твою порядочность, но все же хочу попросить тебя: после того, как прочтешь письмо, пожалуйста, унич¬тожь его. Я не уверена, что никто его не прочитает, всякое может случиться. Я не подписываюсь, потому что ты не можешь не дога¬даться, кто я. Прощай! "
Запечатав конверт, Наташа поспешила к Ларисе. Держать письмо в доме родителей мужа казалось небезопасным, к тому же хотелось, чтобы Вадим скорее получил его. Надо, наконец, прекра¬тить звонки и восстановить мир в семье.
... Действительно, с тех пор, как Коля отнес письмо, звонки прекратились. Правда, до сих пор сердце замирало, когда в прихо¬жей гудел телефон, но Наташа уговаривала себя:
— Спокойно. Это не он. Я его знаю — он больше не позво¬нит.
Она старалась быть внимательнее к мужу, но Саша после того не-приятного разговора замкнулся в себе, как-то отдалился от нее. Наташа несколько раз пыталась поговорить с ним, но Саша избегал серьезного разговора. Так продолжалось до конца лета. Они вместе копались в огороде, обсуждали хозяйственные дела, по выходным водили Павлика в парк или на речку. Однако Наташе было ясно, что они окончательно отдалились друг от друга. И что, скорее всего... Но мысль о разводе она отгоняла: "Надо жить ради Пашки, — ду¬мала она, — для ребенка потеря отца будет настоящей трагедией. Ничего, многие семьи так живут. Неужто Саша меня разлюбил?.. Если бы мне хотя бы год назад сказали, что так будет, я бы не пове¬рила! Чего только не случается в жизни. Впрочем, чему удивляться, многие мужья разочаровываются в своих женах. Жалко, конечно, что все у меня так получилось. Но, с другой стороны, это даже удоб¬нее: не надо притворяться, что я от него без ума. И потом, если уж я пережила разлуку с Вадимом, то все остальное тем более пережи¬ву".
Однако вскоре добавилось еще одно обстоятельство, сделав¬шее их совместную жизнь еще более невыносимой.
Как-то раз Наташа собралась сходить с Павликом к подруге, с кото-рой давно не виделись и у которой был тоже сын — ровесник Пашки.
— Мы наверняка заболтаемся допоздна, — сказала она мужу, — так что, если ты не против, я заночую у нее.
— Я не против, — сказал Саша и даже как будто повеселел.
Но не успели выйти за ворота, как Наташа вспомнила, что они забыли дома подарок. Чтобы лишний раз не встречаться с му¬жем, она открыла дверь своим ключом и, войдя в прихожую, услы¬шала, что он разговаривает по телефону. Наташа хотела пройти, но остановилась и стала слушать, сжимая ключ так, что он впился в ладонь.
— Галиночка, радость моя, — таким голосом Саша давно не разговаривал с Наташей, — так ты придешь? Жена ушла с ночевь¬ем к подруге... Родители на даче ... Галь, какая же ты у меня тру¬сишка. Ну сама подумай: сколько нам можно скамейки в парках об¬тирать да твоих родителей шугаться? Давай хоть раз по-человечес¬ки ... Ну вот и ладушки! Понимаю, что тебе неудобно. Конечно, встречу. Через полчаса на остановке.
Наташе стало плохо, она прислонилась к стене, сердце беше¬но колотилось. "Так это мой муж обтирает скамейки с какой-то... и шугается ее родителей... и мечтает хоть раз с ней по-человечески", — она вошла в комнату. Саша надевал перед зеркалом чистую ру¬башку, выглаженную утром ее руками. Увидев жену, он слегка сму¬тился, затем придал лицу обычное холодное выражение.
— Куда ты собрался? — невинно спросила Наташа.
— К Сереге зайду, что мне дома-то сидеть? Вас нет... А ты что, забыла что-нибудь?
— Забыла! К Сереге ты идешь — через полчаса на останов¬ке.
— Подслушивать нехорошо, — спокойно заметил он и не¬вольно взглянул на часы.
Наташе вдруг стало бесконечно жалко себя, и она расплака¬лась, как обиженный ребенок. Через минуту они сидели на диване, и она, глотая последние слезы, слушала его:
— Не плачь, Наташ, я не виноват, что все так случилось. Ты знаешь, что я всегда хотел быть хорошим мужем, и был им. Но я человек и мне тоже хочется, чтобы меня любили. Когда я познако¬мился с тобой, я очень полюбил тебя. И я видел, что тоже нравлюсь тебе. Но не больше. Ты ведь никогда не любила меня. Вспомни — я никогда не говорил тебе о своих чувствах, потому что видел — тебе это не надо. Мы были больше как два друга, чем как два любовни¬ка. И тебя это устраивало. Я сразу понял, в чем тут дело: мы слиш¬ком разные люди. Я земной человек, не любитель витать в облаках, как ты. Конечно, я не дурак: у меня и образование, и разных умных книжек я в свое время много прочел. Но это не мое, понимаешь? Семья, дом, в огороде покопаться, деньги заработать вот этими руками — это мое. А ты — другая. Ты как не от мира сего. Ты вечно о чем-то мечтаешь, а хуже всего то, что ты замкнулась в себе и меня к себе в душу не пускала. Я тебе был нужен как устроитель твоего быта, чтобы ты не о хлебе насущном думала, а спокойно мечтала. А кто-то другой все тебе делал. Да я тебя и не виню. Какая есть — такая есть. Просто тебе надо было выйти замуж не за меня, а за кого-нибудь такого же, — Саша сделал неопределенный жест ру¬кой, — заумного. Я же хочу, чтобы меня любили не "как божество, как вдохновенье", а как простого мужика... И вот появилась эта Галя. Тоже, как и я, земная баба. Конечно, всей твоей зауми у нее нет, у нее на первом плане постель, хозяйство, и меня она любит, понимаешь, ее от одного моего прикосновения в дрожь бросает. С ней я себя мужиком по-чувствовал. Еще раз прошу, не обижайся! Я мог бы и дальше скрывать, но зачем? Я тебя слишком уважаю, что¬бы врать ...
В это время за окном с веселым криком пронесся Павлик. Супруги замолчали. Наконец, Саша глухо сказал:
— Разводиться я не собираюсь.
Наташа прочла в его глазах и подумала со злостью: "Итак, он несчастен. Влюбился в другую, а я его связываю. Но он все-таки был счастлив, потому что любил меня. А я никогда не была с ним счастлива так, как с Вадимом... Я поняла, что он хотел сказать: бу¬дет существовать под одной крышей ради ребенка. И я — тоже. У ребенка должен быть отец". Она подошла к шкафу, достала приго¬товленный подарок и, выходя, насмешливо сказала:
— Смотри, не опоздай на остановку.
— Ничего, ничего, не опоздаю, — тем же тоном ответил Саша.
Этой ночью горькие мысли не давали Наташе уснуть: "Как получи-лось, что вроде бы счастливая семья вдруг распалась? Саша всегда ка-зался мне таким надежным — эталоном мужа. Всегда чув¬ствовала себя с ним, как за каменной стеной, и вот осталась одна. Как странно — раньше он обожал меня, а теперь какая-то Галя ста¬ла ему ближе. А ведь со мной столько лет прожито, столько счаст¬ливых минут — Пашку вместе поднимали ... А я-то ради него отказывалась от Вадима! Но я не могла предать Сашку, а он ни на что не посмотрел –– предал ... О, если бы Колька не отдал Вадиму это проклятое письмо! Хотела как лучше –– покой сохранить в семье, а уже никакой семьи-то и не было ...
3
А Вадим жил один — уже два года, как разошелся с женой. Получив загадочное письмо, он решил, что это розыгрыш, уселся поудобнее в кресле и в надежде развлечься, с усмешкой вскрыл кон¬верт. Письмо было без подписи, но адресовано ему, в этом не могло быть сомнений. Почерк без подписи показался знакомым, но он все-таки не мог понять, чьей рукой оно написано, он постарался вспом¬нить почерк женщин с работы, но ни одна не подошла. Тогда он стал читать. Прочитав, он задумался. Таинственная незнакомка го¬ворит о каких-то звонках, однако он никому не звонил, то есть, ко¬нечно, звонил, но они незамужние. У него рука не поднялась бы звонить замужней, он не из тех, кто разрушает чужие семьи. Но кто писал? ... Кто писал?.. Полузабытые образы всплывали и таяли. Не то, не то... Среди них всплыл и образ Наташи. Светленькая, с наи¬вными голубыми глазами. Она подходила — писать таинственные письма в ее стиле. Но уж ей он точно не звонил! Зачем? Она много лет замужем, у нее большой сын, смешно было бы напоминать ей о том, что давно похоронено в прошлом.
Однако воспоминания пробудили в его душе что-то, как буд¬то уснувшее, затронули что-то святое, чего он давно не смел касать¬ся. Он глядел, как пламя от зажигалки поглощает таинственное пись¬мо, и вспоминал разные подробности их встреч. Да, вот это была любовь! Жалко, что ничего у них не получилось. А все он со своим дурацким самолюбием. Ему надо было держать ее обеими руками, а он подумал, что Наташа — только начало, а сколько их будет по¬том! Разлука помогла понять, что никого ему не надо. Он вспомнил, как пришло ему в армию известие о ее замужестве. Как он смог это пережить! Даже застрелиться хотел... Как глупо! Ведь жизнь-то про¬должалась. Впрочем, много ли в ней было счастья? Женщины, же¬лание забыться, потом жена. Если уж говорить откровенно, то жену он никогда не любил. Наверно, поэтому их брак был сразу обречен
Несколько дней он ходил, как в полусне. Со временем ему мало стало воспоминаний, захотелось поговорить с ней, может быть, увидеть. Долго Вадим боролся с собой. "Она замужем. Зачем тре¬вожить ее? Она не виновата, что я до сих пор ее помню. Она устро¬ена в жизни, это я такой неудачник ... Но ведь я не хочу ничего пло¬хого, ее семья для меня — святое. Просто поговорить, узнать, как она. Чисто по-дружески. Я думаю, ей приятно будет, что я ее по¬мню. И потом, если она счастлива, мой звонок ее счастье никак не разрушит".
Однако прошло довольно много времени, когда Вадим нако¬нец ре-шился. С большим трудом он узнал, где она живет, какая у нее фамилия, и, уговаривая себя — "я только позвоню — и все", набрал номер ее телефона.
Наташа была дома одна. Она сняла трубку, и Вадим услышал знакомый голос: "Да, я слушаю". Однако, как и в ранней юности, непонятная робость охватила его. Он слова не мог из себя выдавить и хотел уже бросить трубку, как вдруг услышал:
— Вадим, не надо молчать, я знаю, что это ты.
— А как ты догадалась?
— Помню твои повадки. А я так боялась, что ты после моего письма больше не позвонишь!
— А-а, так это ты писала?
— Ну да, — Наташа смутилась, — а ты на кого подумал?
— Да я терялся в догадках. Но тогда упреки по поводу звон¬ков — не ко мне. Я не звонил.
— Не звонил? ... — Наташа совсем смешалась. — Значит, это просто кто-то звонил ... Тогда почему ты позвонил сейчас?
— Да после твоего письма. Сразу как-то все вспомнилось ...
— Получилось, что я опять тебе навязалась, — вздохнула На¬таша, и оба рассмеялись.
... Вечер они провели у Вадима. Впервые за многие годы Наташа почувствовала себя желанной и по-настоящему счастливой. Лишь ненадолго лицо ее омрачилось:
— Я только очень боюсь, Вадим, что ты не понравишься Пашке.
Надежда
И
з соседней комнаты доносились звуки поцелуев, а рядом тихонько сопели во сне дети. Холодно и бес¬приютно было Надежде. Вскоре поцелуи за стенкой смолкли, видно, мужа Сережу и его любовницу сморил наконец сон. Мысленно Надя была с ними. Она представляла темную спальню с белым пятном постели, освещенную лунным светом, светловоло¬сую голову Сергея на подушке, и на его плече — обесцвеченные кудряшки чужой женщины.
... Несколько месяцев назад Надя и Сергей развелись. Но жили под одной крышей, потому что идти обоим было некуда: эту квартиру оставила Наде покойная мать, а Сергей не хотел возвра¬щаться в деревню к родителям. Так и жили под одной крышей два человека, ставших чужими друг другу. А самое ужасное для Нади было то, что она продолжала любить этого чужого человека. Каж¬дую ночь она прислушивалась к его дыханию в соседней комнате, ей хотелось открыть запертую дверь, проскользнуть к нему и заб¬раться в его постель, как раньше. И каждую ночь Надя представля¬ла его холодные глаза, недоуменно поднятые брови. "Прогонит, про¬гонит", — с этой мыслью, вконец измученная, засыпала. Каждое утро он уходил на работу, как всегда подтянутый и элегантный, с независимо поднятой головой, и Надя, любуясь им, с грустью дума¬ла, что этот желанный мужчина больше ей не принадлежит. Он ста¬рался бывать дома как можно реже. Часто не приходил и ночью. И это было еще хуже, чем глядеть на запертую дверь, не смея войти. Дети редко видели его — когда он приходил, они обычно уже спа¬ли, и Надя с горечью видела, что дети стали отвыкать от отца.
Но то, что произошло этим вечером, было хуже всего: хуже развода, хуже этой непонятной жизни, это оказалось последней кап¬лей в переполненной чаше терпения.
Надя укладывала детей, когда в коридоре послышались его голос и приглушенное женское хихиканье. Она вышла и увидела рядом с Сергеем какую-то девицу, совсем молоденькую, с обесцве¬ченными кукольными кудряшками. Возможно, она была привлека¬тельна, но Надя, оглядев соперницу, заметила в ней одни недостат¬ки: слишком яркую кофту, неестественно синие тени на веках и дыру на пятке. Незнакомка бесцеремонно принялась разглядывать Надю:
— Это и есть твоя бывшая?
— Да, не обращай внимания, — поморщился Сергей, выгру¬жая из сумки бутылки с пивом.
— Старая она у тебя, — сделала вывод девица и кокетливо добави-ла: — Сергей, ты тоже, что ль, такой же старый?
— Нет, я ее на два года моложе, пойдем на кухню, Любаша.
Но Любаша решила на правах счастливой соперницы полно¬стью уничтожить отставную жену. Сергей вел ее на кухню, а она оборачивалась и отпускала ехидные реплики:
— А чо она такая толстая? А чо она такая страшная? Получ¬ше не мог найти?
— Вот и нашел тебя.
Характер у Нади всегда был вспыльчивый, но тут ее просто затрясло от злости.
— Ах ты гадина! Ты пришла в мой дом и меня же грязью полива-ешь?!.
— Теперь мне понятно, почему ты ее бросил: бешеная она, — как ни в чем не бывало хихикнула Любаша.
— Убирайся отсюда! — крикнула Надя.
Еще не успевшие уснуть дети, услышав крик матери, выбе¬жали из своей спальни, но, увидев незнакомую женщину, нереши¬тельно остановились.
— А ты, Сергей!.. Как тебе не стыдно? В доме маленькие дети... твои дети! А ты начал приводить потаскух! Ничего себе при¬мер для мальчиков!
— Кто еще из нас потаскуха? — невозмутимо возразила Лю¬баша. — И вообще, Сережа, заткни ей рот, а то я уйду. Я сюда при¬шла отдыхать. а не выслушивать истерики твоей старухи. Ты мне обещал море любви этой ночью, а тут...
— Будет тебе море любви, моя девочка, –– сказал Сергей, и на его лице появилась та улыбка, которая появлялась всякий раз когда кто-нибудь затрагивал игривую тему. И от того, что эта такая знакомая улыбка предназначалась не ей, Надя совсем вышла из себя.
— В моей квартире я не позволю заниматься развратом! Я этого... не потерплю! — она кричала, придумывала разные обид¬ные слова, но они не производили никакого эффекта. Сергей что-то спокойно сказал сыновьям и увел их в комнату, а Любаша смотрела на нее так, словно Надя была дикое заморское животное — с долей отвращения, опаски и любопытства. Надя поняла, что своим пове¬дением себя только унижает; по сравнению с этой юной ухоженной девочкой она сильно проигрывает — измотанная женщина в ста¬ром халате. От злости и от сознания собст-венного бессилия она уда¬рила Любу по щеке, чтобы вывести ее из себя, лишить этого состо¬яния превосходства. Но Люба вместо того, чтобы броситься на нее или закричать, прикрыла лицо руками и стала похожа на малень¬кую беззащитную девочку, которую обижают.
— Ну, это уж слишком! — заявил подоспевший Сергей, гру¬бо схватил Надю за руки и втолкнул ее в ванную. Надя зарыдала так, что ее всю затрясло, но сейчас ее слезы не встречали сочув¬ствия, а только раздражали. Сергей резко нагнул ее над ванной, и Надя почувствовала, как ледяная вода потекла по лицу, залила спи¬ну.
— Успокоилась? А теперь иди спать. И не забывайся впредь: я тебе — никто, ты мне — тоже, и я не позволю лезть в мою жизнь.
Он вывел ее из ванной, протащил ее, мокрую и взъерошен¬ную, по коридору мимо торжествующей Любаши и втолкнул в спаль¬ню.
— Мама, — раздался встревоженный голос младшего сына. — Эта тетя ушла?
— Ушла. Спи, малыш, я сейчас лягу.
... Надя не знала, сколько прошло времени. Мальчики усну¬ли. Она слышала их спокойное дыхание. Из соседней комнаты до¬носились звуки поцелуев, приглушенные голоса и женский смех. Надя не замечала, что мокрый халат прилип к телу, что ей холодно, что она вся дрожит.
Ее мучила ревность. Она представляла все, что происходит в соседней комнате так отчетливо, словно сама находилась там. Когда наступила тишина, к Наде вернулась способность мыслить, но мысли были невеселые. "Это самый ужасный момент в моей жиз¬ни. Ничего ужаснее у меня не было и, надеюсь, не будет. Какая, оказывается, пытка знать, что твой муж, твой любимый мужчина сейчас ласкает другую. И не какую-нибудь абстрактную женщину — нет, я ее только что видела! Он позволил ей унижать меня, втап¬тывать меня в грязь. При детях! Он был за нее, а не за меня. Какое унижение! Как я смогу это пережить? Нет, я не переживу этого. Как я завтра выползу из своей комнаты, как я посмотрю на нее — счас¬тливую, торжествующую соперницу? На него? Как я перед детьми сделаю вид, что все нормально, хотя все ненормально! Все! Все, что здесь происходит! То, что мы живем под одной крышей — два чужих человека, на глазах у детей. В их маленьких головках просто не укладывается, что папа может совсем уйти и не просто уйти, а к другой женщине. Ведь для них папа и мама — одно целое. Наверно. Им это было бы так же дико, как если бы я ушла к чужому ребенку, а их, родненьких, бросила... Это противоестественно! Нельзя, что¬бы так было! Надо что-то делать. Если он не уходит, должна уйти я ... Вот если бы меня вдруг не стало — все встало бы на свои места: вдовец. Его дети... Если сейчас он не чувствует ответственности перед детьми, то, когда они останутся на его руках, сразу почув¬ствует. И не будет шляться со всякими любками, а найдет порядоч¬ную женщину, которая станет хорошей матерью детям. Если он бу¬дет любить ее, обстановка в семье будет здоровая, и дети будут себя чувствовать хорошо. А я... А для меня все равно все кончено! Меня унижают, мучают, я здесь никому не нужна, только мешаю..." Рас¬травив себя такими мыслями. Надя расплакалась, уткнувшись в спинку старого кресла, чтобы не разбудить детей. "Не хочу жить, не хочу! Не нужна мне такая жизнь! Я в этом мире лишняя!" — ис¬ступленно шептала она.
Скрипнула дверь соседней комнаты. Надя замолчала, при-слушалась. По коридору прошлепали босые ноги, щелкнул выклю¬чатель, послышался плеск воды в ванной и безмятежный, что-то напевающий Любкин голос. "В моем доме! И я ничего не могу по¬делать ... Господи, так куда же мне еще скрыться от всего этого? Если даже в моем собственном доме я не могу отгородиться от всей этой мерзости! Господи, мне всего-то надо, чтобы меня и моих детей не трогали ..." Надя опять заплакала, но быстро успокоилась. Мыслей и чувств больше не было — их сменило безразличие. Ти¬хое, спокойное, зловещее в своем спокойствии. Лучше мокрое от слез, искаженное от горя лицо, чем лицо застывшее, как маска, с остановившимся взглядом и сжатыми губами. Потому что то — лицо живого человека, а это — лицо самоубийцы. "Я знаю, где я найду покой, где мне безразлично будет, какую еще любку будет любить Сережа. Вот выпрыгну из окна..." Надя представила, как она летит в черноту январской ночи так отчетливо, что закололо кончики паль¬цев, как это обычно бывает, когда смотришь на землю с большой высоты. "Нет, это для мужественных женщин. Повешусь!" Надя представила себя, висящую в неестественной позе, с разбухшим синим языком. "Нет, дети увидят такое, напугаются. Перерезать вены? Говорят, если в теплой воде — не больно... Нет, вид порезан¬ного пальца вгоняет меня в панику, а тут — целая ванна крови. Да еще и ванна, в которой голая баба только что мылась после моего мужа... Ха-ха! Трагедия в духе Шекспира! Ревнивая жена смывает грехи мужа собственной кровью! Нет уж... Снотворные таблетки! Их же у меня целая куча. По крайней мере, это не больно, не тра¬гично и не страшно. Я просто сильно захочу спать... И никакой крови, никакого высунутого синего языка. Все будет буднично".
Дождавшись, когда за Любкой закроется дверь спальни, Надя про-скользнула на кухню, достала снотворные таблетки, а из холо¬дильника — бутылку шампанского, которую приготовила к своему уже скорому дню рождения. "Во-первых, я слышала, что со спирт¬ным лекарства легче усваиваются, А во-вторых, если я отмечаю свой никому не нужный день рождения, почему бы мне не отметить день моей смерти?"
Надя неумело распечатала бутылку. Шампанское с тихим ши-пеньем наполнило бокал. Затем она высыпала на стол таблетки и расставила в очередь, как солдатиков. "Может, не надо?.. Нет, надо! Все равно ничего хорошего больше у меня не будет. Если пять минут жизни мне невыносимы, как я смогу жить еще долгие годы? Мучиться, но жить? Нет, я не мазохистка. В конце концов, никому своей смертью горя я не причиню. Дети маленькие, скоро они меня забудут. А Сергей ... Может быть, когда я умру, он перестанет меня презирать. Он поймет, как я переживала". Надя поднесла бокал к губам и улыбнулись. Как она любит этот напиток! Он связан со столькими приятными событиями в ее жизни! С привычным замиранием сердца она отпила глоток. Затем протянула руку за первой таблеткой.
... И вот все до одной выпиты. В бутылке жидкости на самом дне. Подумав немного, Надя принесла "Молитвослов", нашла "Молебный канон при разлучении души от тела". "Господи, я прочитаю молитву, все, как положено, только прости меня! Я, наверно, не¬удачница — не умею жить. Ты сам видишь, как мне плохо. Ты зна¬ешь, что это я разрушила семью. Из-за меня несчастлив муж, из-за меня несчастны дети. Но я несчастна больше их всех. Ты ведь не сделал меня сильной, а я не могу дальше нести это наказание". Она встала на колени. Заработал холодильник, нехотя, как будто сонно. По полу пробежал таракан. Взгляд упал на пустые бутылки из-под пива, которым здесь недавно разогревали себя мужчина и женщи¬на. Сердце вновь болезненно сжалось, и Надя, с тревогой погляды¬вая на дверь, стала шептать слова молитвы: "... да отпустится от уз плотских и греховных, и приими... в мир душу..."
Дочитав молитвы, Надя пришла к себе, легла, уткнувшись в одеяло. Только теперь она почувствовала, что она замерзла. Шам¬панское успокоило ее, и появилось приятное легкое опьянение. "Все равно ведь не умру, — подумала Надя. — Просто как следует высп¬люсь, а завтра проснусь как ни в чем не бывало. Так, завтра у нас что? Среда. Вставать в семь утра, вести детей в садик. Значит, по¬спать мне удастся совсем немножко. На работе буду носом клевать. И пойдет все своим чередом, и будет все тянуться неизвестно сколь¬ко..." Надя полежала еще немного, ни о чем определенном не ду¬мая. В голове пронеслись обрывки мыслей, воспоминания. Стало клонить в сон. Но тут мысли опять вернулись к сложившейся ситу¬ации. "А вообще — почему я должна самоустраняться? Уступать кому-то дорогу? Дарить мужа, детей, квартиру какой-нибудь Люб¬ке? Да, вот она бы моей смерти обрадовалась! Все бы ей перешло: моя квартира, мои и мамины вещи, которые помнят меня еще ма¬ленькую, мои фотографии... Впрочем, фотографии она выбросит. И у моих детей даже памяти обо мне не останется, словно меня никогда и не было. Ну нет! Я не позволю всяким любкам воспиты¬вать моих детей, ухаживать за моим мужем. Я не позволю, чтобы дети забыли меня, а какую-нибудь Любку звали мамой! Да как я могла подумать о смерти! Нет уж, девушки-красавицы, это мой муж, мои дети. Я здесь хозяйка. И в своей жизни я тоже хозяйка! Вот захочу — и все у меня будет по-прежнему, все будет хорошо. Захочу — и верну Сережу! А почему бы и нет? Ведь он когда-то так любил меня! Ведь вот же наши дети! А может, он до сих пор меня любит? Ведь не уходит же? И потом, я ведь и не пыталась вернуть его. А ведь я во всем виновата, одна я! Может, эта Любка и нужна была для того, чтобы я все то, что он испытал, — на себе испытала! Что¬бы поняла, каково ему-то было, и сделала, наконец шаг к примире¬нию. Ведь не он же должен этот шаг делать, в конце-то концов!"
И Надя вспомнила то, о чем старалась не вспоминать. Она вспомнила, как однажды сама изменила мужу. "Почему? Зачем? — она улыбнулась невесело. — А вот просто так. Просто у Таньки было семнадцать мужчин, а у меня — один Сережа. Просто Светка уже пятого любовника сменила, а я все — как жена времен домо¬строя. Подумалось: жизнь одна. Вот проживу — и других мужчин не узнаю. Узнала... И что?" Надя постаралась вспомнить свои ощу¬щения. Но она ничего не помнила. Ничего в душе у нее не осталось от этой случайной ненужной встречи. А в жизни осталась — разби¬тая семья, разбитая любовь. "Я виновата, одна я! Хотя он и обижал меня, потом за это и на развод подал. Ну не мог он простить! Но ведь еще ничего не поздно сделать! Завтра эта Любка уйдет, а он останется. И я поговорю с ним. Всего-то надо — подойти и погово¬рить. Только-то! И он вернется... И пройдут годы... И все это забу¬дется. Ведь всякое в жизни бывает. Все пройдет. А мы останемся. Итак, завтра..." Надя уснула с улыбкой на лице и воскресшей на¬деждой...
Предлагаю руку и сердце
Ц
елый год Галя ждала, когда же наконец Сережа Рукавичкин преодолеет внутренний конфликт, перешагнет незримую черту, короче говоря, предложит ей, наконец, руку и сердце. "Ну почему, почему он не делает мне предложения?" — эта мысль так часто мелькала в Галиной головке, что стала превращаться в навязчивую идею. Только не подумайте, что Галя была женщина достаточно преклонных лет с недостаточ¬но привлекательной внешностью, для которой Сережа Рукавичкин являлся как последний шанс выйти замуж. Нет, Галя была еще до¬вольно молодая и довольно привлекательная учительница литера¬туры. Вы скажете: все ясно — учительница, женский коллектив, некуда пойти после работы... И тут в хитроумно расставленные сети попадается одинокая рыбешка, а именно Сережа Рукавичкин, и на нее с жадностью набрасывается изголодавшийся рыбак, то есть Галя. И вы опять будете не правы, потому что женский коллектив школы был разбавлен молоденьким учителем истории, только что закон¬чившим вуз, знойным учителем физкультуры, только что расторг¬нувшим брак, и бодрящимся, несмотря на годы, военруком. И все они не были равнодушны к Гале. К тому же Галя была весьма об¬щительна и любила шумные компании, где встречалась с различ¬ными друзьями своих подруг. Но никто не мог сравниться с Сере¬жей Рукавичкиным. А теперь несколько слов надо сказать и о Сере¬же. Да, он был несколько низковат и самую малость полноват, зато было в нем ценное качество, очень его украшавшее. Это застенчи¬вость.
Судите сами: когда они уже были знакомы целый месяц, Се¬режа все никак не осмеливался ее поцеловать. Поначалу Галя дума¬ла так: "Надо произвести на него впечатление порядочной женщи¬ны. Поэтому — если он полезет с поцелуями, я ударю его по щеке... Нет, пожалуй, это слишком, я надменно отстранюсь и скажу ледя¬ным тоном: "Молодой человек, я не из тех..."
Потом Галя думала так: "Если он полезет с поцелуями, я зас-мущаюсь, но все-таки кое-что ему позволю". Кончилось тем, что Галя заявила: "Сережа, тебе хочется меня поцеловать?" — "Хоте¬лось бы", — ответил он и смущенно потупился. "От поцелуев до постели — один шаг, — рассудила Галя. — Я должна произвести впечатление порядочной женщины, поэтому — как только он по¬пытается овладеть мною, я ударю его но щеке... Нет, пожалуй, это слишком. Я возмущенно воскликну. "Молодой человек, удовлетво¬ряйте свои низменные инстинкты с другими женщинами, я не та¬кая ..." Но шло время. И как-то раз Галя спросила напрямик: "Сережа, ты меня хочешь?" — "Да, вообще-то хочу", — отвечал он, сму¬щенно потупившись. И после того, как у них начались новые отно¬шения, Галя с нетерпением стала ожидать предложения, которое все не поступало. Редкая в наше время застенчивость так и не поки¬дала Сережу.
В тот незабываемый вечер Сережа пришел так поздно, что Галя уже не ждала его. Она доела остатки ужина, смыла косметику и, позевывая, стала в шестой раз освежать в памяти роман "Войну и мир", о котором завтра предстояло ей вещать девятиклассникам.
В этот раз перипетии взаимоотношений героев затронули ее душевные струны. "Были же времена, когда мужчины были мужчи¬нами и сами добивались женской любви. С такими можно проявить себя скромной, порядочной женщиной".
Она представила себя в длинном платье с веером в руках, а на коленях перед собой — Сережу Рукавичкина, восклицающего: "Галя, я вас люблю, будьте моей женой". Но от этих приятных раз¬мышлений ее оторвал телефонный звонок. Это оказался Сережа, который сообщил, что сейчас зайдет. Галя в панике забегала по ком¬нате, засовывая по углам разбросанные вещи. Но было поздно на¬водить порядок — в дверь постучали.
— Сережа, я тебя никак не ждала. Уже поздно — как ты пой¬дешь домой?
— А я не пойду. Я уже предупредил родителей, что останусь у тебя. Они не против.
Галя смотрела на него во все глаза — такого еще не было. "Сегодня — или никогда", — подумала она.
"Скажи", — умоляли ее глаза, пока он пил чай.
"Скажи", — беззвучно шептали ее губы, пока он ласкал ее.
"Неужели и сегодня не скажет?" — с ужасом думала она, глядя на его затылок. Нет, Галя, не скажет... Тишину нарушает его сон¬ное дыхание. Он спит. А Галя не может заснуть. Она гипнотизирует его взглядом: "Проснись, скажи, ну что тебе стоит?" Она все еще надеется на чудо, но чуда не происходит. Только под утро измучен¬ной женщине удалось заснуть. Но не успела она сомкнуть глаза, как он разбудил ее:
— Галя, проснись, выслушай меня, пожалуйста. Я целый ве¬чер хочу тебе сказать, но не решаюсь.
— Что такое? — сердце замерло.
— Галя, — даже в темноте видно, как он стыдливо опускает ресницы, — что, если мы поженимся? Я уже сказал родителям — они не против.
— Конечно! Конечно! — кричит Галя... и просыпается. По-прежнему ночь, по-прежнему тихо сопит Сережа, повернув к ней затылок. "О, это только сон!" — Галя тихо плачет, боясь потрево¬жить покой обожаемого человека.
— Галя, закройся, я пошел, — а это уже не сон. Галя завора-чивается в одеяло и белым призраком проскальзывает в коридор, где Сережа уже застегивает молнию зимних сапог. Она смотрит на него широко раскрытыми, умоляющими глазами. Он зевает и идет к дверям:
— Ну что. Галочка, пока?
Она молчит.
— Пока! — он открывает дверь. Из подъезда врывается хо¬лодный воздух. Галя слегка дрожит то ли от холода, то ли от волне¬ния. Она решительно захлопывает дверь:
— Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Нет, — Сережа растерян и, кажется, немного напуган.
И тогда Галя падает перед ним на колени. Белая закутанная в одеяло фигура прижимается к его грязным сапогам.
— Сережа, я предлагаю тебе руку и сердце! — голос срыва¬ется, в глазах слезы.
Он отступает:
— Ты чего?
— Сережа, — голос звучит тверже. — Ты согласен стать моим му-жем?
— Ты это серьезно?
— Серьезно... Итак, я не слышу ответа.
— Ну-у, надо подумать, — он смущенно опускает ресницы.
Галя поднимается:
— Хорошо, подумай. В пятницу я тебе позвоню.
... Целый год Галя ждала, когда же наконец Сережа Рукавичкин пре-одолеет внутренний конфликт, перешагнет незримую черту ...
По ту сторону реальности
П
орывы ветра обжигали лица прохожих ледяным ды¬ханием уже недалекой зимы. Люди зябко кутались в воротники и спешили по своим делам, некоторые, на миг подняв головы, замечали высокий плакат на застекленной стене выставочного зала, на котором огромными замысловатыми буквами было написано: "Александр Яковлев. По ту сторону реаль¬ности". Рассеянно взглянув на экзотические растения, изображен¬ные на плакате, прохожие вновь опускали глаза, и взгляд их сколь¬зил по привычным гнилым листьям, мокнувшим в черных лужах. А в этот час выставочный зал торжественно освещался светом мно¬жества хрустальных люстр, в сдержанных голосах людей, пришед¬ших на открытие выставки пятидесятилетнего художника Алексан¬дра Яковлева, чувствовалось нетерпение.
— Александр Петрович, несколько слов для телекомпании "Город" ... Нет, не здесь, пожалуйста, на фоне этой картины. Она будет создавать яркое пятно. Да, так... Александр Петрович, что изображено на этой картине?
— Другая реальность.
— Кстати, о другой реальности. Что вы подразумеваете под словами "По ту сторону реальности"?
— Понимаете, есть одна реальность, в которой мы с вами живем, в которой сейчас ноябрь, в которой надо зарабатывать деньги, чтобы про-длевать свое существование, в которой у каждого из нас есть заботы, проблемы всяческие ... И есть другая реальность, по ту сторону этой. Надо только найти ее. Понимаете? Там всегда май, там нет проблем и не надо заботиться о хлебе насущном Мне кажется, у многих людей есть эта реальность, у каждого своя, у меня –– такая.
–– Но постойте, ведь на самом-то деле ее нет, эта ваша реальность –– не больше, чем фантазия.
— Нет, для меня она, может быть, даже более реальная, чем эта жизнь.
— Спасибо.
Красный огонек видеокамеры погас, а к художнику уже тя¬нется другой микрофон.
— Александр Петрович, несколько слов для передачи "Радио-арт"...
Журналисты выстроились в очередь, но его уже уводят — начинается торжественная часть. Художник стоит рядом с предста-вителями администрации: они им восхищаются, высоко оценивают его мастерство, от их слов у героя дня невольно наворачиваются слезы. Его ослепляют вспышки фотокамер, хочется спрятаться от десятков устремленных на него взглядов. Дама с ослепительными волосами белого цвета и сильно декольтированными сорокалетни¬ми прелестями преподносит ему огромный букет роз, утопающих в чем-то блестящем, перевязанном розовыми атласными лентами. Слово предоставляется герою дня. Он благодарит присутствующих за то, что они отложили свои дела, чтобы в эту минуту быть рядом с ним, и приглашает осмотреть картины. И вот самый торжествен¬ный момент: художнику дают ножницы, он дрожащей рукой разре¬зает красную ленточку, преграждающую вход в зал, и часть толпы устремляется к картинам, а часть — к фуршетному столу, который украшают две увесистые бутыли с ликером, бутерброды с сыром и апельсины, измельченные, как на окрошку.
— Вот я была на выставке у Юровского, — услышал Алек¬сандр Петрович неделикатно громкий щебет двух представитель¬ниц художественного училища. — У Юровского была шикарная вы¬ставка! Одних бутербродов с красной икрой я съела целых пять штук, а еще там были конфеты с ликером, буженина, и все на такую гро¬мадную толпу! А шампанского было столько, что я просто опьяне¬ла.
— С этого не опьянеешь, — хихикнула ее подружка.
Александр Петрович добродушно улыбнулся. Ему тоже пе¬репало немало бутербродов на выставке Юровского, который мог позволить себе такую роскошь, что и говорить! Он имел счастье быть не только художником, но и дизайнером, и получал дорогостоящие заказы на оформление всевозможных офисов, маркетов и би¬стро.
... Но вот уже вместо съеденных апельсинов на столе — только корки. Бутылки опустели. И лишь на одной тарелке забыт кем-то недоеденный бутерброд. Уехала пресса, расходятся последние гос¬ти. Пришло время уходить и герою дня.
Открывая ключом непослушный замок, он думал: как было бы хоро-шо, если бы за тот месяц, что будет продолжаться выставка, купили хоть что-нибудь. Натюрморт с сиренью очень трогательный, должен понравиться. Ну, а больше всего надежд на "Утро после свадьбы": и тема пикантная, и обнаженная женская фигура рельеф¬но выписана, вещица конъюнктурная, что и говорить... А в мастер¬ской его ждет... Александр даже задохнулся от сладкого волнения... его милая девочка, прелесть которой скоро раскроется перед ним, подросток, обещающий стать красавицей — его неоконченная кар¬тина "Дверь в никуда".
— Александр Петрович, ваша неделя полы мыть кончается, а вы еще и не мыли ничего, — это из соседней квартиры выглянула соседка.
— Простите, Полина Григорьевна, столько дел было на этой неделе, у меня ведь сегодня состоялось ...
— А мне плевать, чего у вас там состоялось... А вот не буде¬те вовремя мыть, заявлю в домком и не посмотрю, что вы писатель!
— Я не писатель, а художник!
— А по мне все одно, батюшка, бумагу мараешь — и ладно.
— Не беспокойтесь, я вымою.
Александр Петрович вошел в свою однокомнатную холос¬тяцкую квартиру. После ослепительного выставочного зала она по¬казалась ему тусклой и убогой. Как он въехал сюда после развода с женой и поскидывал вдоль стен узлы с вещами, коробки с книгами, так все это и стоит. И нет времени собрать шифоньер. А главное, нет желания. Его дом в мастерской: там ждет его уютный диванчик, на который так приятно прилечь после работы, там ждут его карти¬ны и невыветриваемый запах кофе. Неожиданно он заметил цветы, небрежно брошенные на пол. Удивленные неласковым приемом, цве¬ты розовой пеной бесприютно растеклись но серому слою пыли. Художник принес для них трехлитровую банку. Он наскоро перекусил китайской лапшой и по темным ноябрьским улицам отправился в мастерскую.
Он шел, не разбирая дороги, наступая в холодные лужи, и бормотал:
— Дверь в никуда... Это должна быть грязно-беленая, про¬заическая стена, совсем как у нас в подъезде, и приоткрытая дверь... Именно приоткрытая, чтобы таинственнее, чтобы только одним глаз¬ком. А там!..
Он знает, что там. Сегодня он уже должен войти в эту дверь — ах, скорее бы за работу! Сегодня он будет там, у себя дома, по ту сторону этой реальности.
Дьявольская сделка
1
Ч
асы пробили двенадцать раз.
— Полночь! — таинственно прошептал кто-то.
— Какое сегодня число?
— 15 мая 1955-го года.
— С днем рождения! — закричали все разом. Из бутылки с шумом вылетела пробка, и под смех довольно хмельной компании шампанское с шипением наполнило бокалы. Стекло зазвенело, замерцало скользящими бликами в неровном пла¬мени свечей.
— С днем рождения!.. Позвольте, а где же именинница? Нина, где же ты?.. Долой свечи, включайте свет!
Задули свечи. В наступившей темноте послышался звон упав¬шего бокала, женский визг, звук поцелуя. Но тут комнату осветил нестерпимо яркий электрический свет. Все заморгали глазами
— Так где же именинница? — нетерпеливо повторил моло¬дой человек с романтической внешностью.
–– Нина!
Тут все увидели ее. В дальнем конце комнаты стояло кресло. В него-то и забралась Нина с ногами, не боясь помять белое платье. Молодой человек с романтической внешностью подбежал к ней с бокалом, наполненным шампанским:
— Нина, выпей! За твой день рожденья!
Но Нина сидела неподвижно, закрыв лицо руками. Он отвел от ее лица руки, и тут вся компания увидела, что именинница пла¬чет. Жалкое зрелище! Хрупкая фигурка в мятом белом платье, мок¬рое от слез расстроенное лицо.
— Нина, вот те раз! Что ты плачешь? Ведь сегодня твой день рождения!
— Потому и плачу, что я уже такая старая! Такая круглая дата меня по голове шарахнула — двадцать лет!
Встревоженные было гости рассмеялись:
— Нина, да ты на двадцать и не выглядишь. Тебе не больше восем-надцати можно дать, ей-Богу!
— Двадцать лет! Прекрасный возраст, вернуть бы это золо¬тое вре-мечко, — вздохнула двадцатипятилетняя девица, которая, хотя и выглядела не старше именинницы, считала себя достаточно по¬жившей особой.
А брюнет с романтической внешностью просто протянул Нине бокал с шампанским и сказал:
— Пей!
— И напьюсь! — заявила именинница и выпила шампанское залпом, как водку. — Еще!
— Ура! — закричали гости.
Снова захлопали пробки, зазвенели бокалы.
— Музыку! — крикнул кто-то.
Через некоторое время зазвучала мелодия "Брызги шампан¬ского", которая опьяняла так же, как и шампанское. Образовались первые пары.
Нина вышла на балкон. Ночь была по-летнему теплая. В воз¬духе пахло свежей, только что распустившейся листвой.
— Вот мне и двадцать... И пока что я молоденькая и хоро¬шенькая. Но время летит так быстро! Двадцать один, двадцать два, двадцать три ... В двадцать шесть я уже, пожалуй, начну увядать, в тридцать у меня появятся морщины. А потом, не успею оглянуть¬ся, подкрадется старость. Нет, нет, нет! Не хочу! Я не буду стареть! Я что угодно сделаю, только бы не стареть. Что угодно!
— Что угодно... А что именно? — услышала она низкий бар¬хатный голос.
Оглянувшись, Нина увидела незнакомца в черном несколько старо-модном костюме, с живыми черными глазами и насмешливой улыбкой. Нину нисколько не удивило его неожиданное появление. Должно быть, пришел с кем-то из ее друзей. Да, компания собра¬лась большая. Помимо близких друзей, здесь есть и случайные люди. То, что он повторил ее фразу, тоже не удивило. Нина слегка опьяне¬ла и возбуждена. Возможно, она говорила вслух.
— Как вам нравится вечер? — спросила она с выражением светской любезности.
— О, идея блестящая: собрать большую компанию, чтобы гулять всю ночь накануне вашего двадцатилетия. Но, если честно, праздник получается грустноватый. И все из-за вас.
— Ничуть! Они уже забыли про меня и веселятся от души.
— Да, кроме одного.
— Кого же?
— Руслана.
Нина издала возглас удивления и недоверия:
— Позвольте вам не поверить! Руслан — самый замечатель¬ный из всех моих знакомых. Я сочла бы за счастье, если бы он обра¬тил на меня внимание. Но для меня он слишком прекрасный и слиш¬ком серьезный. Он витает в каких-то высших материях, ему дела нет до такой обыкновенной девушки, как я.
— Нет, уж я знаю точно, Руслан влюблен в вас, и скоро вы его полу-чите. Я вам даже могу помочь.
Нина была взволнована и смущена. Незнакомец как будто заг-лядывал в тайные закоулки ее души.
— Я поняла, вы друг Руслана и пришли вместе с ним?
— Да, хотя друг — не совсем точное определение.
— Ну, понятно. Вы, конечно, старше всех нас, вам неинте¬ресно быть для нас другом. Сколько вам лет?
–– А! Все равно не угадаете!
–– На вид лет тридцать.
–– Да, на вид.
–– Какой вы смешной! Скрываете свой возраст, как женщи¬на.
— Кстати, насчет возраста. Вы говорили, что отдали бы все, чтобы не стареть.
— Ну да, все.
— Все — что именно?
— Ну, не знаю...
— Душу бы отдали?
— Кому?
— Дьяволу.
— Я не верю ни в Бога, ни в дьявола. Я материалистка.
— Ну, а если бы дьявол был, и был Бог, тогда?
— Тогда, значит, отдала бы, — равнодушно ответила Нина. — Но зачем говорить о том, чего нет!
— Отдала бы! Итак, вы бы отдали свою душу дьяволу, а сле-довательно, отказались бы от вечного блаженства после смерти за то, чтобы быть молодой и красивой в земной жизни?
— Конечно! — засмеялась Нина, глаза ее заблестели. — За¬чем мне вечное блаженство где-то там, да и что это за блаженство, когда не будет мужчин и женщин, а все будут, как ангелы?.. Вот видите, хоть я и неверующая, но кое-что знаю... Но какой толк го¬ворить об этом, только одно расстройство!
— Ну ладно, я вас обрадую: Бог есть, а, следовательно, есть ваш покорный слуга.
