Последний старец по страницам 101

…Машину очередной раз качнуло. Дерев недовольно раскрыл зенки. Зевнул. Что там? Ага, КПП… Ну и чёрт с ним. Полковнику не помеха.

   - Поезжай так, - рявкнул он шофёру.

   Адъютант открыл дверцу. Высунув голову в заячьей ушанке, он потряс кулаком усталым бойцам. С худыми щеками и запавшими глазами, они походили на блокадников Ленинграда. Хорошо хоть обуты были в валенки и обмундированы в зимние шинели и стёганки. С подвозом вследствие отсутствия дорог как таковых и присутствия в воздухе вражеских стервятников было откровенно хреново. Не каждому грузовику или обозу с продсклада дивизии удавалось днём добраться. Были зафиксированы случаи (опять-таки подлючими особистами), когда изголодавшиеся люди забивали на мясо обозных лошадей или разделывали туши животных, убитых во время авианалётов или артобстрелов. Немцы, прекрасно об этом осведомлённые, рассеивали над позициями вороха разноцветных листовок где откровенно предлагалось «покушайт с германски зольдат». Далее было сказано кое-что о командирах и жидах-комиссарах. Последнее Дерев принимал как нельзя кстати, а вот с первым был не согласен. Когда немец нас окончательно подомнёт, командиры-то толковые ой как надобны будут! Особливо, если из пленных будут войско формировать для дальнейших походов – на Африку, Англию там…

  -   Эх мать-перемать, - откровенно сказал Дерев адъютанту. – Нет у нас в России ещё порядку. Дисциплины никакой. Хуть кол им на голове теши… Пострелял бы пол народу – и то лучше б ни стало. Как думаешь, Витя?

  -   Правда то правда, товарищ полковник, - закивал адъютант, младший лейтенант Подбельский, которому страх как не хотелось оказаться на передке. – Верно, что бьют нас. Так и надо, товарищ полковник, - повторил он мысль Дерева, изречённую не так давно в ходе интимной попойки, когда пепеже Танюху пришлось тащить на мороз в чём мать родила, чтобы она не заблевала землянку. – Нам, когда бьют, всё на пользу идёт.

-     Это откуда такое? – пошевелил кустистыми бровями товарищ полковник.

-     Так, на ум пришло, - на всякий случай соврал младшина.

-     Глубокий у тебя, однако, ум… - Дерев удовлетворённо засопел в барашковый воротник

   Лейтенант Подбельский страсть как боялся попасть на «передок»...

   Но передовой он боялся меньше, чем другого. А именно –майора особого отдела фронта, который завербовал его в сексоты. Ясно, что дело было нужное. Но всё же как-то Подбельскому «не свербило». Ну, как генерал узнает? Пустит в расход. А было дело так. В райцентре, где расположился штаб дивизии, лейтенанту приходилось бывать. Как-то его столкнула судьба с «сестричкой» из банно-прачечного батальона. Они покумекали. Договорились о встрече. В задаток Подбельский оставил ей три банки американской консервированной тушёнки. Деваха-ефрейтор уже была сама не своя. Однако, прейдя к ней на квартиру, Подбельский к удивлению обнаружил, что «Федот да не тот». Дверь отворил суровый мужчина в стёганке, со шпалами майора на защитных петлицах. За спиной возник силуэт бойца в шапке-ушанке, с автоматом. Подбельский спешно отдав честь, принял его за сотрудника этапно-заградительной комендатуры. «…Товарищ майор! Я адъютант товарища полковника Дерева, - рука лейтенанта полезла за борт шинели. – Потрудитесь убрать своего ухаря…» Мелькнула ладонь. Подбельскому попало под кадык. Он сразу перестал чувствовать и видеть. Ноги подкосило.