— Дьявол? — Нина смотрела на незнакомца с возрастаю¬щим инте-ресом. Что-то было в его лице такое, что заставляло серь¬езно относиться к происходящему. — А ну, докажите, что вы дья¬вол.
— А вот это уже деловой разговор. Извольте, маленький аванс. Вы говорили, что считаете Руслана недосягаемым...
— Вот и докажите, что вы такой всемогущий!
— Хорошо. Через минуту он зайдет и скажет: "Ночь про¬хладна, вы не простудитесь?" Вторая его фраза будет: "Хорошо, что мы здесь одни. Никто не помешает поговорить нам откровенно". Третья фраза: "Обстановка располагает к романтике — ночь и твой день рождения". Четвертая фраза: "В общем. Нина, я люблю тебя. Ты такая красивая. Наверно, я выгляжу, как дурак, ведь я никому не говорил таких слов".
— А где будете вы?
— О, я вам не буду мешать, — незнакомец отошел и настоль¬ко слился с ночной темнотой, что его невозможно было заметить, словно он растворился.
Но не успела Нина удивиться, как на балконе появился Рус¬лан — молодой человек с романтической внешностью. В дрожа¬щей руке он держал бокал с шампанским. С минуту они стояли мол¬ча. Затем Руслан отпил из бокала, закашлялся:
— Ночь прохладна, ты не простудишься?
— Н-не знаю, — пролепетала Нина.
Он несмело приобнял ее. Нина почувствовала, как часто ко¬лотится его сердце.
— Хорошо, что мы здесь одни. Никто не помешает погово¬рить нам откровенно.
— О чем же?
— Обстановка располагает к романтике — ночь и твой день рожде-ния.
— Да, это, наверно, романтично. Так о чем ты хотел со мной поговорить?
Он замолчал.
— Ну? Я слушаю.
— В общем, Нина, я люблю тебя. Ты такая красивая. Навер¬но, я вы-гляжу, как дурак, ведь я никому не говорил таких слов.
Если бы не было так темно, и если бы Руслан, поглощенный своими переживаниями, не смотрел вниз, а взглянул на Нину, он увидел бы ее округленные глаза и открытый рот. Обнимая ее плечи, он почувствовал, что она дрожит.
— Ты вся дрожишь. Тебе холодно?
— Нет! Уйди, Руслан! Я хочу побыть одна.
— Ты простудишься.
— Нет! Да уйди же! Я хочу подумать над тем, что ты мне сказал.
— Хорошо, — он покорно вышел.
И тут же темнота материализовалась в незнакомца.
— Как холодно вы отнеслись к признанию в любви вашего избранника.
— Ах, да разве об этом я думала, слушая его! Я думала толь¬ко о том, что он повторяет уже сказанное вами!
— Какая жалость! Я отравил вам первое признание! Каким сюрпри-зом оно было бы для вас, если бы не я!
— К делу! — заявила Нина. — Теперь я верю, что вы дьявол, и готова ...
— Заключить со мной сделку. Извольте, — незнакомец про¬тянул руку, и в тот же миг в ней оказался пергаментный свиток. — Читайте! Вы должны знать все, на что идете. Я играю честно.
Нина уставилась на чистый лист, и тут же на нем появились буквы, которые, по мере того как она читала, складывались в слова, а слова — в фразы. Когда она дочитала, незнакомец сказал:
— Итак, вы отдаете мне душу со всеми вытекающими по-следствиями, а взамен получаете вечную молодость. С этого дня вы не будете стареть, вам всегда будет двадцать. Но умрете вы тогда, когда вам положено. Больше того, умрете вы в тот миг, когда вам меньше всего захочется умереть, когда вы достигните вершины сча¬стья. Согласны?
— Конечно, да! Ведь если счастье достигнет вершины, зна¬чит, потом оно пойдет на убыль. А что не захочется умирать, так это понятно — перед смертью не надышишься.
— Тогда распишитесь.
— Кровью?!
Незнакомец расхохотался:
— Нет, это уж слишком! Это только в детских сказках я зас¬тавляю расписываться кровью. Держите! — он протянул Нине боль¬шое гусиное перо.
Не долго думая, она подписалась. Незнакомец расхохотался таким жутким смехом, что ее словно ледяной водой окатило, — и исчез. Нине стало страшно.
"А был ли он? Может, я уснула и мне все это приснилось? А может, спьяну примерещилось? Да нет, не такая уж я была пьяная, а сейчас и вовсе протрезвела... Чертовщина какая-то! Скорее в ком¬нату'"
Нина поспешила в комнату. К ней тотчас подбежал обеспо¬коенный Руслан:
— Нина, тебе плохо? На тебе лица нет!
— Дай выпить, скорей!.. Да не шампанское — водку! Осушив залпом рюмку, Нина понемногу пришла в себя. Гос¬ти не заметили ее отсутствия. Они были пьяны, возбуждены и весе¬лы. Руслан смотрел влюбленным выжидающим взглядом.
"А может, они сговорились со своим приятелем разыграть меня?"
— Руслан, а где твой приятель?
— Какой?
— С которым ты пришел сюда.
— Но я пришел один, ты же сама встречала меня в прихо¬жей.
— А такого в черном старомодном костюме, лет тридцати, ты не ви-дел?
— Нет, — Руслан смотрел на нее такими преданными глаза¬ми, что Нина отбросила всякие сомнения и засмеялась, радуясь сво¬ему счастью.
— Над чем смеешься? — спросил Руслан.
— Смеюсь, потому что я счастлива, как никогда! — прошеп¬тала она, порывисто обняв его.
Он понял ее слова по-своему:
— Ты счастлива, потому что я люблю тебя? Значит, ты тоже... Так! Идите сюда все! Сейчас будет тост!
И когда смеющаяся компания собралась за столом, Руслан поднял бокал и громко сказал:
— Посмотрите все на именинницу и запомните, как она выг¬лядит! Я клянусь, что и через десять, и через двадцать лет она будет выглядеть так же! Она всегда будет такая молодая и красивая, как сегодня. Все, Нина, я заколдовал тебя. Больше ты не будешь пла¬кать на своих днях рождения.
— Бедный влюбленный! — пожала плечами двадцатипяти¬летняя гостья — Ну, в тридцать она, может, и будет выглядеть так же. но в сорок .
— Ладно, через десять лет увидим, — смеялись другие
А Нина смеялась больше всех.
— Где же ты был раньше, Руслан? Если бы я знала, что ты волшебник, я бы не стала продавать душу дьяволу!
2
15 мая 1965-го года...
Нина отмечала свое тридцатилетие. За столом гуляла боль¬шая компания. Именинница любила повеселиться, у нее было мно¬го друзей. Сегодня здесь собрались те, кто был на ее двадцатиле¬тии. Были здесь и новые лица. Именинница восседала во главе сто¬ла в белом платье. Она любила встречать дни своего рождения в белом. Рядом сидел ее муж Руслан — молодой мужчина с романти¬ческой внешностью. Между гостями бегала ее пятилетняя дочь Жанна.
— За именинницу! — поднял бокал один из гостей. — За то, чтобы она всегда оставалась такой молодой и красивой, как в трид¬цать лет.
— В тридцать! Да ей и двадцать с трудом можно дать, — заметил кто-то из мужчин.
— Прелестная женщина, вечно юная! Повезло тебе, Руслан!
— Кстати, — заявил Руслан, — многие из вас были на двад-цатилетии моей жены. А ну, кто вспомнит мой тогдашний тост?
— Э-э, да сколько их было...
— Я говорю про тот тост, когда я заколдовал Нину, чтобы она не старела, чтобы она и в тридцать, и в сорок лет выглядела, как в двадцать. Ну, что? Теперь вы убедились, что я волшебник?
— Да! Ты волшебник, Руслан!
— Вот что значит любящий мужчина! Женщина, любимая мужем, не стареет, — шептались женщины.
Нина вспомнила тот день рождения и задумалась. Если бы знал Руслан истинную причину ее вечной молодости!.. За десять лет произошло столько разных событий, что она почти забыла о дьявольской сделке. Романтическая любовь Руслана, свадьба, окон-чание учебы в институте, рождение дочери, работа. Работа много значила для Нины. Нина была не просто красивой женщиной, для которой весь смысл жизни в муже и детях. Нет, она была честолюбива. Она делала карьеру. Ее мысли были заняты. К тому же все ее ровесницы выглядели достаточно молодо, и Нина не сильно от¬личалась от них. Но сегодня она смотрела на подруг другими глаза¬ми. Да, им двадцать лет уже не дать...
— Давайте танцевать! — крикнул кто-то.
— Давайте тряхнем стариной и станцуем танец нашей моло¬дости!
— Какой?
— Рок-н-ролл, конечно.
— Да ну, лучше твист! — кричали те, что помоложе.
— Стойте, у Степана новинка — "Битлз"!
— Это потом, сейчас — танцевать!
Тем не менее поклонник ливерпульской четверки настоял на своем. Гости пытались танцевать под новую музыку твист. Среди них вертелась маленькая Жанна, смешно подражая движениям взрослых.
— Я тоже умею, как мама! — пищала она.
Рядом с ней порхала тонкая фигурка ее матери. Да, Нина боль¬ше не встречала дни своего рождения со слезами. Она была самая веселая, самая оживленная.
— Как она хорошо выглядит! Разве ей дашь тридцать? — шептались подруги, глядя на нее с нескрываемой завистью.
Когда Нина вышла в прихожую, чтобы у зеркала поправить растре-панную прическу, за ней проскользнула подруга Римма, са¬мая хорошенькая девушка в их компании. Когда-то Нина завидова¬ла ей. Смуглая, черноволосая, Римма выглядела куда ярче Нины. Да она и сейчас была хороша, и ей тоже нельзя было дать больше двад¬цати пяти, но не двадцать. Значит, она повзрослела за эти годы, что-то почти неуловимо изменилось в ней, отчего окружающие, несмотря на ее гладкую кожу и тонкую фигуру, видели в ней уже двадцатипя¬тилетнюю женщину.
— Нина, все девчонки говорят, что ты сегодня очень хорошо выгля-дишь.
— Разве я не всегда выгляжу так?
— Но ты же знаешь, любой человек выглядит по-разному, когда лучше, когда хуже ... Но то, что ты выглядишь лучше всех нас, –– несомненно, с этим никто не будет спорить.
— Да ну, тебе хорошо известно, что ты у нас самая хоро¬шенькая.
— Я самая хорошенькая, а ты самая молоденькая.
— Но я тебя старше на полгода.
— Не притворяйся, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Тебе больше двадцати никто не даст.
— А тебе?
— А мне, бывает, и двадцать пять дают, — вздохнула Римма. — Ну, Ниночка, мы с тобой всегда были самые близкие подруги. Скажи мне, чем ты пользуешься?
— Я пользуюсь импортными кремами, плачу за них беше¬ные деньги. А еще... я каждый день мажусь землей... перемешан¬ной с пшеном.
— Землей?! Фу!
— А ты как хотела? Чем больше дряни на себя намазываешь, тем лучше.
— Спасибо, Ниночка! Ты настоящий друг, — Римма поцело¬вала ее и убежала.
Нина злорадно засмеялась ей вслед:
— Вот и мажься землей, пугай своего мужа!
3
... Прошло еще десять лет. Несмотря на то, что был воскрес¬ный день, за праздничным столом сидели Нина и ее пятнадцатилет¬няя дочь Жанна. И все. Так Нина отмечала свое сорокалетие.
— Жанна, ты уже большая девочка. В мамин день рождения тебе можно выпить немного шампанского, особенно когда маму ша¬рахает по голове такая круглая дата.
— Мамочка, мне просто не верится, что тебе сорок. Ты ни¬чуть не стареешь!
— Старею, дочь. Ты просто не замечаешь этого.
— Да нет же! В конце концов, есть фотографии, ты на них всегда одинаковая. Мам, а как ты думаешь, я тоже не буду стареть? Ну, унасле-дую твою моложавость? Вот бы было здорово! Давай выпьем за то, чтобы ты всегда оставалась такая же моложавая и краси¬вая!
Звякнули бокалы.
— Помнишь, мама, папа всегда говорил, что это он заколдо¬вал тебя, чтобы ты не старела? Жаль, что сейчас он не видит тебя.
— Стоп, Жанна. Я не понимаю... Тебе мало меня?
— Нет, мамочка, что ты! Мне больше никто не нужен! Ты у меня са-мая лучшая. Больше ни у кого нет такой мамы! И все-таки жалко папу... Молчу, молчу... И потом, я так люблю, когда у тебя гости. У нас всегда было столько гостей, так весело, а сейчас — никого. Почему?
Нина ничего не ответила. Она зажгла свечи на торте. Вспых¬нуло и задрожало сорок маленьких огоньков. Весь торт ощетинил¬ся свечами, как еж. Нина задула двадцать свечей и убрала их. Оста¬лось двадцать.
"Двадцать раз я отмечаю свои двадцать лет", — подумала она и торжествующая улыбка тронула ее без помады красные губы.
Чего она добилась за эти годы? На работе она делает карье¬ру. На-чальник доволен ею. Он говорит, что она — украшение отде¬ла. Но ей мало быть украшением, она хочет сама стать начальни¬ком. Она хочет сидеть в его кабинете, ездить в автомобиле с лич¬ным шофером на совещания. Она хочет, чтобы в ее приемной сиде¬ла услужливая секретарша, чтобы сотрудники, заходя в ее кабинет с докладами, благоговейно смотрели на нее, вечно юную, и в то же время занимающую столь высокий пост. Правда, сослуживцы как-то постепенно перестали приглашать ее на вечеринки. Еще бы! Мужья этих стареющих женщин глаз с нее не сводили. А сколько разбитых сердец было только в одном их отделе! Но Нина не обра¬щала внимания на мужчин своего возраста. Они казались ей стары¬ми. Именно по этой причине она бросила Руслана. Юноша с роман¬тической внешностью превратился в тридцатипятилетнего мужчи¬ну с потяжелевшей фигурой и намечающейся лысиной. Конечно, для своего возраста он был красивым мужчиной, но для своего. Ря¬дом с ним Нина казалась совсем девочкой. Кроме того, за ней уха¬живали мужчины, которые на 10—15 лет моложе Руслана.
Подруг у Нины тоже не было. Старые подруги постепенно отошли, исчезли из ее жизни. Иногда она встречала кого-нибудь из них на улице. Нина, всегда юная, забывала, что ее ровесницы под¬властны времени. И, узнав в спешащей навстречу немолодой жен¬щине какую-нибудь девочку из своей юности, оторопело замирала на месте, а та смотрела на Нину так, как смотрят на призрак, на выходца из прошлого, и ускоряла шаг. Как раз накануне своего юби¬лея она встретила Римму. Они столкнулись в магазине нос к носу. Римма тоже поначалу оторопело уставилась на Нину, но потом об¬няла и воскликнула с неподдельной радостью:
— Нинка, как я рада видеть тебя!
— Значит ты меня узнала?
— Смешной вопрос! Ты же совсем не изменилась! Как будто время остановилось! Нет, я не понимаю, как тебе удается? Только не говори, что мажешься каждый день землей!
Они рассмеялись. Затем Нина соврала:
— Ах, бесконечные пластические операции...
— Какой ужас! Стоит ли внешность превращать в фетиш? Конечно, отчасти я тебя понимаю — Руслан красивый мужчина...
— С Русланом я разведена.
— Вот как! Так ты... одна?
— С дочерью.
— Тогда я тебя понимаю, — и Римма посмотрела на нее с превос-ходством замужней женщины.
"Ничего ты не понимаешь!" — раздраженно подумала Нина.
— И все же не стоит себя так мучить, — заключила Римма.
Поговорили о детях, об общих знакомых. У Риммы все было в порядке — благополучная женщина, и довольно красивая для сво¬его возраста. Нина позвала ее на свой юбилей. Римма сказала, что придет. Может быть. Но не пришла.
Впрочем, у Нины был свой круг общения. Юные любовники приводили ее в свои компании, где собирались двадцатилетние. Там никого не удивляла ее внешность. Ее принимали за ровесницу. Нина отдыхала душой среди этой молодежи. На какое-то время она забы¬вала, что ей под сорок, что у нее почти взрослая дочь. Но она уже начала скучать с ними. Она устала от их беспредельного пьянства и по-щенячьи восторженного, либо нарочито пресыщенного взгляда на жизнь. Пьяная удаль двадцатилетних раздражала ее. Ей были скуч¬ны их разговоры, а их интересы казались далекими. Слушая их музыку и болтовню, она думала о том, что Жанна сейчас одна и, мо¬жет быть, голодная, и надо проверить, как выучила она уроки. А однажды на чей-то вопрос, какую музыку она больше всего любит, она откровенно ответила: "Брызги шампанского".
4
... 15 мая 1985-го года. Пятьдесят лет...
Нина сидит за столом одна. Ее одолевают невеселые мысли. Полвека за плечами! Можно подвести итоги.
Все ее ровесники сделали карьеру. То об одном, то о другом доходят до нее слухи. А что она? До сих пор обидно вспоминать, что начальником стала не она, а совершенно посредственный со¬трудник их отдела. "Это потому, что он мужчина, а я женщина. Мужчинам всегда дорога открыта". Но на самом деле она понима¬ла, что дело здесь в другом. В ее внешности. Когда вставал вопрос о ее назначении, ей недвусмысленно намекали, что на этом месте желательно видеть солидного мужчину, а не женщину, к тому же такую, по-видимому, легкомысленную, которая только и думает о внешности. И этот уход занимает; видимо, очень много времени, если учесть контраст между ее возрастом и тем, как она выглядит. Словом, для такого крупного предприятия у нее просто не останет¬ся времени. Она так и осталась украшением отдела, местной дос¬топримечательностью. Кроме того, до нее доходили всевозможные сплетни, которые распускали завистливые стареющие женщины, вплоть до того, что она холит свою внешность для панели. Ведь у нее же нет мужа! "Беситесь, старые дуры! Вы сочиняете эти гнус¬ности от бессилия. Вы столько времени, денег и здоровья трати-те на то, чтобы у вас вместо ста морщин на лице осталось хотя бы во-семьдесят восемь. А у меня нет ни одной, и мне это ничего не стоит!"
Ну что ж, с карьерой ей не повезло. Не удалась и личная жизнь. Ве-реница любовников, счет которым утерян, а единственного и неповторимого — нет. Проходят, не задевая душу, и когда в памяти всплывает порой смутный чей-то образ, не понять и не вспом¬нить, то ли это реальный человек, то ли плод пьяного воображения, то ли мимолетное туманное видение давнего сна. Их все больше и больше, а она всегда одна. Ну и пусть, если уж такова неотъемлемая плата. Зато у нее есть дочь, которой двадцать пять. Пусть она дела¬ет карьеру, пусть у нее будет единственный и неповторимый. Кста¬ти, именно сегодня Жанна хотела познакомить ее со своим жени¬хом, неким Евгением.
Послышался шорох ключа в замочной скважине. Затем раз¬далось приглушенное хихиканье. "Ишь, заговорщики", — улыбну¬лась Нина.
В комнату вбежала Жанна с огромным букетом роз. Следом вошел высокий молодой человек, с тонкими чертами благородного лица. "Поразительно красив, — пронеслось в голове. — Скажу боль¬ше: таких красавчиков видеть мне не приходилось".
— С днем рождения, мамочка! — крикнула Жанна, протяги¬вая розы.
Нина поднесла розы к лицу и, вдыхая влажный аромат бар¬хатных лепестков, с улыбкой посмотрела на ошарашенного Евге¬ния.
— Мамочка, это и есть Евгений, — сказала Жанна с гордос¬тью и, взглянув на него, рассмеялась. — Боже мой. Женя, до чего глупый у тебя вид! Да, ты не ожидал, что у меня такая молодая и красивая мамочка.
— Здравствуйте, — очень вежливо произнес Евгений. — Я, признаться, просто не ожидал, что у Жанны такая молодая мама.
— Не такая уж молодая. Сегодня мой юбилей отмечаем — пятьдесят лет. Вот такая круглая дата меня, молодой человек, ша-рахнула.
Евгений заморгал глазами:
— Я... поздравляю вас.
— Спасибо. А теперь — за стол. Вы — мои единственные гости. Ешьте, не стесняйтесь, все — для вас.
— Мамочка прекрасно готовит. Ешь, Женя, а я пока включу магнито-фон, — сказала Жанна. — Мне нравится старый добрый рок, ну а мамочке — фокстротики пятидесятых.
Евгений недоуменно взглянул на Нину, но тут же кивнул го¬ловой
–– Да-да, конечно, это ваша молодость.
За столом Евгений невольно сравнивал мать и дочь. И, надо сказать, не в пользу дочери. Обе были хорошенькие, но Нина, бла¬годаря белокурым волосам, выглядела нежнее и ярче, чем Жанна, которая была шатенка. И, как это ни поразительно, мать выглядела моложе дочери. Ей с трудом можно было дать двадцать, в то время как Жанна вполне тянула на свои двадцать пять. "Да и на самом деле имениннице не двадцать, а пятьдесят! Черт побери, но это так!" Евгений пытался увидеть на лице следы искусственного грима, на¬блюдал за ее руками и шеей (ведь известно, что они выдают возраст женщины), но на лице не было не только грима, но даже легкого макияжа, а шея и руки были такие же нежные, как и кожа на лице.
Когда Нина вышла на кухню, Евгений прошептал на ухо Жан¬не:
— Твою мать давно пора занести в Книгу Гиннесса. Я не видел ни одной кинозвезды, чтобы она так великолепно сохрани¬лась. Твоя мать может на этом деле зарабатывать немалые деньги или хотя бы просто прославиться.
— Ну что ты! Как можно прославиться в нашей дыре! Здесь окажется невостребованной даже самая уникальная внешность. И, скажу тебе по секрету, ведь ты мой будущий муж, а значит, от тебя не должно быть никаких тайн. Так вот — мамина внешность не принесла ей счастья.
— Да, ты говорила, что она развелась.
— Развелась. И на работе у нее полно неприятностей. Ее со¬чли легкомысленной. Если б ты знал, как ее обидели этим. Ведь работа для мамы всегда была на первом месте. Особенно после раз¬вода с папой она вся ушла в работу. И вдруг...
— Это понятно.
— Мама такая общительная. Когда я была маленькая, в на¬шем доме всегда было полно гостей. А потом мы как-то постепенно остались одни. Нетрудно понять, почему это произошло. Все люди так завистливы.
— Скажи мне, как твоя мать умудряется оставаться такой мо¬лодой? Разумеется, пластические операции?
— Да нет же! Скажу больше, она абсолютно никак не следит за со-бой. Я никогда не видела, чтобы женщина так мало времени уделяла своей внешности.
— В это уж я не могу поверить.
— И, тем не менее, это так. Я думаю, что просто нашей се¬мье свой-ственна моложавость. Возможно, через несколько поколе¬ний эта моложавость сконцентрировалась в одном человеке, в дан¬ном случае в маме.
— Генетика — загадочная вещь. И в то же время это наука, со своими фактами. Бывают, конечно, и факты на грани абсурда, как в данном случае. Однако против фактов, как говорится ...
Убедив себя, что все естественно, Евгений успокоился. Он относился к разряду людей, которые терпеть не могут чудес.
5
Нина поразила воображение Евгения. Он думал о ней посто¬янно. Поначалу он объяснял это тем, что его, как врача, поразил редкий научный факт. Однако Евгений давно условился с самим собой смотреть правде в глаза. А потому он с любопытством, какое испытывает врач к интересному пациенту, исследовал такие глуби¬ны своей души, в какие не каждый отважится заглянуть. Вскоре он обнаружил, что испытывает к этой женщине чувство, не похожее на интерес к редкому явлению, не похожее на сыновнюю привязан¬ность к матери своей будущей жены, а похоже на то, что испытыва¬ют все мужчины к желанной женщине. В то же время изменилось его отношение к невесте. Он смотрел на нее, как на частицу люби¬мого су-щества, ища в ней любимые черты. Ему очень хотелось еще раз увидеть Нину. Однако Жанна предпочитала встречаться у него — он жил один. Она говорила: "Мамочка у меня, конечно, золото, но все-таки родители — это так скучно". Тем не менее, Евгению хотелось увидеть Нину, а потому в один знаменательный вечер он очутился у дверей предприятия, где она работала.
Чувствуя себя неловко, не имея в голове ясного плана дей¬ствий, Евгений прогуливался в своем элегантном костюме по зап¬леванной мостовой. "Чего хочу? Для начала хотя бы увидеть ее, а там видно будет". Но вот рабочий день закончился, и из дверей по¬тянулся народ. Евгений подошел поближе, чтобы не пропустить ее. Вот и она. Глаза их встретились...
... Когда вечером после юбилея Жанна спросила свою мать, понра-вился ли ей Евгений, та задумчиво кивнула головой: "Хорош, хорош. Если удержишь..." Нина любила в своей жизни лишь од¬нажды. Руслана. И зачем он так быстро состарился? Вот она в трид¬цать пять только, кажется, понимать начала, что это значит — окол¬довывать мужчин и как этим пользоваться, и так обидно было со¬знавать, что это драгоценное знание достается немолодому распол¬невшему мужчине. Короче говоря, любовь была убита многолет¬ним бытом и отяжелевшей фигурой мужа. И немало способствова¬ли этому 20-летние юнцы, наперебой ухаживающие за Ниной. Вы¬бирай любого, вот только старый муж висит на шее. Освободилась. Поразвлеклась на славу. Но не полюбила. А теперь, после встречи с Евгением, в ней всколыхнулось чувство, какое она испытывала в двадцать лет. И как обидно, что из миллиона мужчин на земле мож¬но взять любого, но этого, одного, по-настоящему желанного, нельзя — жених дочери. Впервые Нина почувствовала неприязнь к доче¬ри. "Вот еще обуза! Всю жизнь на нее батрачу, никакой личной жиз¬ни. Если бы не она!.. Черт, да зачем я вообще родила ее! Жила бы для одной себя. Говорят, дети нас в старости холить будут. Ну а если не будет вот этой самой старости? Зачем они тогда? И ведь какая несправедливость! Мне пятьдесят лет надо было прожить, чтобы такого мужчину встретить, и тот не для меня, а ей всего лишь двад¬цать пять, и все само ей в руки идет".
— Когда свадьба-то? — спрашивала она у дочери.
— Хотели летом, но Евгений что-то замолчал.
— Смотри, удержи Евгения-то — слишком хорош для тебя.
— Ну что ты, мама! Даже обидно. Я его гораздо умнее. Он, если че-стно, только верхов нахватался. И характер у него какой-то неудобоваримый. Если хочешь знать, за ним никто и не бегает, а за мной — отбою нет.
"Что ты понимаешь в мужчинах, маленькая дурочка! С та¬ким можно все блаженства рая испытать, а ты от него еще ума тре¬буешь", — думала Нина, язвительно улыбаясь наивным рассуждениям дочери.
И вот... Он встречает ее! И говорить он будет не о Жанне.
— Ну, здравствуй, Евгений. Приятная неожиданность! Каки¬ми судь-бами?
— Здравствуйте. Извините... я ... хотел поговорить...
— Понимаю. О Жанне, о свадьбе? Да, ведь это расходы, мо¬лодой человек, это... Однако давайте пройдемся.
Нина непринужденно взяла его под руку, и они углубились в тенистую прохладу уединенного сквера. Евгений с удовольствием отметил, что проходящие мимо мужчины обмеривают его спутницу оценивающими и восхищенными взглядами.
— Представляю, сколько у вас было поклонников, — ни с того ни с сего брякнул Евгений.
— Ну почему было? — засмеялась Нина. — И сейчас от них отбою нет: двадцатилетние, тридцатилетние, сорокалетние и, нако¬нец, мои ро-весники, пятидесятилетние.
— И... какие вам больше нравятся?
— Никакие, молодой человек. Решительно никакие! Но я за-болталась. Итак, вы хотели поговорить со мной о Жанне?
— Но я... вовсе не о Жанне хотел говорить.
— О чем же?
— О вас.
Евгений смотрел на нее таким взглядом, что ей сделалось страшно. "Совершенно безумный взгляд! Нет, этот мальчик все бла-женства рая в состоянии заменить".
— Если вы меня сейчас... отошьете, я, конечно, женюсь на вашей дочери, но только ради вас, чтобы видеть вас хоть иногда. Это будет нечестно...
— Кто тебе сказал, что я тебя отошью? Таких мужчин не от¬шивают.
6
Да, разговор с Жанной был неприятный. Пожалуй, еще не-приятнее, чем с несчастным Русланом пятнадцать лет назад.
— Мама, ты слишком любишь себя!
— Но это так естественно!
— Но ты одну себя любишь!
— А ты? Если бы ты любила меня, ты бы уступила мне сво¬его Женю без единого слова. Ведь он — моя лебединая песня! Мне пятьдесят лет. Понятно, что я никогда уже не полюблю, никого боль¬ше не встречу. Ведь я всю молодость тебе отдала. Дай же мне вспом¬нить о себе хоть в старости. А тебе двадцать пять. Боже, как это мало! Да у тебя все впереди. У тебя еще будет Евгений, десятки, сотни евгениев, а у меня нет...
— Мама, как это подло! Ты говоришь со мной, как самка с самкой.
— А кто же мы, по-твоему?
— Все, мама. Теперь я все поняла. Твоя моложавость развра¬тила тебя. Если бы не она, ты до сих пор жила бы с папой. Нет, ты лишила меня отца, а теперь лишаешь мужа! Раньше ты для меня была святая. А теперь я вижу в тебе не маму, а чужую женщину, которой наплевать на дочь. Ну, а мне наплевать на такую мамашу...
Да, много было сказано обидных слов. В конце концов Жан¬на уехала к отцу.
Наконец-то Евгений мог остаться у нее, с ней — навсегда!
... За окном начиналась гроза. Зашелестел дождь. Таинствен¬но вспыхнула молния. И после нескольких мгновений мертвой ти¬шины про-гремел гром. Нина вздрогнула.
— Боюсь грозы! — она закрыла окно, задернула шторы. — Вот так! Теперь никто нам не помешает.
Евгений дрожащими руками освободил ее от одежды. Его жадный, нетерпеливый взгляд впился в нежное хрупкое тело с дев¬ственной грудью и точеной талией.
— Да у тебя тело, как у семнадцатилетней! — с упоением произнес счастливый любовник.
— У меня сейчас и душа, как у семнадцатилетней. Да, тело мое не состарилось, тут дьявол не подвел, а душа — старилась. Все надоедало. Мужских тел — старых, молодых, худых, толстых — было столько, что я до тошноты объелась ими. Да, захотелось одно¬го, но обожаемого. Мне захотелось, чтобы передо мной преклоня¬лись не как перед женщиной, а как перед человеком. У меня появи¬лись заботы: как сделать, чтобы дочь стала умной, заняла свое мес¬то под солнцем. В общем, душа уставала, болела, старела. Как и у всех... А сейчас, вот удивительно, я не чувствую себя старой. Мне как будто семнадцать, как будто жизнь только началась. Это все ты... Дьявол дал юность моему телу, любовь дала юность моей душе. Я хочу жить, как никогда!
Евгений с упоением слушал ее лепет, целуя ее дрожащее тело. Вдруг сверкнула молния настолько яркая, что ее зловещий свет про¬ник через темные шторы, придав обнаженным телам мужчины и женщины голубоватый оттенок. И сразу же грянул гром такой мощ¬ный, что зазвенели стекла,
— Гроза прямо над нами! — крикнул Евгений весело. Но Нина уже не слышала его. Не отрываясь, она смотрела на знакомое насмешливое лицо молодого человека лет тридцати в ста¬ромодном черном костюме.
— Для меня — так мы расстались только вчера, для вас — прошла целая жизнь, — произнес он бархатным голосом. — Итак, согласно договору, придется с ней расстаться. С жизнью то есть.
— Но... мне только пятьдесят. Умирают обычно в восемьде¬сят.
— В восемьдесят; в девяносто, подхватил голос. — И в двад¬цать, и в тридцать, к сожалению, тоже. Ваш срок истекает.
— Нина, что с тобой? Куда ты смотришь? Что говоришь? — кричал Евгений.
— Нет, я не хочу умирать именно сейчас!
— Так ведь блаженства рая все равно теперь не получится. И потом, перед смертью не надышишься. Ваше же, кстати, остроум¬ное замечание.
— Женечка, ради Бога, спаси меня! Прижми к себе покреп¬че!
Прижимаясь к горячему молодому телу Евгения, Нина не от¬рывала взгляда от темной зловещей фигуры. Черный гость с ледя¬ной улыбкой на бескровном лице одним взмахом разорвал перга¬мент. И исчез. Тело в руках Евгения обмякло. И он опустил на кро¬вать расплывшуюся, дряблую пятидесятилетнюю женщину. Она была мертва. В ее обрюзгшем похотливом лице ошарашенный Ев¬гений увидел злую пародию на юное невинное лицо любимой им женщины...
Альфонс - Паша, или злоключения поэта
Н
аступил грустный вечер того дня, который еще утром обещал стать счастливейшим днем двадцатилетней Пашиной жизни. Обещал, но не стал. Надеж¬ды не сбылись, а обернулись тягостным разочарованием. Паша пре¬давался грустным размышлениям в своей комнате, обложившись прессой для отвода глаз, так что взору родителей, когда они загля¬дывали в его комнату, всякий раз представлялась одна и та же кар¬тина: серьезный молодой человек сосредоточенно изучает сегод-няшний номер "Вечерки". В мыслях же он перенесся от сегодняш¬него дня на спасительное расстояние года в полтора.
Благополучно поступив после армии на филфак с мечтой по¬знать азы языка, чтобы стать профессиональным поэтом, Паша ока¬зался окруженным таким количеством представительниц прекрас¬ного пола, какого за один раз в одном месте ему еще не приходи¬лось видеть. Но среди всех обращала на себя внимание Лариса, ко¬торая в свои восемнадцать лет успела победить в каком-то конкурсе фотомоделей и сняться в какой-то, всем надоевшей, рекламе. Паша сразу ее узнал, хотя на экране Лариса выглядела как-то иначе. Как это часто бывает с заурядными людьми, он ужасно возгордился, что знаком со знаменитостью, пусть и местного, совсем крошечного масштаба. "Я учусь со звездой", — важно думал он. О том, чтобы понравиться Ларисе, Паша и думать не смел. Он исписал стихами всю записную книжку, а во время сессии с нетерпением ждал оче¬редного экзамена, и не потому, что хотел блеснуть знаниями, а что¬бы только встретиться с предметом своего обожания. И вот — есть все-таки еще в этом мире место чуду — в день последнего экзамена она, недоступная, сама подошла к нему и пригласила на день, рождения. Правда, тут же прибавила, что особенно ждет его из-за Лиды, одногруппницы, которая тоже приглашена. Так как Лида, видите ли, может стесняться — большинство гостей ей незнакомо — Паше уготована роль ее партнера для танцев.
Паша воспрял духом. Какая там Лида? Конечно, это предлог. Сама Лариса робела и стеснялась пригласить его вот так, запросто, без комментариев. А что, в самом деле? Разве он нехорош собой? Конечно же, хорош. Он не мал ростом и не велик до нелепости, у него всегда хорошо лежат волосы, хоть шампунь рекламируй, у него... Да что говорить! Надо быть последним идиотом, чтобы не воспользоваться предоставленным шансом. Чем дальше, тем боль¬ше Паша ждал заветного дня. И вот этот день наступил. Но ничего-то Паша не дождался! И теперь, когда он был скинут с небес на землю, когда был наказан за свою самонадеянность, он спрашивал себя: а могло ли быть иначе? И отвечал: нет; не могло.
Паша попытался с самого начала проследить этот злосчаст¬ный день.
"Во-первых, — рассуждал он, — зачем я пришел так рано, раньше всех? Понятно, мне не терпелось, но я застал Ларису в бигудях, а уж женщины этого не прощают. Даже и черт с ними, с бигудями. Туалетная вода! Вот что меня подвело!"
Дело в том, что Паша, раздумывая, что бы подарить, исходил не только из соображений дамского вкуса, но и толщины своего ко¬шелька. И остановился на туалетной воде, недорогой, но зато фран¬цузской. Если бы он видел, что подарят другие, он и сунуться не посмел бы с этим злополучным флаконом, он бы лучше вообще ни¬куда не пошел, пропадай все его надежды! Но что было, то было. Пришел он самый первый, вручил он Ларисе эту дешевку, а потом увидел, что ей дарили другие гости. А дарили — кто золотой брас¬лет, кто кофейный сервиз, магнитолу и что-то еще в этом роде. Была и туалетная вода, тоже французская, но какая! Паша видел этот фла¬кон в магазине и помнил, сколько он стоит. Да, Пашин подарок выг¬лядел жалко, но еще более жалкий вид был у Паши.
Надо отметить, что Лариса была из состоятельной семьи, и друзья ее тоже были весьма состоятельные девочки и мальчики, для которых подарить подруге золотой браслет было обычным делом. Паша понял, что пока он не достигнет материального уровня этих баловней судьбы, Ларисы ему не видать. Вобщем, вечер остался в Пашиной душе тягостным воспоминанием, тем более что Паше дей¬ствительно отвели роль кавалера одногруппницы Лиды. Конечно же, во всем виновата была эта туалетная вода! "Ну что, теперь ты убедился, что поэты нынче не в цене? Сейчас стишками красивую женщину не завоюешь, надо что-то посущественней." Да, тут надо упомянуть, что к флакону туалетной воды прилагались стихи соб¬ственного Пашиного сочинения. Но уж стихи-то и вовсе ничего не стоят.
"Я должен заработать деньги, чтобы расположить к себе Ла¬рису. Нужно вставать в один ряд с этими ее приятелями: с Сашей, который уе-хал от нее на своей машине, с Юрой, который подарил ей золотую цепь... Но как заработать? Как? Где? Ах, если бы я жил в другое время, когда девушки любили, чтобы им посвящали стихи, и не обращали внимания на толщину кошелька. Но я-то живу в это время... Черт! Как бы подзаработать? В коммерсанты я не гожусь, в распространители гербалайфа — тоже. Я готов зарабатывать лю¬бым способом. Любым! Только бы побыстрее и побольше. Ведь Лариса нужна мне сейчас, а не через пять лет, когда я окончу уни¬верситет, и мне, может быть, посчастливится найти хорошую де¬нежную работу. С удовольствием продал бы душу дьяволу, если бы дьявол действительно существовал. Эй, дьявол, ты меня слышишь?.. Нет, не слышишь, потому что тебя нет."
Тут взгляд Паши упал на газетку "Купи-продай". Продолжая думать о своем, он стал машинально переворачивать страницы и постепенно заинтересовался. "Так, продать что-нибудь? Нечего... Так, предлагают работу. Ну, это, конечно, гербалайф, это — реклам¬ные агенты, а это... Зарплата пятьсот рублей. Да ну! Что они, изде¬ваются? Не-ет"
Затем Пашин взгляд стал рассеянно скользить по рубрике "Знакомства." Пропустив без внимания брачные предложения, он вдруг заметил объявление, после чтения которого снисходительная усмешка сбежала с его лица: "Привлекательный мужчина познако¬мится с немолодой состоятельной дамой с целью скрасить ее до¬суг."
— Какой тонкий смысл! — прошептал Паша, оживляясь, — привлекательный. Ну, это, конечно, приманка. С состоятельной чтобы могла оплатить его привлекательность ... Немолодой ... И это, само собой разумеется: молодая и так найдет, да еще и сама вознаг¬раждение попросит ... С целью скрасить досуг. Вот где высшая тон¬кость-то! Скрасить досуг — а может, эта самая немолодая дама най¬мет его книжки читать — вот он и скрасит досуг. И никакой пошло¬сти, все пристойно. Ну и ловкий же вы господин, мужчина с при¬влекательной внешностью! Кто вы? Вы инкогнито, господин лов¬кач! Вы поместили объявление в газету, а бумага все стерпит. Мо¬жет, вы тот самый Юра, который на пожертвования скучающих дам покупает девушке золотой браслет? А я-то, я чем хуже? Почему я не могу стать таким же ловким? Стыдно? Но ведь никто не узнает! И потом, не я же один, вот перед глазами пример чужой ловкости, и, наверное, процветает, подлец! И ведь не я виноват, время такое. Па¬костное время, циничное, когда деньги не пахнут, и ничего свято¬го... Время подлое — и я по-подлому. Конечно, и я бы хотел голо¬вой деньги зарабатывать, но головой не заработаешь, филологичес¬кий ум нынче тысяч не стоит. Я бы хотел руками — не выходит. А деньги-то нужны! Так раз не головой и не руками...
И через несколько дней в газете "Купи-продай" появилось объявле-ние следующего содержания: "Привлекательный молодой мужчина поможет скрасить досуг и приятно провести время состо¬ятельной даме." Еще через несколько дней появились плоды в виде трех писем, которые Паша получил на почте по паспорту. Закрыв¬шись в своей комнате и включив погромче магнитофон, он с зами¬ранием сердца вскрыл первое письмо. "Здравствуй, таинственный незнакомец! — написано бисерным почерком. — Я как раз та самая скучающая состоятельная дама, которой хочется скрасить свой до¬суг. Позвони по нижеуказанному номеру и пригласи Тамару Ива¬новну. Если трубку возьмет мужчина, назовись сыном Инны Пет¬ровны". Далее следовал номер телефона. У Паши отлегло от серд¬ца. Как все просто! Ничего стыдного, а, напротив, все благоприс¬тойно. Он вскрыл второй конверт "Здравствуйте. Я по объявлению в газете "Купи-продай ". Меня зовут Анна Федоровна. Мне сорок три года. Я разведена. Сын взрослый, живет своей семьей. Работаю поваром в больнице. Остальное при встрече. Мой телефон ... " Паша невольно улыбнулся "Какое мне дело до твоего сына?" И принялся за третье письмо. Оно было лаконичным: "Позвоните по телефону ... это рабочий и спросите Нину Ильиничну."
"Вот это я понимаю, это деловой подход," — заключил Паша и, не теряя времени, стал звонить, придав своему тону сухость и деловитость. Всем трем дамам он назначил свидание в одном мес¬те, чтобы не запутаться: возле спортивного магазина "Сотвори себя", под часами, на которых написано "Место встречи." "Ленинский про¬спект там узкий, не разойдемся, а под часами обычно никто не сто¬ит, не то, что у гостиницы "Центральная." Там под этими электрон¬ными народу, глазеющего по сторонам, хоть пруд пруди."
Всем трем Паша назначил свидание в одно время — шесть часов вечера, но в разные дни. Обладательнице бисерного почерка Тамаре Ивановне — в понедельник, поварихе Анне Федоровне — во вторник, а лаконичной Нине Ильиничне — в среду. Как будут выглядеть женщины, он не спросил из деликатности, а про себя ска¬зал, что в руках будет держать букетик цветов. Эта выдумка показа¬лась ему верхом галантности: "Клиент выбирает. Если я не понрав¬люсь, просто пройдут мимо, никаких объяснений, и никому не обид¬но. Ну, а если приглянусь — букетик для дамы".
В понедельник Паша тщательно побрился, изобильно увлаж¬нил себя французским дезодорантом и, прикупив букетик фиалок, без пятнадцати шесть нарисовался под часами с остроумной надпи¬сью "Место встреч". Денег он не взял умышленно, так как рассу¬дил следующим образом: "Если потащит меня в кабак — не пойду. Она там погуляет на мои кровные, а потом под предлогом "Ох, встре¬тимся завтра", "Ах, я вспомнила — мне надо уйти" — улепетнет. Нет, дорогая, я не простак. Здесь я зарабатываю деньги, а ты пла¬тишь. Ты меня покупаешь, а не я тебя. А уж я и так постарался, вот цветочков тебе купил". Конечно, к мысли, что его покупают, надо было еще привыкнуть. Впрочем, долго раздумывать Паше не при¬шлось, к нему медленно подплыла такая шикарная дама, что дух захватило. Он обратил на нее внимание, когда она еще только выш¬ла из "Мерседеса" и стала медленно приближаться, поблескивая под светом фонарей мехом своей долгополой шубки. И вот она встала прямо перед ним, разглядывая его. "Норковая шляпа, норковая шуба –– тысяч двадцать баксов, если не больше," –– быстренько прики¬нул Паша. Однако это наглое разглядывание становилось неприличным. "Ну что ж, назвался груздем..." — вздохнул Паша, а вслух процедил: "Чем могу?"
— Это ты Павел? — оборвала его дама в вычурной шляпе.
— Я. А вы — Тамара Ивановна?
— Да, я — Тамара Ивановна.
— Тогда это вам. — Паша галантно протянул даме букет.
— Что, фиалочки? На фиг они мне? — дама кинула букетик в урну. Паша почувствовал раздражение, еще немного — и он обру¬гает ее грубыми словами. Этот снисходительно-пренебрежительный тон явно рассчитан на то, чтобы оскорбить, унизить. Однако Паша сдержался. "Ладно, стерва, ты мне за это хорошо заплатишь".
— В объявлении сказано: "скрашиваю досуг". Что под этим понимать?
— Все, что Вам угодно.
— Что, например? Ведь что-то же ты имел в виду, когда пи¬сал это объявление?
— Ну, например, могу составить компанию для похода в кино, театр, если Вам не с кем, а хотелось бы... не одной... Могу читать книжки вслух, впрочем, это, наверное, для дам постарше.
Тамара Ивановна расхохоталась ему в лицо. На них стали огляды-ваться. Паша решил, что все, хватит унижаться, пора ухо¬дить. Но Тамара Ивановна заявила:
— В двух шагах отсюда моя квартира.
Квартира оказалась на втором этаже, с видом на фонтан и холлом. Паша помог Тамаре Ивановне снять шубку и, пока она по¬правляла перед зеркалом прическу, стал ее искоса разглядывать. Деньги деньгами, но все же надо знать, что тебя ждет. Тамара Ива¬новна оказалась женщиной дородной, с тяжелым слоем косметики на пятидесятилетнем лице, оформленном добела высветленными кудряшками, хотя ей, пожалуй, больше бы понравилось слово "ло¬конами". Одета она была по-молодежному, во что-то короткое джин¬совое и даже с бахромой. Полные ноги были туго обтянуты черны¬ми, как потом выяснилось, чулками. В целом эта дама почтенного, по Пашиным меркам, возраста вызвала в нем довольно приятные чувства. Но и Тамара Ивановна не преминула рассмотреть Пашу. Она окинула с ног до головы высокомерным взглядом его высокую, несколько сухощавую фигуру и, видимо, осталась довольна.
Они прошли в уютную спальню, куда хозяйка дома тотчас вкатила на прозрачном столике такое обилие легких, но изыскан¬ных и экзотических, опять же по Пашиным непритязательным мер¬кам, закусок, что Паша не преминул их все распробовать и остался весьма доволен. Тут же распили вино из бутылки замысловатой фор¬мы. Полумрак рассеивался красноватым светом торшера, играла не¬навязчивая музыка, хозяйка развлекала гостя светской беседой. Паша размяк и, попивая вино, думал: "Неизвестно, как там дальше пой¬дет, а пока хоть наелся, все-таки не зря пришел. Бутерброд с крас¬ной икрой я ел, наверное, на прошлый Новый год, да и то мне толь¬ко один достался, а сегодня я их за один вечер уже штук пять сло¬пал, да и еще ешь — не хочу, жаль, что уже некуда".
Из беседы с Тамарой Ивановной он выяснил, что она заму¬жем за коммерсантом, который постоянно разъезжает; надолго ос¬тавляя ее одну. Она не работает, ей скучно. Она перепробовала все ей доступные развлечения — деньги у нее есть, муж человек обес¬печенный, но скука все равно заедает. Сын живет в Москве со своей семьей. Видится Тамара Ивановна с ним раз в полгода — то он при¬летает, то она. Когда Паша опасливо намекнул, не нагрянет ли вдруг ее муж, крутой коммерсант, она успокоила его. С мужем они живут в другой квартире, а эта ее личная, муж здесь никогда не появляет¬ся. И потом, добавила Тамара Ивановна с обидой в голосе, муж по¬чти официально живет с молоденькой любовницей, которой, кроме денег, ничего от него не надо, а она — законная жена — и пикнуть не смеет в защиту своих прав. Иначе он — она не договорила, но обвела взглядом, исполненным тоски, свое гнездышко. И Паша по¬нял, что иначе муж лишит ее этой квартирки и других жизненных благ, поскольку она полностью на его содержании.
— Крутой мужик, — подумал Паша, — если содержит столько народу: жену с волчьим аппетитом, маленькую любовницу, тоже свое не упускающую. Да теперь еще и меня. А что? Я тоже стесняться не буду.
На вопрос, каким видом бизнеса занимается супруг, Тамара Ивановна отрезала, что пригласила его не для того, чтобы вести деловые разговоры. Паша понял это как намек, что пора отрабатывать и щедрое угощение, и будущие блага. О том, сколько он хотел получить, сказать не осмеливался.
Через несколько минут Тамара Ивановна картинно разделась, поразив Пашу роскошью нижнего белья. На знакомых девушках Паша привык видеть ситцевые лифчики. Он проникся к Тамаре Ива¬новне еще большим уважением и с чувством глубокого почтения провел с ней остаток вечера. Стыдливо принял он от нее опреде¬ленную сумму, и так как эта сумма превзошла самые смелые его мечты, он с неподдельной искренней нежностью расцеловал свою щедрую подругу. Они договорились периодически встречаться. Инициативу Тамара Ивановна оставила за собой. В превосходном настроении Паша отправился домой. "Вот это женщина! — думал он. — И как, оказывается, все про-сто".
Завтра Паше предстояло встретиться с Анной Федоровной, поварихой. Паша опять пришел пораньше, купив дорогой букет роз на деньги Тамары Ивановны. Он ожидал встретить не менее бога¬тую даму, которая сторицей возместит его расходы. "В самом деле, как это я припозорился с этими фиалками. Такой роскошной жен¬щине... Эх!". Все-таки Паше льстило, что у него появилась такая любовница — опытная богатая дама, и эти таинственные встречи в ее квартире казались ему романтичными. То, что она ему платит — ну и что? Богатая дама хочет побаловать своего юного поклонника. Что тут такого? Паша даже хотел воспеть их романтические отно¬шения в стихах: полумрак, таинственность встреч, муж — тиран, не ценящий такое сокровище.
Но тут его мысли прервала скромно одетая полная женщина, которая некоторое время украдкой наблюдала за Пашей, не реша¬ясь подойти. Наконец решилась и, мучительно стесняясь, так что даже Паше стало неловко за нее, спросила:
— Извините, это не вы давали объявление в газету?
— Я. А вы — Анна Федоровна?
— Да. — Она еще больше смутилась. — Ой, молодой чело¬век, боюсь, я недопоняла что-то. Я-то хотела насчет создания се¬мьи, а вы такой молоденький...
Паше стало стыдно.
— И я насчет семьи. Извините... Нате вот цветы! Это вам.
Но Анна Федоровна протестующе замахала руками. Паша хотел насильно всучить ей букет, однако новая мысль остановила его.
–– А почему бы не отнести букет Ларисе? Женщины это лю¬бят.
И он помчался к любимой, ради которой, в конечном итоге, все и за-тевал.
А ночью ему снилось прекрасное Ларисино лицо, погружен¬ное в нежные розовые лепестки, на которых еще не успели растаять кристаллы снега. Утром, проснувшись, он первым делом вспомнил подробности вчерашнего вечера. Пробыл он у Ларисы недолго — каких-то полтора часа. Но за эти полтора часа они так сблизились, как будто были давними друзьями. Конечно, Лариса удивилась, уви¬дев его.
— Тебе что, конспект нужен? — насмешливо спросила она, пропуская Пашу в прихожую. Но, когда он бережно вынул из-за па¬зухи немного примятый букет, глаза ее засветились удивленно и ра¬достно. Потом они вместе пили черный кофе, который, оказывает¬ся, оба обожали, и непринужденно болтали на разные темы. Обще¬го у них оказалось много, например, любовь к литературе. Вкусы их в основном совпадали.
— Обожаю Маркеса, — говорила Лариса, закуривая. — А все наши однокурсники в его творчество не въезжают.
— Отчего все? — возражал Паша. — Мне он тоже нравится.
— Как здорово! Ну хоть с кем-то хоть можно поговорить. "Сто лет одиночества!" Ведь это такой кайф!
И они принялись с жаром, перебивая друг друга, обсуждать достоинства романа.
— Я, конечно, не брошу шоу-бизнес, — небрежно обронила Лариса, — хотя это занятие и не доставляет мне особого удоволь¬ствия, как многие думают. А вот литература — это же так здорово! Это для меня... ну с чем бы сравнить? А, — засмеялась она, — как лакомиться мороженым.
— А я себя представляю кем-нибудь вроде секретаря-рефе¬рента, — подхватил Паша. — Но быть поэтом, а я все-таки тешу себя надеждой, что я поэт, и не знать досконально язык и литерату¬ру, это ...
–– Да, кстати, недурные стишки ты мне набросал к моему дню рождения. Значит ты поэт. Так это же прелесть! У меня есть знакомые художники, музыканты, а теперь вот и поэт. Почитай мне что-нибудь свое.
Паша никогда бы не осмелился признаться в любви этой кра¬сивой самоуверенной девушке, но стихи — другое дело! И глядя Ларисе в глаза, он тихо, проникновенно читал ей строчки, родив¬шиеся на лекциях, переполненные нежностью и любовью, а Лари¬са слушала, опустив глаза и покрывшись румянцем...
Затем ревнивый Паша как бы невзначай спросил у Ларисы о ее друзьях, присутствовавших на дне рождения. И как радостно за¬билось его сердце, когда он услышал колкости, отпускаемые девуш¬кой по адресу его соперников.
— Бедные-то они бедные, ведь кроме денег, у них ничего нет, — заявила она. — Надарили всего, чтобы друг перед другом при¬хвастнуть. А ни один не догадался просто цветы подарить, вот как ты сейчас. Конечно, цветы — вещь бесполезная, но вот мы, женщи¬ны, предпочитаем цветы самым дорогим подаркам. Ну подарили мне цепочку, ну и на что мне она, если у меня их три? Да и куда их надевать?
"Вот оно что! — отметил Паша. — Ей надо, чтобы подарок был с изюминкой! Ничего, я как-никак поэт, воображение у меня есть, не то, что у этих новых русских. Да и денежки теперь имеют¬ся. Я такой предметик ей презентую, что она уже не посмеет не принимать меня всерьез!".
— А вот ты наоборот, — продолжала Лариса, — у тебя есть талант, ты богатый, хотя у тебя и денег нет...
Паше эта фраза показалась обидной.
— У меня есть деньги, — стал он спорить с горячностью.
— Ну откуда у тебя деньги? Поэты были и есть нищие, во все времена. Поэты как цветы. На взгляд некоторых, абсолютно беспо¬лезны, но многие женщины предпочтут этим самым некоторым именно поэтов.
Однако Пашу это не утешило. Никакого намека в ее словах он не обнаружил. Больше, чем поэтом, ему хотелось быть как раз этим самым некоторым. Посредством денег он хотел сравняться с теми, кто на него, как поэта, мог смотреть как на человека бесполезного.
И вот в шесть часов вечера на следующий день он вновь стоял на своем боевом посту, сжимая в руках, как оружие, букет роз. Он уже придумал, каким подарком удивить Ларису, но для этого нужны были еще деньги. В начале седьмого к нему уверенно подо¬шла дама, которую, собственно, и дамой назвать трудно: старое не¬модное пальто мышиного цвета с облезлым песцом, такая же ста¬рая песцовая шапка с вытершимся мехом. Лицо дама прикрыла ру¬кой в широченной рукавице, поверх которой блестели толстые лин¬зы очков. Она появилась неожиданно, как из-под земли. Может, на¬блюдала за Пашей со стороны, чтобы удостовериться, точно ли это тот, которого она ждет, но он не обратил на нее внимания из-за ее неказистости.
— Здравствуйте, я по объявлению, — глуховато произнесла она.
— Нина Ильинична?
— Да.
— Тогда этот букет вам.
— Спасибо, — суховатым тоном сказала она и скомандова¬ла: — Теперь нам на тот автобус.
В переполненном автобусе Паша пытался рассмотреть ее по-лучше, но она упорно отворачивалась, старательно прикрываясь ру-кавицей.
Нина Ильинична привела его в общежитие: темные замусо¬ренные коридоры показались Паше бесконечными. Лифт не рабо¬тал, и пришлось пешком подниматься на восьмой этаж. В длинном коридоре пахло грязными носками, а за множеством закрытых две¬рей в крохотных клетушках влачила существование или била клю¬чом частная жизнь. Нина Ильинична отперла ключом одну из две¬рей, и они очутились в крохотном коридорчике, из которого на три стороны вели три двери. В первом дверном проеме виднелась обык¬новенная коммунальная кухня, в другом как на ладони — крохотная убогая комната, полная народу. На столе стояли рюмки, тарелки с закуской. Но застолье было каким-то невеселым, лица у людей угрюмые. На полу комнатушки сидел чумазый ребенок лет трех, без¬различно глядевший на Пашу.
— Привет, карапуз, что-то ты не веселый.
–– У него отца недавно убили, –– буднично пояснила Нина Ильинична, отпирая ключом свою дверь.–– Мать убила, прямо при нем. Сейчас под следствием. А родственники сорок дней отмечают. Наконец-то открылся проклятый замок! Проходите.
Паша поспешно заскочил в комнату. Зрелище тризны произ¬вело на него тягостное впечатление. Захотелось домой, к маминым пирогам, к любимой музыке, стихам о прекрасной даме. Он почув¬ствовал отвращение к этой незнакомой женщине, которая спиной к нему прилаживала розы из Голландии в бутылку из-под водки.
— Знаете что, Нина Ильинична, — грубо заявил он, обозре¬вая ее убогий быт, — судя по тому, как вы живете, я сомневаюсь, что вы сможете оплатить мой визит.
— А какова цена? — осведомилась женщина, и Паша заме¬тил, как напряглась ее спина в старом мышином пальто. Он назвал такую сумму, которая превышала даже щедроты Тамары Иванов¬ны. Спина вздохнула с облегчением.
— Меня эта цена устраивает. Теперь посмотрим, устраивае¬те ли вы меня.
Женщина резко обернулась, и Паша совсем сник. Лицо жен¬щины было обезображено заячьей губой — грубым, не подвергшим¬ся в свое время операции, уродством. Теперь понятно, почему Нина Ильинична прикрывалась рукой. Пытаясь скрыть отвращение, Паша пролепетал:
— Но... при вашей скромной обстановке... разве вам не жаль отда-вать последнее?
Нина Ильинична невесело усмехнулась:
— Что, нехороша? А иначе бы разве я стала мужику деньги платить? Я ведь еще молодая, мне только-то тридцать четыре. Но это, — она указала на лицо, — все портит. И не надо меня жалеть, — с вызовом продолжила она. — Если я могу заплатить, сколько вы назвали, значит, эта сумма у меня есть. А ты, мальчик, сильно оши¬баешься, если думаешь, что на твое объявление откликнутся моло¬дые и красивые. Они-то уж точно платить не будут. А заплатят толь¬ко старые да такие, как я. Короче, ты меня устраиваешь, вот твои деньги. Или — до свидания.
"А что, она права. Что тут такого? Ведь я же знал, на что иду" — Он кивнул, разделся и подсел к батарее, что6ы согреться.
–– Может, найдется что-нибудь выпить? –– с тайной надеж¬дой спросил Паша.
— Только чай, — резко сказала Нина Ильинична.
Паша стал медленно прихлебывать чай, стараясь оттянуть то, для чего он здесь находился. В это время Нина Ильинична делови¬то стелила постель.
— Что ж, — подумал Паша, — назвался груздем... Боже! Дай мне сил отработать эти проклятые деньги. Вот, Лариса, на что я иду ради тебя. Но как же она мне противна, эта уродка. А ведь есть мужчины, которые находят в таких женщинах изюминку... Нет, это не для меня. Напиться бы до потери пульса — и будь, что будет! Так не дает, проклятая ...
А тем временем Нина Ильинична, постелив постель, так же деловито, без тени смущения разделась и, вынув шпильку, поддер-живающую старушечью шишечку, распустила волосы по плечам. Паша перевел взгляд на обнаженное тело, и оно неожиданно по¬нравилось ему. Оно не несло на себе проклятия природы, как лицо. Белая нежная кожа с трогательными голубыми венками, красивая, по-девичьи высокая грудь... Нина Ильинична оказалась девствен¬ницей. Паше вдруг стало ее жаль.
— Несчастная женщина, — думал он, одеваясь. — За что ее так на-казала природа? Такие волосы, такое тело, а из-за этого де¬фекта так и будет одна. Ну кто на ней женится? Может, ее зачали под пьяную лавочку, или ее мамаша прикладывалась к рюмочке, а может, болела чем... И такое ведь бывает, читал. И из-за какой-то случайности мучайся всю жизнь. Эх, жестокая штука жизнь! Да к черту эти деньги, ведь она преподнесла мне свою девственность! Это я ей должен! Я!
Но тут Паша вовремя спохватился. Эге, поэт, остановись. Прочь сантименты. Ты пришел сюда из-за денег, вот и бери их.
— До свидания, Нина Ильинична.
— Да зови меня Нина. — И она посмотрела на него с любо¬вью и благодарностью. — Спасибо, что не побрезговал. И еще при¬ходи, я заплачу. Да и встречу получше, приготовлю что-нибудь вкус¬ненькое.
Она смотрела на него добрыми грустными глазами, и без оч¬ков они казались Паше большими и беззащитными. Паша посмот¬рел на чашки с недопитым чаем, и его резанула мысль, что она отдала ему последние деньги, и что, пожалуй, ей не на что будет купить себе еды. Он остановился в дверях.
— Надо вернуть деньги, — сверлила его мысль. Но, как-то отмахнувшись от этой мысли, поспешно вышел. Сбегая вниз по уз¬кой лестнице, Паша с облегчением вздохнул.
— Фу, отмучился... В конце концов, это же ее проблема. Ну не я, так другой.
Зато Ларисе он преподнес такой подарок, что она не сразу нашла, что сказать.
— Откуда у тебя такие деньги? — был первый ее вопрос.
— Заработал. Так что больше не говори, что поэты бесполез¬ные люди.
Таким образом, Паша своего добился: он стал встречаться с Лари-сой. Чтобы закрепить успех, он продолжал баловать ее доро¬гими подарками, водил в кафе, казино и разные другие злачные ме¬ста. Они стали неразлучны. Финансировала Пашу Тамара Иванов¬на, с которой он продолжал встречаться. Но она частенько раздра¬жала его, особенно во время их совместных выходов в свет — в рестораны, театр, на презентации, от которых Паша тщетно пытал¬ся уклониться.
— Рядом с тобой я чувствую себя моложе, — игриво говори¬ла Тамара Ивановна, прижимаясь к нему. Или, торжествуя:
— Посмотри, ничего ведь девочка?
— Которая?
— Да вон та, в короткой юбке, на невообразимой платформе.
— Крашеная блондинка? Да, ничего.
— А ее кавалер куда хуже, чем ты. Вот так-то, девочки!
"Старая ты дура, — думал Павел, — да разве кто-нибудь мо¬жет предположить, что мы любовники?"
Однажды в театре, выгуливая свою великовозрастную под¬ругу, Паша нос к носу столкнулся с Ларисой. Он постарался поздо¬роваться как можно непринужденней и поспешил раствориться в толпе, увлекая за собой неповоротливую Тамару Ивановну. На дру¬гой день на лекции Лариса поинтересовалась
— Кто эта приятная пожилая дама, с которой ты вчера был в театре?
–– Мамина приятельница. Мы искали маму.
Еще более неприятно было то, что Тамара Ивановна теперь предпочитала рассчитываться не деньгами, а подарками: то препод-несет рубашку, то одеколон. Словом, их связь стала тяготить Пашу, и в один прекрасный момент он ей заявил по телефону, что встре¬чаться с ней не сможет — отвлекает от учебы. Вышло грубовато, конечно, но после этого Тамара Ивановна его больше не беспокои¬ла. Чуть раньше он прекратил встречаться с Ниной Ильиничной. Отношения с ней его устраивали даже больше: сентиментальностей она не позволяла, все было по-деловому. Он делал свое дело, она платила деньги, и они без лишних слов расставались. Деньги он брал уже без стеснения. Кстати, отношения первая разорвала она. Но к тому моменту дружбу с Ларисой уже не надо было закреплять деньгами. Казалось, она им искренне увлечена. И когда поток доро¬гих подарков прекратился, она не подала виду, что это ее огорчает.
На их курсе судачили о свадьбе Паши и Ларисы, как о деле давно решенном. Лариса познакомилась с его родителями, Паша — с Ларисиными. И те, и другие благосклонно ждали, когда дети уза¬конят свои отношения. А дети не спешили, они хотели продлить очарование дружбы.
— Знаешь, почему я выбрала именно тебя? — как-то раз спро¬сила Лариса.
— Догадываюсь: никто тебе не дарил таких изощренных по¬дарков и не жалел денег, чтобы развеселить тебя.
— Вовсе нет. А кстати, откуда у тебя было столько денег?
— Подрабатывал. Специально для тебя. А потом увидел, что это мешает учебе. А учеба все-таки главное.
— Конечно. Наработаешься еще. Но ты не угадал. Я влюби¬лась в тебя как в поэта. Представляешь, вокруг все эти коммерчес¬кие мальчики, и вдруг твои стихи! Почитай мне что-нибудь, ведь есть же что-то новое?
И тут Паша с удивлением обнаружил, что стихов он больше не пишет с тех самых пор. Его душа перестала петь, неужели на¬всегда?
Разговоры о свадьбе стали более конкретными, когда Ларисин отец пообещал ему найти хорошую работу и намекнул, что сва¬дебным подарком будет квартира. И тут на Пашу обрушился страш¬ный удар.
Как-то раз, когда вся Пашина семья была в сборе, в дверь позвонили. Дожевывая пирог, настроенный весьма благодушно, Паша пошел открывать. То, что он увидел, по силе и неприятности воздействия можно сравнить с ударом тока. На пороге стояла Нина Ильинична с младенцем, укутанным в одеяло. Она уже не прикры¬вала застенчиво рот рукавицей. Напротив, весь ее вид был сама уве-ренность. Перед Пашей стояла не робкая старая дева, а мать, гото¬вая как львица защищать права своего ребенка. Увидев озадаченное Пашино лицо, она поняла, что ее и ее малыша с распростертыми объятиями здесь не встретят, и приготовилась к нападению.
— Здорово, молодой папаша, — с недоброй ухмылкой про¬изнесла она, — получай сына! — и вручила Паше сверток. Паша все понял, и единственным его чувством в тот миг было отсутствие всяких чувств. Спустить с лестницы нахалку он не мог из-за дели¬катности — ведь он как-никак поэт... был когда-то. Кроме того, он понял, что с Ниной Ильиничной этот номер не пройдет.
— Кто там, Павел? — вышла в прихожую мать. И при виде обескураженного сына с младенцем на руках ее лицо вытянулось.
— Виктор, скорее, Виктор! — беспомощно закричала она. — Ради бога, Павел, что здесь происходит?
В коридоре показался озабоченный отец. Паша молчал, и Нина поняла, что настал ее черед действовать. Она переступила по¬рог.
— Да вот, у нас с Пашей родился сын — Пал Палыч.
Отец и мать с ужасом и отвращением воззрились на незна¬комку.
— Кто это? — спросила мать.
— Нина Ильинична, — пробормотал Павел. Ребенок заво¬зился и стал пищать. Несчастный Паша принялся машинально тря¬сти его. Он по-прежнему не мог оценить ситуацию. Ситуацию оце¬нила мать.
— Закройте дверь, не дай бог, соседи увидят. Так, Павел, зна¬чит, это правда?
— Скорее всего, да.
— Так, проходите.
Все прошли в зал, расселись чинно, как на похоронах. Те¬перь молчание прервал отец:
–– Так что, сын, это правда?
— Не знаю, может, она не только со мной, — заявил Паша, с ненавистью глядя на Нину.
— Да, — оживилась мать, — откуда мы знаем, может, вы...
— Вы, конечно, не знаете, — уверенно прервала ее Нина, — зато экспертиза знает доподлинно. Сейчас не то, что в прежние вре¬мена: в суд с двумя свидетелями. Сейчас экспертиза с точностью сто процентов определяет, кто отец ребенка. Так что, если сомнева¬етесь, — пожалуйста.
Паша и его родители сникли перед такой настырностью. Хотя мать попыталась сопротивляться:
— А что, давайте на экспертизу!
Однако Паша, смирившись, махнул рукой:
— Ладно, мам, она права. На двух мужиков у нее, по ее бед¬ности, денег бы не хватило.
— Верно подметил! Ну ничего, с алиментами ты мне за все с лихвой возвратишь.
Родители не поняли смысл этого странного диалога. Вдруг отец спросил:
— Павел, а как же Лариса?
— Папа, не упоминай о ней здесь, при этой... Я женюсь на Ларисе, что бы ни случилось. — Паша с ужасом подумал, что есть еще Тамара Ивановна, но, приняв во внимание ее преклонный воз¬раст, успокоился.
— Значит, ты женишься на Ларисе?
— Разумеется! Не на этой же!
— Пусть женится на ком хочет, — заявила Нина Ильинична, — сам он мне не нужен. Мне нужен был лишь ребенок от него, да чтобы материально помогал растить. Я санитаркой в больнице ра¬ботаю, зарплата у меня сами знаете, одной мне ребенка не поднять. Иной раз самой есть нечего, а ведь ребеночка ой как хотелось — одна ведь я на всем белом свете.
— Да как же вам одной-то с ним? — спросила мать.
Она поняла, что эта страшная женщина не набивается в жены ее сыну, и несколько смягчилась.
–– Да вот так, с божьей помощью, и смогу.
–– Да почему же вы замуж-то не вышли?
–– А кто меня такую-то возьмет? Только ваш сын меня и пожалел, а до него у меня никого и не было.
— Пожалел на свою голову! — процедил отец. — Ну погоди, сынок, мы с тобой еще поговорим.
— А что со мной говорить? Что я, маленький, что ли? Дело сделано, и обсуждать я ничего не собираюсь, — вспылил Паша.
... С этих пор маленький Пал Палыч стал полноправным чле¬ном их семьи. Мама Паши нашла, что он удивительно похож на Пашу, — ну про-сто вылитый Паша в детстве! — и охотно нянчи¬лась с малышом, когда Нина Ильинична его подкидывала. И по¬скольку молодая мать не могла себе позволить погулять в декрет¬ном отпуске и скоро вышла на работу, Павлик целые дни проводил у бабушки с дедушкой и у молодого папы. А поскольку бабушка с дедушкой работали, то и вышло так, что главной нянькой стал папа Паша, у которого было больше свободного времени. Малый рос такой хорошенький, забавный и смышленый, что очень скоро на него перестали смотреть как на досадную случайность, полюбили и даже радовались его появлению. Со временем и Паша к нему при-вязался.
— Сын! — с гордостью думал он, глядя на свое детище. Од¬нако Паша не воспринимал своего сына как одно целое с его матерью. Резкая неприязнь к Нине Ильиничне не становилась меньше. Она по-прежнему оставалась для всех чужим малоприятным чело¬веком. Да она и сама не делала шагов к сближению. Сухо, по-дело¬вому договаривалась, когда принесет сына, молча брала деньги или продукты и уходила, забирая малыша с собой.
Пашу раздражало, что его сын большую часть времени жи¬вет не с ним и неизвестно как содержится и воспитывается.
— Какие странные, неестественные отношения, черт те что! — с грустью думал он. Пашина мать как-то сходила к Нине Ильи¬ничне в общежитие и, придя в подавленном настроении, рассказа¬ла, что малыш содержится в ужасных условиях.
— Вы только подумайте! — говорила она, — Эта маленькая клетушка такая холодная — ну настоящий холодильник, а какой сквозняк! А наш Павлик даже не имеет кроватки, спит с матерью. Нет, я думаю, после матери мы ребенку самые близкие люди. И если мать не в состоянии нормально содержать ребенка, то мы не можем позволить ему расти, как попало.
Но если малыш покорил сердце своей бабушки и отца, то дед так быстро не сдался. Он относился к ребенку с прохладцей и час¬то, глядя на сына с неприязнью, говорил:
— Нет, я все-таки не понимаю. Иметь такую женщину, как Лариса, и еще изменять ей — и с кем? С этой... Да ведь это надо постараться оты-скать этакую рожу.
— Тебе этого не понять, — огрызался Павел. — Ты человек зауряд-ный, а я творческая личность. А творческую личность часто тянет на что-нибудь этакое.
Но Пашу, конечно, очень беспокоило и угнетало то, как отне¬сется к его сыну Лариса. Как он ни ломал голову, ясно было одно: она ничего не должна знать! Ну, может, потом когда-нибудь, много времени спустя после свадьбы. И жить они, конечно, будут не здесь: ведь родители Ларисы обещали им к свадьбе квартиру. Главное — не водить ее к себе. И они встречались у нее дома. И все-таки не мог же Паша совсем не приводить Ларису к себе. Его постоянные отговорки ей стали казаться подозрительными.
То, чего Паша так боялся, однажды все-таки свершилось. Ла¬риса и Паша коротали у него вечер, слушая музыку, и, казалось, неожиданностей не предвиделось — по вечерам Нина Ильинична не приносила сына. Лариса собралась домой. Она надевала перед зеркалом шапку и рассказывала что-то смешное. Паша стоял на стуле в своей комнате и пытался отыскать для Ларисы книгу, как вдруг в дверь позвонили.
— Я сейчас открою, — крикнула Лариса. Через некоторое время Паша, оглянувшись, увидел ее в дверном проеме.
— Паш, там тебя спрашивает какая-то женщина с ребенком.
Руки у Паши задрожали, он едва не упал со стула. Словно потерян-ный, он вышел в прихожую. Там стояла, конечно же, Нина Ильинична, с вызовом выпятив заячью губу, с маленьким Павликом на руках.
— Здравствуй, — деловым тоном заговорила она, — придет¬ся тебе посидеть с сыном недельку-другую, я ложусь в больницу.
— А что случилось? — прошептал Паша, спиной ощущая пронизы-вающий Ларисин взгляд.
–– По женской части, — ледяным тоном произнесла Нина Ильинична. –– Я 6уду звонить каждый вечер, узнавать, как Павлик. Ну и, конечно, постараюсь освободиться пораньше. Она всучила ему сверток со спящим сыном и уже стала разуваться, но Паша, наконец, овладел собой и холодно произнес:
— Не трудись разуваться, ты же видишь — я не один. Иди в свою больницу.
— Ладно, я позвоню.
Нина Ильинична кинула на Ларису победоносный взгляд и вышла. "Наверное, сегодня триумф ее жизни", — подумал Паша с ненавистью. — "Испортила жизнь человеку, гадина". Не смея под¬нять глаз на Ларису, он вернулся в свою комнату, положил сына на кровать и, как потерянный, опустился рядом. Вошла Лариса. Она смотрела с неприязнью, глаза ее сузились. Паша сжался под ее взгля¬дом.
— Ну что ты смотришь, как чужая? — не выдержал он.
— Так, объясняй, — не прошептала, прошипела Лариса.
— Это... Ну ты сама, наверное, поняла.
— Нет.
— Это мой сын, Павлик.
— Твой сын?! А его мать эта...?
— Да, эта.
— Так ты что, женат?
— Нет, конечно же, нет! Да я тебе все сейчас объясню. Пони-маешь...
— Понимаю, — ледяным тоном продолжала Лариса, — сколь¬ко ему?
— Полгода.
— Так-так, господин Дон-Жуан. Значит, ваша любовь, о ко¬торой вы мне столько твердили, допускала развлечения на сторо¬не ...
В этот момент ребенок заплакал. Паша, не знавший, что ска¬зать еще в свое оправдание, схватился за младенца как за спаси¬тельную соломинку и, сюсюкая, чтобы нарушить неловкое молча¬ние, принялся раскутывать ребенка. В душе он надеялся, что Лари¬са как женщина, смягчится при виде трогательного маленького су¬щества. Однако вышло наоборот. При виде той нежности, с какой Паша взял на руки сына, у нее задрожали губы:
— Вот как ты любить сына этой женщины'! –– крикнула она сквозь слезы и убежала. Паша хотел броситься за ней, но вдруг по¬думал, что малыш может упасть в его отсутствие, так и остался си¬деть, прижимая ребенка. В прихожей хлопнула дверь, шаги уходя¬щей Ларисы замерли вдалеке.
И вдруг из хаоса мыслей и призывов о прощении явственно всплыла строчка, которая могла стать началом стихотворения:
"Ты меня никогда не простишь..."
— Бог мой! Неужели я опять могу сочинять стихи? — встре¬пенулся разум.
"Ты меня никогда не простишь,
Такое не прощает никто..."
— Нет, словечко "такое" здесь не подходит. А может, пере¬вернуть?
"Ты меня никогда не простишь, Не прощает такое никто".
— Хм, уже лучше. Черт! Да где же блокнот? Отложив сына и схватив лежавшую под рукой газету, Паша, лихорадочно зачеркивая написанное и вновь нанизывая строчку на строчку, писал первый за все эти месяцы стих.
Шаг за шагом удалялась из его жизни любимая женщина, ря¬дом плакал его сын, а он, утопая в омуте рифм, писал и писал ...
История скатерти с розами, рассказанная
убежденным холостяком
Э
х, пропадет баба! Можно сказать, на моих глазах. Впрочем, мне как будто совестно? Ну вот еще! Не жениться же мне на ней было, в самом деле? Нет уж, от того избавьте! Был я женат, знаю, что это такое, не понаслышке. Обжегся — на всю жизнь.
С чем я остался после развода? Однокомнатная квартира вме¬сто моей трехкомнатной да четверть зарплаты на алименты. Зато приобрел осознанный покой. Теперь я убежденный холостяк.
Подъезд в моем новом доме — всего-то три этажа по три квартиры. А потому уже месяца через три после переезда я знал всех соседей, в том числе Оксану. Помню, как я в первый раз ее увидел: спускаюсь по лестнице, а на площадку первого этажа из открытой двери выходит крошечная девочка лет трех, ну просто живая куколка. Я подумал тогда: "Хорошенькая малышка. Интерес¬но, а какова мамаша?" Тут появилась и мамаша. Скажу одним сло¬вом: впечатляла. Впрочем, можно и поподробнее, тем более что вос¬поминание довольно приятное: во-первых, очень юная, тоненькая, ей тогда года двадцать три — двадцать четыре было, а на вид не больше пятнадцати. Верно говорят — счастливая женщина не ста¬реет. Яркая, свежая, как утренний цветок. От нее и пахло какими-то цветочными духами. Прическа пышная, кудряшки выбиваются на шею. Глаза большие, карие, а взгляд радостный и как будто слегка удивленный. Следом вышел высокий парень — ее муж. С тех пор я часто видел соседку. По вечерам она часто гуляла во дворе с доч¬кой. Вскоре представился случай познакомиться поближе. Я купил в новую квартиру "стенку" и попросил Оксаниного мужа. Толика, помочь мне дотащить ее. Затем решили обмыть покупку, как пола¬гается. Но так как дома у меня из съестных припасов — шаром по¬кати, Толик пригласил меня к себе: выпивка моя, а закуска его. Уже с порога я окунулся в атмосферу семейного уюта: вазочки, салфе¬точки, пуфики. Все очень мило. Оксана суетилась, сервируя жур¬нальный столик, за которым мы разместились. Все было вкусно, а хозяева гостеприимны и веселы. Утопая в мягком кресле, я наслаж¬дался теплом чужого семейного очага. А когда вернулся в свою не¬уютную холостяцкую квартиру, даже взгрустнул, затосковал по се¬мейной жизни, по такой жене, как Оксана — красивой, заботливой, веселой. Но, слава богу, тоска быстро развеялась.
Как-то раз я снова зачем-то зашел к соседям. Дверь открыла Оксана.
— Толик дома?
— Толик теперь с нами не живет.
— Как?
— А вот так — сгреб вещи и ушел.
— И куда?
— К другой женщине.
Она произнесла эти слова просто, как будто он к соседке за¬шел. Только в глазах радость погасла, осталось удивление. Разуме¬ется, я ни о чем не стал ее расспрашивать, пробормотал несколько общих фраз и поспешно ушел. После этого она встречалась мне по-прежнему часто: то с дочкой гуляет, то из магазина сумки тащит. По-прежнему хорошо одета и прекрасно выглядит. Как-то раз опять разговорились:
— На работу надо устраиваться, — вздохнула, — не знаю куда.
— А я думал, ты работаешь. На что же тогда живешь, если не секрет?
— На Толькины алименты. Он хорошо зарабатывает, и али¬менты хорошие. Только вот... жена у него родит скоро.
— Ну и что?
— Да тяжело ему будет. Хоть и хорошо получает, а не милли¬онер. Ребенку ведь много всего надо. Вот я и отказалась от алимен¬тов.
— Это что, он тебя попросил?
— Ничего он не просил. Сама решила.
Честно говоря, я в тот момент не знал, как к ней относиться — как к дуре или как к святой. Такая жертвенность по отношению к мужику, кото-рый ее же и бросил!
— В общем, — продолжала Оксана, — работу искать надо.
— А какое у тебя образование?
— Библиотечное.
Придя домой, я тут же позвонил приятелю. Он был замди¬ректора в открывавшемся литературном музее и набирал штат. Ко¬роче говоря, Оксана устроилась. Конечно, музейная зарплата не бог весть какая, но и Толик бывшую семью поддерживал. Хотя я до сих пор не понимаю, как можно было променять Оксану на кого-то еще? Какое счастье ему еще надо?
Встретив свою соседку через полгода, я поинтересовался, как дела у нес на работе.
— Да так, — вздохнула Оксана. — Спасибо, что устроил, но сама работа скучная. Книжечки, бумажки... Сижу и думаю: быстрее бы рабочий день кончился, да поскорее домой — что-нибудь сготовить вкусненькое, да за рукоделие приняться.
— Что же у тебя за рукоделие? Вяжешь, что ли?
— Скатерть вышиваю, с розами. Красиво получается.
— Ну ты и мастерица! Куда это Толик смотрел? Или его жена новая еще лучше тебя все делает?
— Да что ты! — Оксана пренебрежительно передернула пле¬чами. — Толик говорил, она и готовить-то не умеет, ему приходит¬ся.
— Что же он в ней нашел?
— Умная, наверное, философ. Кандидатскую защитила. Да и некогда ей хозяйством заниматься. Работала много, а сейчас вот ре-бенок родился. Опять девочка. Толик фотку показывал — вылитая Лерка. Я им все детские вещи отдала, чтобы не тратились.
Вскоре у Оксаны появился новый муж. Теперь он носил из магазина сумки и часто гулял с Леркой.
— Ну, соседка, как твоя новая семейная жизнь?
— А, это ты? Привет! Да все хорошо. Вот ведь, действитель¬но, не было бы счастья, да несчастье помогло. Разве я с Толиком была так сча-стлива, как с Женей? А из музея я ушла.
— Работу другую нашла?
— Нет, вообще не хочу работать. Женя в состоянии нас обес-печить, а дома я нужнее. Пока работала — все хозяйство запустила, а мне хочется создать для Жени уют, я ведь, прежде всего жена.
— И какая теперь у тебя фамилия?
— Та же. Мы пока не расписались. Женя еще с прежней же¬ной не развелся, да и вообще, он считает, что все эти регистрации просто фор-мальность. А ты как думаешь?
— Конечно, формальность! — В моей памяти еще была све¬жа процедура муторного бракоразводного процесса.
С этим Женькой Оксана жила довольно долго — уже и ма¬ленькая Лерка подросла и пошла в школу. Правда, Лерку Оксана отправила к своим родителям. Жили они на другом конце города, там девочка и пошла в школу. Появлялась она у матери только в выходные. Сама Оксана объясняла это так:
— Знаешь. Женя хоть и хорошо к Лерочке относится, но она ведь ему неродная. Может и раздражать иногда, и о моем прошлом напоминать. А я хочу, чтобы у нас с Женей все было хорошо. Да и Лерочка должна понимать, что у ее мамы новая семья.
Не знаю, хорошей женой Оксана была для Женьки или нет, думаю все же, что хорошей — любящей, заботливой. Мне вот не посчастливилось такую встретить. Но все-таки Женька бросил ее. Это поразило ее, по-моему, больше, чем уход Толика. Глаза ее по¬гасли, исчезло выражение радости и удивления, которое делало взгляд Оксаны неподражаемым. Осталась покорность судьбе, как у собаки, которую бьют ни за что. А она считает, что раз бьют — значит, виновата.
Прошло довольно много времени. Не скажу, что за это время я часто думал об Оксане. В суете сует я редко вспоминал о ней: у всех нас своя жизнь, свои проблемы. Изредка заходил к ней: то са¬хару одолжить, то из хозяйственного инвентаря что-нибудь. Пока¬залось мне, что Оксана совсем перестала следить за собой. Дверь откроет — сама неряшливая, в затрапезном халате. Жизнь для нее, видимо, потеряла смысл: ни мужа, ни дочки. По-прежнему не рабо¬тала. Сидела целыми днями дома, но хозяйством не занималась. Ста¬ла выпивать: под столиком громоздились пустые бутылки. Постель не заправлена, на столе грязная посуда — прежнего уюта не стало. Куда-то исчезли милые безделушки, так украшавшие квартиру.
— Оксана, у тебя было столько разных вещиц, салфеточек — где это все?
— Знакомым продаю. Я же не работаю, а жить на что-то надо. Мо-жешь и ты что-нибудь купить, если захочешь. Может, вот эта скатерть понравится?
Она расстелила ее на столе.
— Шикарная! Розы — как живые. И не жалко ее тебе? Труд-то какой!
— Деньги нужны. В воскресенье Лерочка придет, угостить получше надо. Не все же у родителей просить.
Скатерть я забрал. Не так уж она и нужна мне в моем холос¬тяцком быту, но захотелось выручить Оксану. Деньги у меня тогда водились, но вряд ли бы она взяла их у меня просто так.
А потом у меня пошла черная полоса в жизни. Неудачи сы¬пались со всех сторон. Жизнь для меня потеряла всякий смысл, ничто не радовало. Как-то в очередной тоскливый ноябрьский вечер нашла на меня блажь. Взял я гвоздь покрепче, забил его в стену, сма¬стерил из веревки прочную петлю и стал прилаживать к гвоздю. Вдруг — телефонный звонок. В трубке соседкин голос:
— Ты дома? Я тебе сейчас должок занесу.
— Не надо, оставь себе.
— Тебе что, деньги не нужны?
— В этой жизни мне уже ничего не нужно, — произнес я трагически. Каюсь: захотелось порисоваться, даже в такую минуту.
Только я взгромоздился на табурет — звонок в дверь. Снача¬ла деликатный, затем — истошный. Я и не думал открывать. Меня нет — я за тысячу лет, как поется в песне. Но вдруг проклятая хро¬моногая табуретка покачнулась, и я едва не слетел на пол. Все это, разумеется, с шумом, грохотом. За дверью это хорошо было слыш¬но, и звонок залился непрерывной бешеной трелью, да еще и нога¬ми в дверь стали поддавать. Я разозлился — какая уж тут смерть? "Кого черт несет!" — прорычал я, а из-за двери голос:
— Это я, Оксана? Сережа, открой, пожалуйста!
Я затаился, а она продолжала звонить и долбить в дверь. "Да она так всех соседей переполошит", — подумалось мне. И точно: заходили двери, послышались голоса:
— Чего грохочете? Раз не открывают, значит, нет никого.
— Нет, он дома, я это точно знаю. Боюсь, не случилось ли чего.
Я не выдержал, спрыгнул с табурета и рывком распахнул дверь:
— Ничего со мной не случилось! Спал я, понятно?
— Пожалуйста, извини... — начала было Оксана и вдруг за¬молкла, с ужасом глядя куда-то мимо меня. Я обернулся и увидел свисающую с гвоздя веревку. Через минуту Оксана уже стояла в моей прихожей, обни-мала меня и повторяла:
— Бедные мы с тобой, одинокие, и никому-то мы не нужны. Но мы будем теперь вместе, всегда-всегда, и будем счастливы, ведь так? Ну скажи мне, скажи!
Под гипнозом ее слов и слез я подхватил ее на руки и унес на диван. Дальнейшее хранится в копилке моих лучших воспомина¬ний: я вынимаю из ее волос заколку, волосы рассыпаются, и я уто¬паю в них. Ее карие глаза так близко, что я нижу в них свое отражение. Недоступные прежде чувственные губы теперь сами целуют меня...
... Ну почему утренний рассвет такой безжалостный? То, что вечером кажется таинственно-прекрасным, в свете утра предстает грубо обнаженным, непривлекательным. Короче говоря, я проснул¬ся, а рядом — чужая женщина. Я попытался высвободить руку из-под ее головы, и это движение разбудило ее. Она открыла глаза, взгляд ее был, как когда-то прежде — удивленно-радостным. Она потянулась и рассмеялась:
— Доброе утро! Сереженька, ты волшебник! Это ты сделал утро та-ким добрым. Мне так хорошо! А тебе? Нет-нет, ничего не говори, сейчас я встану, позабочусь о тебе, приготовлю завтрак, — щебетала она.
— Не надо, — буркнул я раздраженно, — на работу опазды¬ваю.
Мне не терпелось удалить из дома чужого человека. Целый день я проклинал себя за допущенную слабость. Надо же было за¬вести любовницу — и где? У себя под носом. Она же мне теперь проходу не даст. Но Оксана навязываться не стала. Встречаясь со мной в подъезде, она сдержанно здоровалась, и только в ее глазах читался вопрос: "И это все?". Чувствовал я себя неловко, и чтобы отделаться от этого чувства, решил познакомить Оксану с другим мужчиной. Этакий отвлекающий маневр. И приятель был на при¬мете подходящий, Алексей. Как-то за бутылочкой пива он мне по¬жаловался, что у его жены детей никогда не будет, а он так хочет ребенка. Отношения в семье тоже не идеальные, и вот, если б ему встретилась хорошая женщина, пусть и с ребенком, он, пожалуй, не прочь снова попытать счастья. Тут меня и осенило:
— Алешка, — говорю, — да я тебя со своей соседкой позна¬комлю. Живет одна, девочку воспитывает. Все при ней, да и хозяй¬ка хорошая.
Знакомство должно было состояться в мой день рождения. Я созвал приличную компанию и пригласил Оксану. Явилась она на¬рядная, в декольтированном платье, с пышной прической. Выгля¬дела потрясающе. Приглашение в гости истолковала по-своему. Ду¬мала, бедняжечка, что я для себя ее позвал, и все время бросала на меня преданно-зовущие взгляды. Но меня этим не проймешь. Что Оксана? Да пусть хоть сама Мадонна из Штатов ко мне приедет — для меня свобода дороже всего. Чтобы Оксана не обманывалась в отношении меня, я вел себя с ней нарочито холодно и вообще ста¬рался не замечать ее. Она пала духом и села где-то в дальнем угол¬ке. Вот тут и настало время моего приятеля. Он поднес ей бокал шампанского и подсел рядом. Слушая его болтовню, Оксана потя¬гивала шампанское и рассеянно улыбалась. Однако, как я и ожидал, приманка сработала. Бросив на меня последний взгляд, полный оби¬ды и разочарования, Оксана с напускной веселостью обернулась к своему собеседнику.
После этого вечера они стали встречаться, и дело шло к свадь¬бе. Как-то мой приятель решил устроить своей невесте смотрины — с родственниками познакомить, да и перед друзьями похвастать. Сам-то Алексей не красавец: волосы рыжеватые, жиденькие, нос какой-то приплюснутый, да и ростом не вышел. Жена его бывшая тоже ему под стать. А тут такую красавицу отхватил! Есть чем при¬хвастнуть. Пригласил он и меня. Жил Алексей в частном доме. Дом небольшой, всего-то две комнаты. Народу набилось много — и род¬ни, и друзей. Всем было любопытно на Оксану посмотреть. Она понимала важность события и основательно к нему подготовилась. Наготовила всякой еды, стол красиво накрыла. Гости ели и похва¬ливали. Сначала все вели себя сдержанно, но после нескольких рюмок спиртного у приглашенных языки развязались, все напере¬бой стали отпускать хозяйке комплименты. Польщенный Алексей смущенно и радостно улыбался, а Оксана чувствовала себя явно неловко. Я заметил, что она почти ничего не ест, но много пьет. Остановить ее я не мог — сидел на другом конце стола. Один из гостей, сидевший рядом с Оксаной, тоже затревожился.
— Хозяйка, что же ты не закусываешь? Плохо не будет?
— А вам какое дело? — вспылила всегда кроткая Оксана.
— Да мне показалось...
— Вот и держите при себе, что вам показалось!
— Котик, успокойся, — начал было Алексей.
— А что он за мной следит, ему-то что?
— Не обращайте внимания, хозяйка наша лишнего выпила. — при-мирительно вымолвил Океании сосед.
–– Это я-то лишнего выпила?
Оксана резко повернулась к нему, стоящий на столе бокал с вином опрокинулся и залил ее платье. Оксана тут же схватила дру¬гой бокал и вылила его содержимое на голову обидчика. Тот вско¬чил и с нецензурными выражениями заломил ей руки. Оксана за¬визжала. Их разняли.
— Ноги больше моей в этом доме не будет! — кричала она, выбегая в прихожую.
Алексей бросился за Оксаной, пытаясь успокоить и удержать ее. Все было напрасно. Оксана как с цепи сорвалась. Нам, сидящим в комнате, слышны были ее истерические выкрики и увещевания Алексея. Наконец входная дверь хлопнула — это ушла Оксана, и в комнату вернулся обескураженный Алексей. Гости некоторое вре¬мя сидели в тягостном молчании, кто-то пробовал шутить, кто-то опрокидывал очередную рюмку. Веселья не получалось, и все ста¬ли понемногу расходиться.
После этого долго я не видел свою соседку. И вот как-то ве¬чером она зашла ко мне. Бог мой, как она изменилась! Лицо одутло¬ватое, синие круги под глазами, фигура какая-то усохшая.
— Вот, зашла к тебе вечерок скоротать. Может, чайком напо¬ишь?
Не слишком любезно провел я ее на кухню, но она не замети¬ла или сделала вид, что не заметила моей неприязни.
— Как Алексей поживает? — спросила, попивая чай.
— Женился. Взял женщину постарше себя, с мальчиком. Пока вроде все нормально.
— Ну дай ему бог счастья! А то как вспомню, что я тогда вытворила! Хотя, если честно, все к лучшему. Не нравился мне он. Вижу — мужик хороший, к дочке хорошо относится, да и одиноче¬ство надоело. Вот и пересиливала себя, но так и не пересилила.
Посидели мы с ней, так душевно поговорили. Вышел я из кухни ненадолго — телефон зазвонил. Вернулся, смотрю — Оксана стоит возле буфета и что-то там ищет. Наконец нашла — бутылку с водкой. Открыла ее и давай пить прямо из горлышка. Пьет больши¬ми глотками, торопится, гортань так и ходит под высохшей кожей.
— Что же это ты делаешь, Оксана? — открыл я свое присут¬ствие. Думал застать ее врасплох, но она и не смутилась нисколько.
–– Да вот, выпить захотелось Ты ведь не против?
Что мне оставалось делать? Не отказывать же даме. Я при¬нес стопки, собрал кое-какую закуску. К закуске Оксана не притро¬нулась, но пила жадно. Так одна всю бутылку и выпила. На мой протест не реагировала, вообще как бы меня не замечала. Опорож¬нив бутылку, поднялась со стула, сделала несколько шагов, опира¬ясь на стену, и рухнула на пол. Возмущению моему не было преде¬ла. Надо же, заявилась, нажралась до потери пульса, а теперь мне с ней возись? Пьяный мужик — ну еще куда ни шло, но пьяная баба? Терпеть не могу! Теперь что, всю ночь мне с ней возиться, отхажи¬вать, водить в туалет, носиться с тазиками, а утром еще бежать за опохмелкой? Ну уж нет. Я взвалил безжизненное Оксанино тело на плечи и потащился к ее квартире. Ключ нашел в кармане ее халата. Открыв дверь, ужаснулся беспорядку. Я, холостяк, и то такого себе не позволяю. А тут? Несколько раз споткнувшись о пустые бутыл¬ки, я свалил свою ношу на диван. Халат на Оксане задрался, обна¬жив стройные ноги. "А недурны ножки у соседки", — невольно от¬метил я, но тут же сказал себе "стоп". Злость к их обладательнице так и бурлила во мне. Я поставил на стул возле дивана стакан с во¬дой, как бы исполнив таким образом свой долг, и ушел восвояси. Вернувшись домой, задумался: ведь пропадает баба! И ка¬кая! Да если бы муж ее не бросил, так бы и прожила достойной женой между стирками, обедами, салфетками, да еще бы удоволь¬ствие от всего этого получала. В этом ее призвание и было — дом, семья, украшение быта. Другой семьи не получилось. Вот и поте¬ряла себя, спилась. Жалко ее было, но я-то что мог сделать? Чужой человек. Чувствовал, правда, что тянется она ко мне, но себя я не хотел связывать семьей или какими-то постоянными отношениями. Да и что она мне? Что, своих проблем мало? На этом я и хотел по¬ставить точку, но история эта неожиданно получила продолжение. Как-то мой брат Виталий, тоже, кстати, убежденный холостяк, даже ни разу не женатый, спросил:
— А помнишь, на твоем дне рождения была женщина, ка¬жется, твоя соседка, так где она?
— А тебе-то зачем?
— Да лицо у нее характерное, интересное. Познакомь меня с ней. Сколько времени прошло — забыть не могу. Мне она всегда кого-то напоминала. На днях стал листать репродукции Васнецова, как дошел до "Богоматери" — меня как током ударило. — Я забыл сказать, что брат мой был художником. — В общем, хочу писать ее портрет. Представляешь, современная мадонна — да какой успех будет!
— Можно и познакомить, но она теперь не та. Спилась, по¬дурнела. В общем, пропащая.
— Почему же пропащая? В ней порода чувствуется. А поро¬ду не испортишь. Подлечить, подкормить — и опять похорошеет. Да что там говорить! В магазин за коробкой конфет — и к ней в гости.
Короче говоря — познакомил я их. Правда, Оксана оказалась в таком состоянии, что о портрете и думать было нечего. Но он при¬нял в ее судьбе дружеское участие, постоянно укоряя меня тем, что я видел, как пропадает человек, но и пальцем не пошевелил ради его спасения. Предположим, он не совсем прав. А кто устраивал ее на работу, а кто ей жениха нашел? Да и, в конце концов, я что, обя¬зан с ней возиться? Мое правило — не лезть в чужую жизнь. У меня свои принципы, у моего брата — свои. Он убедил Оксану пройти курс лечения, сам устроил это лечение, даже деньги заплатил. По¬стоянно опекал ее, водил то на концерты, то на выставки, и Оксана как бы возродилась: посвежела, похорошела, ни следа уныния на лице. Виталий настолько увлекся ею, что уже и дня не мог без нее провести. В конце концов они поженились, и Виталий покинул наши холостяцкие ряды. Вся его мастерская увешана картинами: Оксана то в одном костюме, то в другом, то вообще без костюма. Картины имеют успех и быстро раскупаются. Даже я приобрел один порт¬рет: висит теперь над моим диваном и кое-о-чем напоминает. Каж¬дый день Оксана носит брату в мастерскую кастрюлю борща, уку-танную махровым полотенцем. На меня она смотрит, как на своего благодетеля. Конечно, Виталий для Оксаны — подарок судьбы. Но она-то чем его прельстила? Я же помню, какие женщины были у моего брата. Что перед ними Оксана?
Да взять хотя бы Риту, художницу. Остроумная, экстравагантная. Кстати, звонит она мне недавно и просит:
— Слышала, твой брат женился. Как бы мне на его жену посмотреть?
Мне и самому было интересно, какое впечатление произведет Оксана на Риту, эту, можно сказать, блестящую женщину. И вот как-то вечерком мы нагрянули к молодой чете. Оксана, как обычно, собрала на стол всякие варенья, соленья, коврижки. Посидели, по¬говорили о том о сем. Когда Оксана вышла зачем-то из комнаты, Рита обернулась к моему брату:
— Виталий, ты такой интересный, талантливый человек, а выбрал такую заурядную женщину. Она же никто, да она же про¬сто ... ноль.
— Ну, Рита, она не ноль, она — жена художника, — отшу¬тился Виталий.
— Хм, жена художника... Если бы ты женился на мне, жена художника и сама была бы художником.
— А зачем мне жена-художник, если я сам художник, — ус¬мехнулся мой брат. И потом серьезно добавил:
— Видишь ли, Рита, ты сама личность, и неординарная. Раз¬ве бы ты стала жить моими интересами? И к работам моим отно¬сишься снисходительно, а у меня ведь тоже самолюбие, и какое — о-го-го! Собратья по кисти, да и критики, тоже мои работы не осо¬бенно жалуют...
— Но сознайся, ведь твои картины и впрямь, ну как бы это сказать, слишком оригинальны, что ли.
— Вот-вот. А моей примитивной, как ты говоришь, жене они нравятся. Она меня понимает и, кстати, порой дает довольно дель¬ные советы. А мне именно этого и не хватало — поддержки, сочув¬ствия. А быт? Оксана же все взяла на себя. Я теперь могу спокойно работать, не заботясь ни о стирке, ни об обеде. А ведь на это тоже уходит уйма времени. А что толку? Все равно ходил вечно голод¬ный. А какая она натурщица! Вы на ее внешность посмотрите! Пор¬треты ее на ура расходятся. А вы говорите — заурядная да зачем женился. Нет, я считаю, что мне повезло.
Так они и живут. А я почти каждый вечер спускаюсь в уют¬ную квар-тирку моей соседки, снова наполнившуюся салфеточка¬ми, статуэтками, пуфиками, и, слушая болтовню Лерки, которая те¬перь живет с ними, пью чай за столиком, покрытым той самой ска¬тертью с розами. Я вернул ее Оксане. Мне-то, холостяку, зачем эта роскошь? По-прежнему живу один, дорожу своей свободой и спокойствием. Но иногда и мне становится одиноко н обидно –– почему одним везет в жизни, а другим –– ну никак?
По ту сторону
реальности
Сборник рассказов
Запасной жених
У
вас беременность, — объявила врач-гинеколог, сни¬мая резиновые перчатки. Ленка Копейкина сползла с кресла, ошарашенная ус-лышанным. Пока она одевалась, врач задавала вопросы
— Будете сохранять беременность?
— Не знаю.
— Ну, так какую мне все-таки карту заводить? Маленькую, на аборт, или большую, по беременности?
— Давайте большую.
— А вы замужем?
— Нет.
— Тогда стоит ли такую обузу на себя взваливать?
— У меня есть жених. Как только он узнает, что я беремен¬ная, мы сразу же поженимся.
На самом деле у Ленки не было жениха, тем более такого, который бы женился на ней, узнав о ее интересном положении. Но Ленка не унывала, даже напротив. Ей было ужасно интересно, что теперь она не просто Ленка Копейкина, а будущая мать. Домой она бежала лихо перепрыгивая через ноябрьские лужи. Какой-то паренек, поравнявшись с ней, крикнул:
–– Эй, девочка, не ко мне ли торопишься?
«Нашел девочку, –– лукаво подумала Ленка. –– Да знал бы ты, что у этой девочки в животе находится, небось не захотел бы, чтоб к тебе торопилась».
Придя домой, в однокомнатную квартиру, которою они занимали вдвоем с матерью, она с облегчением подумала, что, видно, недолго ей тут жить осталось.
Не успела пришедшая с работы мать переступить порог, как Ленка закричала:
— Ну, мама, решено: замуж выхожу!
Мать так и села:
— Неужели Аркашка надумал-таки?
— Да нет, еще не надумал, но уж теперь-то надумает обяза¬тельно!
— А что теперь?
— А то, что я беременная. Я только что от врача.
— Батюшки! — Мать изменилась в лице. — Нашла способ парня на себе женить! А если он и после этого не захочет?!
— Захочет; никуда не денется. Просто он, как все пацаны, — погулять бы ему. А теперь все, отгулял... Мам, да не волнуйся. Что ты, меня не знаешь? Я же нигде не пропаду.
— Ой, нет... Может; лучше аборт сделать, пока не поздно?
— Нет уж! Да мне эта беременность кстати. Мне, может, ее, родимой, не хватало для достижения своей мечты, а ты...
— Да какой мечты?
— А такой! Выгодно выйти замуж! Да для меня выгодное замужество — это все! А если я чего захочу, то уж добьюсь своего, вот так.
Действительно, Аркаша не только для Ленки, но и для лю¬бой девчонки представлял выгодную партию. Родители лекции чи¬тают в университете, четырехкомнатную квартиру втроем занима¬ют, имеют дачу, машину и другие блага. Да и сам Аркаша — парень хоть куда. Он учится в университете на историческом. Там они и познакомились, так как Ленка работала секретаршей в деканате. Она отличалась приятной внешностью и характером своим тоже была довольна.
— Я ведь пробивная, — хвасталась она подругам.
Подруги ей завидовали.
— Ты, Ленка, если отхватишь парня, так отхватишь!
Вот она и решила не ударить в грязь лицом.
На другой же день она отправилась к Аркаше. Ей повезло, он был дома один, без родителей, дело в том, что его родители все¬гда косо на нее посматривали, не полюбилась им подружка сына, что делать!
Проходя через длинный коридор в Аркашину комнату, Ленка пред-ставляла, что не далек уж тот день, когда Аркаша торжествен¬но внесет ее на руках сюда в длинном подвенечном платье, и эти хоромы станут и ее домом...
Аркаша слушал магнитофон.
— Хорошо, что ты пришла, Ленуха, — заявил он. — Мне как раз сейчас весьма лажово! Вчера с ребятами хорошо погудели, се¬годня башка с бодуна раскалывается, как видишь, даже в универ не пошел. Да пес с ним, с универом, главное, — предки бойкот объя¬вили, ни копейки не дают... Слушай, Копейкина, у тебя нет червон¬ца? Пожертвуй больной душе на опохмел! С первой стипендии от¬дам!
— Нет у меня.
— А пятерки? Ну будь же человеком!
— И пятерки тоже нет. Трешка есть.
— Ну давай трешку.
Ленка достала из сумочки три рубля. Чего не пожалеешь ради любимого человека, если он сидит без стипендии!
–– Спасибо, Ленка, ты настоящий друг!
Аркаша обнял ее. Ленка слегка отстранила его и нежно спро¬сила:
— Аркаш, ты меня любишь?
— Что за вопрос? Конечно, люблю!
— Тогда почему бы нам не пожениться?
— Обязательно поженимся!
— Когда?
— Как только, так сразу
–– Ну, так вот, это "только" уже наступило: я беременная.
Аркаша отшатнулся и внимательно на нее посмотрел, не шутит ли. Но Ленка сверлила его таким пристальным взглядом, что любой экстра-сенс мог бы позавидовать.
— Погоди, может еще все нормально 6удет. Чего ты панику¬ешь раньше времени?
–– Нет, теперь уже точно.
Я вчера была у врача.
— Ну и сколько там?
— Два месяца.
— Два?.. — Аркаша наморщил лоб, что-то соображая, но два месяца, так два месяца — деваться некуда.
— А если тебе этот сделать... аборт?
— Сделала бы и тебя не спросила, если б можно было, а мне нельзя — врач сказала, — соврала Ленка.
— Ну, дела-а. Нет, слушай, как хочешь, жениться я не могу.
— Почему?
— Да предки тут устроят такой скандал!
— А ты что, мальчик маленький?
— Не маленький, но пока я учусь, я у папиков на иждивении. На что жить-то будем?
— Так прежде, чем детей делать, у папиков бы спросился!
Ленка расплакалась. Оказалось, что Аркаша не выносил жен¬ских слез. Он неловко погладил ее по голове и сказал:
— Ладно ты! Сегодня поговорю с предками.
Дома Ленка бодрилась.
— Ну, что он? — спросила мама
— Сказал, что с родителями поговорит.
Однако прошло две недели, а от Аркаши не было ни слуху, ни духу. К Ленке он не приходил, в университете она тоже найти его не могла — избегал он ее, что ли.
Дни проходили за днями, Ленкино лицо осунулось. А тут еще мать покоя не давала:
— Чует мое сердце, ничего с этим сопляком не получится, — говорила она. — Иди делай аборт, пока еще время есть. Или ты что, хочешь на мою шею с дитем усесться? Позорище! Не дочь, а нака¬занье! Мало того, что согрешила, так еще без мужа рожать вздума¬ла! Да как мне людям-то в глаза смотреть?
— Если я сказала, что выйду замуж — значит, выйду, — уны¬ло твердила Ленка.
Поймать Аркашу стало почти невозможно, так как их курс вышел на сессию. Ей пришлось к нему идти самой. Но на этот раз не повезло — дверь открыл отец. Не успела она и рта раскрыть, как он заявил:
— Аркадия нет дома. И вообще, не надо к нему ходить, у него сессия.
— Ну, так я его подожду.
— Вам что, время девать некуда?
–– Вы со мной так не разговаривайте. Вашему сыну за счас¬тье, что его такая девушка ждет, — заявила она с отчаянностью об¬реченного.
–– Наглые нынче девицы пошли, — прошипел отец и зах¬лопнул дверь.
Спускаясь с лестницы, Ленка неожиданно нос к носу столк¬нулась с самим Аркашей.
— Привет, Ленуха, как живешь?
— Плохо.
–– Жаль. А я оттягиваюсь в полный рост, чего и вам желаю.
— Куда ты исчез?
— У меня, между прочим, сессия.
–– Ну, дак как мы решим? — Ленка просительно заглядыва¬ла в его глаза.
–– Да никак. С твоей мамашей и с короедом в одной комнате жить? А на какие шиши? Нет, старушка, мне такая жизнь не по вку¬су. В общем, я решил, что рано мне со свободой расставаться. Так что — привет!
Мать уже не ругалась. Она даже предложила как-то:
— Слушай, Лен, ну давай, я схожу к его родителям, погово¬рю. Ведь не звери же они...
— Не надо, мам, не унижайся. Теперь уже не надо.
— Так что же делать?
— Не волнуйся, мам, тут у меня еще один есть.
— Что?!
— Паша, кооператор. Он не такой салага, как этот. Ему 33, солидный мужчина. Богатенький Буратино свой дом, сад — огром¬ный, машина, видик.
Однако мать вместо того, чтобы обрадоваться, схватила ку¬хонное полотенце и как следует отстегала несчастную Ленку.
–– Ах ты, шлюха! Да в кого ты такая уродилась? Да этот будет ли жениться? Или такая же история выйдет?
–– Этот будет! Он мне сколько раз говорил: жениться пора, жениться пора.
— Так что же ты?
— Я на Аркашку понадеялась, он мне больше нравился. А этого я как запасной вариант держала.
— Да ты сама-то хоть знаешь, от кого ребенок?
— Нет, не знаю, — честно призналась Ленка.
Откровенно говоря, на Пашу надежды было совсем мало. Раз¬ве то, что старый, от холостой жизни уставший. А так они давно не виделись, да и расстались нехорошо. А вышло это так.
Ленка как-то раз отправилась к нему в лучшем своем виде: коротенькая юбочка, воздушная прическа. Паша обрадовался ей:
— А, Ленка! Как кстати! Ко мне сейчас гости должны прий¬ти, так ты уж покажи свое женское умение — сготовь что-нибудь.
Ленка повязала фартук и принялась колдовать. Она нагото¬вила разных салатов и закусок и разложила их на тарелочках в фор¬ме цветочков. Тут и гости подошли. Гостями оказались две перезре¬лые девицы лет тридцати, а то и больше. Одна толстая и рыжая, а другая длинная, черноволосая. Они все время глупо хихикали, на¬верное, хотели показаться молоденькими и наивными. Зато Паша рассыпался перед ними мелким бесом. Пока Ленка подавала на стол, гостеприимный хозяин разлил в бокалы вино, и на кухню донес¬лись слова тостов. Ленку к столу так и не пригласили, и вином не угостили. Между тем в комнате разгоралось хмельное веселье: гре¬мела музыка, слышался развязный смех девиц. Заглянув туда, Лен¬ка увидела, как Паша и черноволосая гостья танцевали медленный танец, причем руки кавалера покоились на ее скудных прелестях. Ленка резко выключила музыку.
— Ленк, ты чего?
— А то, что не лезь, старче, не в свои сани! — громко сказала она и вышла с гордо поднятой головой.
И вот теперь она, как просительница, каждый день подходи¬ла к его дому. Но Паша, холостой и роскошный мужчина, не торо¬пился домой. Как-то раз ее ожидание увенчалось успехом. Подходя к его дому, она еще издали увидела его серую "девятку". Ленка по¬дошла в тот момент, когда из калитки вышел Паша под руку с той самой девицей, да-да, она ее сразу узнала. Он холодно кивнул быв¬шей подруге, всем своим видом показывая, что ему некогда. Но не тут-то было.
— Паш, иди-ка сюда, разговор есть.
— Подожди, Нина, я сейчас, — он одарил спутницу ослепи¬тельной улыбкой и подошел.
— Слушай, Ленка, ты ко мне больше не ходи. Я уже нагулял¬ся, мне жениться пора, не пацан уже.
— Вот на мне и женись!
— Спасибо за предложение, польщен! Только не могу же я на двоих жениться!
— Не на этой ли кобыле ты жениться собрался?
— Но-но, полегче, я такого не люблю!
— А ты женись на мне, я-то лучше!
— Нашла время шутки шутить! Если тебе больше нечего ска¬зать, я пойду, мы опаздываем.
— Нет, мне есть что сказать! Я беременная, понял? И срок большой!
— Так что же ты, дурочка, ждала?
— Ждала, что после того ты ко мне придешь, мы помиримся и поже-нимся.
— Ну это, радость моя, твои проблемы.
— Нет, ты должен на мне жениться! Я... я заставлю тебя! — ее голос дрожал от слез. Она понимала, что дело безнадежно про¬играно, так как на Пашином лице не было ни страха, ни сострада¬ния, а только досада и нетерпение. А в нескольких шагах с видом победительницы стояла его подруга и свысока оглядывала озябшую Ленкину фигуру.
— Ты что, за простачка меня держишь? Не на того напала, дорогуша. Почем я знаю, может, ты еще с кем путалась? Нечего меня запугивать! Я пожил, слава богу, и таких борзых у меня зна¬ешь, сколько было? Да и вообще смешно об этом говорить.
— Нет, подожди! Я сейчас этой твоей расскажу, посмотрим, как она с тобой после этого...
— Слушай, Лен, пойди домой, успокойся, а мне, ей-богу, не¬когда.
Паша подошел к своей спутнице, галантно распахнул перед ней дверцу, и машина сорвалась с места, обдав Ленку едким ды¬мом ...
Невесело было к семье Копейкиных. Мать молчала, понимая, что руганью камня с места не сдвинешь. Дочь ходила с траги¬ческим и сосредоточенным лицом, словно вынашивала какую-то мысль. Они почти не разговаривали. Наконец Ленка объявила:
— Ладно, мам, хватит дурью маяться, поехали к бабушке на выход-ные.
— Зачем?
— Затем, что замуж выходить все-таки надо, раз уж так по-лучилось. А в деревне у меня еще один есть, последняя надежда.
— Ой, Ленка... Так ты и с ним, что ли? Да когда же ты успе¬ла?
— А когда к бабушке ездила в сентябре на три дня. Я еще на боль-ничном тогда была.
— Да кто хоть такой-то?
— Ну он, конечно, не фонтан. Колька, что ли, звать...
— Ну вот, теперь какой-то Колька! Доченьку же я себе вос¬питала! Ну а если и этот жениться не захочет?
— Ну тогда хоть в петлю.
На выходные дни мать и дочь отправились в деревню. Глядя из окна электрички на унылые заснеженные поля, Ленка вспомина¬ла их короткую встречу. В сентябре она приехала к бабушке в рас¬строенных чувствах, с Аркашкой поссорились. Захотелось развлечь¬ся, разогнать хандру. Она пошла на танцы, где и познакомились с этим Колькой. Она рисовалась перед ним, изображала скучающую столичную красавицу. Он казался совершенно очарованным. Про¬водив ее после танцев домой, Колька пригласил ее к себе на следу¬ющий вечер пить самогон. И Ленка от нечего делать отправилась к нему. Ну, а там, выпив лишний стакан, потеряла над собой контроль и не заметила, как произошло все остальное. Зато она хорошо по¬мнила, как Колька говорил ей:
— А я бы на тебе женился, честное слово!
И вот получилось, что зря Ленка над ним смеялась. Теперь уже ей пришлось к нему на поклон за много километров ехать.
Прямо с дороги и она побежала к Кольке. Постучалась в калитку, облегченно вздохнула, услышав его голос, — он успокаивал разбушевавшегося пса. И вот наконец он сам. Увидев Ленку, Колька слова не мог сказать, затем засуетился вокруг нее, повел в дом, не ¬знал, куда усадить, словом, хороводы вокруг нее водил. А когда Лен¬ка, пустив слезу, рассказала ему о своей беде, которая произошла с ней якобы после того сентябрьского вечера, и о своей девичьей гор¬дости, мешавшей ей раньше открыться ему, Колькиной радости гра¬ниц не было. А когда вернулась от соседки его мать, он выложил ей все, как есть. Колькина мать не стала смотреть на Ленку косо, а расцеловала от души, назвала доченькой и вручила ей банку с соле¬ными огурцами.
На другой день Ленку пропивали. В бабушкин дом ввали¬лась целая дюжина Колькиных родственников, впереди шествовал жених с банками бражки.
— А где же невеста? — крикнул кто-то.
Невеста вышла к гостям, смущенно одергивая халатик. Но гости не стали обращать внимание на особенности ее фигуры, а устремились к накрытому для них столу.
— Проходите, гости дорогие, не стесняйтесь! — суетилась мать
И поехал Колька в город. Там на стройку работать пошел — строителям квартиры скорее дают. А пока живут они вчетвером в однокомнатной квартире ...
Привет, дядь Саш!...
Л
юда Галкина поссорилась с Витей как раз накануне свадьбы. В шкафу уже висело свадебное платье, а в коробке ждали своего часа изящные, как у золушки, туфли. Оставалось только приглашения разослать да кольца купить, и эта ... нелепая ссора. А все из-за ее строптивого характера. Впро¬чем, сначала она не очень переживала –– вернется, ведь свадьба скоро. Но теперь он решил проявить характер. Прош-ел в слезах день несостоявшейся свадьбы. Прошло полгода, а как дальше? С такими грустными мыслями Люда заскочила в автобус и вдруг увидела Витиного отца. Кое-как Люда протолкалась к нему, дернула за рукав.
— Здравствуйте, Станислав Иванович.
— Здравствуйте, здравствуйте. Куда едете?
— В институт, а вы?
— А я на работу.
Люда замолчала, лихорадочно соображая: спросить про Витю или нет? Неловко получится, если он уже забыл ее, а она до сих пор помнит, да еще и родителей про него расспрашивает. И пока она раздумывала, Витин отец попрощался и вышел. С досады Люда топ¬нула, да попала по ноге близстоящего мужчины. Эх, представилась такая возможность помириться, и ту она упустила.
Однако через три дня Люде опять повезло: на остановке она увидела Витиного отца. Люда приветливо заулыбалась и кивнула ему. Он тоже улыбнулся, помедлил немного и подошел.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Куда едем?
— На занятия.
— В институт?
— Да, в родной мед, куда же еще. А вы?
— Я по делам. Как учеба?
— Ничего.
Ободренная его ласковым тоном, Люда принялась оживлен¬но рассказывать о своей студенческой жизни, стараясь показать, ка¬кая она прилежная, как любят ее преподаватели, какое большое ме¬сто в ее жизни занимает учеба. Он слушал с одобрительной улыб¬кой. В автобусе она продолжала щебетать, а сама думала "Навер¬ное, рассказал Витьке о нашей встрече, а тот его упрекнул, что он ничего не узнал о моих намерениях. Вот он и решил исправиться, ишь как внимательно слушает. А спрашивать про Витьку не буду, пусть сам заговорит"
Но он неожиданно спросил:
— А как вас, простите, зовут?
— А вы что, не помните?
— Простите, нет.
–– Люда меня зовут.
Он ласково смотрел на нее, продолжая улыбаться. Люда же была в замешательстве. Почему он сказал, что не помнит ее имя? Может, это намек на то, как мало она значит для их семьи, а может, он хочет показать, что прошло так много времени, что он и имя-то ее забыл?..
Через несколько дней она случайно столкнулась с ним возле своего дома. Он шел куда-то, сосредоточенно глядя перед собой. Люда подбежала к нему, поздоровалась.
— А, Людочка, здравствуйте. Куда вы?
— Из магазина иду, домой.
— Людочка, может, в гости заглянете, а?
Ее сердце радостно запрыгало. Так и есть! Хочет их поми¬рить.
— Я приду. А когда?
— Давайте через час. Я живу вот в этом доме, в четвертой квартире.
"Вот как! Оказывается, Витя переехал. И живет теперь ря¬дом со мной. А я и не знала. Впрочем, они всегда хотели жить в центре"
Придя домой, она бросилась на шею матери.
— Мам, мам, я Витькиного отца сейчас видела. Представля¬ешь, он меня в гости позвал! С Витькой мирить будет!
Мама удивленно подняла брови.
— Ну, дай-то Бог, а то смотреть тошно, как ты переживаешь. Они торопливо принялись выбирать одежду, мать ее поуча¬ла:
— Ты слишком ярко не одевайся.
— Ну, мама, мне же хочется, чтобы Витька понял, какую де¬вочку мог потерять.
Наконец остановились на вязаном платье и скромное, и оригиналь-ное, и, главное, собственными руками связано. Пусть видят, какая руко-дельница Витькина невеста.
Без труда нашла Люда четвертую квартиру, позвонила. Дверь открыл Витин отец.
— Проходите.
Он галантно снял с Люды плащ, провел в комнату. Люда осмотре-лась. Та же стенка, тот же палас, но много и всяческих новшеств.
–– А теперь на кухню! –– скомандовал Витин отец. –– Мне будет приятно, что у меня такая красивая девушка хозяйничает.
Люда подумала: "Ага, хочет проверить, как я готовлю. Ну, я ему покажу, язык проглотит. Ишь, какие он мне тут смотрины уст¬роил".
Нарезая салат, она думала: "Интересно, а где все? Где буду¬щая свекровка? Где Витька? Может, потом подойдут? И я — в каче¬стве сюрприза?"
Тем временем Витин отец накрыл в зале на стол. Люда помо¬гала ему. Когда все было готово, будущий свекр похвалил:
— Красиво! Так только моя бывшая жена сервировала.
Люда от удивления чуть не выронила вазу с вареньем.
— Так вы разошлись?
— Да, давно уже... Ну, прошу к столу.
Люда была озадачена: "Давно разошлись... Так ведь полгода всего прошло. Наверно, сразу после нашей ссоры. А вроде жили хорошо. И Витька ничего не говорил... Теперь понятно, почему они разменяли квартиру, почему мебель другая. Выходит, Витька с ма¬терью где-то в другом месте? Надеюсь, он придет все-таки?"
От размышления ее отвлек Витин отец
— Что будете пить — водку или портвейн?
— Чай, — заявила Люда, свято помня, что перед родителями буду-щего мужа надо показать себя паинькой.
— Ну что вы, Людочка! Чай — само собой. Так что вам на¬лить?
— Да я не пью.
— Надо немножко, а то я обижусь.
— Ну, тогда немного портвейна.
Они подняли рюмки.
— За нашу встречу, — объявил он. — И чтобы за этой встре¬чей по-следовало много других.
Опорожняя рюмку. Люда думала "Ага, к сути дела перешел. Теперь, наверно, начнет про Витьку что-нибудь. А может, Витька сам вот-вот зая-вится?" Вдруг она отметила, что он как будто строй¬нее стал, и прическа другая, и вообще моложе выглядит. "Видно, и впрямь они с Зоей Александровной плохо жили. Вот разошелся, совсем другой человек стал. Как на него семейная жизнь тягостно влияла!"
Станислав Иванович спросил:
— Может, хотите послушать музыку?
Он включил проигрыватель, поставил пластинку. Зазвучал го¬лос Эдиты Пьехи. Витин отец усилил громкость до звона в ушах:
–– Ну, теперь по-молодежному. Можно вас, Людочка?
Люда удивилась, однако не могла же она отказать Витиному отцу. Но каково же было ее изумление, когда он прижал ее к себе и поцеловал руку. "Вот тебе на! Это что, развод на него так повлиял?" Она беспомощно улыбнулась, не зная, как поступить. Поведешь себя с ним резко, глядишь, мирить с Витькой не будет, да и вообще наго¬ворит ему что-нибудь о ней. А что, если он так ее проверяет? Тут он обнял ее за талию, увел в спальню, усадил на кровать и принялся развязывать поясок на ее платье. Глазки у него сделались масляные, и он сладко щурил их. Люда, желая сохранить пристойность, дели¬катно, но настойчиво убрала его руки, на ее лице застыла жалкая улыбка. В голове проносились мысли: "Вот так помирил! Вот так папочка у Вити! Выходит, Витька ничего обо мне не знает, выходит, этот старый кобель для себя старается! Может, он думает, что Вить¬ка попользовался, и ему можно? Да если его отец такого обо мне мнения, свадьбы точно не будет. А раз не будет, терять нечего".
— Станислав Иванович, уберите руки!
— Не Станислав, а Александр.
Вот тут-то до Люды и дошло: обозналась! Приняла незнако¬мого му-жика за Витиного отца... Но как похожи! Как родные бра¬тья. Она была на-столько ошеломлена, что уже не сопротивлялась, позволяя его рукам пробираться по ее телу. "Выходит, я пришла к незнакомому мужику, пила с ним... Боже мой! А вдруг он маньяк? Вдруг мне живой не выбраться отсюда? Вот влипла! Надо что-то делать".
— Подождите... Саша. Мне надо в туалет.
Он отпустил ее и принялся разбирать постель Люда, вся дро¬жа, вы-бежала в коридор, схватила плащ и кинулась к двери. Непослушными пальцами она попыталась открыть замок. Замок скрипел, но не поддавался.
–– Людочка, что ты там делаешь?
–– Все, иду.
Люда вспомнила: окно. Этаж-то первый. Она метнулась в кухню, распахнула окно, которое громко стукнуло. Но теперь ей было все равно, она прыгнула на землю недалеко от скамейки с традици¬онными старушками. Те, увидев ее, замолчали. Люда упала, подня¬лась, быстро побежала, то и дело оглядываясь. Вдруг чьи-то руки подхватили ее, от неожиданности она вскрикнула, подняла глаза и увидела Витю.
— Люд, что с тобой?
Она прижалась к нему и заплакала от счастья. А Витя обес¬покоено спрашивал:
— Да что случилось?
— За мной гнался маньяк, еле убежала.
— Не плачь, никого уже нет. У меня тут дядька живет, я как раз к нему иду. Давай зайдем, ты успокоишься.
И, бережно обняв ее за плечи, повел в подъезд. Не успела Люда опомниться, как он нажал кнопку звонка четвертой кварти¬ры. Дверь рас-пахнулась, на пороге стоял Александр Иванович.
— Привет, дядь Саш! Познакомься, это моя невеста...
Три дня из жизни школьницы
Э
ля сладко спала, положив голову на раскрытый учеб¬ник по химии. Лучи летнего солнца приятно согре¬вали лицо, щекотали закрытые глаза. В тишине раз¬давалось ровное дыхание спящей. Еще не родившийся младенец мирно спал в глубине материнского тела. Легкий стук в дверь спугнул царящий здесь уютный покой. Эля вздрогнула, тряхнула голо-вой.
— Эля, ты чего закрылась? — раздался голос матери.
–– Чтоб учить не мешали! — отозвалась Эля.
–– Ну, заучилась совсем! Иди, погуляй!
Эля подошла к зеркалу, приблизила к нему лицо, чтобы накрасить ресницы, и тут же отпрянула: она увидела темные пятна, делавшие ее нежное семнадцатилетнее лицо грубее и старше. Эля зло сощурилась:
–– Этого еще не хватало!
Она раздраженно натянула на себя широкую юбку и свитер, и окинув свою фигуру недовольным взглядом, прошептала:
–– Ох, надоели и эта юбка, и этот свитер! Все в одном и том же, ничего не налазит. Все девчонки, как белые люди, в мини-юбоч¬ках а я как старая дева, в этом балахоне!
Эля открыла дверь и с удовольствием втянула в себя аромат пеку-щихся пирогов. Проголодавшийся младенец требовательно за-шевелился. Эля вошла на кухню.
— Мам, чего поесть?
— Твои любимые пироги с яйцами и луком. Думаю, надо дочь поба-ловать, все-таки экзамены.
Эля с жадностью накинулась на пироги, не обращая внима¬ния на масло, текущее по пальцам и подбородку.
— Отцу-то хоть оставь! — засмеялась мать, глядя на пустею¬щую тарелку.
Эля нехотя оторвалась от пирогов.
–– Еще бы столько же съела!
— Да я и смотрю, что ты в последнее время поправляться начала. Смотри, купальник не налезет.
— Он и так не налазит, — Эля нахмурилась.
Насытившийся младенец затих.
— Слушай, Эля, ты что-то невеселая в последнее время. Слу-чилось что?
— Да нет, что могло случиться? — Эля пожала плечами.
— Вот и я думаю. Все у тебя хорошо: экзамены на пятерки сдаешь, Пашка почти каждый день пишет, так?
— Через день.
— Ну вот. Сколько ему служить-то еще?
— Восемнадцать месяцев.
— Так он уже полгода отслужил, что ли?
–– Ну да. Его перед самым Новым годом забрали.
–– Как время летит! Ну, ничего. Главное, любит... Ну-ка, ну-ка по-смотри на меня. –– Что у тебя с лицом?
–– А что?
— Пятна, какие-то.
— А, это! ... Да я вчера под кварцевой лампой загорала, ну и загорела неровно, не буду больше под ней загорать!
— Правильно, сейчас лето, и без того солнца много.
— Ну ладно, мамуль, спасибо, я побежала.
Эля зашла за своей подругой и одноклассницей Катей, и они отпра-вились в парк на танцы. Подруги шли по тенистым аллеям, обрамленным молчаливыми деревьями.
— А тебе надо почаще гулять на свежем воздухе, — сказала Катя, оглядев фигуру подруги.
— А, ты про это? Кстати, посмотри на меня. Ну и морда, правда? Неужели ты не заметила?
— Пятна. Это от этого, да?
— Конечно, отчего же еще!
— Н-да... А мать-то, неужели не догадывается?
— Нет, мать обо мне такого никогда не подумает!
— Но ведь шесть месяцев уже!
— А вот так. Уметь надо.
— А что ты все-таки собираешься делать? Ведь скоро все равно заметят?
— Когда заметят, тогда и буду думать.
— Ну ты даешь... А я читала, что у него уже личико есть при таком сроке. Интересно, на кого похож?
— Вот уж не знаю.
— И еще, что он уже может плакать, когда ему что-то не нра¬вится.
— Ну, не знаю, как насчет плакать, а пинается он дай боже, характер уже проявляет.
— Интересно, кто там, мальчик или девочка? Говорят, по го¬дам рождения родителей как-то вычисляют
— Знаю, подсчитывала. Кажется, мальчишка.
— Правда?! Как назовешь?
— Да никак! — вдруг взорвалась Эля. — И так постоянно думаю об этом, уж тошно от этих мыслей, а тут еще ты подсеваешь. Что мы все об одном и том же? Давай о чем-нибудь другом!
— Давай, мне-то что. Выучила много?
Подруги медленно шли в сторону танцплощадки, с которой доноси-лись звуки настраиваемых инструментов.
Они уселись на скамейке и в ожидании начала принялись об-суждать знакомых.
Музыка заиграла неожиданно громко, пронзая разморенное тело воздуха грохотом барабанов. Потревоженное существо заше¬велилось.
–– Ну, опять брыкается, — проворчала Эля.
–– Где, где? Дай потрогать, — Катя с любопытством засуну¬ла руку под свитер подруги. Та отпрянула:
–– Да ты чего, сдурела, что ли? Еще увидит кто-нибудь! — Она испуганно оглянулась. Но тут лицо ее просияло:
— Смотри, Ро-омка!
На танцплощадке появилась компания парней, среди кото¬рых выделялся один — в джинсовом костюме и ослепительно но¬вых кроссовках. Они разглядывали танцующих, отпуская шуточки и демонстративно смеясь. Эля и Катя тоже присоединились к танцу¬ющим. Зажглись фонари, от их мягкого желтого света фигуры лю¬дей выглядели призрачными, маячили гигантские тени, отчего ка¬залось, что в желтом куполе света происходит священнодейство. Заиграл медленный танец. Толпа девочек в смущенной поспешнос¬ти отхлынула к забору. К Эле и Кате подошли Ромка и его приятель, и на пустом пространстве закружились первые две пары. Эля танце¬вала с наслаждением, жадно вдыхая исходивший от него тонкий аромат французского одеколона. Она смотрела в его глаза так, слов¬но бросала вызов. Он мерил ее оценивающим взглядом, самодо¬вольно сознавая, что нравится ей. Он крепко прижал ее к себе. Она прильнула к нему, закрыв глаза, но тут маленькое существо, стисну¬тое со всех сторон, заметалось, освобождая для себя жизненное пространство. Эля резко отпрянула, бо-ясь, что Ромка что-нибудь заметил. Он удивленно спросил:
— Что с тобой?
— Ничего. Домой пойду.
Эля, чуть не плача, натыкаясь на танцующие пары, побежала к выходу. Рома догнал ее:
–– Да что с тобой?
— Ничего, просто танцевать надоело, — придя в себя, спо¬койно от-ветила она.
— А проводить тебя можно?
— Пожалуйста!
Они медленно шли по темным аллеям парка. Музыка, погло¬щаемая тишиной, звучала как будто издалека.
— Какой ты сдаешь экзамен?
— По химии.
— Ну и как, боишься?
— Не боюсь. Химичка меня любит, я у нее одни пятерки по¬лучала.
— Так ты что, отличница?
— Ага.
— Никогда бы не подумал. Я всех отличниц представляю та¬кими постными, серыми зубрилками, а ты... такая шикарная.
— Это комплемент или чистосердечное признание? — быст¬ро спросила Эля.
— Ну, считай что признание, — усмехнулся Рома, взял ее за плечи и повернул к себе.
— Врешь, — недоверчиво сказала Эля, сердце у нее бешено колотилось.
— Нет, ты мне в самом деле понравилась. Каждый вечер я тебя здесь встречаю, и с каждым вечером ты мне нравишься все больше.
— А ты мне давно понравился, еще когда в нашей школе учил¬ся. Только ты казался таким недоступным, и девчонки вокруг тебя увивались.
— Было дело. А вот я тебя не помню.
Спросив взглядом разрешения, он осторожно поцеловал ее. Эля сдержанно ответила, стараясь держаться на расстоянии.
— Даже странно, как я мог тебя не заметить? — продолжал Рома, — Такая девушка? А вообще не обижайся, но ты, если честно сказать, не совсем в моем вкусе. Мне нравятся худенькие, с длин¬ными обнаженными ногами, а ты — пышная, цветущая. И одева¬ешься скромно... Похудеть бы тебе немного, была бы прелесть!
Он мечтательно вздохнул, а Эля закусила губу, чтобы не рас-плакаться. "Да знал бы ты, что у меня была самая тонкая талия в классе!" — подумала она и ощутила, что младенец опять шевель¬нулся, прислушалась к тому, что происходит в ней, с обреченнос¬тью и почти с ненавистью. Рома о чем-то говорил, но она не слуша¬ла его, обдумывая какую-то мысль. И по мере того, как мысль эта становилась все яснее и желаннее, лицо ее светлело. Когда они вышли из парка, Эля сказала:
— Дальше я пойду одна, мне надо в одно место сходить.
— Но у меня есть время...
— Нет!.. Лучше скажи, когда мы увидимся.
— Ну, завтра приходи опять на танцы.
— До завтра! — крикнула Эля, вскакивая в подошедший трам¬вай.
Проехав остановку, она вышла. Тянувшиеся справа улицы еще кое-как освещались фонарями, а раскинувшийся по левую сто¬рону дороги частный сектор был погружен в темноту. Эля отправи¬лась по песчаной ухабистой улице. Возле калитки одного из домов она помедлила, вошла во двор и, подойдя к низеньким дверям, по¬стучала.
— Кто там? — раздался встревоженный женский голос.
— Теть Даш, это я, Эля.
Дверь распахнулась, на пороге стояла худощавая женщина с выпуклыми глазами и редкими рыжеватыми волосами, Пашкина мать. Эля вдруг неприязненно заметила, как похож на нее Пашка.
— Здравствуйте, тетя Даша.
— Эля, дочка, заходи. Поздно-то как! Не боялась?
— Да мне по пути было, — уклончиво ответила Эля.
— Ишь, какая красавица стала! — Женщина с восхищением смотрела на смутившуюся девушку. — Погоди, щас чаек сообра¬зим, — тетя Даша поставила на электрическую плитку чайник, дос¬тала из холодильника варенье и масло, толстыми ломтями нарезала хлеб.
— Ну как, Пашка пишет?
— Пишет.
–– Часто?
–– Почти каждый день. А вам?
–– И меня не забывает. Сын у меня заботливый. А как мама с папой?
— Нормально, что им сделается, — сказала Эля и подумала, ощутив новую волну неприязни: "Породниться с нами хочет, про¬стота народная".
Тетя Даша продолжала суетиться, рассказывая что-то. А Эля напряженно думала, как ей изложить то, с чем она пришла. Но жен¬щина сама завела разговор:
— Как ты, родная моя, чувствуешь себя?
— Нормально.
— Родители уже знают?
— Нет... Тетя Даша, я ведь... знаете, зачем пришла? Сделай¬те мне аборт.
— Что?! — Пашкина мать обернулась так резко, словно Эля ударила ее.
— Я говорю, сделайте мне аборт!
— Да ты что?..
— Ну что вы так удивляетесь, тетя Даш? Паша говорил, что вы де-лаете платные аборты. Мне-то по знакомству, может, так сде¬лаете?
— Да ты что, Эля! Ну, допустим, я делала аборты, так ведь бедные бабы тут сидели, плакали передо мной, чуть в ногах не ва¬лялись! Врачи им не делали, раз срок просрочен, ответственность на себя не хотели брать, а тетя Даша брала. А уж они благодарили меня, кто чем мог. Но ведь у них было безвыходное положение, а у тебя? Паша тебя не бросит. Он, как узнал, что ты в положении, об¬радовался, написал: "Ну, мать, можешь поздравить, я теперь почти отец. Ты уж поддержи Эльку, ей сейчас трудно придется". Эля, ты теперь взрослый человек, рожай и ничего не бойся. Я тебя поддер¬жу. А Пашка вернется через каких-то полтора года. Они же быстро пролетят. И родители тебя тоже не бросят ведь. Паша говорил, что мама у тебя золотая ...
— Нет, теть Даш, не надо меня уговаривать.
— Может, у тебя появился кто-то?
— Нет, что вы! Я Пашу жду. — Эля смотрела на женщину такими васильковыми глазами, что той стыдно стало за мелькнув¬шее сомнение.
— Но тогда почему? Ведь ты же собиралась...
–– Собиралась, да... То есть я еще пока не знала, как посту¬пать. Но теперь знаю.
–– Нет, я все-таки не понимаю, что за необходимость. Ведь такой риск...
–– Ну, я подумала, что я еще молодая, чтобы со школьной скамьи — прямиком в роддом. К тому же, я хочу, чтобы все было пристойно. А так, что наши знакомые скажут? Еще подумают, что Пашка меня только из-за ребенка взял.
— Знакомые скажут... Боже мой!
–– Ну и потом мне учиться надо. Вы же знаете, что я в ме¬динститут хочу поступить. А с ребенком — куда?
–– А Пашке что я скажу?.. Нет, девушка, я тебе в этом деле не по-мощница. Иди домой, одумайся.
Домой Эля возвращалась с чувством оскорбленного досто¬инства. Ей казалось, что с ней поступили, как с маленькой, нера¬зумной девочкой, и она ощущала почти ненависть к Пашиной мате¬ри, да и к нему самому.
Назавтра Эля к учебникам не притрагивалась, несмотря на то, что это был последний день перед экзаменом. На нее накатилась такая тоска, что Эля до самого вечера просидела на диване, отре¬шенно глядя в одну точку, и, когда тоска становилась уж совсем невыносимой, тихонько плакала. Даже предстоящее свидание ее мало радовало. Когда стали сгущаться сумерки, Эля, не дожидаясь родителей, выскользнула из дома и побрела к Кате. Катя заявила, что на танцы она не пойдет, а будет усиленно заниматься. Погово¬рить с ней тоже возможности не представилось, из комнаты донес¬ся голос Катиной матери:
— Катя, хватит болтать, иди занимайся.
Эля побрела на танцы одна. Она шла, выбирая безлюдные места, не глядя по сторонам, — избегая знакомых. Кто-то окликнул ее, она пошла быстрее, не оглядываясь.
Ромка появился неожиданно. Он казался счастливым, не сводил с нее глаз и улыбался.
— Привет, ты сегодня без подруги?
–– Она совсем заучилась.
–– Слушай, тебе очень хочется на эти танцульки? А то пойдем ко мне, послушаем более цивильную музыку.
— Пойдем.
... Через четыре часа Эля опять стояла перед калиткой Пашкиного дома. Вечер она провела прекрасно: Ромка познакомил ее со своими родителями, которые понравились Эле куда больше, чем простенькая тетя Даша. Они отнеслись к ней приветливо, почти по-¬семейному поужинали, а Эля все не могла в себя прийти, подумать только — недоступный Ромка, на которого она только издалека по¬сматривала, сидит рядом с ней и подкладывает ей земляничного ва¬ренья. Потом они сидели в его комнате, слушали музыку и, конеч¬но, целовались. Когда Эля засобиралась домой, он записал номер ее телефона и сказал, что завтра позвонит и, возможно, купит чего-нибудь горячительного — отметить окончание экзаменов. Прово¬див ее до подъезда, он долго рассказывал что-то, не выпуская ее рук, но она не слушала, а с нетерпением ожидала его ухода. И когда затихли его шаги, она, воро-вато озираясь, побежала к остановке.
И вот теперь стояла под Пашкиными дверями, не в силах по-стучать. "Что, если она опять выгонит меня? Вот гадина! В конце концов, ее сын заварил кашу, вот она пусть и расхлебывает. Эх, если бы мне было куда пойти, кроме нее, а то некуда, все от нее зависит". Наконец, Эля, сдерживая нервную дрожь, постучала. Тетя Даша от¬крыла дверь и оторопело уставилась на гостью, которая стояла сжав¬шись, словно в ожидании удара, и смотрела на нее затравленным и в то же время вызывающим взглядом.
— Заходи, — сказала тетя Даша. — Ну, а теперь давай пого¬ворим. Ты опять за этим пришла?
— Разумеется.
— Это что, детское упрямство? На принцип пошла?
— Думайте, что хотите, а я отсюда не выйду, пока вы мне не сделаете аборт.
Тетя Даша смотрела на Элю так, словно видела впервые.
— Не уйдешь? Пожалуйста, мне-то что. Сейчас спать будем ложиться, могу тебе на диване постелить.
— Вы надо мной не смейтесь! — крикнула Эля.
"Как заставить ее? Как же заставить?" — думала она и вдруг тоненько заплакала, размазывая слезы кулаками.
— Тетя Дашенька, ну пожалейте вы меня! Ну хотите, я перед нами на колени встану?
— Да ты чего привязалась-то ко мне? Что я сыну-то скажу? Он же меня знать не захочет...
— А вы не говорите, что это вы. Скажите, что не в порядке там что-то было и в больницу увезли.
— Да ты чего, блаженная, что ли? Чего тебя угораздило-то?
— Я... Я замуж скоро выхожу, — пролепетала Эля, пряча глаза.
— Вот оно что-о! Это так ты моего сына ждешь? Уходи, дев¬ка, сами с ним разбирайтесь потом.
Тетя Даша возмущенно отвернулась. Закинув ногу на ногу, Эля достала из сумки сигареты и попыталась прикурить. Руки тряс¬лись, спички гасли. Наконец, Эля затянулась. Она знала, что Пашкина мать не выносит курящих женщин. Вот и сейчас она брезгли¬во махнула рукой, отгоняя дым.
— Знаете что, — заявила Эля, с сигаретой она почувствовала себя увереннее, — я, если хотите знать, не только с вашим сыном... Так что ребенок, может, и не его, зря не переживайте так. Этот, с которым я сейчас-то, с пузом меня брать не хочет, а ваш дурачок и с чужим возьмет. И вообще, если по знакомству не хотите, вот... — Эля полезла в сумку и достала оттуда несколько мятых купюр.
Тетя Даша повернулась к ней. Лицо ее было искажено.
— Убери свои бумажки... Раздевайся.
— Спасибо, что пожалели.
— Не тебя, сына пожалела.
— Значит, вы мне бесплатно сделаете?
— Считай, что это тебе от сына за услуги.
Эля хотела было обидеться, но передумала. Тетя Даша резко вы-прямилась и принялась готовиться к процедуре: накрыла диван, на кото-ром Эля и Паша столько раз занимались любовью, клеен¬кой, рядом при-способила табуретку с настольной лампой, полезла за непонятными и потому вдвойне зловещими инструментами. Эля наблюдала за ней с широко раскрытыми глазами, в которых дрожал страх. Она была теперь просто девчонкой, которая не может жить без танцев, которая завтра сдаст экзамен в школе. И вот теперь она против своей воли принимает участие в чем-то взрослом, постыд¬ном. Она поняла, что после этот целый отрезок ее жизни останется в прошлом, и эта маленькая, уютная комната, где провели они столько счастливых часов, — все в прошлом. Маленькому существу внутри нее передался материнс¬кий страх, и оно забилось, словно чувствовало, что готовится ему. Эля инстинктивно обхватила живот руками. Ее растерянно блужда¬ющий взгляд остановился на Пашкиной фотографии, висящей на стене. И тут же всплыло перед ней другое лицо.
"Прости, Паша", — подумала Эля и решительно принялась разде-ваться. Не стесняясь наготы, она прошествовала к дивану и неловко растянулась на нем. От холодной клеенки по телу прошла дрожь. Тетя Даша откупорила пробку на бутылке.
— Целую бутылку водки на тебя потрачу по знакомству-то, — сказала она, ухмыльнувшись. И, посмотрев на вздрагивающий Элин живот, добавила: — Ишь, заметался. Помирать-то не хочет.
— Что вы говорите, он же не понимает!
— Все он понимает! Это тебе не кусок мяса, у него уже душа есть. Может, внук был бы хороший... Не жалко?
— Нет, у меня таких знаете еще сколько будет, — отозвалась Эля. Ощутив резкую боль, она зажмурилась, лихорадочно шепча:
— Ой, мамочки, ой, мамочки...
— Все, полилось, — сказала Пашкина мать. Эля заплакала в голос.
— Что, больно? — враждебно спросила тетя Даша. — Он внутри тебя тоже плачет, только его не слышно.
Эля представила, как мечется внутри нее ее не родившийся ребенок, пытаясь спастись от ядовитого потока, разрушившего его дом, и ничего уже нельзя поправить...
Вскоре Эля стояла у дверей и прощалась с хозяйкой дома.
— Завтра все выйдет. Будет больно, не пугайся. Ничего те¬перь не поделаешь, все, что можно было, я сделала, дальше уж ты сама.
— Конечно, само собой. Спасибо вам.
— Не за что.
Эля побежала домой. От радости ей хотелось петь.
— Ура, теперь я снова свободна! Теперь пятна пройдут, те¬перь похудею, теперь опять мини-юбку буду носить! Ромка увидит, какая у меня на самом деле фигура! Теперь не надо бояться, что родители заметят, теперь новая жизнь!
Дома уже ложились спать. Эля вошла к себе, закрылась и вскоре спокойно заснула.
Но выспаться ей не удалось. Она проснулась от такой острой боли, какой еще никогда не испытывала. В комнате было уже свет¬ло, но за окном еще не слышалось шума машин и трамваев. Громко щебетали птицы, радуясь новому летнему дню. Эля охнула и повер¬нулась на другой бок. Она не знала, что с ней будет дальше, ей ста¬ло страшно. Страшно, что некому рассказать, не у кого просить со¬вета и помощи. Эля оказалась один на один со своей бедой. Она свертывалась калачиком, вставала на четвереньки, но боль не от¬пускала. Тогда Эля, понимая, что не уснет, встала и распахнула окно. Утренняя свежесть чистого, еще не загрязненного дымом и гарью, воздуха пронизала застоявшуюся, сонную духоту комнаты. Эля окон¬чательно проснулась, утренняя прохлада освежила ее. Присев на краешек подоконника, она закурила. Стало как будто легче.
— У меня ведь сегодня экзамен по химии!.. Ничего, сдам. Плевать я хотела на свой организм. Вечно он мне сюрпризы подки¬дывает! Боль бо-лью, а экзамен экзаменом.
В семь утра зазвонил будильник. Кряхтя и охая, так как от боли тем-нело в глазах и тошнило, Эля принялась одеваться. В ком¬нату постучала мама:
— Встаешь уже?
— Да.
— Иди поешь.
— Спасибо, не хочу.
Эля надела школьную форму и взглянула в зеркало. Серое пятнистое лицо, серые дрожащие губы, остекленевшие от боли гла¬за — все это так не вязалось с белыми воротничком и кружевами фартука.
Когда Эля вышла из комнаты, мать вскрикнула:
— Дочка, что с тобой?
— Не выспалась. Я ведь всю ночь не спала, да еще голова разболелась, от нервов, наверно.
— Да разве можно себя так изводить! Ты же прекрасно знаешь, что но химии-то тебе пятерка обеспечена! А теперь –– как ты пойдешь? У тебя совершенно больной вид!
–– У кого больной вид? –– из комнаты вышел отец. –– Да, вид неважный. Сдается мне, мать, что у тебя на лице такие же пятна были, когда ты Эльку носила, — он сурово оглядел Элю, которая инстинктивно поджала живот.
— Ну что ты говорить при ребенке! Это у нее от кварцевой лампы... Элечка, мы с папой в сад собирались. Может, не ездить?
— Езжайте, езжайте!..
Эля пробиралась к школе дворами, полусогнувшись и охая. Однако, войдя в класс, постаралась выпрямиться и держаться бод¬рее. Страх, что кто-нибудь что-нибудь заподозрит, утихомирил боль. В полусознательном состоянии она взяла билет и, даже не взглянув на вопросы, прошла за свою парту. Учительница заметила ее состо¬яние:
— Эля, ты болеешь?
— Да, Нина Сергеевна, у меня голова болит. Кроме того, я так волновалась, что не могла уснуть, — пролепетала Эля.
— Вот видите, отличница ночь не спала перед экзаменом, а некото-рым товарищам хоть потоп.
Катя обеспокоено взглянула на подругу:
— Что ты с собой сделала?
Эля уже ничего не могла сказать, в глазах потемнело, и она потеряла сознание.
Когда она очнулась. Катя испуганно хлопала ее по щекам. Рядом, очень обеспокоенная, стояла Нина Сергеевна.
— Эля, тебе лучше?.. Вот что, собирайся-ка и иди домой. Катя тебя проводит.
— Нет, мне уже лучше, я хочу сдать экзамен.
— Какой экзамен! Пятерку я тебе и так поставлю, ты ее зас¬лужила. Катя, собирайся, проводи Элю. Потом придешь.
Домой Эля брела согнувшись и повиснув на Катиной руке. Она громко вскрикивала от боли, не обращая внимания на редких прохожих.
Перед дверью Эля с трудом выпрямилась.
— Катька, вот ключи, открывай быстрее.
Пока Катя водилась с замком, Эля вдруг растерянно прошеп¬тала:
–– Ой, полилось что-то...
Обернувшись, Катя увидела на полу большую лужу.
— Эль, надо скорую вызвать.
— Я тебе покажу скорую, — с исказившимся лицом прохри¬пела Эля. — Чего уставилась? Открывай быстрей! Видишь, выхо¬дит!
— Что?
— Дура! Щас роды будешь принимать, вот что!
— Элечка, ты с собой что-то сделала! Может быть, все-таки скорую?.. Я ведь не знаю, как это делается. Еще случится что...
— Да ты что, угробить меня хочешь? Тебе всего-то надо пу¬повину обрезать. Не самой же мне корячиться, отгрызать ее!
Дверь открылась. Эля повалилась на пол...
...Наконец, все кончилось. Изможденная Эля лежала в луже крови. Катя с интересом и страхом разглядывала трупик.
— Надо выбросить, — сказала Эля.
Катя принесла мусорное ведро. Обернув руки полотенцем, брезгливо взяла безжизненное тельце и вдруг удивленно восклик¬нула:
— Гляди-ка, правда, мальчик!
Затем она бросила тельце и послед в ведро и вышла.
Вернувшись, она помогла Эле добраться до ванной, из ван¬ной до постели, вымыла пол.
— Спасибо, Катька, ты настоящий друг.
— А почему все так получилось? Когда расскажешь-то?
— Сейчас я не в состоянии.
— Ну ладно. Теперь все нормально будет, отдыхай, а я побе¬гу экзамен сдавать.
— Отмучилась, — счастливо улыбнулась Эля.
Когда родители вечером вернулись из сада, они застали свою дочь бледную, изможденную, но счастливую.
— Поздравляйте с пятеркой!
Звонки
1
З
азвонил телефон. Трубку сняла Наташа.
— Да, я слушаю... Алле! Алле!
После непродолжительного молчания в трубке разда¬лись короткие гудки. Вчера в это же время был подобный звонок. Но отчего так радо-стно и в то же время тоскливо сжалось сердце? Словно что-то было уже в ее жизни, связанное с телефонными звон¬ками.
Десять лет назад один ее знакомый звонил и молчал. И у нее так же замирало сердце. Десять лет!.. А началось все еще раньше... Воспоминания похоронены в глубине души, спрятаны на дне памя¬ти. Она боялась воспоминаниями о счастливом прошлом потрево¬жить счастливое настоящее. Как глупо! Разве может давно угасшая детская любовь повлиять на ее отношение к Саше? Ведь Саша та¬кой любящий, такой заботливый, такой прекрасный отец и муж, и она так благодарна ему за все, так уважает и так любит, да, да, так любит его!..
Но сегодня ей хочется вспоминать. Саши и сына Павлика нет дома, в комнатах непривычная тишина. Все прибрано, и горячий ужин на плите. И несколько минут можно побыть наедине с собой и своим прошлым. Наташа забирается с ногами в кресло и закрывает глаза...
Далекий десятый класс. Неприступный Вадим, которым На¬таша лю-бовалась издали. Счастливое время! Еще только стоишь на пороге боль-шой жизни, все кажется или черным, или белым, все говорят о призвании и не знают, что потом осядут в какой-нибудь конторе и будут изнывать в ожидании конца рабочего дня; все меч¬тают о настоящей любви, но не всем удается ее встретить и уж очень немногим счастливчикам удается ее сберечь. И множатся несчастные семьи, процветают измены, и бывает, что, глядя на своих детей, кто-то думает: вот если бы это был его (ее) ребенок... Наташа нахмурилась, но тут же решительно тряхнула головой: да, и она иног¬да думает; каким был бы коренастый, рыжий Пашка, если бы ро¬дился у них с Вадимом. А что такого? Была любовь — и никуда от этого не деться...
Она вспоминала школьный вечер, посвященный, кажется, Первому мая, на котором она появилась в короткой юбке, чем шо¬кировала одно-классниц и навсегда испортила отношения с классной. Наташа не любила выставлять себя напоказ, ей было неловко, она стеснялась своих обнаженных ног, зато желанной цели она до¬стигла: Вадим проводил ее до дому, и с тех пор они стали встречать¬ся.
А потом все по-глупому оборвалось. Они поссорились после выпускного бала. Вадим приревновал ее к однокласснику. Она все ждала, что он позвонит, но он так и не позвонил, а сама она не ре-шалась.
Прошел год. Она поступила в институт, жизнь ее резко изме¬нилась: новые знакомые, подруги, учеба, сессии — словом, не до переживаний. Но началась весна. Невыносимо было сознавать, что все просыпается, как и в прошлом году. И так же опускаются на сквер прохладные сумерки, и так же гуляют влюбленные, но его нет рядом. Она помнит тот благословенный вечер, когда она решила — будь что будет. Полчаса она сидела, в нерешительности глядя на телефон, наконец двинулась к нему так, как охотник движется на опасного зверя, чтобы победить или умереть. Сердце у нее бешено билось, рука дрожала, но в душе было облегчение оттого, что сей¬час все выяснится.
— Вадим?
— Да.
— Здравствуй, это Наташа. Вадим, я жду тебя сегодня в во¬семь ча-сов на площади у фонтана. Все.
И бросила трубку, не дав ему возможности ответить. Если бы он сказал, что не сможет, она, наверно, умерла бы тут же, у теле¬фона. А бросив трубку, она отрезала ему путь к отступлению: те¬перь ему будет неудобно не прийти.
Подходя к фонтану, она напряженно всматривалась, боясь не уви-деть его. Но он уже был там. Наташа подбежала и, чуть задыха¬ясь, бес-страшно спросила:
— Ты хочешь знать, почему я тебе позвонила?.. Потому что я безумно люблю тебя.
Он молча взял ее за руку. И давно забытое волнение охвати¬ло Наташу.
— А ведь я тебе звонил весь последний месяц, — сказал он.
— Звонил?!
— Да. Но как только ты брала трубку, я сразу бросал. По¬мнишь такие звонки?
— Так это был ты? Стеснялся, что ли?
— Боялся.
— Меня? — удивилась она и обрадовалась одновременно. — Господи, вот современная молодежь! ...
Так начался новый этап в их отношениях. Вадим стал ее пер¬вым мужчиной. Это был самый счастливый год в ее жизни. Ей каза¬лось само собой разумеющимся, что Вадим станет ее мужем. Роди¬тели уговорили их не спешить, пока оба студенты, по крайней мере, подождать до последних курсов. Но неожиданно они расстались, как потом выяснилось, навсегда. Причиной этому была не измена, не охлаждение чувств, не какие-либо роковые обстоятельства, ко¬торые, вторгаясь в нашу жизнь, резко меняют планы, а обыкновен¬ная ссора, причем сейчас Наташа, сколько не напрягает память, не может вспомнить, из-за чего же они поссорились тогда. Они ссори¬лись и раньше. Если виновата была Наташа, она тут же звонила и просила извинения. Если виноват был Вадим, он звонил и молчал, пока Наташа не говорила ему:
— Вадим, я знаю, что это ты. Я не сержусь.
Тогда он отзывался, и таким образом мир восстанавливался. Однако после этой роковой ссоры она решила: или он попросит извинения первым, или между ними все будет кончено. И когда Ва¬дим позвонил и в очередной раз стал молчать, Наташа резко крик¬нула:
— Вадим, можешь не молчать, я знаю, что это ты. Между нами все кончено, понял?
— Почему? –– прозвучал его растерянный голос.
–– Потому, что я нашла себе другого, — ядовито заявила она и бросила трубку.
Она почти сразу пожалела о том, что так сказала, но было поздно. Самой позвонить и признаться, что она это сделала, чтобы досадить ему — и больше ничего. Но позвонить не решилась. Помнила, как Вадим приревновал ее к однокласснику. А спустя два месяца узнала, что его забрали в армию. Если раньше у нее еще оставалась какая-то надежда, то теперь она поняла, что все кончено. Два года казались ей целой вечностью. Но эта вечность длилась недолго. Кажется, и года не прошло...
И тут появился Саша. Лето было в самом разгаре, уже окон¬чилась сессия. Мама сказала, что ей надоело смотреть на страдания дочери, и что клин клином вышибают. А у ее сослуживицы как раз есть сын. Ему двадцать пять лет, он закончил политех и работает инженером на заводе. Не желает ли Наташа познакомиться с ним? Вдруг он ей понравится? Наташа равнодушно усмехнулась. Но мама проявила настойчивость. Через несколько дней они шли в гости к Саше и его родителям. Их семья жила в большом деревянном доме, с огородом и гаражом, в котором стояла машина. Все в их доме было основательно: и тяжелая старинная мебель, и домотканые дорожки на полу. Стол к приходу гостей ломился от изобилия разных нехит¬рых угощений. Сашины родители были по-деревенски гостеприим¬ны, добродушны. Конечно, им не хватало интеллигентной утончен¬ности родителей Вадима, но Наташе они понравились. Ей было уют¬но в их доме и как-то надежно. Ну, а Саша... Саша тоже понравился ей, хотя и говорят: когда нарочно знакомят, редко что получается. Но это, наверно, если настроишься на что-то особенное, а Наташа ни на что не настраива-лась. Саша не был красавцем и даже отда¬ленно не напоминал Вадима, он был коренаст и производил впечат¬ление крепко стоящего на ногах человека. Рыжеватые волосы, вес¬нушки на открытом лице и хорошая улыбка. С ним Наташа не гово¬рила ни о книгах, ни о музыке — он ими просто не интересовался. Человек он был практичный и куда более сведущий в житейских вопросах, о которых она понятия не имела. Часто, слушая рассуж¬дения Наташи, он снисходительно улыбался, и она казалась себе маленькой и глупенькой. Сам не любитель разговоров, он спокойно относился к тому, что она иногда замолкала, задумавшись о чем-то.
Поженились они через полгода после знакомства. Она сразу забеременела. Чувствовала себя прескверно, но он всегда был ря¬дом, заботился о ней. Ей было спокойно, и она думала, что, навер¬но, это и есть счастье.
А потом ее покой нарушился: пришло письмо из армии от Вадима. Наташа хорошо помнит этот ужасный день. Когда ей на руки из почтового ящика выпало письмо, она, увидев знакомый почерк, едва не лишилась чувств: сначала ее охватило такое счас¬тье, словно она была слепа и вдруг прозрела, влюбленная и счаст¬ливая она смотрела на конверт, но вдруг увидела как бы со стороны себя, беременную, и рядом своего мужа, и тут же ощутила такое горе, такую душевную боль... и отчаяние от того, что ничего нельзя уже изменить, ничего нельзя вернуть.
— От кого? — спросил Саша.
— От одноклассника, из армии.
— Дома прочитаешь, — спокойно сказал он. Дома она закрылась в их комнате, дрожащей рукой надорва¬ла конверт и впилась глазами в строчки. Вадим просил прощения, проклинал себя, писал, что не может поверить в то, что она его раз¬любила, и сам не может забыть ее. В письме были самые радужные надежды на их будущую совместную жизнь, и Наташа расплака¬лась.
— О, если бы я не вышла замуж, если бы я продолжала ждать его, какой бы наградой для меня стало это письмо! Каким счастьем было бы получить его! — повторяла она сквозь слезы.
Когда зашел Саша, она уже успокоилась, но вид у нее был расстро-енный.
— Что он пишет, твой одноклассник?
Она замялась.
— Дай письмо, — сказал Саша, — дай, я не буду читать, — Она по-дала письмо, которое он тут же разорвал. — Не сердись, но так будет лучше.
Потом у них родился Павлик, вылитый отец. Сын целиком поглотил ее мысли и чувства, и Наташа была благодарна мужу за то, что он сделал ее счастливой матерью. О Вадиме она запретила себе думать. От одноклассницы она узнала, что он вернулся из ар¬мии, закончил институт и женился. "Какое счастье, что он нашел свою судьбу", — печально думала Наташа. Больше она ничего не слышала о нем...
2
Наташа распахнула окно, и в комнату с птичьим щебетом и запахом молодой листвы ворвалась весна... Во дворе стукнула калитка. Пришли Саша и Павлик.
— Мама, а мы в парк ходили! Я на американских горках ка¬тался! — закричал Павлик.
— Они не американские, — с улыбкой возразил Саша.
— Ну и что! И еще мне папа эскимо покупал.
— Молодцы. Хорошо провели время. А я испекла пирожки.
— Со щавелем?
— Ну, конечно, ваши любимые.
На другой день Наташа села с вязаньем у телефона. Она не¬вольно вздрагивала от каждого звонка и поспешно снимала трубку. Но каждый раз трубка отвечала чьим-нибудь голосом. В конце кон¬цов Саша спросил:
— Ната, ты ждешь звонка?
— Да, от Ларисы, ей что-то надо было.
При этом Наташа покраснела: "Зачем я сказала, что жду звон¬ка? И почему меня в жар бросило? Словно я скрываю что-то. Но мне нечего скрывать!" Через некоторое время раздался звонок и, сняв трубку, Наташа услышала долгожданное молчание.
— Кто там? — спросил Саша.
— Не знаю, не пожелали разговаривать, — пожала она пле¬чами и успокоилась, словно ждала чего-то и дождалась.
С этих пор звонки стали смыслом ее жизни. Она ждала их изо дня в день. Если их долго не было, все валилось из рук, ей ста¬новилось тоскливо и страшно, словно она боялась потерять что-то дорогое, с трудом обретенное. Но что? Неужели эти звонки стали так много значить для нее? Зато как билось ее сердце, когда она кричала в трубку: "Алле! Алле!" — и ответом было молчание.
"Это Вадим, –– думала она. –– Как я узнаю его в этих звонках! Выходит, он до сих пор помнит меня? Но ведь он женат! Не очень-то он счастлив с женой, если звонит бывшей подруге". Свое волнение Наташа объясняла удовлетворенным тщеславием: вот; су¬мела внушить мужчине чувство, которое даже жена не смогла зага¬сить. "Конечно, я не собираюсь изменять своему мужу, но как при¬ятно, что ты нужна еще кому-то", — думала она, подолгу разгляды¬вая себя в зеркало.
Заметив однажды ее рассеянный взгляд, Саша спросил:
— О чем мечтаем?
— Ни о чем, просто весна.
— Хватит мечтать. Тебе уже двадцать девять.
— Ну и что?
— А то. Я давно жду, когда ты с неба на землю спустишься.
— Ждешь? Тебя что-то не устраивает?
— Да так ...
— Я тебя не устраиваю как жена?
— Да нет, вроде со стороны все нормально: дома прибрано, сготовлено, мои родители не нахвалятся. Благополучная пара!
— Что за ирония? Мы действительно благополучная пара.
— Да, со стороны.
— Со стороны? Саша, ты меня больше не любишь?
— А ты-то меня любишь?
Он смотрел на нее так пристально, что Наташа виновато опу¬стила глаза. У нее было такое ощущение, что она обманула Сашу.
— Саш, ну какая любовь после девяти лет совместной жиз¬ни...
— Как же, понимаю: быт, грязные носки и прочее... И через несколько лет совместной жизни ты меня разлюбила? После пяти? Или, может, после двух?
С этими словами он вышел из комнаты, а Наташа заплакала. "Вот что сделали эти проклятые звонки! Вот что! — думала она. — Не хватало из-за них мне потерять мужа! Ну чего он звонит? Зачем он меня тревожит? Если у него проблемы с женой, то причем тут я? Ведь я-то счастлива с Сашей!"
Несколько дней звонков не было. Наташе было очень грустно, она чувствовала себя одинокой, покинутой и объясняла свою грусть холодностью Саши. К телефону она по-прежнему подбегала первая, но каждый раз ей отвечал чей-то голос. Однажды телефонная трубка ответила ей молчанием. В сердцах бросив ее, Наташа подумала: "Нет, это невозможно! Как он смеет преследовать меня? Может, он еще и надеется на что-то? Нет, этому пора положить ко¬нец!" Но как? Позвонить ему и попросить, чтобы он оставил ее в покое? А если трубку возьмет его жена? От этой мысли Наташу передернуло. И потом... коротким разговором не отделаешься. Оби¬жать Вадима выговором жестоко. Хочется, чтобы он сам понял, что ни к чему хорошему его безмолвное ухаживание не приведет. Пись¬мо! Вот что нужно. Письмо, не отправленное по почте, а передан¬ное надежным человеком лично в руки, ведь иначе оно опять-таки может попасть к жене Вадима. Надежным человеком Наташа пред¬ставляла мужа подруги Ларисы, Колю, добродушного толстяка, бла¬гоговевшего перед Наташей.
Лариса сначала засомневалась:
— Это очень романтично, но как-то... несовременно.
— Тем не менее это самый лучший выход, — настаивала На¬таша.
Выбрав момент, когда никого не было дома, она села писать письмо. У нее получилось вот что:
"Здравствуй, Вадим!
Взялась писать тебе длинное и пространное письмо — захо¬телось расставить все точки над i. Не хочу, чтобы у тебя было наду¬манное представление обо мне, вдруг захотелось, чтобы ты хоть не¬много узнал меня такой, какая я есть. Ведь правда — какой бы горь¬кой и невыгодной для нас она не была — все равно лучше лжи. Я постараюсь быть предельно искренней.
Я очень благодарна судьбе за то, что она подарила мне встре¬чу с тобой. В противном случае половина жизни, причем лучшая, была бы заслонена от меня. Ах, какая это была искренняя, чистая и безоглядная любовь! Мое сердце билось только от встречи до раз¬луки. Причем в памяти я всегда бережно хранила твою последнюю фразу, жест ... и прочее ... Других молодых людей для меня просто не существовало. Ах, сколько слез и страданий принесла мне твоя нео¬боснованная ревность! Глупо и жестоко было это с твоей стороны. Разве тот, кто любит, в силах изменить? Если бы даже захотел, это не в его власти.
Ты, видимо, думаешь, что замуж я вышла, чтобы досадить тебе? Нет. Это не так. Я, как и всякая женщина, бывает, делаю глу¬пости, но не до такой степени я безнравственна, чтобы выходить замуж за человека и не подумать о том, что я дам ему взамен его любви, не сделаю ли я его несчастным?
Тебе интересно, как складывались мои отношения с мужем? С самого начала это был брак по расчету — конечно, не по матери-альному. Меня прельстило то, что на него можно положиться: он надежный человек, ему можно доверять. К тому же он окружил меня своей любовью, нежной заботой, бесконечной преданностью, вни-манием и пониманием. И мне волей-неволей приходилось платить ему тем же. За все время, которое мы прожили вместе, он еще ни разу ничем не обидел меня. Все наши размолвки исходили от меня, но это было давно, когда я была молодая, глупая. Теперь стала ста¬рая и мудрая, как кобра, и этого себе не позволяю. Как-то незамет¬но, но получилось именно так: '"что наша нежность и наша дружба сильнее страсти, больше, чем любовь".
Теперь что касается сына. Я никогда не сделаю ничего, что было бы ему во вред. Я готова на любые жертвы, лишь бы ребенок рос в нормальной семье. С его появлением все мои чаяния о нем, у меня не существует ни желаний, ни устремлений моих личных, как бы в отрыве от него. Если бы кто-то спросил меня сейчас, счастли¬ва ли я, я не задумываясь бы ответила: да, да! И так бывает: не было бы счастья, да несчастье помогло.
Ну вот, я коротко написала о себе. О тебе я знаю очень не¬много, но до меня иногда доходят добрые вести. Знаю, что ты уже давно женат. Я рада за тебя всем сердцем.
Прости мне, если можешь, все обиды, которые я тебе нанес¬ла. Это было не со зла. И напоследок попрошу тебя не докучать мне больше своими звонками. Я думаю, что ты, прочитав мое письмо, сам поймешь, что это ни к чему. Вот и все, что я хотела тебе сказать.
Конечно, я надеюсь на твою порядочность, но все же хочу попросить тебя: после того, как прочтешь письмо, пожалуйста, унич¬тожь его. Я не уверена, что никто его не прочитает, всякое может случиться. Я не подписываюсь, потому что ты не можешь не дога¬даться, кто я. Прощай! "
Запечатав конверт, Наташа поспешила к Ларисе. Держать письмо в доме родителей мужа казалось небезопасным, к тому же хотелось, чтобы Вадим скорее получил его. Надо, наконец, прекра¬тить звонки и восстановить мир в семье.
... Действительно, с тех пор, как Коля отнес письмо, звонки прекратились. Правда, до сих пор сердце замирало, когда в прихо¬жей гудел телефон, но Наташа уговаривала себя:
— Спокойно. Это не он. Я его знаю — он больше не позво¬нит.
Она старалась быть внимательнее к мужу, но Саша после того не-приятного разговора замкнулся в себе, как-то отдалился от нее. Наташа несколько раз пыталась поговорить с ним, но Саша избегал серьезного разговора. Так продолжалось до конца лета. Они вместе копались в огороде, обсуждали хозяйственные дела, по выходным водили Павлика в парк или на речку. Однако Наташе было ясно, что они окончательно отдалились друг от друга. И что, скорее всего... Но мысль о разводе она отгоняла: "Надо жить ради Пашки, — ду¬мала она, — для ребенка потеря отца будет настоящей трагедией. Ничего, многие семьи так живут. Неужто Саша меня разлюбил?.. Если бы мне хотя бы год назад сказали, что так будет, я бы не пове¬рила! Чего только не случается в жизни. Впрочем, чему удивляться, многие мужья разочаровываются в своих женах. Жалко, конечно, что все у меня так получилось. Но, с другой стороны, это даже удоб¬нее: не надо притворяться, что я от него без ума. И потом, если уж я пережила разлуку с Вадимом, то все остальное тем более пережи¬ву".
Однако вскоре добавилось еще одно обстоятельство, сделав¬шее их совместную жизнь еще более невыносимой.
Как-то раз Наташа собралась сходить с Павликом к подруге, с кото-рой давно не виделись и у которой был тоже сын — ровесник Пашки.
— Мы наверняка заболтаемся допоздна, — сказала она мужу, — так что, если ты не против, я заночую у нее.
— Я не против, — сказал Саша и даже как будто повеселел.
Но не успели выйти за ворота, как Наташа вспомнила, что они забыли дома подарок. Чтобы лишний раз не встречаться с му¬жем, она открыла дверь своим ключом и, войдя в прихожую, услы¬шала, что он разговаривает по телефону. Наташа хотела пройти, но остановилась и стала слушать, сжимая ключ так, что он впился в ладонь.
— Галиночка, радость моя, — таким голосом Саша давно не разговаривал с Наташей, — так ты придешь? Жена ушла с ночевь¬ем к подруге... Родители на даче ... Галь, какая же ты у меня тру¬сишка. Ну сама подумай: сколько нам можно скамейки в парках об¬тирать да твоих родителей шугаться? Давай хоть раз по-человечес¬ки ... Ну вот и ладушки! Понимаю, что тебе неудобно. Конечно, встречу. Через полчаса на остановке.
Наташе стало плохо, она прислонилась к стене, сердце беше¬но колотилось. "Так это мой муж обтирает скамейки с какой-то... и шугается ее родителей... и мечтает хоть раз с ней по-человечески", — она вошла в комнату. Саша надевал перед зеркалом чистую ру¬башку, выглаженную утром ее руками. Увидев жену, он слегка сму¬тился, затем придал лицу обычное холодное выражение.
— Куда ты собрался? — невинно спросила Наташа.
— К Сереге зайду, что мне дома-то сидеть? Вас нет... А ты что, забыла что-нибудь?
— Забыла! К Сереге ты идешь — через полчаса на останов¬ке.
— Подслушивать нехорошо, — спокойно заметил он и не¬вольно взглянул на часы.
Наташе вдруг стало бесконечно жалко себя, и она расплака¬лась, как обиженный ребенок. Через минуту они сидели на диване, и она, глотая последние слезы, слушала его:
— Не плачь, Наташ, я не виноват, что все так случилось. Ты знаешь, что я всегда хотел быть хорошим мужем, и был им. Но я человек и мне тоже хочется, чтобы меня любили. Когда я познако¬мился с тобой, я очень полюбил тебя. И я видел, что тоже нравлюсь тебе. Но не больше. Ты ведь никогда не любила меня. Вспомни — я никогда не говорил тебе о своих чувствах, потому что видел — тебе это не надо. Мы были больше как два друга, чем как два любовни¬ка. И тебя это устраивало. Я сразу понял, в чем тут дело: мы слиш¬ком разные люди. Я земной человек, не любитель витать в облаках, как ты. Конечно, я не дурак: у меня и образование, и разных умных книжек я в свое время много прочел. Но это не мое, понимаешь? Семья, дом, в огороде покопаться, деньги заработать вот этими руками — это мое. А ты — другая. Ты как не от мира сего. Ты вечно о чем-то мечтаешь, а хуже всего то, что ты замкнулась в себе и меня к себе в душу не пускала. Я тебе был нужен как устроитель твоего быта, чтобы ты не о хлебе насущном думала, а спокойно мечтала. А кто-то другой все тебе делал. Да я тебя и не виню. Какая есть — такая есть. Просто тебе надо было выйти замуж не за меня, а за кого-нибудь такого же, — Саша сделал неопределенный жест ру¬кой, — заумного. Я же хочу, чтобы меня любили не "как божество, как вдохновенье", а как простого мужика... И вот появилась эта Галя. Тоже, как и я, земная баба. Конечно, всей твоей зауми у нее нет, у нее на первом плане постель, хозяйство, и меня она любит, понимаешь, ее от одного моего прикосновения в дрожь бросает. С ней я себя мужиком по-чувствовал. Еще раз прошу, не обижайся! Я мог бы и дальше скрывать, но зачем? Я тебя слишком уважаю, что¬бы врать ...
В это время за окном с веселым криком пронесся Павлик. Супруги замолчали. Наконец, Саша глухо сказал:
— Разводиться я не собираюсь.
Наташа прочла в его глазах и подумала со злостью: "Итак, он несчастен. Влюбился в другую, а я его связываю. Но он все-таки был счастлив, потому что любил меня. А я никогда не была с ним счастлива так, как с Вадимом... Я поняла, что он хотел сказать: бу¬дет существовать под одной крышей ради ребенка. И я — тоже. У ребенка должен быть отец". Она подошла к шкафу, достала приго¬товленный подарок и, выходя, насмешливо сказала:
— Смотри, не опоздай на остановку.
— Ничего, ничего, не опоздаю, — тем же тоном ответил Саша.
Этой ночью горькие мысли не давали Наташе уснуть: "Как получи-лось, что вроде бы счастливая семья вдруг распалась? Саша всегда ка-зался мне таким надежным — эталоном мужа. Всегда чув¬ствовала себя с ним, как за каменной стеной, и вот осталась одна. Как странно — раньше он обожал меня, а теперь какая-то Галя ста¬ла ему ближе. А ведь со мной столько лет прожито, столько счаст¬ливых минут — Пашку вместе поднимали ... А я-то ради него отказывалась от Вадима! Но я не могла предать Сашку, а он ни на что не посмотрел –– предал ... О, если бы Колька не отдал Вадиму это проклятое письмо! Хотела как лучше –– покой сохранить в семье, а уже никакой семьи-то и не было ...
3
А Вадим жил один — уже два года, как разошелся с женой. Получив загадочное письмо, он решил, что это розыгрыш, уселся поудобнее в кресле и в надежде развлечься, с усмешкой вскрыл кон¬верт. Письмо было без подписи, но адресовано ему, в этом не могло быть сомнений. Почерк без подписи показался знакомым, но он все-таки не мог понять, чьей рукой оно написано, он постарался вспом¬нить почерк женщин с работы, но ни одна не подошла. Тогда он стал читать. Прочитав, он задумался. Таинственная незнакомка го¬ворит о каких-то звонках, однако он никому не звонил, то есть, ко¬нечно, звонил, но они незамужние. У него рука не поднялась бы звонить замужней, он не из тех, кто разрушает чужие семьи. Но кто писал? ... Кто писал?.. Полузабытые образы всплывали и таяли. Не то, не то... Среди них всплыл и образ Наташи. Светленькая, с наи¬вными голубыми глазами. Она подходила — писать таинственные письма в ее стиле. Но уж ей он точно не звонил! Зачем? Она много лет замужем, у нее большой сын, смешно было бы напоминать ей о том, что давно похоронено в прошлом.
Однако воспоминания пробудили в его душе что-то, как буд¬то уснувшее, затронули что-то святое, чего он давно не смел касать¬ся. Он глядел, как пламя от зажигалки поглощает таинственное пись¬мо, и вспоминал разные подробности их встреч. Да, вот это была любовь! Жалко, что ничего у них не получилось. А все он со своим дурацким самолюбием. Ему надо было держать ее обеими руками, а он подумал, что Наташа — только начало, а сколько их будет по¬том! Разлука помогла понять, что никого ему не надо. Он вспомнил, как пришло ему в армию известие о ее замужестве. Как он смог это пережить! Даже застрелиться хотел... Как глупо! Ведь жизнь-то про¬должалась. Впрочем, много ли в ней было счастья? Женщины, же¬лание забыться, потом жена. Если уж говорить откровенно, то жену он никогда не любил. Наверно, поэтому их брак был сразу обречен
Несколько дней он ходил, как в полусне. Со временем ему мало стало воспоминаний, захотелось поговорить с ней, может быть, увидеть. Долго Вадим боролся с собой. "Она замужем. Зачем тре¬вожить ее? Она не виновата, что я до сих пор ее помню. Она устро¬ена в жизни, это я такой неудачник ... Но ведь я не хочу ничего пло¬хого, ее семья для меня — святое. Просто поговорить, узнать, как она. Чисто по-дружески. Я думаю, ей приятно будет, что я ее по¬мню. И потом, если она счастлива, мой звонок ее счастье никак не разрушит".
Однако прошло довольно много времени, когда Вадим нако¬нец ре-шился. С большим трудом он узнал, где она живет, какая у нее фамилия, и, уговаривая себя — "я только позвоню — и все", набрал номер ее телефона.
Наташа была дома одна. Она сняла трубку, и Вадим услышал знакомый голос: "Да, я слушаю". Однако, как и в ранней юности, непонятная робость охватила его. Он слова не мог из себя выдавить и хотел уже бросить трубку, как вдруг услышал:
— Вадим, не надо молчать, я знаю, что это ты.
— А как ты догадалась?
— Помню твои повадки. А я так боялась, что ты после моего письма больше не позвонишь!
— А-а, так это ты писала?
— Ну да, — Наташа смутилась, — а ты на кого подумал?
— Да я терялся в догадках. Но тогда упреки по поводу звон¬ков — не ко мне. Я не звонил.
— Не звонил? ... — Наташа совсем смешалась. — Значит, это просто кто-то звонил ... Тогда почему ты позвонил сейчас?
— Да после твоего письма. Сразу как-то все вспомнилось ...
— Получилось, что я опять тебе навязалась, — вздохнула На¬таша, и оба рассмеялись.
... Вечер они провели у Вадима. Впервые за многие годы Наташа почувствовала себя желанной и по-настоящему счастливой. Лишь ненадолго лицо ее омрачилось:
— Я только очень боюсь, Вадим, что ты не понравишься Пашке.
Надежда
И
з соседней комнаты доносились звуки поцелуев, а рядом тихонько сопели во сне дети. Холодно и бес¬приютно было Надежде. Вскоре поцелуи за стенкой смолкли, видно, мужа Сережу и его любовницу сморил наконец сон. Мысленно Надя была с ними. Она представляла темную спальню с белым пятном постели, освещенную лунным светом, светловоло¬сую голову Сергея на подушке, и на его плече — обесцвеченные кудряшки чужой женщины.
... Несколько месяцев назад Надя и Сергей развелись. Но жили под одной крышей, потому что идти обоим было некуда: эту квартиру оставила Наде покойная мать, а Сергей не хотел возвра¬щаться в деревню к родителям. Так и жили под одной крышей два человека, ставших чужими друг другу. А самое ужасное для Нади было то, что она продолжала любить этого чужого человека. Каж¬дую ночь она прислушивалась к его дыханию в соседней комнате, ей хотелось открыть запертую дверь, проскользнуть к нему и заб¬раться в его постель, как раньше. И каждую ночь Надя представля¬ла его холодные глаза, недоуменно поднятые брови. "Прогонит, про¬гонит", — с этой мыслью, вконец измученная, засыпала. Каждое утро он уходил на работу, как всегда подтянутый и элегантный, с независимо поднятой головой, и Надя, любуясь им, с грустью дума¬ла, что этот желанный мужчина больше ей не принадлежит. Он ста¬рался бывать дома как можно реже. Часто не приходил и ночью. И это было еще хуже, чем глядеть на запертую дверь, не смея войти. Дети редко видели его — когда он приходил, они обычно уже спа¬ли, и Надя с горечью видела, что дети стали отвыкать от отца.
Но то, что произошло этим вечером, было хуже всего: хуже развода, хуже этой непонятной жизни, это оказалось последней кап¬лей в переполненной чаше терпения.
Надя укладывала детей, когда в коридоре послышались его голос и приглушенное женское хихиканье. Она вышла и увидела рядом с Сергеем какую-то девицу, совсем молоденькую, с обесцве¬ченными кукольными кудряшками. Возможно, она была привлека¬тельна, но Надя, оглядев соперницу, заметила в ней одни недостат¬ки: слишком яркую кофту, неестественно синие тени на веках и дыру на пятке. Незнакомка бесцеремонно принялась разглядывать Надю:
— Это и есть твоя бывшая?
— Да, не обращай внимания, — поморщился Сергей, выгру¬жая из сумки бутылки с пивом.
— Старая она у тебя, — сделала вывод девица и кокетливо добави-ла: — Сергей, ты тоже, что ль, такой же старый?
— Нет, я ее на два года моложе, пойдем на кухню, Любаша.
Но Любаша решила на правах счастливой соперницы полно¬стью уничтожить отставную жену. Сергей вел ее на кухню, а она оборачивалась и отпускала ехидные реплики:
— А чо она такая толстая? А чо она такая страшная? Получ¬ше не мог найти?
— Вот и нашел тебя.
Характер у Нади всегда был вспыльчивый, но тут ее просто затрясло от злости.
— Ах ты гадина! Ты пришла в мой дом и меня же грязью полива-ешь?!.
— Теперь мне понятно, почему ты ее бросил: бешеная она, — как ни в чем не бывало хихикнула Любаша.
— Убирайся отсюда! — крикнула Надя.
Еще не успевшие уснуть дети, услышав крик матери, выбе¬жали из своей спальни, но, увидев незнакомую женщину, нереши¬тельно остановились.
— А ты, Сергей!.. Как тебе не стыдно? В доме маленькие дети... твои дети! А ты начал приводить потаскух! Ничего себе при¬мер для мальчиков!
— Кто еще из нас потаскуха? — невозмутимо возразила Лю¬баша. — И вообще, Сережа, заткни ей рот, а то я уйду. Я сюда при¬шла отдыхать. а не выслушивать истерики твоей старухи. Ты мне обещал море любви этой ночью, а тут...
— Будет тебе море любви, моя девочка, –– сказал Сергей, и на его лице появилась та улыбка, которая появлялась всякий раз когда кто-нибудь затрагивал игривую тему. И от того, что эта такая знакомая улыбка предназначалась не ей, Надя совсем вышла из себя.
— В моей квартире я не позволю заниматься развратом! Я этого... не потерплю! — она кричала, придумывала разные обид¬ные слова, но они не производили никакого эффекта. Сергей что-то спокойно сказал сыновьям и увел их в комнату, а Любаша смотрела на нее так, словно Надя была дикое заморское животное — с долей отвращения, опаски и любопытства. Надя поняла, что своим пове¬дением себя только унижает; по сравнению с этой юной ухоженной девочкой она сильно проигрывает — измотанная женщина в ста¬ром халате. От злости и от сознания собст-венного бессилия она уда¬рила Любу по щеке, чтобы вывести ее из себя, лишить этого состо¬яния превосходства. Но Люба вместо того, чтобы броситься на нее или закричать, прикрыла лицо руками и стала похожа на малень¬кую беззащитную девочку, которую обижают.
— Ну, это уж слишком! — заявил подоспевший Сергей, гру¬бо схватил Надю за руки и втолкнул ее в ванную. Надя зарыдала так, что ее всю затрясло, но сейчас ее слезы не встречали сочув¬ствия, а только раздражали. Сергей резко нагнул ее над ванной, и Надя почувствовала, как ледяная вода потекла по лицу, залила спи¬ну.
— Успокоилась? А теперь иди спать. И не забывайся впредь: я тебе — никто, ты мне — тоже, и я не позволю лезть в мою жизнь.
Он вывел ее из ванной, протащил ее, мокрую и взъерошен¬ную, по коридору мимо торжествующей Любаши и втолкнул в спаль¬ню.
— Мама, — раздался встревоженный голос младшего сына. — Эта тетя ушла?
— Ушла. Спи, малыш, я сейчас лягу.
... Надя не знала, сколько прошло времени. Мальчики усну¬ли. Она слышала их спокойное дыхание. Из соседней комнаты до¬носились звуки поцелуев, приглушенные голоса и женский смех. Надя не замечала, что мокрый халат прилип к телу, что ей холодно, что она вся дрожит.
Ее мучила ревность. Она представляла все, что происходит в соседней комнате так отчетливо, словно сама находилась там. Когда наступила тишина, к Наде вернулась способность мыслить, но мысли были невеселые. "Это самый ужасный момент в моей жиз¬ни. Ничего ужаснее у меня не было и, надеюсь, не будет. Какая, оказывается, пытка знать, что твой муж, твой любимый мужчина сейчас ласкает другую. И не какую-нибудь абстрактную женщину — нет, я ее только что видела! Он позволил ей унижать меня, втап¬тывать меня в грязь. При детях! Он был за нее, а не за меня. Какое унижение! Как я смогу это пережить? Нет, я не переживу этого. Как я завтра выползу из своей комнаты, как я посмотрю на нее — счас¬тливую, торжествующую соперницу? На него? Как я перед детьми сделаю вид, что все нормально, хотя все ненормально! Все! Все, что здесь происходит! То, что мы живем под одной крышей — два чужих человека, на глазах у детей. В их маленьких головках просто не укладывается, что папа может совсем уйти и не просто уйти, а к другой женщине. Ведь для них папа и мама — одно целое. Наверно. Им это было бы так же дико, как если бы я ушла к чужому ребенку, а их, родненьких, бросила... Это противоестественно! Нельзя, что¬бы так было! Надо что-то делать. Если он не уходит, должна уйти я ... Вот если бы меня вдруг не стало — все встало бы на свои места: вдовец. Его дети... Если сейчас он не чувствует ответственности перед детьми, то, когда они останутся на его руках, сразу почув¬ствует. И не будет шляться со всякими любками, а найдет порядоч¬ную женщину, которая станет хорошей матерью детям. Если он бу¬дет любить ее, обстановка в семье будет здоровая, и дети будут себя чувствовать хорошо. А я... А для меня все равно все кончено! Меня унижают, мучают, я здесь никому не нужна, только мешаю..." Рас¬травив себя такими мыслями. Надя расплакалась, уткнувшись в спинку старого кресла, чтобы не разбудить детей. "Не хочу жить, не хочу! Не нужна мне такая жизнь! Я в этом мире лишняя!" — ис¬ступленно шептала она.
Скрипнула дверь соседней комнаты. Надя замолчала, при-слушалась. По коридору прошлепали босые ноги, щелкнул выклю¬чатель, послышался плеск воды в ванной и безмятежный, что-то напевающий Любкин голос. "В моем доме! И я ничего не могу по¬делать ... Господи, так куда же мне еще скрыться от всего этого? Если даже в моем собственном доме я не могу отгородиться от всей этой мерзости! Господи, мне всего-то надо, чтобы меня и моих детей не трогали ..." Надя опять заплакала, но быстро успокоилась. Мыслей и чувств больше не было — их сменило безразличие. Ти¬хое, спокойное, зловещее в своем спокойствии. Лучше мокрое от слез, искаженное от горя лицо, чем лицо застывшее, как маска, с остановившимся взглядом и сжатыми губами. Потому что то — лицо живого человека, а это — лицо самоубийцы. "Я знаю, где я найду покой, где мне безразлично будет, какую еще любку будет любить Сережа. Вот выпрыгну из окна..." Надя представила, как она летит в черноту январской ночи так отчетливо, что закололо кончики паль¬цев, как это обычно бывает, когда смотришь на землю с большой высоты. "Нет, это для мужественных женщин. Повешусь!" Надя представила себя, висящую в неестественной позе, с разбухшим синим языком. "Нет, дети увидят такое, напугаются. Перерезать вены? Говорят, если в теплой воде — не больно... Нет, вид порезан¬ного пальца вгоняет меня в панику, а тут — целая ванна крови. Да еще и ванна, в которой голая баба только что мылась после моего мужа... Ха-ха! Трагедия в духе Шекспира! Ревнивая жена смывает грехи мужа собственной кровью! Нет уж... Снотворные таблетки! Их же у меня целая куча. По крайней мере, это не больно, не тра¬гично и не страшно. Я просто сильно захочу спать... И никакой крови, никакого высунутого синего языка. Все будет буднично".
Дождавшись, когда за Любкой закроется дверь спальни, Надя про-скользнула на кухню, достала снотворные таблетки, а из холо¬дильника — бутылку шампанского, которую приготовила к своему уже скорому дню рождения. "Во-первых, я слышала, что со спирт¬ным лекарства легче усваиваются, А во-вторых, если я отмечаю свой никому не нужный день рождения, почему бы мне не отметить день моей смерти?"
Надя неумело распечатала бутылку. Шампанское с тихим ши-пеньем наполнило бокал. Затем она высыпала на стол таблетки и расставила в очередь, как солдатиков. "Может, не надо?.. Нет, надо! Все равно ничего хорошего больше у меня не будет. Если пять минут жизни мне невыносимы, как я смогу жить еще долгие годы? Мучиться, но жить? Нет, я не мазохистка. В конце концов, никому своей смертью горя я не причиню. Дети маленькие, скоро они меня забудут. А Сергей ... Может быть, когда я умру, он перестанет меня презирать. Он поймет, как я переживала". Надя поднесла бокал к губам и улыбнулись. Как она любит этот напиток! Он связан со столькими приятными событиями в ее жизни! С привычным замиранием сердца она отпила глоток. Затем протянула руку за первой таблеткой.
... И вот все до одной выпиты. В бутылке жидкости на самом дне. Подумав немного, Надя принесла "Молитвослов", нашла "Молебный канон при разлучении души от тела". "Господи, я прочитаю молитву, все, как положено, только прости меня! Я, наверно, не¬удачница — не умею жить. Ты сам видишь, как мне плохо. Ты зна¬ешь, что это я разрушила семью. Из-за меня несчастлив муж, из-за меня несчастны дети. Но я несчастна больше их всех. Ты ведь не сделал меня сильной, а я не могу дальше нести это наказание". Она встала на колени. Заработал холодильник, нехотя, как будто сонно. По полу пробежал таракан. Взгляд упал на пустые бутылки из-под пива, которым здесь недавно разогревали себя мужчина и женщи¬на. Сердце вновь болезненно сжалось, и Надя, с тревогой погляды¬вая на дверь, стала шептать слова молитвы: "... да отпустится от уз плотских и греховных, и приими... в мир душу..."
Дочитав молитвы, Надя пришла к себе, легла, уткнувшись в одеяло. Только теперь она почувствовала, что она замерзла. Шам¬панское успокоило ее, и появилось приятное легкое опьянение. "Все равно ведь не умру, — подумала Надя. — Просто как следует высп¬люсь, а завтра проснусь как ни в чем не бывало. Так, завтра у нас что? Среда. Вставать в семь утра, вести детей в садик. Значит, по¬спать мне удастся совсем немножко. На работе буду носом клевать. И пойдет все своим чередом, и будет все тянуться неизвестно сколь¬ко..." Надя полежала еще немного, ни о чем определенном не ду¬мая. В голове пронеслись обрывки мыслей, воспоминания. Стало клонить в сон. Но тут мысли опять вернулись к сложившейся ситу¬ации. "А вообще — почему я должна самоустраняться? Уступать кому-то дорогу? Дарить мужа, детей, квартиру какой-нибудь Люб¬ке? Да, вот она бы моей смерти обрадовалась! Все бы ей перешло: моя квартира, мои и мамины вещи, которые помнят меня еще ма¬ленькую, мои фотографии... Впрочем, фотографии она выбросит. И у моих детей даже памяти обо мне не останется, словно меня никогда и не было. Ну нет! Я не позволю всяким любкам воспиты¬вать моих детей, ухаживать за моим мужем. Я не позволю, чтобы дети забыли меня, а какую-нибудь Любку звали мамой! Да как я могла подумать о смерти! Нет уж, девушки-красавицы, это мой муж, мои дети. Я здесь хозяйка. И в своей жизни я тоже хозяйка! Вот захочу — и все у меня будет по-прежнему, все будет хорошо. Захочу — и верну Сережу! А почему бы и нет? Ведь он когда-то так любил меня! Ведь вот же наши дети! А может, он до сих пор меня любит? Ведь не уходит же? И потом, я ведь и не пыталась вернуть его. А ведь я во всем виновата, одна я! Может, эта Любка и нужна была для того, чтобы я все то, что он испытал, — на себе испытала! Что¬бы поняла, каково ему-то было, и сделала, наконец шаг к примире¬нию. Ведь не он же должен этот шаг делать, в конце-то концов!"
И Надя вспомнила то, о чем старалась не вспоминать. Она вспомнила, как однажды сама изменила мужу. "Почему? Зачем? — она улыбнулась невесело. — А вот просто так. Просто у Таньки было семнадцать мужчин, а у меня — один Сережа. Просто Светка уже пятого любовника сменила, а я все — как жена времен домо¬строя. Подумалось: жизнь одна. Вот проживу — и других мужчин не узнаю. Узнала... И что?" Надя постаралась вспомнить свои ощу¬щения. Но она ничего не помнила. Ничего в душе у нее не осталось от этой случайной ненужной встречи. А в жизни осталась — разби¬тая семья, разбитая любовь. "Я виновата, одна я! Хотя он и обижал меня, потом за это и на развод подал. Ну не мог он простить! Но ведь еще ничего не поздно сделать! Завтра эта Любка уйдет, а он останется. И я поговорю с ним. Всего-то надо — подойти и погово¬рить. Только-то! И он вернется... И пройдут годы... И все это забу¬дется. Ведь всякое в жизни бывает. Все пройдет. А мы останемся. Итак, завтра..." Надя уснула с улыбкой на лице и воскресшей на¬деждой...
Предлагаю руку и сердце
Ц
елый год Галя ждала, когда же наконец Сережа Рукавичкин преодолеет внутренний конфликт, перешагнет незримую черту, короче говоря, предложит ей, наконец, руку и сердце. "Ну почему, почему он не делает мне предложения?" — эта мысль так часто мелькала в Галиной головке, что стала превращаться в навязчивую идею. Только не подумайте, что Галя была женщина достаточно преклонных лет с недостаточ¬но привлекательной внешностью, для которой Сережа Рукавичкин являлся как последний шанс выйти замуж. Нет, Галя была еще до¬вольно молодая и довольно привлекательная учительница литера¬туры. Вы скажете: все ясно — учительница, женский коллектив, некуда пойти после работы... И тут в хитроумно расставленные сети попадается одинокая рыбешка, а именно Сережа Рукавичкин, и на нее с жадностью набрасывается изголодавшийся рыбак, то есть Галя. И вы опять будете не правы, потому что женский коллектив школы был разбавлен молоденьким учителем истории, только что закон¬чившим вуз, знойным учителем физкультуры, только что расторг¬нувшим брак, и бодрящимся, несмотря на годы, военруком. И все они не были равнодушны к Гале. К тому же Галя была весьма об¬щительна и любила шумные компании, где встречалась с различ¬ными друзьями своих подруг. Но никто не мог сравниться с Сере¬жей Рукавичкиным. А теперь несколько слов надо сказать и о Сере¬же. Да, он был несколько низковат и самую малость полноват, зато было в нем ценное качество, очень его украшавшее. Это застенчи¬вость.
Судите сами: когда они уже были знакомы целый месяц, Се¬режа все никак не осмеливался ее поцеловать. Поначалу Галя дума¬ла так: "Надо произвести на него впечатление порядочной женщи¬ны. Поэтому — если он полезет с поцелуями, я ударю его по щеке... Нет, пожалуй, это слишком, я надменно отстранюсь и скажу ледя¬ным тоном: "Молодой человек, я не из тех..."
Потом Галя думала так: "Если он полезет с поцелуями, я зас-мущаюсь, но все-таки кое-что ему позволю". Кончилось тем, что Галя заявила: "Сережа, тебе хочется меня поцеловать?" — "Хоте¬лось бы", — ответил он и смущенно потупился. "От поцелуев до постели — один шаг, — рассудила Галя. — Я должна произвести впечатление порядочной женщины, поэтому — как только он по¬пытается овладеть мною, я ударю его но щеке... Нет, пожалуй, это слишком. Я возмущенно воскликну. "Молодой человек, удовлетво¬ряйте свои низменные инстинкты с другими женщинами, я не та¬кая ..." Но шло время. И как-то раз Галя спросила напрямик: "Сережа, ты меня хочешь?" — "Да, вообще-то хочу", — отвечал он, сму¬щенно потупившись. И после того, как у них начались новые отно¬шения, Галя с нетерпением стала ожидать предложения, которое все не поступало. Редкая в наше время застенчивость так и не поки¬дала Сережу.
В тот незабываемый вечер Сережа пришел так поздно, что Галя уже не ждала его. Она доела остатки ужина, смыла косметику и, позевывая, стала в шестой раз освежать в памяти роман "Войну и мир", о котором завтра предстояло ей вещать девятиклассникам.
В этот раз перипетии взаимоотношений героев затронули ее душевные струны. "Были же времена, когда мужчины были мужчи¬нами и сами добивались женской любви. С такими можно проявить себя скромной, порядочной женщиной".
Она представила себя в длинном платье с веером в руках, а на коленях перед собой — Сережу Рукавичкина, восклицающего: "Галя, я вас люблю, будьте моей женой". Но от этих приятных раз¬мышлений ее оторвал телефонный звонок. Это оказался Сережа, который сообщил, что сейчас зайдет. Галя в панике забегала по ком¬нате, засовывая по углам разбросанные вещи. Но было поздно на¬водить порядок — в дверь постучали.
— Сережа, я тебя никак не ждала. Уже поздно — как ты пой¬дешь домой?
— А я не пойду. Я уже предупредил родителей, что останусь у тебя. Они не против.
Галя смотрела на него во все глаза — такого еще не было. "Сегодня — или никогда", — подумала она.
"Скажи", — умоляли ее глаза, пока он пил чай.
"Скажи", — беззвучно шептали ее губы, пока он ласкал ее.
"Неужели и сегодня не скажет?" — с ужасом думала она, глядя на его затылок. Нет, Галя, не скажет... Тишину нарушает его сон¬ное дыхание. Он спит. А Галя не может заснуть. Она гипнотизирует его взглядом: "Проснись, скажи, ну что тебе стоит?" Она все еще надеется на чудо, но чуда не происходит. Только под утро измучен¬ной женщине удалось заснуть. Но не успела она сомкнуть глаза, как он разбудил ее:
— Галя, проснись, выслушай меня, пожалуйста. Я целый ве¬чер хочу тебе сказать, но не решаюсь.
— Что такое? — сердце замерло.
— Галя, — даже в темноте видно, как он стыдливо опускает ресницы, — что, если мы поженимся? Я уже сказал родителям — они не против.
— Конечно! Конечно! — кричит Галя... и просыпается. По-прежнему ночь, по-прежнему тихо сопит Сережа, повернув к ней затылок. "О, это только сон!" — Галя тихо плачет, боясь потрево¬жить покой обожаемого человека.
— Галя, закройся, я пошел, — а это уже не сон. Галя завора-чивается в одеяло и белым призраком проскальзывает в коридор, где Сережа уже застегивает молнию зимних сапог. Она смотрит на него широко раскрытыми, умоляющими глазами. Он зевает и идет к дверям:
— Ну что. Галочка, пока?
Она молчит.
— Пока! — он открывает дверь. Из подъезда врывается хо¬лодный воздух. Галя слегка дрожит то ли от холода, то ли от волне¬ния. Она решительно захлопывает дверь:
— Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Нет, — Сережа растерян и, кажется, немного напуган.
И тогда Галя падает перед ним на колени. Белая закутанная в одеяло фигура прижимается к его грязным сапогам.
— Сережа, я предлагаю тебе руку и сердце! — голос срыва¬ется, в глазах слезы.
Он отступает:
— Ты чего?
— Сережа, — голос звучит тверже. — Ты согласен стать моим му-жем?
— Ты это серьезно?
— Серьезно... Итак, я не слышу ответа.
— Ну-у, надо подумать, — он смущенно опускает ресницы.
Галя поднимается:
— Хорошо, подумай. В пятницу я тебе позвоню.
... Целый год Галя ждала, когда же наконец Сережа Рукавичкин пре-одолеет внутренний конфликт, перешагнет незримую черту ...
По ту сторону реальности
П
орывы ветра обжигали лица прохожих ледяным ды¬ханием уже недалекой зимы. Люди зябко кутались в воротники и спешили по своим делам, некоторые, на миг подняв головы, замечали высокий плакат на застекленной стене выставочного зала, на котором огромными замысловатыми буквами было написано: "Александр Яковлев. По ту сторону реаль¬ности". Рассеянно взглянув на экзотические растения, изображен¬ные на плакате, прохожие вновь опускали глаза, и взгляд их сколь¬зил по привычным гнилым листьям, мокнувшим в черных лужах. А в этот час выставочный зал торжественно освещался светом мно¬жества хрустальных люстр, в сдержанных голосах людей, пришед¬ших на открытие выставки пятидесятилетнего художника Алексан¬дра Яковлева, чувствовалось нетерпение.
— Александр Петрович, несколько слов для телекомпании "Город" ... Нет, не здесь, пожалуйста, на фоне этой картины. Она будет создавать яркое пятно. Да, так... Александр Петрович, что изображено на этой картине?
— Другая реальность.
— Кстати, о другой реальности. Что вы подразумеваете под словами "По ту сторону реальности"?
— Понимаете, есть одна реальность, в которой мы с вами живем, в которой сейчас ноябрь, в которой надо зарабатывать деньги, чтобы про-длевать свое существование, в которой у каждого из нас есть заботы, проблемы всяческие ... И есть другая реальность, по ту сторону этой. Надо только найти ее. Понимаете? Там всегда май, там нет проблем и не надо заботиться о хлебе насущном Мне кажется, у многих людей есть эта реальность, у каждого своя, у меня –– такая.
–– Но постойте, ведь на самом-то деле ее нет, эта ваша реальность –– не больше, чем фантазия.
— Нет, для меня она, может быть, даже более реальная, чем эта жизнь.
— Спасибо.
Красный огонек видеокамеры погас, а к художнику уже тя¬нется другой микрофон.
— Александр Петрович, несколько слов для передачи "Радио-арт"...
Журналисты выстроились в очередь, но его уже уводят — начинается торжественная часть. Художник стоит рядом с предста-вителями администрации: они им восхищаются, высоко оценивают его мастерство, от их слов у героя дня невольно наворачиваются слезы. Его ослепляют вспышки фотокамер, хочется спрятаться от десятков устремленных на него взглядов. Дама с ослепительными волосами белого цвета и сильно декольтированными сорокалетни¬ми прелестями преподносит ему огромный букет роз, утопающих в чем-то блестящем, перевязанном розовыми атласными лентами. Слово предоставляется герою дня. Он благодарит присутствующих за то, что они отложили свои дела, чтобы в эту минуту быть рядом с ним, и приглашает осмотреть картины. И вот самый торжествен¬ный момент: художнику дают ножницы, он дрожащей рукой разре¬зает красную ленточку, преграждающую вход в зал, и часть толпы устремляется к картинам, а часть — к фуршетному столу, который украшают две увесистые бутыли с ликером, бутерброды с сыром и апельсины, измельченные, как на окрошку.
— Вот я была на выставке у Юровского, — услышал Алек¬сандр Петрович неделикатно громкий щебет двух представитель¬ниц художественного училища. — У Юровского была шикарная вы¬ставка! Одних бутербродов с красной икрой я съела целых пять штук, а еще там были конфеты с ликером, буженина, и все на такую гро¬мадную толпу! А шампанского было столько, что я просто опьяне¬ла.
— С этого не опьянеешь, — хихикнула ее подружка.
Александр Петрович добродушно улыбнулся. Ему тоже пе¬репало немало бутербродов на выставке Юровского, который мог позволить себе такую роскошь, что и говорить! Он имел счастье быть не только художником, но и дизайнером, и получал дорогостоящие заказы на оформление всевозможных офисов, маркетов и би¬стро.
... Но вот уже вместо съеденных апельсинов на столе — только корки. Бутылки опустели. И лишь на одной тарелке забыт кем-то недоеденный бутерброд. Уехала пресса, расходятся последние гос¬ти. Пришло время уходить и герою дня.
Открывая ключом непослушный замок, он думал: как было бы хоро-шо, если бы за тот месяц, что будет продолжаться выставка, купили хоть что-нибудь. Натюрморт с сиренью очень трогательный, должен понравиться. Ну, а больше всего надежд на "Утро после свадьбы": и тема пикантная, и обнаженная женская фигура рельеф¬но выписана, вещица конъюнктурная, что и говорить... А в мастер¬ской его ждет... Александр даже задохнулся от сладкого волнения... его милая девочка, прелесть которой скоро раскроется перед ним, подросток, обещающий стать красавицей — его неоконченная кар¬тина "Дверь в никуда".
— Александр Петрович, ваша неделя полы мыть кончается, а вы еще и не мыли ничего, — это из соседней квартиры выглянула соседка.
— Простите, Полина Григорьевна, столько дел было на этой неделе, у меня ведь сегодня состоялось ...
— А мне плевать, чего у вас там состоялось... А вот не буде¬те вовремя мыть, заявлю в домком и не посмотрю, что вы писатель!
— Я не писатель, а художник!
— А по мне все одно, батюшка, бумагу мараешь — и ладно.
— Не беспокойтесь, я вымою.
Александр Петрович вошел в свою однокомнатную холос¬тяцкую квартиру. После ослепительного выставочного зала она по¬казалась ему тусклой и убогой. Как он въехал сюда после развода с женой и поскидывал вдоль стен узлы с вещами, коробки с книгами, так все это и стоит. И нет времени собрать шифоньер. А главное, нет желания. Его дом в мастерской: там ждет его уютный диванчик, на который так приятно прилечь после работы, там ждут его карти¬ны и невыветриваемый запах кофе. Неожиданно он заметил цветы, небрежно брошенные на пол. Удивленные неласковым приемом, цве¬ты розовой пеной бесприютно растеклись но серому слою пыли. Художник принес для них трехлитровую банку. Он наскоро перекусил китайской лапшой и по темным ноябрьским улицам отправился в мастерскую.
Он шел, не разбирая дороги, наступая в холодные лужи, и бормотал:
— Дверь в никуда... Это должна быть грязно-беленая, про¬заическая стена, совсем как у нас в подъезде, и приоткрытая дверь... Именно приоткрытая, чтобы таинственнее, чтобы только одним глаз¬ком. А там!..
Он знает, что там. Сегодня он уже должен войти в эту дверь — ах, скорее бы за работу! Сегодня он будет там, у себя дома, по ту сторону этой реальности.
Дьявольская сделка
1
Ч
асы пробили двенадцать раз.
— Полночь! — таинственно прошептал кто-то.
— Какое сегодня число?
— 15 мая 1955-го года.
— С днем рождения! — закричали все разом. Из бутылки с шумом вылетела пробка, и под смех довольно хмельной компании шампанское с шипением наполнило бокалы. Стекло зазвенело, замерцало скользящими бликами в неровном пла¬мени свечей.
— С днем рождения!.. Позвольте, а где же именинница? Нина, где же ты?.. Долой свечи, включайте свет!
Задули свечи. В наступившей темноте послышался звон упав¬шего бокала, женский визг, звук поцелуя. Но тут комнату осветил нестерпимо яркий электрический свет. Все заморгали глазами
— Так где же именинница? — нетерпеливо повторил моло¬дой человек с романтической внешностью.
–– Нина!
Тут все увидели ее. В дальнем конце комнаты стояло кресло. В него-то и забралась Нина с ногами, не боясь помять белое платье. Молодой человек с романтической внешностью подбежал к ней с бокалом, наполненным шампанским:
— Нина, выпей! За твой день рожденья!
Но Нина сидела неподвижно, закрыв лицо руками. Он отвел от ее лица руки, и тут вся компания увидела, что именинница пла¬чет. Жалкое зрелище! Хрупкая фигурка в мятом белом платье, мок¬рое от слез расстроенное лицо.
— Нина, вот те раз! Что ты плачешь? Ведь сегодня твой день рождения!
— Потому и плачу, что я уже такая старая! Такая круглая дата меня по голове шарахнула — двадцать лет!
Встревоженные было гости рассмеялись:
— Нина, да ты на двадцать и не выглядишь. Тебе не больше восем-надцати можно дать, ей-Богу!
— Двадцать лет! Прекрасный возраст, вернуть бы это золо¬тое вре-мечко, — вздохнула двадцатипятилетняя девица, которая, хотя и выглядела не старше именинницы, считала себя достаточно по¬жившей особой.
А брюнет с романтической внешностью просто протянул Нине бокал с шампанским и сказал:
— Пей!
— И напьюсь! — заявила именинница и выпила шампанское залпом, как водку. — Еще!
— Ура! — закричали гости.
Снова захлопали пробки, зазвенели бокалы.
— Музыку! — крикнул кто-то.
Через некоторое время зазвучала мелодия "Брызги шампан¬ского", которая опьяняла так же, как и шампанское. Образовались первые пары.
Нина вышла на балкон. Ночь была по-летнему теплая. В воз¬духе пахло свежей, только что распустившейся листвой.
— Вот мне и двадцать... И пока что я молоденькая и хоро¬шенькая. Но время летит так быстро! Двадцать один, двадцать два, двадцать три ... В двадцать шесть я уже, пожалуй, начну увядать, в тридцать у меня появятся морщины. А потом, не успею оглянуть¬ся, подкрадется старость. Нет, нет, нет! Не хочу! Я не буду стареть! Я что угодно сделаю, только бы не стареть. Что угодно!
— Что угодно... А что именно? — услышала она низкий бар¬хатный голос.
Оглянувшись, Нина увидела незнакомца в черном несколько старо-модном костюме, с живыми черными глазами и насмешливой улыбкой. Нину нисколько не удивило его неожиданное появление. Должно быть, пришел с кем-то из ее друзей. Да, компания собра¬лась большая. Помимо близких друзей, здесь есть и случайные люди. То, что он повторил ее фразу, тоже не удивило. Нина слегка опьяне¬ла и возбуждена. Возможно, она говорила вслух.
— Как вам нравится вечер? — спросила она с выражением светской любезности.
— О, идея блестящая: собрать большую компанию, чтобы гулять всю ночь накануне вашего двадцатилетия. Но, если честно, праздник получается грустноватый. И все из-за вас.
— Ничуть! Они уже забыли про меня и веселятся от души.
— Да, кроме одного.
— Кого же?
— Руслана.
Нина издала возглас удивления и недоверия:
— Позвольте вам не поверить! Руслан — самый замечатель¬ный из всех моих знакомых. Я сочла бы за счастье, если бы он обра¬тил на меня внимание. Но для меня он слишком прекрасный и слиш¬ком серьезный. Он витает в каких-то высших материях, ему дела нет до такой обыкновенной девушки, как я.
— Нет, уж я знаю точно, Руслан влюблен в вас, и скоро вы его полу-чите. Я вам даже могу помочь.
Нина была взволнована и смущена. Незнакомец как будто заг-лядывал в тайные закоулки ее души.
— Я поняла, вы друг Руслана и пришли вместе с ним?
— Да, хотя друг — не совсем точное определение.
— Ну, понятно. Вы, конечно, старше всех нас, вам неинте¬ресно быть для нас другом. Сколько вам лет?
–– А! Все равно не угадаете!
–– На вид лет тридцать.
–– Да, на вид.
–– Какой вы смешной! Скрываете свой возраст, как женщи¬на.
— Кстати, насчет возраста. Вы говорили, что отдали бы все, чтобы не стареть.
— Ну да, все.
— Все — что именно?
— Ну, не знаю...
— Душу бы отдали?
— Кому?
— Дьяволу.
— Я не верю ни в Бога, ни в дьявола. Я материалистка.
— Ну, а если бы дьявол был, и был Бог, тогда?
— Тогда, значит, отдала бы, — равнодушно ответила Нина. — Но зачем говорить о том, чего нет!
— Отдала бы! Итак, вы бы отдали свою душу дьяволу, а сле-довательно, отказались бы от вечного блаженства после смерти за то, чтобы быть молодой и красивой в земной жизни?
— Конечно! — засмеялась Нина, глаза ее заблестели. — За¬чем мне вечное блаженство где-то там, да и что это за блаженство, когда не будет мужчин и женщин, а все будут, как ангелы?.. Вот видите, хоть я и неверующая, но кое-что знаю... Но какой толк го¬ворить об этом, только одно расстройство!
— Ну ладно, я вас обрадую: Бог есть, а, следовательно, есть ваш покорный слуга.
— Дьявол? — Нина смотрела на незнакомца с возрастаю¬щим инте-ресом. Что-то было в его лице такое, что заставляло серь¬езно относиться к происходящему. — А ну, докажите, что вы дья¬вол.
— А вот это уже деловой разговор. Извольте, маленький аванс. Вы говорили, что считаете Руслана недосягаемым...
— Вот и докажите, что вы такой всемогущий!
— Хорошо. Через минуту он зайдет и скажет: "Ночь про¬хладна, вы не простудитесь?" Вторая его фраза будет: "Хорошо, что мы здесь одни. Никто не помешает поговорить нам откровенно". Третья фраза: "Обстановка располагает к романтике — ночь и твой день рождения". Четвертая фраза: "В общем. Нина, я люблю тебя. Ты такая красивая. Наверно, я выгляжу, как дурак, ведь я никому не говорил таких слов".
— А где будете вы?
— О, я вам не буду мешать, — незнакомец отошел и настоль¬ко слился с ночной темнотой, что его невозможно было заметить, словно он растворился.
Но не успела Нина удивиться, как на балконе появился Рус¬лан — молодой человек с романтической внешностью. В дрожа¬щей руке он держал бокал с шампанским. С минуту они стояли мол¬ча. Затем Руслан отпил из бокала, закашлялся:
— Ночь прохладна, ты не простудишься?
— Н-не знаю, — пролепетала Нина.
Он несмело приобнял ее. Нина почувствовала, как часто ко¬лотится его сердце.
— Хорошо, что мы здесь одни. Никто не помешает погово¬рить нам откровенно.
— О чем же?
— Обстановка располагает к романтике — ночь и твой день рожде-ния.
— Да, это, наверно, романтично. Так о чем ты хотел со мной поговорить?
Он замолчал.
— Ну? Я слушаю.
— В общем, Нина, я люблю тебя. Ты такая красивая. Навер¬но, я вы-гляжу, как дурак, ведь я никому не говорил таких слов.
Если бы не было так темно, и если бы Руслан, поглощенный своими переживаниями, не смотрел вниз, а взглянул на Нину, он увидел бы ее округленные глаза и открытый рот. Обнимая ее плечи, он почувствовал, что она дрожит.
— Ты вся дрожишь. Тебе холодно?
— Нет! Уйди, Руслан! Я хочу побыть одна.
— Ты простудишься.
— Нет! Да уйди же! Я хочу подумать над тем, что ты мне сказал.
— Хорошо, — он покорно вышел.
И тут же темнота материализовалась в незнакомца.
— Как холодно вы отнеслись к признанию в любви вашего избранника.
— Ах, да разве об этом я думала, слушая его! Я думала толь¬ко о том, что он повторяет уже сказанное вами!
— Какая жалость! Я отравил вам первое признание! Каким сюрпри-зом оно было бы для вас, если бы не я!
— К делу! — заявила Нина. — Теперь я верю, что вы дьявол, и готова ...
— Заключить со мной сделку. Извольте, — незнакомец про¬тянул руку, и в тот же миг в ней оказался пергаментный свиток. — Читайте! Вы должны знать все, на что идете. Я играю честно.
Нина уставилась на чистый лист, и тут же на нем появились буквы, которые, по мере того как она читала, складывались в слова, а слова — в фразы. Когда она дочитала, незнакомец сказал:
— Итак, вы отдаете мне душу со всеми вытекающими по-следствиями, а взамен получаете вечную молодость. С этого дня вы не будете стареть, вам всегда будет двадцать. Но умрете вы тогда, когда вам положено. Больше того, умрете вы в тот миг, когда вам меньше всего захочется умереть, когда вы достигните вершины сча¬стья. Согласны?
— Конечно, да! Ведь если счастье достигнет вершины, зна¬чит, потом оно пойдет на убыль. А что не захочется умирать, так это понятно — перед смертью не надышишься.
— Тогда распишитесь.
— Кровью?!
Незнакомец расхохотался:
— Нет, это уж слишком! Это только в детских сказках я зас¬тавляю расписываться кровью. Держите! — он протянул Нине боль¬шое гусиное перо.
Не долго думая, она подписалась. Незнакомец расхохотался таким жутким смехом, что ее словно ледяной водой окатило, — и исчез. Нине стало страшно.
"А был ли он? Может, я уснула и мне все это приснилось? А может, спьяну примерещилось? Да нет, не такая уж я была пьяная, а сейчас и вовсе протрезвела... Чертовщина какая-то! Скорее в ком¬нату'"
Нина поспешила в комнату. К ней тотчас подбежал обеспо¬коенный Руслан:
— Нина, тебе плохо? На тебе лица нет!
— Дай выпить, скорей!.. Да не шампанское — водку! Осушив залпом рюмку, Нина понемногу пришла в себя. Гос¬ти не заметили ее отсутствия. Они были пьяны, возбуждены и весе¬лы. Руслан смотрел влюбленным выжидающим взглядом.
"А может, они сговорились со своим приятелем разыграть меня?"
— Руслан, а где твой приятель?
— Какой?
— С которым ты пришел сюда.
— Но я пришел один, ты же сама встречала меня в прихо¬жей.
— А такого в черном старомодном костюме, лет тридцати, ты не ви-дел?
— Нет, — Руслан смотрел на нее такими преданными глаза¬ми, что Нина отбросила всякие сомнения и засмеялась, радуясь сво¬ему счастью.
— Над чем смеешься? — спросил Руслан.
— Смеюсь, потому что я счастлива, как никогда! — прошеп¬тала она, порывисто обняв его.
Он понял ее слова по-своему:
— Ты счастлива, потому что я люблю тебя? Значит, ты тоже... Так! Идите сюда все! Сейчас будет тост!
И когда смеющаяся компания собралась за столом, Руслан поднял бокал и громко сказал:
— Посмотрите все на именинницу и запомните, как она выг¬лядит! Я клянусь, что и через десять, и через двадцать лет она будет выглядеть так же! Она всегда будет такая молодая и красивая, как сегодня. Все, Нина, я заколдовал тебя. Больше ты не будешь пла¬кать на своих днях рождения.
— Бедный влюбленный! — пожала плечами двадцатипяти¬летняя гостья — Ну, в тридцать она, может, и будет выглядеть так же. но в сорок .
— Ладно, через десять лет увидим, — смеялись другие
А Нина смеялась больше всех.
— Где же ты был раньше, Руслан? Если бы я знала, что ты волшебник, я бы не стала продавать душу дьяволу!
2
15 мая 1965-го года...
Нина отмечала свое тридцатилетие. За столом гуляла боль¬шая компания. Именинница любила повеселиться, у нее было мно¬го друзей. Сегодня здесь собрались те, кто был на ее двадцатиле¬тии. Были здесь и новые лица. Именинница восседала во главе сто¬ла в белом платье. Она любила встречать дни своего рождения в белом. Рядом сидел ее муж Руслан — молодой мужчина с романти¬ческой внешностью. Между гостями бегала ее пятилетняя дочь Жанна.
— За именинницу! — поднял бокал один из гостей. — За то, чтобы она всегда оставалась такой молодой и красивой, как в трид¬цать лет.
— В тридцать! Да ей и двадцать с трудом можно дать, — заметил кто-то из мужчин.
— Прелестная женщина, вечно юная! Повезло тебе, Руслан!
— Кстати, — заявил Руслан, — многие из вас были на двад-цатилетии моей жены. А ну, кто вспомнит мой тогдашний тост?
— Э-э, да сколько их было...
— Я говорю про тот тост, когда я заколдовал Нину, чтобы она не старела, чтобы она и в тридцать, и в сорок лет выглядела, как в двадцать. Ну, что? Теперь вы убедились, что я волшебник?
— Да! Ты волшебник, Руслан!
— Вот что значит любящий мужчина! Женщина, любимая мужем, не стареет, — шептались женщины.
Нина вспомнила тот день рождения и задумалась. Если бы знал Руслан истинную причину ее вечной молодости!.. За десять лет произошло столько разных событий, что она почти забыла о дьявольской сделке. Романтическая любовь Руслана, свадьба, окон-чание учебы в институте, рождение дочери, работа. Работа много значила для Нины. Нина была не просто красивой женщиной, для которой весь смысл жизни в муже и детях. Нет, она была честолюбива. Она делала карьеру. Ее мысли были заняты. К тому же все ее ровесницы выглядели достаточно молодо, и Нина не сильно от¬личалась от них. Но сегодня она смотрела на подруг другими глаза¬ми. Да, им двадцать лет уже не дать...
— Давайте танцевать! — крикнул кто-то.
— Давайте тряхнем стариной и станцуем танец нашей моло¬дости!
— Какой?
— Рок-н-ролл, конечно.
— Да ну, лучше твист! — кричали те, что помоложе.
— Стойте, у Степана новинка — "Битлз"!
— Это потом, сейчас — танцевать!
Тем не менее поклонник ливерпульской четверки настоял на своем. Гости пытались танцевать под новую музыку твист. Среди них вертелась маленькая Жанна, смешно подражая движениям взрослых.
— Я тоже умею, как мама! — пищала она.
Рядом с ней порхала тонкая фигурка ее матери. Да, Нина боль¬ше не встречала дни своего рождения со слезами. Она была самая веселая, самая оживленная.
— Как она хорошо выглядит! Разве ей дашь тридцать? — шептались подруги, глядя на нее с нескрываемой завистью.
Когда Нина вышла в прихожую, чтобы у зеркала поправить растре-панную прическу, за ней проскользнула подруга Римма, са¬мая хорошенькая девушка в их компании. Когда-то Нина завидова¬ла ей. Смуглая, черноволосая, Римма выглядела куда ярче Нины. Да она и сейчас была хороша, и ей тоже нельзя было дать больше двад¬цати пяти, но не двадцать. Значит, она повзрослела за эти годы, что-то почти неуловимо изменилось в ней, отчего окружающие, несмотря на ее гладкую кожу и тонкую фигуру, видели в ней уже двадцатипя¬тилетнюю женщину.
— Нина, все девчонки говорят, что ты сегодня очень хорошо выгля-дишь.
— Разве я не всегда выгляжу так?
— Но ты же знаешь, любой человек выглядит по-разному, когда лучше, когда хуже ... Но то, что ты выглядишь лучше всех нас, –– несомненно, с этим никто не будет спорить.
— Да ну, тебе хорошо известно, что ты у нас самая хоро¬шенькая.
— Я самая хорошенькая, а ты самая молоденькая.
— Но я тебя старше на полгода.
— Не притворяйся, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Тебе больше двадцати никто не даст.
— А тебе?
— А мне, бывает, и двадцать пять дают, — вздохнула Римма. — Ну, Ниночка, мы с тобой всегда были самые близкие подруги. Скажи мне, чем ты пользуешься?
— Я пользуюсь импортными кремами, плачу за них беше¬ные деньги. А еще... я каждый день мажусь землей... перемешан¬ной с пшеном.
— Землей?! Фу!
— А ты как хотела? Чем больше дряни на себя намазываешь, тем лучше.
— Спасибо, Ниночка! Ты настоящий друг, — Римма поцело¬вала ее и убежала.
Нина злорадно засмеялась ей вслед:
— Вот и мажься землей, пугай своего мужа!
3
... Прошло еще десять лет. Несмотря на то, что был воскрес¬ный день, за праздничным столом сидели Нина и ее пятнадцатилет¬няя дочь Жанна. И все. Так Нина отмечала свое сорокалетие.
— Жанна, ты уже большая девочка. В мамин день рождения тебе можно выпить немного шампанского, особенно когда маму ша¬рахает по голове такая круглая дата.
— Мамочка, мне просто не верится, что тебе сорок. Ты ни¬чуть не стареешь!
— Старею, дочь. Ты просто не замечаешь этого.
— Да нет же! В конце концов, есть фотографии, ты на них всегда одинаковая. Мам, а как ты думаешь, я тоже не буду стареть? Ну, унасле-дую твою моложавость? Вот бы было здорово! Давай выпьем за то, чтобы ты всегда оставалась такая же моложавая и краси¬вая!
Звякнули бокалы.
— Помнишь, мама, папа всегда говорил, что это он заколдо¬вал тебя, чтобы ты не старела? Жаль, что сейчас он не видит тебя.
— Стоп, Жанна. Я не понимаю... Тебе мало меня?
— Нет, мамочка, что ты! Мне больше никто не нужен! Ты у меня са-мая лучшая. Больше ни у кого нет такой мамы! И все-таки жалко папу... Молчу, молчу... И потом, я так люблю, когда у тебя гости. У нас всегда было столько гостей, так весело, а сейчас — никого. Почему?
Нина ничего не ответила. Она зажгла свечи на торте. Вспых¬нуло и задрожало сорок маленьких огоньков. Весь торт ощетинил¬ся свечами, как еж. Нина задула двадцать свечей и убрала их. Оста¬лось двадцать.
"Двадцать раз я отмечаю свои двадцать лет", — подумала она и торжествующая улыбка тронула ее без помады красные губы.
Чего она добилась за эти годы? На работе она делает карье¬ру. На-чальник доволен ею. Он говорит, что она — украшение отде¬ла. Но ей мало быть украшением, она хочет сама стать начальни¬ком. Она хочет сидеть в его кабинете, ездить в автомобиле с лич¬ным шофером на совещания. Она хочет, чтобы в ее приемной сиде¬ла услужливая секретарша, чтобы сотрудники, заходя в ее кабинет с докладами, благоговейно смотрели на нее, вечно юную, и в то же время занимающую столь высокий пост. Правда, сослуживцы как-то постепенно перестали приглашать ее на вечеринки. Еще бы! Мужья этих стареющих женщин глаз с нее не сводили. А сколько разбитых сердец было только в одном их отделе! Но Нина не обра¬щала внимания на мужчин своего возраста. Они казались ей стары¬ми. Именно по этой причине она бросила Руслана. Юноша с роман¬тической внешностью превратился в тридцатипятилетнего мужчи¬ну с потяжелевшей фигурой и намечающейся лысиной. Конечно, для своего возраста он был красивым мужчиной, но для своего. Ря¬дом с ним Нина казалась совсем девочкой. Кроме того, за ней уха¬живали мужчины, которые на 10—15 лет моложе Руслана.
Подруг у Нины тоже не было. Старые подруги постепенно отошли, исчезли из ее жизни. Иногда она встречала кого-нибудь из них на улице. Нина, всегда юная, забывала, что ее ровесницы под¬властны времени. И, узнав в спешащей навстречу немолодой жен¬щине какую-нибудь девочку из своей юности, оторопело замирала на месте, а та смотрела на Нину так, как смотрят на призрак, на выходца из прошлого, и ускоряла шаг. Как раз накануне своего юби¬лея она встретила Римму. Они столкнулись в магазине нос к носу. Римма тоже поначалу оторопело уставилась на Нину, но потом об¬няла и воскликнула с неподдельной радостью:
— Нинка, как я рада видеть тебя!
— Значит ты меня узнала?
— Смешной вопрос! Ты же совсем не изменилась! Как будто время остановилось! Нет, я не понимаю, как тебе удается? Только не говори, что мажешься каждый день землей!
Они рассмеялись. Затем Нина соврала:
— Ах, бесконечные пластические операции...
— Какой ужас! Стоит ли внешность превращать в фетиш? Конечно, отчасти я тебя понимаю — Руслан красивый мужчина...
— С Русланом я разведена.
— Вот как! Так ты... одна?
— С дочерью.
— Тогда я тебя понимаю, — и Римма посмотрела на нее с превос-ходством замужней женщины.
"Ничего ты не понимаешь!" — раздраженно подумала Нина.
— И все же не стоит себя так мучить, — заключила Римма.
Поговорили о детях, об общих знакомых. У Риммы все было в порядке — благополучная женщина, и довольно красивая для сво¬его возраста. Нина позвала ее на свой юбилей. Римма сказала, что придет. Может быть. Но не пришла.
Впрочем, у Нины был свой круг общения. Юные любовники приводили ее в свои компании, где собирались двадцатилетние. Там никого не удивляла ее внешность. Ее принимали за ровесницу. Нина отдыхала душой среди этой молодежи. На какое-то время она забы¬вала, что ей под сорок, что у нее почти взрослая дочь. Но она уже начала скучать с ними. Она устала от их беспредельного пьянства и по-щенячьи восторженного, либо нарочито пресыщенного взгляда на жизнь. Пьяная удаль двадцатилетних раздражала ее. Ей были скуч¬ны их разговоры, а их интересы казались далекими. Слушая их музыку и болтовню, она думала о том, что Жанна сейчас одна и, мо¬жет быть, голодная, и надо проверить, как выучила она уроки. А однажды на чей-то вопрос, какую музыку она больше всего любит, она откровенно ответила: "Брызги шампанского".
4
... 15 мая 1985-го года. Пятьдесят лет...
Нина сидит за столом одна. Ее одолевают невеселые мысли. Полвека за плечами! Можно подвести итоги.
Все ее ровесники сделали карьеру. То об одном, то о другом доходят до нее слухи. А что она? До сих пор обидно вспоминать, что начальником стала не она, а совершенно посредственный со¬трудник их отдела. "Это потому, что он мужчина, а я женщина. Мужчинам всегда дорога открыта". Но на самом деле она понима¬ла, что дело здесь в другом. В ее внешности. Когда вставал вопрос о ее назначении, ей недвусмысленно намекали, что на этом месте желательно видеть солидного мужчину, а не женщину, к тому же такую, по-видимому, легкомысленную, которая только и думает о внешности. И этот уход занимает; видимо, очень много времени, если учесть контраст между ее возрастом и тем, как она выглядит. Словом, для такого крупного предприятия у нее просто не останет¬ся времени. Она так и осталась украшением отдела, местной дос¬топримечательностью. Кроме того, до нее доходили всевозможные сплетни, которые распускали завистливые стареющие женщины, вплоть до того, что она холит свою внешность для панели. Ведь у нее же нет мужа! "Беситесь, старые дуры! Вы сочиняете эти гнус¬ности от бессилия. Вы столько времени, денег и здоровья трати-те на то, чтобы у вас вместо ста морщин на лице осталось хотя бы во-семьдесят восемь. А у меня нет ни одной, и мне это ничего не стоит!"
Ну что ж, с карьерой ей не повезло. Не удалась и личная жизнь. Ве-реница любовников, счет которым утерян, а единственного и неповторимого — нет. Проходят, не задевая душу, и когда в памяти всплывает порой смутный чей-то образ, не понять и не вспом¬нить, то ли это реальный человек, то ли плод пьяного воображения, то ли мимолетное туманное видение давнего сна. Их все больше и больше, а она всегда одна. Ну и пусть, если уж такова неотъемлемая плата. Зато у нее есть дочь, которой двадцать пять. Пусть она дела¬ет карьеру, пусть у нее будет единственный и неповторимый. Кста¬ти, именно сегодня Жанна хотела познакомить ее со своим жени¬хом, неким Евгением.
Послышался шорох ключа в замочной скважине. Затем раз¬далось приглушенное хихиканье. "Ишь, заговорщики", — улыбну¬лась Нина.
В комнату вбежала Жанна с огромным букетом роз. Следом вошел высокий молодой человек, с тонкими чертами благородного лица. "Поразительно красив, — пронеслось в голове. — Скажу боль¬ше: таких красавчиков видеть мне не приходилось".
— С днем рождения, мамочка! — крикнула Жанна, протяги¬вая розы.
Нина поднесла розы к лицу и, вдыхая влажный аромат бар¬хатных лепестков, с улыбкой посмотрела на ошарашенного Евге¬ния.
— Мамочка, это и есть Евгений, — сказала Жанна с гордос¬тью и, взглянув на него, рассмеялась. — Боже мой. Женя, до чего глупый у тебя вид! Да, ты не ожидал, что у меня такая молодая и красивая мамочка.
— Здравствуйте, — очень вежливо произнес Евгений. — Я, признаться, просто не ожидал, что у Жанны такая молодая мама.
— Не такая уж молодая. Сегодня мой юбилей отмечаем — пятьдесят лет. Вот такая круглая дата меня, молодой человек, ша-рахнула.
Евгений заморгал глазами:
— Я... поздравляю вас.
— Спасибо. А теперь — за стол. Вы — мои единственные гости. Ешьте, не стесняйтесь, все — для вас.
— Мамочка прекрасно готовит. Ешь, Женя, а я пока включу магнито-фон, — сказала Жанна. — Мне нравится старый добрый рок, ну а мамочке — фокстротики пятидесятых.
Евгений недоуменно взглянул на Нину, но тут же кивнул го¬ловой
–– Да-да, конечно, это ваша молодость.
За столом Евгений невольно сравнивал мать и дочь. И, надо сказать, не в пользу дочери. Обе были хорошенькие, но Нина, бла¬годаря белокурым волосам, выглядела нежнее и ярче, чем Жанна, которая была шатенка. И, как это ни поразительно, мать выглядела моложе дочери. Ей с трудом можно было дать двадцать, в то время как Жанна вполне тянула на свои двадцать пять. "Да и на самом деле имениннице не двадцать, а пятьдесят! Черт побери, но это так!" Евгений пытался увидеть на лице следы искусственного грима, на¬блюдал за ее руками и шеей (ведь известно, что они выдают возраст женщины), но на лице не было не только грима, но даже легкого макияжа, а шея и руки были такие же нежные, как и кожа на лице.
Когда Нина вышла на кухню, Евгений прошептал на ухо Жан¬не:
— Твою мать давно пора занести в Книгу Гиннесса. Я не видел ни одной кинозвезды, чтобы она так великолепно сохрани¬лась. Твоя мать может на этом деле зарабатывать немалые деньги или хотя бы просто прославиться.
— Ну что ты! Как можно прославиться в нашей дыре! Здесь окажется невостребованной даже самая уникальная внешность. И, скажу тебе по секрету, ведь ты мой будущий муж, а значит, от тебя не должно быть никаких тайн. Так вот — мамина внешность не принесла ей счастья.
— Да, ты говорила, что она развелась.
— Развелась. И на работе у нее полно неприятностей. Ее со¬чли легкомысленной. Если б ты знал, как ее обидели этим. Ведь работа для мамы всегда была на первом месте. Особенно после раз¬вода с папой она вся ушла в работу. И вдруг...
— Это понятно.
— Мама такая общительная. Когда я была маленькая, в на¬шем доме всегда было полно гостей. А потом мы как-то постепенно остались одни. Нетрудно понять, почему это произошло. Все люди так завистливы.
— Скажи мне, как твоя мать умудряется оставаться такой мо¬лодой? Разумеется, пластические операции?
— Да нет же! Скажу больше, она абсолютно никак не следит за со-бой. Я никогда не видела, чтобы женщина так мало времени уделяла своей внешности.
— В это уж я не могу поверить.
— И, тем не менее, это так. Я думаю, что просто нашей се¬мье свой-ственна моложавость. Возможно, через несколько поколе¬ний эта моложавость сконцентрировалась в одном человеке, в дан¬ном случае в маме.
— Генетика — загадочная вещь. И в то же время это наука, со своими фактами. Бывают, конечно, и факты на грани абсурда, как в данном случае. Однако против фактов, как говорится ...
Убедив себя, что все естественно, Евгений успокоился. Он относился к разряду людей, которые терпеть не могут чудес.
5
Нина поразила воображение Евгения. Он думал о ней посто¬янно. Поначалу он объяснял это тем, что его, как врача, поразил редкий научный факт. Однако Евгений давно условился с самим собой смотреть правде в глаза. А потому он с любопытством, какое испытывает врач к интересному пациенту, исследовал такие глуби¬ны своей души, в какие не каждый отважится заглянуть. Вскоре он обнаружил, что испытывает к этой женщине чувство, не похожее на интерес к редкому явлению, не похожее на сыновнюю привязан¬ность к матери своей будущей жены, а похоже на то, что испытыва¬ют все мужчины к желанной женщине. В то же время изменилось его отношение к невесте. Он смотрел на нее, как на частицу люби¬мого су-щества, ища в ней любимые черты. Ему очень хотелось еще раз увидеть Нину. Однако Жанна предпочитала встречаться у него — он жил один. Она говорила: "Мамочка у меня, конечно, золото, но все-таки родители — это так скучно". Тем не менее, Евгению хотелось увидеть Нину, а потому в один знаменательный вечер он очутился у дверей предприятия, где она работала.
Чувствуя себя неловко, не имея в голове ясного плана дей¬ствий, Евгений прогуливался в своем элегантном костюме по зап¬леванной мостовой. "Чего хочу? Для начала хотя бы увидеть ее, а там видно будет". Но вот рабочий день закончился, и из дверей по¬тянулся народ. Евгений подошел поближе, чтобы не пропустить ее. Вот и она. Глаза их встретились...
... Когда вечером после юбилея Жанна спросила свою мать, понра-вился ли ей Евгений, та задумчиво кивнула головой: "Хорош, хорош. Если удержишь..." Нина любила в своей жизни лишь од¬нажды. Руслана. И зачем он так быстро состарился? Вот она в трид¬цать пять только, кажется, понимать начала, что это значит — окол¬довывать мужчин и как этим пользоваться, и так обидно было со¬знавать, что это драгоценное знание достается немолодому распол¬невшему мужчине. Короче говоря, любовь была убита многолет¬ним бытом и отяжелевшей фигурой мужа. И немало способствова¬ли этому 20-летние юнцы, наперебой ухаживающие за Ниной. Вы¬бирай любого, вот только старый муж висит на шее. Освободилась. Поразвлеклась на славу. Но не полюбила. А теперь, после встречи с Евгением, в ней всколыхнулось чувство, какое она испытывала в двадцать лет. И как обидно, что из миллиона мужчин на земле мож¬но взять любого, но этого, одного, по-настоящему желанного, нельзя — жених дочери. Впервые Нина почувствовала неприязнь к доче¬ри. "Вот еще обуза! Всю жизнь на нее батрачу, никакой личной жиз¬ни. Если бы не она!.. Черт, да зачем я вообще родила ее! Жила бы для одной себя. Говорят, дети нас в старости холить будут. Ну а если не будет вот этой самой старости? Зачем они тогда? И ведь какая несправедливость! Мне пятьдесят лет надо было прожить, чтобы такого мужчину встретить, и тот не для меня, а ей всего лишь двад¬цать пять, и все само ей в руки идет".
— Когда свадьба-то? — спрашивала она у дочери.
— Хотели летом, но Евгений что-то замолчал.
— Смотри, удержи Евгения-то — слишком хорош для тебя.
— Ну что ты, мама! Даже обидно. Я его гораздо умнее. Он, если че-стно, только верхов нахватался. И характер у него какой-то неудобоваримый. Если хочешь знать, за ним никто и не бегает, а за мной — отбою нет.
"Что ты понимаешь в мужчинах, маленькая дурочка! С та¬ким можно все блаженства рая испытать, а ты от него еще ума тре¬буешь", — думала Нина, язвительно улыбаясь наивным рассуждениям дочери.
И вот... Он встречает ее! И говорить он будет не о Жанне.
— Ну, здравствуй, Евгений. Приятная неожиданность! Каки¬ми судь-бами?
— Здравствуйте. Извините... я ... хотел поговорить...
— Понимаю. О Жанне, о свадьбе? Да, ведь это расходы, мо¬лодой человек, это... Однако давайте пройдемся.
Нина непринужденно взяла его под руку, и они углубились в тенистую прохладу уединенного сквера. Евгений с удовольствием отметил, что проходящие мимо мужчины обмеривают его спутницу оценивающими и восхищенными взглядами.
— Представляю, сколько у вас было поклонников, — ни с того ни с сего брякнул Евгений.
— Ну почему было? — засмеялась Нина. — И сейчас от них отбою нет: двадцатилетние, тридцатилетние, сорокалетние и, нако¬нец, мои ро-весники, пятидесятилетние.
— И... какие вам больше нравятся?
— Никакие, молодой человек. Решительно никакие! Но я за-болталась. Итак, вы хотели поговорить со мной о Жанне?
— Но я... вовсе не о Жанне хотел говорить.
— О чем же?
— О вас.
Евгений смотрел на нее таким взглядом, что ей сделалось страшно. "Совершенно безумный взгляд! Нет, этот мальчик все бла-женства рая в состоянии заменить".
— Если вы меня сейчас... отошьете, я, конечно, женюсь на вашей дочери, но только ради вас, чтобы видеть вас хоть иногда. Это будет нечестно...
— Кто тебе сказал, что я тебя отошью? Таких мужчин не от¬шивают.
6
Да, разговор с Жанной был неприятный. Пожалуй, еще не-приятнее, чем с несчастным Русланом пятнадцать лет назад.
— Мама, ты слишком любишь себя!
— Но это так естественно!
— Но ты одну себя любишь!
— А ты? Если бы ты любила меня, ты бы уступила мне сво¬его Женю без единого слова. Ведь он — моя лебединая песня! Мне пятьдесят лет. Понятно, что я никогда уже не полюблю, никого боль¬ше не встречу. Ведь я всю молодость тебе отдала. Дай же мне вспом¬нить о себе хоть в старости. А тебе двадцать пять. Боже, как это мало! Да у тебя все впереди. У тебя еще будет Евгений, десятки, сотни евгениев, а у меня нет...
— Мама, как это подло! Ты говоришь со мной, как самка с самкой.
— А кто же мы, по-твоему?
— Все, мама. Теперь я все поняла. Твоя моложавость развра¬тила тебя. Если бы не она, ты до сих пор жила бы с папой. Нет, ты лишила меня отца, а теперь лишаешь мужа! Раньше ты для меня была святая. А теперь я вижу в тебе не маму, а чужую женщину, которой наплевать на дочь. Ну, а мне наплевать на такую мамашу...
Да, много было сказано обидных слов. В конце концов Жан¬на уехала к отцу.
Наконец-то Евгений мог остаться у нее, с ней — навсегда!
... За окном начиналась гроза. Зашелестел дождь. Таинствен¬но вспыхнула молния. И после нескольких мгновений мертвой ти¬шины про-гремел гром. Нина вздрогнула.
— Боюсь грозы! — она закрыла окно, задернула шторы. — Вот так! Теперь никто нам не помешает.
Евгений дрожащими руками освободил ее от одежды. Его жадный, нетерпеливый взгляд впился в нежное хрупкое тело с дев¬ственной грудью и точеной талией.
— Да у тебя тело, как у семнадцатилетней! — с упоением произнес счастливый любовник.
— У меня сейчас и душа, как у семнадцатилетней. Да, тело мое не состарилось, тут дьявол не подвел, а душа — старилась. Все надоедало. Мужских тел — старых, молодых, худых, толстых — было столько, что я до тошноты объелась ими. Да, захотелось одно¬го, но обожаемого. Мне захотелось, чтобы передо мной преклоня¬лись не как перед женщиной, а как перед человеком. У меня появи¬лись заботы: как сделать, чтобы дочь стала умной, заняла свое мес¬то под солнцем. В общем, душа уставала, болела, старела. Как и у всех... А сейчас, вот удивительно, я не чувствую себя старой. Мне как будто семнадцать, как будто жизнь только началась. Это все ты... Дьявол дал юность моему телу, любовь дала юность моей душе. Я хочу жить, как никогда!
Евгений с упоением слушал ее лепет, целуя ее дрожащее тело. Вдруг сверкнула молния настолько яркая, что ее зловещий свет про¬ник через темные шторы, придав обнаженным телам мужчины и женщины голубоватый оттенок. И сразу же грянул гром такой мощ¬ный, что зазвенели стекла,
— Гроза прямо над нами! — крикнул Евгений весело. Но Нина уже не слышала его. Не отрываясь, она смотрела на знакомое насмешливое лицо молодого человека лет тридцати в ста¬ромодном черном костюме.
— Для меня — так мы расстались только вчера, для вас — прошла целая жизнь, — произнес он бархатным голосом. — Итак, согласно договору, придется с ней расстаться. С жизнью то есть.
— Но... мне только пятьдесят. Умирают обычно в восемьде¬сят.
— В восемьдесят; в девяносто, подхватил голос. — И в двад¬цать, и в тридцать, к сожалению, тоже. Ваш срок истекает.
— Нина, что с тобой? Куда ты смотришь? Что говоришь? — кричал Евгений.
— Нет, я не хочу умирать именно сейчас!
— Так ведь блаженства рая все равно теперь не получится. И потом, перед смертью не надышишься. Ваше же, кстати, остроум¬ное замечание.
— Женечка, ради Бога, спаси меня! Прижми к себе покреп¬че!
Прижимаясь к горячему молодому телу Евгения, Нина не от¬рывала взгляда от темной зловещей фигуры. Черный гость с ледя¬ной улыбкой на бескровном лице одним взмахом разорвал перга¬мент. И исчез. Тело в руках Евгения обмякло. И он опустил на кро¬вать расплывшуюся, дряблую пятидесятилетнюю женщину. Она была мертва. В ее обрюзгшем похотливом лице ошарашенный Ев¬гений увидел злую пародию на юное невинное лицо любимой им женщины...
Альфонс - Паша, или злоключения поэта
Н
аступил грустный вечер того дня, который еще утром обещал стать счастливейшим днем двадцатилетней Пашиной жизни. Обещал, но не стал. Надеж¬ды не сбылись, а обернулись тягостным разочарованием. Паша пре¬давался грустным размышлениям в своей комнате, обложившись прессой для отвода глаз, так что взору родителей, когда они загля¬дывали в его комнату, всякий раз представлялась одна и та же кар¬тина: серьезный молодой человек сосредоточенно изучает сегод-няшний номер "Вечерки". В мыслях же он перенесся от сегодняш¬него дня на спасительное расстояние года в полтора.
Благополучно поступив после армии на филфак с мечтой по¬знать азы языка, чтобы стать профессиональным поэтом, Паша ока¬зался окруженным таким количеством представительниц прекрас¬ного пола, какого за один раз в одном месте ему еще не приходи¬лось видеть. Но среди всех обращала на себя внимание Лариса, ко¬торая в свои восемнадцать лет успела победить в каком-то конкурсе фотомоделей и сняться в какой-то, всем надоевшей, рекламе. Паша сразу ее узнал, хотя на экране Лариса выглядела как-то иначе. Как это часто бывает с заурядными людьми, он ужасно возгордился, что знаком со знаменитостью, пусть и местного, совсем крошечного масштаба. "Я учусь со звездой", — важно думал он. О том, чтобы понравиться Ларисе, Паша и думать не смел. Он исписал стихами всю записную книжку, а во время сессии с нетерпением ждал оче¬редного экзамена, и не потому, что хотел блеснуть знаниями, а что¬бы только встретиться с предметом своего обожания. И вот — есть все-таки еще в этом мире место чуду — в день последнего экзамена она, недоступная, сама подошла к нему и пригласила на день, рождения. Правда, тут же прибавила, что особенно ждет его из-за Лиды, одногруппницы, которая тоже приглашена. Так как Лида, видите ли, может стесняться — большинство гостей ей незнакомо — Паше уготована роль ее партнера для танцев.
Паша воспрял духом. Какая там Лида? Конечно, это предлог. Сама Лариса робела и стеснялась пригласить его вот так, запросто, без комментариев. А что, в самом деле? Разве он нехорош собой? Конечно же, хорош. Он не мал ростом и не велик до нелепости, у него всегда хорошо лежат волосы, хоть шампунь рекламируй, у него... Да что говорить! Надо быть последним идиотом, чтобы не воспользоваться предоставленным шансом. Чем дальше, тем боль¬ше Паша ждал заветного дня. И вот этот день наступил. Но ничего-то Паша не дождался! И теперь, когда он был скинут с небес на землю, когда был наказан за свою самонадеянность, он спрашивал себя: а могло ли быть иначе? И отвечал: нет; не могло.
Паша попытался с самого начала проследить этот злосчаст¬ный день.
"Во-первых, — рассуждал он, — зачем я пришел так рано, раньше всех? Понятно, мне не терпелось, но я застал Ларису в бигудях, а уж женщины этого не прощают. Даже и черт с ними, с бигудями. Туалетная вода! Вот что меня подвело!"
Дело в том, что Паша, раздумывая, что бы подарить, исходил не только из соображений дамского вкуса, но и толщины своего ко¬шелька. И остановился на туалетной воде, недорогой, но зато фран¬цузской. Если бы он видел, что подарят другие, он и сунуться не посмел бы с этим злополучным флаконом, он бы лучше вообще ни¬куда не пошел, пропадай все его надежды! Но что было, то было. Пришел он самый первый, вручил он Ларисе эту дешевку, а потом увидел, что ей дарили другие гости. А дарили — кто золотой брас¬лет, кто кофейный сервиз, магнитолу и что-то еще в этом роде. Была и туалетная вода, тоже французская, но какая! Паша видел этот фла¬кон в магазине и помнил, сколько он стоит. Да, Пашин подарок выг¬лядел жалко, но еще более жалкий вид был у Паши.
Надо отметить, что Лариса была из состоятельной семьи, и друзья ее тоже были весьма состоятельные девочки и мальчики, для которых подарить подруге золотой браслет было обычным делом. Паша понял, что пока он не достигнет материального уровня этих баловней судьбы, Ларисы ему не видать. Вобщем, вечер остался в Пашиной душе тягостным воспоминанием, тем более что Паше дей¬ствительно отвели роль кавалера одногруппницы Лиды. Конечно же, во всем виновата была эта туалетная вода! "Ну что, теперь ты убедился, что поэты нынче не в цене? Сейчас стишками красивую женщину не завоюешь, надо что-то посущественней." Да, тут надо упомянуть, что к флакону туалетной воды прилагались стихи соб¬ственного Пашиного сочинения. Но уж стихи-то и вовсе ничего не стоят.
"Я должен заработать деньги, чтобы расположить к себе Ла¬рису. Нужно вставать в один ряд с этими ее приятелями: с Сашей, который уе-хал от нее на своей машине, с Юрой, который подарил ей золотую цепь... Но как заработать? Как? Где? Ах, если бы я жил в другое время, когда девушки любили, чтобы им посвящали стихи, и не обращали внимания на толщину кошелька. Но я-то живу в это время... Черт! Как бы подзаработать? В коммерсанты я не гожусь, в распространители гербалайфа — тоже. Я готов зарабатывать лю¬бым способом. Любым! Только бы побыстрее и побольше. Ведь Лариса нужна мне сейчас, а не через пять лет, когда я окончу уни¬верситет, и мне, может быть, посчастливится найти хорошую де¬нежную работу. С удовольствием продал бы душу дьяволу, если бы дьявол действительно существовал. Эй, дьявол, ты меня слышишь?.. Нет, не слышишь, потому что тебя нет."
Тут взгляд Паши упал на газетку "Купи-продай". Продолжая думать о своем, он стал машинально переворачивать страницы и постепенно заинтересовался. "Так, продать что-нибудь? Нечего... Так, предлагают работу. Ну, это, конечно, гербалайф, это — реклам¬ные агенты, а это... Зарплата пятьсот рублей. Да ну! Что они, изде¬ваются? Не-ет"
Затем Пашин взгляд стал рассеянно скользить по рубрике "Знакомства." Пропустив без внимания брачные предложения, он вдруг заметил объявление, после чтения которого снисходительная усмешка сбежала с его лица: "Привлекательный мужчина познако¬мится с немолодой состоятельной дамой с целью скрасить ее до¬суг."
— Какой тонкий смысл! — прошептал Паша, оживляясь, — привлекательный. Ну, это, конечно, приманка. С состоятельной чтобы могла оплатить его привлекательность ... Немолодой ... И это, само собой разумеется: молодая и так найдет, да еще и сама вознаг¬раждение попросит ... С целью скрасить досуг. Вот где высшая тон¬кость-то! Скрасить досуг — а может, эта самая немолодая дама най¬мет его книжки читать — вот он и скрасит досуг. И никакой пошло¬сти, все пристойно. Ну и ловкий же вы господин, мужчина с при¬влекательной внешностью! Кто вы? Вы инкогнито, господин лов¬кач! Вы поместили объявление в газету, а бумага все стерпит. Мо¬жет, вы тот самый Юра, который на пожертвования скучающих дам покупает девушке золотой браслет? А я-то, я чем хуже? Почему я не могу стать таким же ловким? Стыдно? Но ведь никто не узнает! И потом, не я же один, вот перед глазами пример чужой ловкости, и, наверное, процветает, подлец! И ведь не я виноват, время такое. Па¬костное время, циничное, когда деньги не пахнут, и ничего свято¬го... Время подлое — и я по-подлому. Конечно, и я бы хотел голо¬вой деньги зарабатывать, но головой не заработаешь, филологичес¬кий ум нынче тысяч не стоит. Я бы хотел руками — не выходит. А деньги-то нужны! Так раз не головой и не руками...
И через несколько дней в газете "Купи-продай" появилось объявле-ние следующего содержания: "Привлекательный молодой мужчина поможет скрасить досуг и приятно провести время состо¬ятельной даме." Еще через несколько дней появились плоды в виде трех писем, которые Паша получил на почте по паспорту. Закрыв¬шись в своей комнате и включив погромче магнитофон, он с зами¬ранием сердца вскрыл первое письмо. "Здравствуй, таинственный незнакомец! — написано бисерным почерком. — Я как раз та самая скучающая состоятельная дама, которой хочется скрасить свой до¬суг. Позвони по нижеуказанному номеру и пригласи Тамару Ива¬новну. Если трубку возьмет мужчина, назовись сыном Инны Пет¬ровны". Далее следовал номер телефона. У Паши отлегло от серд¬ца. Как все просто! Ничего стыдного, а, напротив, все благоприс¬тойно. Он вскрыл второй конверт "Здравствуйте. Я по объявлению в газете "Купи-продай ". Меня зовут Анна Федоровна. Мне сорок три года. Я разведена. Сын взрослый, живет своей семьей. Работаю поваром в больнице. Остальное при встрече. Мой телефон ... " Паша невольно улыбнулся "Какое мне дело до твоего сына?" И принялся за третье письмо. Оно было лаконичным: "Позвоните по телефону ... это рабочий и спросите Нину Ильиничну."
"Вот это я понимаю, это деловой подход," — заключил Паша и, не теряя времени, стал звонить, придав своему тону сухость и деловитость. Всем трем дамам он назначил свидание в одном мес¬те, чтобы не запутаться: возле спортивного магазина "Сотвори себя", под часами, на которых написано "Место встречи." "Ленинский про¬спект там узкий, не разойдемся, а под часами обычно никто не сто¬ит, не то, что у гостиницы "Центральная." Там под этими электрон¬ными народу, глазеющего по сторонам, хоть пруд пруди."
Всем трем Паша назначил свидание в одно время — шесть часов вечера, но в разные дни. Обладательнице бисерного почерка Тамаре Ивановне — в понедельник, поварихе Анне Федоровне — во вторник, а лаконичной Нине Ильиничне — в среду. Как будут выглядеть женщины, он не спросил из деликатности, а про себя ска¬зал, что в руках будет держать букетик цветов. Эта выдумка показа¬лась ему верхом галантности: "Клиент выбирает. Если я не понрав¬люсь, просто пройдут мимо, никаких объяснений, и никому не обид¬но. Ну, а если приглянусь — букетик для дамы".
В понедельник Паша тщательно побрился, изобильно увлаж¬нил себя французским дезодорантом и, прикупив букетик фиалок, без пятнадцати шесть нарисовался под часами с остроумной надпи¬сью "Место встреч". Денег он не взял умышленно, так как рассу¬дил следующим образом: "Если потащит меня в кабак — не пойду. Она там погуляет на мои кровные, а потом под предлогом "Ох, встре¬тимся завтра", "Ах, я вспомнила — мне надо уйти" — улепетнет. Нет, дорогая, я не простак. Здесь я зарабатываю деньги, а ты пла¬тишь. Ты меня покупаешь, а не я тебя. А уж я и так постарался, вот цветочков тебе купил". Конечно, к мысли, что его покупают, надо было еще привыкнуть. Впрочем, долго раздумывать Паше не при¬шлось, к нему медленно подплыла такая шикарная дама, что дух захватило. Он обратил на нее внимание, когда она еще только выш¬ла из "Мерседеса" и стала медленно приближаться, поблескивая под светом фонарей мехом своей долгополой шубки. И вот она встала прямо перед ним, разглядывая его. "Норковая шляпа, норковая шуба –– тысяч двадцать баксов, если не больше," –– быстренько прики¬нул Паша. Однако это наглое разглядывание становилось неприличным. "Ну что ж, назвался груздем..." — вздохнул Паша, а вслух процедил: "Чем могу?"
— Это ты Павел? — оборвала его дама в вычурной шляпе.
— Я. А вы — Тамара Ивановна?
— Да, я — Тамара Ивановна.
— Тогда это вам. — Паша галантно протянул даме букет.
— Что, фиалочки? На фиг они мне? — дама кинула букетик в урну. Паша почувствовал раздражение, еще немного — и он обру¬гает ее грубыми словами. Этот снисходительно-пренебрежительный тон явно рассчитан на то, чтобы оскорбить, унизить. Однако Паша сдержался. "Ладно, стерва, ты мне за это хорошо заплатишь".
— В объявлении сказано: "скрашиваю досуг". Что под этим понимать?
— Все, что Вам угодно.
— Что, например? Ведь что-то же ты имел в виду, когда пи¬сал это объявление?
— Ну, например, могу составить компанию для похода в кино, театр, если Вам не с кем, а хотелось бы... не одной... Могу читать книжки вслух, впрочем, это, наверное, для дам постарше.
Тамара Ивановна расхохоталась ему в лицо. На них стали огляды-ваться. Паша решил, что все, хватит унижаться, пора ухо¬дить. Но Тамара Ивановна заявила:
— В двух шагах отсюда моя квартира.
Квартира оказалась на втором этаже, с видом на фонтан и холлом. Паша помог Тамаре Ивановне снять шубку и, пока она по¬правляла перед зеркалом прическу, стал ее искоса разглядывать. Деньги деньгами, но все же надо знать, что тебя ждет. Тамара Ива¬новна оказалась женщиной дородной, с тяжелым слоем косметики на пятидесятилетнем лице, оформленном добела высветленными кудряшками, хотя ей, пожалуй, больше бы понравилось слово "ло¬конами". Одета она была по-молодежному, во что-то короткое джин¬совое и даже с бахромой. Полные ноги были туго обтянуты черны¬ми, как потом выяснилось, чулками. В целом эта дама почтенного, по Пашиным меркам, возраста вызвала в нем довольно приятные чувства. Но и Тамара Ивановна не преминула рассмотреть Пашу. Она окинула с ног до головы высокомерным взглядом его высокую, несколько сухощавую фигуру и, видимо, осталась довольна.
Они прошли в уютную спальню, куда хозяйка дома тотчас вкатила на прозрачном столике такое обилие легких, но изыскан¬ных и экзотических, опять же по Пашиным непритязательным мер¬кам, закусок, что Паша не преминул их все распробовать и остался весьма доволен. Тут же распили вино из бутылки замысловатой фор¬мы. Полумрак рассеивался красноватым светом торшера, играла не¬навязчивая музыка, хозяйка развлекала гостя светской беседой. Паша размяк и, попивая вино, думал: "Неизвестно, как там дальше пой¬дет, а пока хоть наелся, все-таки не зря пришел. Бутерброд с крас¬ной икрой я ел, наверное, на прошлый Новый год, да и то мне толь¬ко один достался, а сегодня я их за один вечер уже штук пять сло¬пал, да и еще ешь — не хочу, жаль, что уже некуда".
Из беседы с Тамарой Ивановной он выяснил, что она заму¬жем за коммерсантом, который постоянно разъезжает; надолго ос¬тавляя ее одну. Она не работает, ей скучно. Она перепробовала все ей доступные развлечения — деньги у нее есть, муж человек обес¬печенный, но скука все равно заедает. Сын живет в Москве со своей семьей. Видится Тамара Ивановна с ним раз в полгода — то он при¬летает, то она. Когда Паша опасливо намекнул, не нагрянет ли вдруг ее муж, крутой коммерсант, она успокоила его. С мужем они живут в другой квартире, а эта ее личная, муж здесь никогда не появляет¬ся. И потом, добавила Тамара Ивановна с обидой в голосе, муж по¬чти официально живет с молоденькой любовницей, которой, кроме денег, ничего от него не надо, а она — законная жена — и пикнуть не смеет в защиту своих прав. Иначе он — она не договорила, но обвела взглядом, исполненным тоски, свое гнездышко. И Паша по¬нял, что иначе муж лишит ее этой квартирки и других жизненных благ, поскольку она полностью на его содержании.
— Крутой мужик, — подумал Паша, — если содержит столько народу: жену с волчьим аппетитом, маленькую любовницу, тоже свое не упускающую. Да теперь еще и меня. А что? Я тоже стесняться не буду.
На вопрос, каким видом бизнеса занимается супруг, Тамара Ивановна отрезала, что пригласила его не для того, чтобы вести деловые разговоры. Паша понял это как намек, что пора отрабатывать и щедрое угощение, и будущие блага. О том, сколько он хотел получить, сказать не осмеливался.
Через несколько минут Тамара Ивановна картинно разделась, поразив Пашу роскошью нижнего белья. На знакомых девушках Паша привык видеть ситцевые лифчики. Он проникся к Тамаре Ива¬новне еще большим уважением и с чувством глубокого почтения провел с ней остаток вечера. Стыдливо принял он от нее опреде¬ленную сумму, и так как эта сумма превзошла самые смелые его мечты, он с неподдельной искренней нежностью расцеловал свою щедрую подругу. Они договорились периодически встречаться. Инициативу Тамара Ивановна оставила за собой. В превосходном настроении Паша отправился домой. "Вот это женщина! — думал он. — И как, оказывается, все про-сто".
Завтра Паше предстояло встретиться с Анной Федоровной, поварихой. Паша опять пришел пораньше, купив дорогой букет роз на деньги Тамары Ивановны. Он ожидал встретить не менее бога¬тую даму, которая сторицей возместит его расходы. "В самом деле, как это я припозорился с этими фиалками. Такой роскошной жен¬щине... Эх!". Все-таки Паше льстило, что у него появилась такая любовница — опытная богатая дама, и эти таинственные встречи в ее квартире казались ему романтичными. То, что она ему платит — ну и что? Богатая дама хочет побаловать своего юного поклонника. Что тут такого? Паша даже хотел воспеть их романтические отно¬шения в стихах: полумрак, таинственность встреч, муж — тиран, не ценящий такое сокровище.
Но тут его мысли прервала скромно одетая полная женщина, которая некоторое время украдкой наблюдала за Пашей, не реша¬ясь подойти. Наконец решилась и, мучительно стесняясь, так что даже Паше стало неловко за нее, спросила:
— Извините, это не вы давали объявление в газету?
— Я. А вы — Анна Федоровна?
— Да. — Она еще больше смутилась. — Ой, молодой чело¬век, боюсь, я недопоняла что-то. Я-то хотела насчет создания се¬мьи, а вы такой молоденький...
Паше стало стыдно.
— И я насчет семьи. Извините... Нате вот цветы! Это вам.
Но Анна Федоровна протестующе замахала руками. Паша хотел насильно всучить ей букет, однако новая мысль остановила его.
–– А почему бы не отнести букет Ларисе? Женщины это лю¬бят.
И он помчался к любимой, ради которой, в конечном итоге, все и за-тевал.
А ночью ему снилось прекрасное Ларисино лицо, погружен¬ное в нежные розовые лепестки, на которых еще не успели растаять кристаллы снега. Утром, проснувшись, он первым делом вспомнил подробности вчерашнего вечера. Пробыл он у Ларисы недолго — каких-то полтора часа. Но за эти полтора часа они так сблизились, как будто были давними друзьями. Конечно, Лариса удивилась, уви¬дев его.
— Тебе что, конспект нужен? — насмешливо спросила она, пропуская Пашу в прихожую. Но, когда он бережно вынул из-за па¬зухи немного примятый букет, глаза ее засветились удивленно и ра¬достно. Потом они вместе пили черный кофе, который, оказывает¬ся, оба обожали, и непринужденно болтали на разные темы. Обще¬го у них оказалось много, например, любовь к литературе. Вкусы их в основном совпадали.
— Обожаю Маркеса, — говорила Лариса, закуривая. — А все наши однокурсники в его творчество не въезжают.
— Отчего все? — возражал Паша. — Мне он тоже нравится.
— Как здорово! Ну хоть с кем-то хоть можно поговорить. "Сто лет одиночества!" Ведь это такой кайф!
И они принялись с жаром, перебивая друг друга, обсуждать достоинства романа.
— Я, конечно, не брошу шоу-бизнес, — небрежно обронила Лариса, — хотя это занятие и не доставляет мне особого удоволь¬ствия, как многие думают. А вот литература — это же так здорово! Это для меня... ну с чем бы сравнить? А, — засмеялась она, — как лакомиться мороженым.
— А я себя представляю кем-нибудь вроде секретаря-рефе¬рента, — подхватил Паша. — Но быть поэтом, а я все-таки тешу себя надеждой, что я поэт, и не знать досконально язык и литерату¬ру, это ...
–– Да, кстати, недурные стишки ты мне набросал к моему дню рождения. Значит ты поэт. Так это же прелесть! У меня есть знакомые художники, музыканты, а теперь вот и поэт. Почитай мне что-нибудь свое.
Паша никогда бы не осмелился признаться в любви этой кра¬сивой самоуверенной девушке, но стихи — другое дело! И глядя Ларисе в глаза, он тихо, проникновенно читал ей строчки, родив¬шиеся на лекциях, переполненные нежностью и любовью, а Лари¬са слушала, опустив глаза и покрывшись румянцем...
Затем ревнивый Паша как бы невзначай спросил у Ларисы о ее друзьях, присутствовавших на дне рождения. И как радостно за¬билось его сердце, когда он услышал колкости, отпускаемые девуш¬кой по адресу его соперников.
— Бедные-то они бедные, ведь кроме денег, у них ничего нет, — заявила она. — Надарили всего, чтобы друг перед другом при¬хвастнуть. А ни один не догадался просто цветы подарить, вот как ты сейчас. Конечно, цветы — вещь бесполезная, но вот мы, женщи¬ны, предпочитаем цветы самым дорогим подаркам. Ну подарили мне цепочку, ну и на что мне она, если у меня их три? Да и куда их надевать?
"Вот оно что! — отметил Паша. — Ей надо, чтобы подарок был с изюминкой! Ничего, я как-никак поэт, воображение у меня есть, не то, что у этих новых русских. Да и денежки теперь имеют¬ся. Я такой предметик ей презентую, что она уже не посмеет не принимать меня всерьез!".
— А вот ты наоборот, — продолжала Лариса, — у тебя есть талант, ты богатый, хотя у тебя и денег нет...
Паше эта фраза показалась обидной.
— У меня есть деньги, — стал он спорить с горячностью.
— Ну откуда у тебя деньги? Поэты были и есть нищие, во все времена. Поэты как цветы. На взгляд некоторых, абсолютно беспо¬лезны, но многие женщины предпочтут этим самым некоторым именно поэтов.
Однако Пашу это не утешило. Никакого намека в ее словах он не обнаружил. Больше, чем поэтом, ему хотелось быть как раз этим самым некоторым. Посредством денег он хотел сравняться с теми, кто на него, как поэта, мог смотреть как на человека бесполезного.
И вот в шесть часов вечера на следующий день он вновь стоял на своем боевом посту, сжимая в руках, как оружие, букет роз. Он уже придумал, каким подарком удивить Ларису, но для этого нужны были еще деньги. В начале седьмого к нему уверенно подо¬шла дама, которую, собственно, и дамой назвать трудно: старое не¬модное пальто мышиного цвета с облезлым песцом, такая же ста¬рая песцовая шапка с вытершимся мехом. Лицо дама прикрыла ру¬кой в широченной рукавице, поверх которой блестели толстые лин¬зы очков. Она появилась неожиданно, как из-под земли. Может, на¬блюдала за Пашей со стороны, чтобы удостовериться, точно ли это тот, которого она ждет, но он не обратил на нее внимания из-за ее неказистости.
— Здравствуйте, я по объявлению, — глуховато произнесла она.
— Нина Ильинична?
— Да.
— Тогда этот букет вам.
— Спасибо, — суховатым тоном сказала она и скомандова¬ла: — Теперь нам на тот автобус.
В переполненном автобусе Паша пытался рассмотреть ее по-лучше, но она упорно отворачивалась, старательно прикрываясь ру-кавицей.
Нина Ильинична привела его в общежитие: темные замусо¬ренные коридоры показались Паше бесконечными. Лифт не рабо¬тал, и пришлось пешком подниматься на восьмой этаж. В длинном коридоре пахло грязными носками, а за множеством закрытых две¬рей в крохотных клетушках влачила существование или била клю¬чом частная жизнь. Нина Ильинична отперла ключом одну из две¬рей, и они очутились в крохотном коридорчике, из которого на три стороны вели три двери. В первом дверном проеме виднелась обык¬новенная коммунальная кухня, в другом как на ладони — крохотная убогая комната, полная народу. На столе стояли рюмки, тарелки с закуской. Но застолье было каким-то невеселым, лица у людей угрюмые. На полу комнатушки сидел чумазый ребенок лет трех, без¬различно глядевший на Пашу.
— Привет, карапуз, что-то ты не веселый.
–– У него отца недавно убили, –– буднично пояснила Нина Ильинична, отпирая ключом свою дверь.–– Мать убила, прямо при нем. Сейчас под следствием. А родственники сорок дней отмечают. Наконец-то открылся проклятый замок! Проходите.
Паша поспешно заскочил в комнату. Зрелище тризны произ¬вело на него тягостное впечатление. Захотелось домой, к маминым пирогам, к любимой музыке, стихам о прекрасной даме. Он почув¬ствовал отвращение к этой незнакомой женщине, которая спиной к нему прилаживала розы из Голландии в бутылку из-под водки.
— Знаете что, Нина Ильинична, — грубо заявил он, обозре¬вая ее убогий быт, — судя по тому, как вы живете, я сомневаюсь, что вы сможете оплатить мой визит.
— А какова цена? — осведомилась женщина, и Паша заме¬тил, как напряглась ее спина в старом мышином пальто. Он назвал такую сумму, которая превышала даже щедроты Тамары Иванов¬ны. Спина вздохнула с облегчением.
— Меня эта цена устраивает. Теперь посмотрим, устраивае¬те ли вы меня.
Женщина резко обернулась, и Паша совсем сник. Лицо жен¬щины было обезображено заячьей губой — грубым, не подвергшим¬ся в свое время операции, уродством. Теперь понятно, почему Нина Ильинична прикрывалась рукой. Пытаясь скрыть отвращение, Паша пролепетал:
— Но... при вашей скромной обстановке... разве вам не жаль отда-вать последнее?
Нина Ильинична невесело усмехнулась:
— Что, нехороша? А иначе бы разве я стала мужику деньги платить? Я ведь еще молодая, мне только-то тридцать четыре. Но это, — она указала на лицо, — все портит. И не надо меня жалеть, — с вызовом продолжила она. — Если я могу заплатить, сколько вы назвали, значит, эта сумма у меня есть. А ты, мальчик, сильно оши¬баешься, если думаешь, что на твое объявление откликнутся моло¬дые и красивые. Они-то уж точно платить не будут. А заплатят толь¬ко старые да такие, как я. Короче, ты меня устраиваешь, вот твои деньги. Или — до свидания.
"А что, она права. Что тут такого? Ведь я же знал, на что иду" — Он кивнул, разделся и подсел к батарее, что6ы согреться.
–– Может, найдется что-нибудь выпить? –– с тайной надеж¬дой спросил Паша.
— Только чай, — резко сказала Нина Ильинична.
Паша стал медленно прихлебывать чай, стараясь оттянуть то, для чего он здесь находился. В это время Нина Ильинична делови¬то стелила постель.
— Что ж, — подумал Паша, — назвался груздем... Боже! Дай мне сил отработать эти проклятые деньги. Вот, Лариса, на что я иду ради тебя. Но как же она мне противна, эта уродка. А ведь есть мужчины, которые находят в таких женщинах изюминку... Нет, это не для меня. Напиться бы до потери пульса — и будь, что будет! Так не дает, проклятая ...
А тем временем Нина Ильинична, постелив постель, так же деловито, без тени смущения разделась и, вынув шпильку, поддер-живающую старушечью шишечку, распустила волосы по плечам. Паша перевел взгляд на обнаженное тело, и оно неожиданно по¬нравилось ему. Оно не несло на себе проклятия природы, как лицо. Белая нежная кожа с трогательными голубыми венками, красивая, по-девичьи высокая грудь... Нина Ильинична оказалась девствен¬ницей. Паше вдруг стало ее жаль.
— Несчастная женщина, — думал он, одеваясь. — За что ее так на-казала природа? Такие волосы, такое тело, а из-за этого де¬фекта так и будет одна. Ну кто на ней женится? Может, ее зачали под пьяную лавочку, или ее мамаша прикладывалась к рюмочке, а может, болела чем... И такое ведь бывает, читал. И из-за какой-то случайности мучайся всю жизнь. Эх, жестокая штука жизнь! Да к черту эти деньги, ведь она преподнесла мне свою девственность! Это я ей должен! Я!
Но тут Паша вовремя спохватился. Эге, поэт, остановись. Прочь сантименты. Ты пришел сюда из-за денег, вот и бери их.
— До свидания, Нина Ильинична.
— Да зови меня Нина. — И она посмотрела на него с любо¬вью и благодарностью. — Спасибо, что не побрезговал. И еще при¬ходи, я заплачу. Да и встречу получше, приготовлю что-нибудь вкус¬ненькое.
Она смотрела на него добрыми грустными глазами, и без оч¬ков они казались Паше большими и беззащитными. Паша посмот¬рел на чашки с недопитым чаем, и его резанула мысль, что она отдала ему последние деньги, и что, пожалуй, ей не на что будет купить себе еды. Он остановился в дверях.
— Надо вернуть деньги, — сверлила его мысль. Но, как-то отмахнувшись от этой мысли, поспешно вышел. Сбегая вниз по уз¬кой лестнице, Паша с облегчением вздохнул.
— Фу, отмучился... В конце концов, это же ее проблема. Ну не я, так другой.
Зато Ларисе он преподнес такой подарок, что она не сразу нашла, что сказать.
— Откуда у тебя такие деньги? — был первый ее вопрос.
— Заработал. Так что больше не говори, что поэты бесполез¬ные люди.
Таким образом, Паша своего добился: он стал встречаться с Лари-сой. Чтобы закрепить успех, он продолжал баловать ее доро¬гими подарками, водил в кафе, казино и разные другие злачные ме¬ста. Они стали неразлучны. Финансировала Пашу Тамара Иванов¬на, с которой он продолжал встречаться. Но она частенько раздра¬жала его, особенно во время их совместных выходов в свет — в рестораны, театр, на презентации, от которых Паша тщетно пытал¬ся уклониться.
— Рядом с тобой я чувствую себя моложе, — игриво говори¬ла Тамара Ивановна, прижимаясь к нему. Или, торжествуя:
— Посмотри, ничего ведь девочка?
— Которая?
— Да вон та, в короткой юбке, на невообразимой платформе.
— Крашеная блондинка? Да, ничего.
— А ее кавалер куда хуже, чем ты. Вот так-то, девочки!
"Старая ты дура, — думал Павел, — да разве кто-нибудь мо¬жет предположить, что мы любовники?"
Однажды в театре, выгуливая свою великовозрастную под¬ругу, Паша нос к носу столкнулся с Ларисой. Он постарался поздо¬роваться как можно непринужденней и поспешил раствориться в толпе, увлекая за собой неповоротливую Тамару Ивановну. На дру¬гой день на лекции Лариса поинтересовалась
— Кто эта приятная пожилая дама, с которой ты вчера был в театре?
–– Мамина приятельница. Мы искали маму.
Еще более неприятно было то, что Тамара Ивановна теперь предпочитала рассчитываться не деньгами, а подарками: то препод-несет рубашку, то одеколон. Словом, их связь стала тяготить Пашу, и в один прекрасный момент он ей заявил по телефону, что встре¬чаться с ней не сможет — отвлекает от учебы. Вышло грубовато, конечно, но после этого Тамара Ивановна его больше не беспокои¬ла. Чуть раньше он прекратил встречаться с Ниной Ильиничной. Отношения с ней его устраивали даже больше: сентиментальностей она не позволяла, все было по-деловому. Он делал свое дело, она платила деньги, и они без лишних слов расставались. Деньги он брал уже без стеснения. Кстати, отношения первая разорвала она. Но к тому моменту дружбу с Ларисой уже не надо было закреплять деньгами. Казалось, она им искренне увлечена. И когда поток доро¬гих подарков прекратился, она не подала виду, что это ее огорчает.
На их курсе судачили о свадьбе Паши и Ларисы, как о деле давно решенном. Лариса познакомилась с его родителями, Паша — с Ларисиными. И те, и другие благосклонно ждали, когда дети уза¬конят свои отношения. А дети не спешили, они хотели продлить очарование дружбы.
— Знаешь, почему я выбрала именно тебя? — как-то раз спро¬сила Лариса.
— Догадываюсь: никто тебе не дарил таких изощренных по¬дарков и не жалел денег, чтобы развеселить тебя.
— Вовсе нет. А кстати, откуда у тебя было столько денег?
— Подрабатывал. Специально для тебя. А потом увидел, что это мешает учебе. А учеба все-таки главное.
— Конечно. Наработаешься еще. Но ты не угадал. Я влюби¬лась в тебя как в поэта. Представляешь, вокруг все эти коммерчес¬кие мальчики, и вдруг твои стихи! Почитай мне что-нибудь, ведь есть же что-то новое?
И тут Паша с удивлением обнаружил, что стихов он больше не пишет с тех самых пор. Его душа перестала петь, неужели на¬всегда?
Разговоры о свадьбе стали более конкретными, когда Ларисин отец пообещал ему найти хорошую работу и намекнул, что сва¬дебным подарком будет квартира. И тут на Пашу обрушился страш¬ный удар.
Как-то раз, когда вся Пашина семья была в сборе, в дверь позвонили. Дожевывая пирог, настроенный весьма благодушно, Паша пошел открывать. То, что он увидел, по силе и неприятности воздействия можно сравнить с ударом тока. На пороге стояла Нина Ильинична с младенцем, укутанным в одеяло. Она уже не прикры¬вала застенчиво рот рукавицей. Напротив, весь ее вид был сама уве-ренность. Перед Пашей стояла не робкая старая дева, а мать, гото¬вая как львица защищать права своего ребенка. Увидев озадаченное Пашино лицо, она поняла, что ее и ее малыша с распростертыми объятиями здесь не встретят, и приготовилась к нападению.
— Здорово, молодой папаша, — с недоброй ухмылкой про¬изнесла она, — получай сына! — и вручила Паше сверток. Паша все понял, и единственным его чувством в тот миг было отсутствие всяких чувств. Спустить с лестницы нахалку он не мог из-за дели¬катности — ведь он как-никак поэт... был когда-то. Кроме того, он понял, что с Ниной Ильиничной этот номер не пройдет.
— Кто там, Павел? — вышла в прихожую мать. И при виде обескураженного сына с младенцем на руках ее лицо вытянулось.
— Виктор, скорее, Виктор! — беспомощно закричала она. — Ради бога, Павел, что здесь происходит?
В коридоре показался озабоченный отец. Паша молчал, и Нина поняла, что настал ее черед действовать. Она переступила по¬рог.
— Да вот, у нас с Пашей родился сын — Пал Палыч.
Отец и мать с ужасом и отвращением воззрились на незна¬комку.
— Кто это? — спросила мать.
— Нина Ильинична, — пробормотал Павел. Ребенок заво¬зился и стал пищать. Несчастный Паша принялся машинально тря¬сти его. Он по-прежнему не мог оценить ситуацию. Ситуацию оце¬нила мать.
— Закройте дверь, не дай бог, соседи увидят. Так, Павел, зна¬чит, это правда?
— Скорее всего, да.
— Так, проходите.
Все прошли в зал, расселись чинно, как на похоронах. Те¬перь молчание прервал отец:
–– Так что, сын, это правда?
— Не знаю, может, она не только со мной, — заявил Паша, с ненавистью глядя на Нину.
— Да, — оживилась мать, — откуда мы знаем, может, вы...
— Вы, конечно, не знаете, — уверенно прервала ее Нина, — зато экспертиза знает доподлинно. Сейчас не то, что в прежние вре¬мена: в суд с двумя свидетелями. Сейчас экспертиза с точностью сто процентов определяет, кто отец ребенка. Так что, если сомнева¬етесь, — пожалуйста.
Паша и его родители сникли перед такой настырностью. Хотя мать попыталась сопротивляться:
— А что, давайте на экспертизу!
Однако Паша, смирившись, махнул рукой:
— Ладно, мам, она права. На двух мужиков у нее, по ее бед¬ности, денег бы не хватило.
— Верно подметил! Ну ничего, с алиментами ты мне за все с лихвой возвратишь.
Родители не поняли смысл этого странного диалога. Вдруг отец спросил:
— Павел, а как же Лариса?
— Папа, не упоминай о ней здесь, при этой... Я женюсь на Ларисе, что бы ни случилось. — Паша с ужасом подумал, что есть еще Тамара Ивановна, но, приняв во внимание ее преклонный воз¬раст, успокоился.
— Значит, ты женишься на Ларисе?
— Разумеется! Не на этой же!
— Пусть женится на ком хочет, — заявила Нина Ильинична, — сам он мне не нужен. Мне нужен был лишь ребенок от него, да чтобы материально помогал растить. Я санитаркой в больнице ра¬ботаю, зарплата у меня сами знаете, одной мне ребенка не поднять. Иной раз самой есть нечего, а ведь ребеночка ой как хотелось — одна ведь я на всем белом свете.
— Да как же вам одной-то с ним? — спросила мать.
Она поняла, что эта страшная женщина не набивается в жены ее сыну, и несколько смягчилась.
–– Да вот так, с божьей помощью, и смогу.
–– Да почему же вы замуж-то не вышли?
–– А кто меня такую-то возьмет? Только ваш сын меня и пожалел, а до него у меня никого и не было.
— Пожалел на свою голову! — процедил отец. — Ну погоди, сынок, мы с тобой еще поговорим.
— А что со мной говорить? Что я, маленький, что ли? Дело сделано, и обсуждать я ничего не собираюсь, — вспылил Паша.
... С этих пор маленький Пал Палыч стал полноправным чле¬ном их семьи. Мама Паши нашла, что он удивительно похож на Пашу, — ну про-сто вылитый Паша в детстве! — и охотно нянчи¬лась с малышом, когда Нина Ильинична его подкидывала. И по¬скольку молодая мать не могла себе позволить погулять в декрет¬ном отпуске и скоро вышла на работу, Павлик целые дни проводил у бабушки с дедушкой и у молодого папы. А поскольку бабушка с дедушкой работали, то и вышло так, что главной нянькой стал папа Паша, у которого было больше свободного времени. Малый рос такой хорошенький, забавный и смышленый, что очень скоро на него перестали смотреть как на досадную случайность, полюбили и даже радовались его появлению. Со временем и Паша к нему при-вязался.
— Сын! — с гордостью думал он, глядя на свое детище. Од¬нако Паша не воспринимал своего сына как одно целое с его матерью. Резкая неприязнь к Нине Ильиничне не становилась меньше. Она по-прежнему оставалась для всех чужим малоприятным чело¬веком. Да она и сама не делала шагов к сближению. Сухо, по-дело¬вому договаривалась, когда принесет сына, молча брала деньги или продукты и уходила, забирая малыша с собой.
Пашу раздражало, что его сын большую часть времени жи¬вет не с ним и неизвестно как содержится и воспитывается.
— Какие странные, неестественные отношения, черт те что! — с грустью думал он. Пашина мать как-то сходила к Нине Ильи¬ничне в общежитие и, придя в подавленном настроении, рассказа¬ла, что малыш содержится в ужасных условиях.
— Вы только подумайте! — говорила она, — Эта маленькая клетушка такая холодная — ну настоящий холодильник, а какой сквозняк! А наш Павлик даже не имеет кроватки, спит с матерью. Нет, я думаю, после матери мы ребенку самые близкие люди. И если мать не в состоянии нормально содержать ребенка, то мы не можем позволить ему расти, как попало.
Но если малыш покорил сердце своей бабушки и отца, то дед так быстро не сдался. Он относился к ребенку с прохладцей и час¬то, глядя на сына с неприязнью, говорил:
— Нет, я все-таки не понимаю. Иметь такую женщину, как Лариса, и еще изменять ей — и с кем? С этой... Да ведь это надо постараться оты-скать этакую рожу.
— Тебе этого не понять, — огрызался Павел. — Ты человек зауряд-ный, а я творческая личность. А творческую личность часто тянет на что-нибудь этакое.
Но Пашу, конечно, очень беспокоило и угнетало то, как отне¬сется к его сыну Лариса. Как он ни ломал голову, ясно было одно: она ничего не должна знать! Ну, может, потом когда-нибудь, много времени спустя после свадьбы. И жить они, конечно, будут не здесь: ведь родители Ларисы обещали им к свадьбе квартиру. Главное — не водить ее к себе. И они встречались у нее дома. И все-таки не мог же Паша совсем не приводить Ларису к себе. Его постоянные отговорки ей стали казаться подозрительными.
То, чего Паша так боялся, однажды все-таки свершилось. Ла¬риса и Паша коротали у него вечер, слушая музыку, и, казалось, неожиданностей не предвиделось — по вечерам Нина Ильинична не приносила сына. Лариса собралась домой. Она надевала перед зеркалом шапку и рассказывала что-то смешное. Паша стоял на стуле в своей комнате и пытался отыскать для Ларисы книгу, как вдруг в дверь позвонили.
— Я сейчас открою, — крикнула Лариса. Через некоторое время Паша, оглянувшись, увидел ее в дверном проеме.
— Паш, там тебя спрашивает какая-то женщина с ребенком.
Руки у Паши задрожали, он едва не упал со стула. Словно потерян-ный, он вышел в прихожую. Там стояла, конечно же, Нина Ильинична, с вызовом выпятив заячью губу, с маленьким Павликом на руках.
— Здравствуй, — деловым тоном заговорила она, — придет¬ся тебе посидеть с сыном недельку-другую, я ложусь в больницу.
— А что случилось? — прошептал Паша, спиной ощущая пронизы-вающий Ларисин взгляд.
–– По женской части, — ледяным тоном произнесла Нина Ильинична. –– Я 6уду звонить каждый вечер, узнавать, как Павлик. Ну и, конечно, постараюсь освободиться пораньше. Она всучила ему сверток со спящим сыном и уже стала разуваться, но Паша, наконец, овладел собой и холодно произнес:
— Не трудись разуваться, ты же видишь — я не один. Иди в свою больницу.
— Ладно, я позвоню.
Нина Ильинична кинула на Ларису победоносный взгляд и вышла. "Наверное, сегодня триумф ее жизни", — подумал Паша с ненавистью. — "Испортила жизнь человеку, гадина". Не смея под¬нять глаз на Ларису, он вернулся в свою комнату, положил сына на кровать и, как потерянный, опустился рядом. Вошла Лариса. Она смотрела с неприязнью, глаза ее сузились. Паша сжался под ее взгля¬дом.
— Ну что ты смотришь, как чужая? — не выдержал он.
— Так, объясняй, — не прошептала, прошипела Лариса.
— Это... Ну ты сама, наверное, поняла.
— Нет.
— Это мой сын, Павлик.
— Твой сын?! А его мать эта...?
— Да, эта.
— Так ты что, женат?
— Нет, конечно же, нет! Да я тебе все сейчас объясню. Пони-маешь...
— Понимаю, — ледяным тоном продолжала Лариса, — сколь¬ко ему?
— Полгода.
— Так-так, господин Дон-Жуан. Значит, ваша любовь, о ко¬торой вы мне столько твердили, допускала развлечения на сторо¬не ...
В этот момент ребенок заплакал. Паша, не знавший, что ска¬зать еще в свое оправдание, схватился за младенца как за спаси¬тельную соломинку и, сюсюкая, чтобы нарушить неловкое молча¬ние, принялся раскутывать ребенка. В душе он надеялся, что Лари¬са как женщина, смягчится при виде трогательного маленького су¬щества. Однако вышло наоборот. При виде той нежности, с какой Паша взял на руки сына, у нее задрожали губы:
— Вот как ты любить сына этой женщины'! –– крикнула она сквозь слезы и убежала. Паша хотел броситься за ней, но вдруг по¬думал, что малыш может упасть в его отсутствие, так и остался си¬деть, прижимая ребенка. В прихожей хлопнула дверь, шаги уходя¬щей Ларисы замерли вдалеке.
И вдруг из хаоса мыслей и призывов о прощении явственно всплыла строчка, которая могла стать началом стихотворения:
"Ты меня никогда не простишь..."
— Бог мой! Неужели я опять могу сочинять стихи? — встре¬пенулся разум.
"Ты меня никогда не простишь,
Такое не прощает никто..."
— Нет, словечко "такое" здесь не подходит. А может, пере¬вернуть?
"Ты меня никогда не простишь, Не прощает такое никто".
— Хм, уже лучше. Черт! Да где же блокнот? Отложив сына и схватив лежавшую под рукой газету, Паша, лихорадочно зачеркивая написанное и вновь нанизывая строчку на строчку, писал первый за все эти месяцы стих.
Шаг за шагом удалялась из его жизни любимая женщина, ря¬дом плакал его сын, а он, утопая в омуте рифм, писал и писал ...
История скатерти с розами, рассказанная
убежденным холостяком
Э
х, пропадет баба! Можно сказать, на моих глазах. Впрочем, мне как будто совестно? Ну вот еще! Не жениться же мне на ней было, в самом деле? Нет уж, от того избавьте! Был я женат, знаю, что это такое, не понаслышке. Обжегся — на всю жизнь.
С чем я остался после развода? Однокомнатная квартира вме¬сто моей трехкомнатной да четверть зарплаты на алименты. Зато приобрел осознанный покой. Теперь я убежденный холостяк.
Подъезд в моем новом доме — всего-то три этажа по три квартиры. А потому уже месяца через три после переезда я знал всех соседей, в том числе Оксану. Помню, как я в первый раз ее увидел: спускаюсь по лестнице, а на площадку первого этажа из открытой двери выходит крошечная девочка лет трех, ну просто живая куколка. Я подумал тогда: "Хорошенькая малышка. Интерес¬но, а какова мамаша?" Тут появилась и мамаша. Скажу одним сло¬вом: впечатляла. Впрочем, можно и поподробнее, тем более что вос¬поминание довольно приятное: во-первых, очень юная, тоненькая, ей тогда года двадцать три — двадцать четыре было, а на вид не больше пятнадцати. Верно говорят — счастливая женщина не ста¬реет. Яркая, свежая, как утренний цветок. От нее и пахло какими-то цветочными духами. Прическа пышная, кудряшки выбиваются на шею. Глаза большие, карие, а взгляд радостный и как будто слегка удивленный. Следом вышел высокий парень — ее муж. С тех пор я часто видел соседку. По вечерам она часто гуляла во дворе с доч¬кой. Вскоре представился случай познакомиться поближе. Я купил в новую квартиру "стенку" и попросил Оксаниного мужа. Толика, помочь мне дотащить ее. Затем решили обмыть покупку, как пола¬гается. Но так как дома у меня из съестных припасов — шаром по¬кати, Толик пригласил меня к себе: выпивка моя, а закуска его. Уже с порога я окунулся в атмосферу семейного уюта: вазочки, салфе¬точки, пуфики. Все очень мило. Оксана суетилась, сервируя жур¬нальный столик, за которым мы разместились. Все было вкусно, а хозяева гостеприимны и веселы. Утопая в мягком кресле, я наслаж¬дался теплом чужого семейного очага. А когда вернулся в свою не¬уютную холостяцкую квартиру, даже взгрустнул, затосковал по се¬мейной жизни, по такой жене, как Оксана — красивой, заботливой, веселой. Но, слава богу, тоска быстро развеялась.
Как-то раз я снова зачем-то зашел к соседям. Дверь открыла Оксана.
— Толик дома?
— Толик теперь с нами не живет.
— Как?
— А вот так — сгреб вещи и ушел.
— И куда?
— К другой женщине.
Она произнесла эти слова просто, как будто он к соседке за¬шел. Только в глазах радость погасла, осталось удивление. Разуме¬ется, я ни о чем не стал ее расспрашивать, пробормотал несколько общих фраз и поспешно ушел. После этого она встречалась мне по-прежнему часто: то с дочкой гуляет, то из магазина сумки тащит. По-прежнему хорошо одета и прекрасно выглядит. Как-то раз опять разговорились:
— На работу надо устраиваться, — вздохнула, — не знаю куда.
— А я думал, ты работаешь. На что же тогда живешь, если не секрет?
— На Толькины алименты. Он хорошо зарабатывает, и али¬менты хорошие. Только вот... жена у него родит скоро.
— Ну и что?
— Да тяжело ему будет. Хоть и хорошо получает, а не милли¬онер. Ребенку ведь много всего надо. Вот я и отказалась от алимен¬тов.
— Это что, он тебя попросил?
— Ничего он не просил. Сама решила.
Честно говоря, я в тот момент не знал, как к ней относиться — как к дуре или как к святой. Такая жертвенность по отношению к мужику, кото-рый ее же и бросил!
— В общем, — продолжала Оксана, — работу искать надо.
— А какое у тебя образование?
— Библиотечное.
Придя домой, я тут же позвонил приятелю. Он был замди¬ректора в открывавшемся литературном музее и набирал штат. Ко¬роче говоря, Оксана устроилась. Конечно, музейная зарплата не бог весть какая, но и Толик бывшую семью поддерживал. Хотя я до сих пор не понимаю, как можно было променять Оксану на кого-то еще? Какое счастье ему еще надо?
Встретив свою соседку через полгода, я поинтересовался, как дела у нес на работе.
— Да так, — вздохнула Оксана. — Спасибо, что устроил, но сама работа скучная. Книжечки, бумажки... Сижу и думаю: быстрее бы рабочий день кончился, да поскорее домой — что-нибудь сготовить вкусненькое, да за рукоделие приняться.
— Что же у тебя за рукоделие? Вяжешь, что ли?
— Скатерть вышиваю, с розами. Красиво получается.
— Ну ты и мастерица! Куда это Толик смотрел? Или его жена новая еще лучше тебя все делает?
— Да что ты! — Оксана пренебрежительно передернула пле¬чами. — Толик говорил, она и готовить-то не умеет, ему приходит¬ся.
— Что же он в ней нашел?
— Умная, наверное, философ. Кандидатскую защитила. Да и некогда ей хозяйством заниматься. Работала много, а сейчас вот ре-бенок родился. Опять девочка. Толик фотку показывал — вылитая Лерка. Я им все детские вещи отдала, чтобы не тратились.
Вскоре у Оксаны появился новый муж. Теперь он носил из магазина сумки и часто гулял с Леркой.
— Ну, соседка, как твоя новая семейная жизнь?
— А, это ты? Привет! Да все хорошо. Вот ведь, действитель¬но, не было бы счастья, да несчастье помогло. Разве я с Толиком была так сча-стлива, как с Женей? А из музея я ушла.
— Работу другую нашла?
— Нет, вообще не хочу работать. Женя в состоянии нас обес-печить, а дома я нужнее. Пока работала — все хозяйство запустила, а мне хочется создать для Жени уют, я ведь, прежде всего жена.
— И какая теперь у тебя фамилия?
— Та же. Мы пока не расписались. Женя еще с прежней же¬ной не развелся, да и вообще, он считает, что все эти регистрации просто фор-мальность. А ты как думаешь?
— Конечно, формальность! — В моей памяти еще была све¬жа процедура муторного бракоразводного процесса.
С этим Женькой Оксана жила довольно долго — уже и ма¬ленькая Лерка подросла и пошла в школу. Правда, Лерку Оксана отправила к своим родителям. Жили они на другом конце города, там девочка и пошла в школу. Появлялась она у матери только в выходные. Сама Оксана объясняла это так:
— Знаешь. Женя хоть и хорошо к Лерочке относится, но она ведь ему неродная. Может и раздражать иногда, и о моем прошлом напоминать. А я хочу, чтобы у нас с Женей все было хорошо. Да и Лерочка должна понимать, что у ее мамы новая семья.
Не знаю, хорошей женой Оксана была для Женьки или нет, думаю все же, что хорошей — любящей, заботливой. Мне вот не посчастливилось такую встретить. Но все-таки Женька бросил ее. Это поразило ее, по-моему, больше, чем уход Толика. Глаза ее по¬гасли, исчезло выражение радости и удивления, которое делало взгляд Оксаны неподражаемым. Осталась покорность судьбе, как у собаки, которую бьют ни за что. А она считает, что раз бьют — значит, виновата.
Прошло довольно много времени. Не скажу, что за это время я часто думал об Оксане. В суете сует я редко вспоминал о ней: у всех нас своя жизнь, свои проблемы. Изредка заходил к ней: то са¬хару одолжить, то из хозяйственного инвентаря что-нибудь. Пока¬залось мне, что Оксана совсем перестала следить за собой. Дверь откроет — сама неряшливая, в затрапезном халате. Жизнь для нее, видимо, потеряла смысл: ни мужа, ни дочки. По-прежнему не рабо¬тала. Сидела целыми днями дома, но хозяйством не занималась. Ста¬ла выпивать: под столиком громоздились пустые бутылки. Постель не заправлена, на столе грязная посуда — прежнего уюта не стало. Куда-то исчезли милые безделушки, так украшавшие квартиру.
— Оксана, у тебя было столько разных вещиц, салфеточек — где это все?
— Знакомым продаю. Я же не работаю, а жить на что-то надо. Мо-жешь и ты что-нибудь купить, если захочешь. Может, вот эта скатерть понравится?
Она расстелила ее на столе.
— Шикарная! Розы — как живые. И не жалко ее тебе? Труд-то какой!
— Деньги нужны. В воскресенье Лерочка придет, угостить получше надо. Не все же у родителей просить.
Скатерть я забрал. Не так уж она и нужна мне в моем холос¬тяцком быту, но захотелось выручить Оксану. Деньги у меня тогда водились, но вряд ли бы она взяла их у меня просто так.
А потом у меня пошла черная полоса в жизни. Неудачи сы¬пались со всех сторон. Жизнь для меня потеряла всякий смысл, ничто не радовало. Как-то в очередной тоскливый ноябрьский вечер нашла на меня блажь. Взял я гвоздь покрепче, забил его в стену, сма¬стерил из веревки прочную петлю и стал прилаживать к гвоздю. Вдруг — телефонный звонок. В трубке соседкин голос:
— Ты дома? Я тебе сейчас должок занесу.
— Не надо, оставь себе.
— Тебе что, деньги не нужны?
— В этой жизни мне уже ничего не нужно, — произнес я трагически. Каюсь: захотелось порисоваться, даже в такую минуту.
Только я взгромоздился на табурет — звонок в дверь. Снача¬ла деликатный, затем — истошный. Я и не думал открывать. Меня нет — я за тысячу лет, как поется в песне. Но вдруг проклятая хро¬моногая табуретка покачнулась, и я едва не слетел на пол. Все это, разумеется, с шумом, грохотом. За дверью это хорошо было слыш¬но, и звонок залился непрерывной бешеной трелью, да еще и нога¬ми в дверь стали поддавать. Я разозлился — какая уж тут смерть? "Кого черт несет!" — прорычал я, а из-за двери голос:
— Это я, Оксана? Сережа, открой, пожалуйста!
Я затаился, а она продолжала звонить и долбить в дверь. "Да она так всех соседей переполошит", — подумалось мне. И точно: заходили двери, послышались голоса:
— Чего грохочете? Раз не открывают, значит, нет никого.
— Нет, он дома, я это точно знаю. Боюсь, не случилось ли чего.
Я не выдержал, спрыгнул с табурета и рывком распахнул дверь:
— Ничего со мной не случилось! Спал я, понятно?
— Пожалуйста, извини... — начала было Оксана и вдруг за¬молкла, с ужасом глядя куда-то мимо меня. Я обернулся и увидел свисающую с гвоздя веревку. Через минуту Оксана уже стояла в моей прихожей, обни-мала меня и повторяла:
— Бедные мы с тобой, одинокие, и никому-то мы не нужны. Но мы будем теперь вместе, всегда-всегда, и будем счастливы, ведь так? Ну скажи мне, скажи!
Под гипнозом ее слов и слез я подхватил ее на руки и унес на диван. Дальнейшее хранится в копилке моих лучших воспомина¬ний: я вынимаю из ее волос заколку, волосы рассыпаются, и я уто¬паю в них. Ее карие глаза так близко, что я нижу в них свое отражение. Недоступные прежде чувственные губы теперь сами целуют меня...
... Ну почему утренний рассвет такой безжалостный? То, что вечером кажется таинственно-прекрасным, в свете утра предстает грубо обнаженным, непривлекательным. Короче говоря, я проснул¬ся, а рядом — чужая женщина. Я попытался высвободить руку из-под ее головы, и это движение разбудило ее. Она открыла глаза, взгляд ее был, как когда-то прежде — удивленно-радостным. Она потянулась и рассмеялась:
— Доброе утро! Сереженька, ты волшебник! Это ты сделал утро та-ким добрым. Мне так хорошо! А тебе? Нет-нет, ничего не говори, сейчас я встану, позабочусь о тебе, приготовлю завтрак, — щебетала она.
— Не надо, — буркнул я раздраженно, — на работу опазды¬ваю.
Мне не терпелось удалить из дома чужого человека. Целый день я проклинал себя за допущенную слабость. Надо же было за¬вести любовницу — и где? У себя под носом. Она же мне теперь проходу не даст. Но Оксана навязываться не стала. Встречаясь со мной в подъезде, она сдержанно здоровалась, и только в ее глазах читался вопрос: "И это все?". Чувствовал я себя неловко, и чтобы отделаться от этого чувства, решил познакомить Оксану с другим мужчиной. Этакий отвлекающий маневр. И приятель был на при¬мете подходящий, Алексей. Как-то за бутылочкой пива он мне по¬жаловался, что у его жены детей никогда не будет, а он так хочет ребенка. Отношения в семье тоже не идеальные, и вот, если б ему встретилась хорошая женщина, пусть и с ребенком, он, пожалуй, не прочь снова попытать счастья. Тут меня и осенило:
— Алешка, — говорю, — да я тебя со своей соседкой позна¬комлю. Живет одна, девочку воспитывает. Все при ней, да и хозяй¬ка хорошая.
Знакомство должно было состояться в мой день рождения. Я созвал приличную компанию и пригласил Оксану. Явилась она на¬рядная, в декольтированном платье, с пышной прической. Выгля¬дела потрясающе. Приглашение в гости истолковала по-своему. Ду¬мала, бедняжечка, что я для себя ее позвал, и все время бросала на меня преданно-зовущие взгляды. Но меня этим не проймешь. Что Оксана? Да пусть хоть сама Мадонна из Штатов ко мне приедет — для меня свобода дороже всего. Чтобы Оксана не обманывалась в отношении меня, я вел себя с ней нарочито холодно и вообще ста¬рался не замечать ее. Она пала духом и села где-то в дальнем угол¬ке. Вот тут и настало время моего приятеля. Он поднес ей бокал шампанского и подсел рядом. Слушая его болтовню, Оксана потя¬гивала шампанское и рассеянно улыбалась. Однако, как я и ожидал, приманка сработала. Бросив на меня последний взгляд, полный оби¬ды и разочарования, Оксана с напускной веселостью обернулась к своему собеседнику.
После этого вечера они стали встречаться, и дело шло к свадь¬бе. Как-то мой приятель решил устроить своей невесте смотрины — с родственниками познакомить, да и перед друзьями похвастать. Сам-то Алексей не красавец: волосы рыжеватые, жиденькие, нос какой-то приплюснутый, да и ростом не вышел. Жена его бывшая тоже ему под стать. А тут такую красавицу отхватил! Есть чем при¬хвастнуть. Пригласил он и меня. Жил Алексей в частном доме. Дом небольшой, всего-то две комнаты. Народу набилось много — и род¬ни, и друзей. Всем было любопытно на Оксану посмотреть. Она понимала важность события и основательно к нему подготовилась. Наготовила всякой еды, стол красиво накрыла. Гости ели и похва¬ливали. Сначала все вели себя сдержанно, но после нескольких рюмок спиртного у приглашенных языки развязались, все напере¬бой стали отпускать хозяйке комплименты. Польщенный Алексей смущенно и радостно улыбался, а Оксана чувствовала себя явно неловко. Я заметил, что она почти ничего не ест, но много пьет. Остановить ее я не мог — сидел на другом конце стола. Один из гостей, сидевший рядом с Оксаной, тоже затревожился.
— Хозяйка, что же ты не закусываешь? Плохо не будет?
— А вам какое дело? — вспылила всегда кроткая Оксана.
— Да мне показалось...
— Вот и держите при себе, что вам показалось!
— Котик, успокойся, — начал было Алексей.
— А что он за мной следит, ему-то что?
— Не обращайте внимания, хозяйка наша лишнего выпила. — при-мирительно вымолвил Океании сосед.
–– Это я-то лишнего выпила?
Оксана резко повернулась к нему, стоящий на столе бокал с вином опрокинулся и залил ее платье. Оксана тут же схватила дру¬гой бокал и вылила его содержимое на голову обидчика. Тот вско¬чил и с нецензурными выражениями заломил ей руки. Оксана за¬визжала. Их разняли.
— Ноги больше моей в этом доме не будет! — кричала она, выбегая в прихожую.
Алексей бросился за Оксаной, пытаясь успокоить и удержать ее. Все было напрасно. Оксана как с цепи сорвалась. Нам, сидящим в комнате, слышны были ее истерические выкрики и увещевания Алексея. Наконец входная дверь хлопнула — это ушла Оксана, и в комнату вернулся обескураженный Алексей. Гости некоторое вре¬мя сидели в тягостном молчании, кто-то пробовал шутить, кто-то опрокидывал очередную рюмку. Веселья не получалось, и все ста¬ли понемногу расходиться.
После этого долго я не видел свою соседку. И вот как-то ве¬чером она зашла ко мне. Бог мой, как она изменилась! Лицо одутло¬ватое, синие круги под глазами, фигура какая-то усохшая.
— Вот, зашла к тебе вечерок скоротать. Может, чайком напо¬ишь?
Не слишком любезно провел я ее на кухню, но она не замети¬ла или сделала вид, что не заметила моей неприязни.
— Как Алексей поживает? — спросила, попивая чай.
— Женился. Взял женщину постарше себя, с мальчиком. Пока вроде все нормально.
— Ну дай ему бог счастья! А то как вспомню, что я тогда вытворила! Хотя, если честно, все к лучшему. Не нравился мне он. Вижу — мужик хороший, к дочке хорошо относится, да и одиноче¬ство надоело. Вот и пересиливала себя, но так и не пересилила.
Посидели мы с ней, так душевно поговорили. Вышел я из кухни ненадолго — телефон зазвонил. Вернулся, смотрю — Оксана стоит возле буфета и что-то там ищет. Наконец нашла — бутылку с водкой. Открыла ее и давай пить прямо из горлышка. Пьет больши¬ми глотками, торопится, гортань так и ходит под высохшей кожей.
— Что же это ты делаешь, Оксана? — открыл я свое присут¬ствие. Думал застать ее врасплох, но она и не смутилась нисколько.
–– Да вот, выпить захотелось Ты ведь не против?
Что мне оставалось делать? Не отказывать же даме. Я при¬нес стопки, собрал кое-какую закуску. К закуске Оксана не притро¬нулась, но пила жадно. Так одна всю бутылку и выпила. На мой протест не реагировала, вообще как бы меня не замечала. Опорож¬нив бутылку, поднялась со стула, сделала несколько шагов, опира¬ясь на стену, и рухнула на пол. Возмущению моему не было преде¬ла. Надо же, заявилась, нажралась до потери пульса, а теперь мне с ней возись? Пьяный мужик — ну еще куда ни шло, но пьяная баба? Терпеть не могу! Теперь что, всю ночь мне с ней возиться, отхажи¬вать, водить в туалет, носиться с тазиками, а утром еще бежать за опохмелкой? Ну уж нет. Я взвалил безжизненное Оксанино тело на плечи и потащился к ее квартире. Ключ нашел в кармане ее халата. Открыв дверь, ужаснулся беспорядку. Я, холостяк, и то такого себе не позволяю. А тут? Несколько раз споткнувшись о пустые бутыл¬ки, я свалил свою ношу на диван. Халат на Оксане задрался, обна¬жив стройные ноги. "А недурны ножки у соседки", — невольно от¬метил я, но тут же сказал себе "стоп". Злость к их обладательнице так и бурлила во мне. Я поставил на стул возле дивана стакан с во¬дой, как бы исполнив таким образом свой долг, и ушел восвояси. Вернувшись домой, задумался: ведь пропадает баба! И ка¬кая! Да если бы муж ее не бросил, так бы и прожила достойной женой между стирками, обедами, салфетками, да еще бы удоволь¬ствие от всего этого получала. В этом ее призвание и было — дом, семья, украшение быта. Другой семьи не получилось. Вот и поте¬ряла себя, спилась. Жалко ее было, но я-то что мог сделать? Чужой человек. Чувствовал, правда, что тянется она ко мне, но себя я не хотел связывать семьей или какими-то постоянными отношениями. Да и что она мне? Что, своих проблем мало? На этом я и хотел по¬ставить точку, но история эта неожиданно получила продолжение. Как-то мой брат Виталий, тоже, кстати, убежденный холостяк, даже ни разу не женатый, спросил:
— А помнишь, на твоем дне рождения была женщина, ка¬жется, твоя соседка, так где она?
— А тебе-то зачем?
— Да лицо у нее характерное, интересное. Познакомь меня с ней. Сколько времени прошло — забыть не могу. Мне она всегда кого-то напоминала. На днях стал листать репродукции Васнецова, как дошел до "Богоматери" — меня как током ударило. — Я забыл сказать, что брат мой был художником. — В общем, хочу писать ее портрет. Представляешь, современная мадонна — да какой успех будет!
— Можно и познакомить, но она теперь не та. Спилась, по¬дурнела. В общем, пропащая.
— Почему же пропащая? В ней порода чувствуется. А поро¬ду не испортишь. Подлечить, подкормить — и опять похорошеет. Да что там говорить! В магазин за коробкой конфет — и к ней в гости.
Короче говоря — познакомил я их. Правда, Оксана оказалась в таком состоянии, что о портрете и думать было нечего. Но он при¬нял в ее судьбе дружеское участие, постоянно укоряя меня тем, что я видел, как пропадает человек, но и пальцем не пошевелил ради его спасения. Предположим, он не совсем прав. А кто устраивал ее на работу, а кто ей жениха нашел? Да и, в конце концов, я что, обя¬зан с ней возиться? Мое правило — не лезть в чужую жизнь. У меня свои принципы, у моего брата — свои. Он убедил Оксану пройти курс лечения, сам устроил это лечение, даже деньги заплатил. По¬стоянно опекал ее, водил то на концерты, то на выставки, и Оксана как бы возродилась: посвежела, похорошела, ни следа уныния на лице. Виталий настолько увлекся ею, что уже и дня не мог без нее провести. В конце концов они поженились, и Виталий покинул наши холостяцкие ряды. Вся его мастерская увешана картинами: Оксана то в одном костюме, то в другом, то вообще без костюма. Картины имеют успех и быстро раскупаются. Даже я приобрел один порт¬рет: висит теперь над моим диваном и кое-о-чем напоминает. Каж¬дый день Оксана носит брату в мастерскую кастрюлю борща, уку-танную махровым полотенцем. На меня она смотрит, как на своего благодетеля. Конечно, Виталий для Оксаны — подарок судьбы. Но она-то чем его прельстила? Я же помню, какие женщины были у моего брата. Что перед ними Оксана?
Да взять хотя бы Риту, художницу. Остроумная, экстравагантная. Кстати, звонит она мне недавно и просит:
— Слышала, твой брат женился. Как бы мне на его жену посмотреть?
Мне и самому было интересно, какое впечатление произведет Оксана на Риту, эту, можно сказать, блестящую женщину. И вот как-то вечерком мы нагрянули к молодой чете. Оксана, как обычно, собрала на стол всякие варенья, соленья, коврижки. Посидели, по¬говорили о том о сем. Когда Оксана вышла зачем-то из комнаты, Рита обернулась к моему брату:
— Виталий, ты такой интересный, талантливый человек, а выбрал такую заурядную женщину. Она же никто, да она же про¬сто ... ноль.
— Ну, Рита, она не ноль, она — жена художника, — отшу¬тился Виталий.
— Хм, жена художника... Если бы ты женился на мне, жена художника и сама была бы художником.
— А зачем мне жена-художник, если я сам художник, — ус¬мехнулся мой брат. И потом серьезно добавил:
— Видишь ли, Рита, ты сама личность, и неординарная. Раз¬ве бы ты стала жить моими интересами? И к работам моим отно¬сишься снисходительно, а у меня ведь тоже самолюбие, и какое — о-го-го! Собратья по кисти, да и критики, тоже мои работы не осо¬бенно жалуют...
— Но сознайся, ведь твои картины и впрямь, ну как бы это сказать, слишком оригинальны, что ли.
— Вот-вот. А моей примитивной, как ты говоришь, жене они нравятся. Она меня понимает и, кстати, порой дает довольно дель¬ные советы. А мне именно этого и не хватало — поддержки, сочув¬ствия. А быт? Оксана же все взяла на себя. Я теперь могу спокойно работать, не заботясь ни о стирке, ни об обеде. А ведь на это тоже уходит уйма времени. А что толку? Все равно ходил вечно голод¬ный. А какая она натурщица! Вы на ее внешность посмотрите! Пор¬треты ее на ура расходятся. А вы говорите — заурядная да зачем женился. Нет, я считаю, что мне повезло.
Так они и живут. А я почти каждый вечер спускаюсь в уют¬ную квар-тирку моей соседки, снова наполнившуюся салфеточка¬ми, статуэтками, пуфиками, и, слушая болтовню Лерки, которая те¬перь живет с ними, пью чай за столиком, покрытым той самой ска¬тертью с розами. Я вернул ее Оксане. Мне-то, холостяку, зачем эта роскошь? По-прежнему живу один, дорожу своей свободой и спокойствием. Но иногда и мне становится одиноко н обидно –– почему одним везет в жизни, а другим –– ну никак?
Содержание
Запасной жених 4
Привет, дядь Саш 10
Три дня из жизни школьницы 14
Звонки 25
Надежда 36
Предлагаю руку и сердце 42
По ту сторону реальности 44
Дьявольская сделка 47
Альфонс-Паша или злоключения поэта 63
История скатерти с розами, рассказанная
убежденным холостяком 79
Рассказы По ту сторону реальности
© Copyright: Ольга Шпакович, 2012
Свидетельство о публикации №212071800883
Свидетельство о публикации №212071800883
Рецензии