   Очнулся в землянке «в три наката» с завязанными руками. Пред грозны очи синеглазого, что двинул его на лестнице под кадык. «…Поворотись-ка, сынку. Экий ты…» - начал он замысловато. А затем продолжил: «Дневальный!» Явившемуся на зов бойцу в телогрейке, с пистолет-пулемётом, коротко бросил: «Ну-ка, неси ведро с парашей!» Когда ведро с нечистотами было принесено, синеглазый, недобро сверкнув очами, подмигнул: «Так вот! Топить тебя будем. С головой. Понимаешь? Сейчас кликну бойца…» На плечо лейтенанта легла тяжёлая рука бойца. В сердце заледенело. Стали подкашиваться, хотя и седел, ноги. «Боец! Слышь, что говорю!  Топи…» В следующий момент Подбельского оторвало от табуретки. Мордой его принялись совать в чан с гавном. Синеглазого при этом не тошнило и не рвало. Он с раскрытой книжицей Н.В. Гоголя «Тарас Бульба» нарочно громко принялся читать о горькой участи предателя Андрия. Дочитал до того места, когда престарелый отец-казак всаживает в негодного сына пулю. В этот момент голова Подбельского уже разов пять побывала в самой гуще. Рот был полон зловонной жижей.

   Синеглазый (простой как две копейки) сразу же предложил «стучать». Он был в курсе всех гулянок генерала с Танюхой и другим медсёстрами, коих поставлял шефу его верный адъютант. Если какая-либо девушка шла в отказ, её переводили на «передок». Отлучиться оттуда она уже не могла. Так и пропадала в заснеженных траншеях месяцами, куда редко добиралась (под огнём германских снайперов и артиллерии) полевая кухня. Довольствовалась с остальными бойцами лишь буханкой «черняжки» каменной крепости, горстью проса или пшена, которое приходилось жевать, дабы огнём костра не привлечь внимание вражеских артиллерийских наблюдателей. Кроме этого «Синеглазый» выдвинул свой главный козырь. Если лейтенант не согласиться быть сексотом, то попадёт на передок.  Подбельский немедленно согласился.

   В своих коротеньких записках, передаваемых в течении месяца с оказией, он, по заданию особого отдела, точно описывал весь служебно-боевой распорядок своего начальника. Где, когда, сколько Дерев пробыл на передовой. С кем общался. С кем и в каких отношениях. Как часто меняет свою точку зрения на того или иного человека. Один раз, уже при личной встрече, куратор, что был по имени и отчеству Виктором Семёновичем, загадочно подмигнул своему агенту: «…Всё! Завтра будем брать твоего начальника. В блиндаже, на КП дивизии. Учти! Проследи, чтобы он с него не отлучался». В назначенное время, правда, никакого ареста с наездом грозных чекистов не лучилось. Подбельский внутренне сжался. Он понял, что Виктор Семёнович его проверяет.

   Тем временем даже Подбельскому с его невеликим умом бросился в глаза странный график – появления генерала на ничейке. Происходили они аккурат перед тем, как вверенные ему, помкомдивизии войска, проводили рекогносцировку на местности. Либо начинали разведку боем. За сутки двое до этого, Дерева, как оглашенного, несло на «чёрном Росинанте» к немцам. Он выкаблучивался перед ними на своей лошадке. Затем, в сумерках, полз на брюхе вместе с лошадью до своих. Что там происходило – было загадкой… Но у Подбельского на душе становилось тревожно. Ещё бы…

   Заячий ум лейтенанта вспомнил: во время одной из поездок по тылам дивизии, генерал приказал остановить газик. Вышел и углубился в лес. Его не было минут пятнадцать. «Ни по маленькому, ни по большому» - всё это было в штабе. Немного подумав, Подбельский живёхонько отразил это в своём донесении особисту. Как показало будущее – ох, как своевременно!

- …Останови, - рука генерала легла на плечо шофёра. – Пойдём-ка прогуляемся, - он дружелюбно подмигнул своему адьютанту.

- Слушаюсь…

   Они углубились в лес. Отошли метров на двадцать от дороги. Генерал как бы ненароком пусти своего холуя вперёд. Тот беспрекословно повиновался. Утопая по колено в снегу, считал шаги. Запоминал сучки и отметины на стволах вековых сосен. Ну, как придётся выбираться…

- Не лапай свой шпалер, - услышал он позади голос. – Не лапай, говорю. Обернись!

   Обернувшись, Подбельский узрел направленный на себя пистолет ТТ.

- Ну вот, голубь! Допрыгались твои чекисты. Да ты вместе с ними, - усмехнулся недобро начальник. Желваки поигрывали на его кирпично-красных скулах. Колючие глаза недобро буравили фигуру адъютанта. – Продал? Как пошлую б… меня заложил? Отвечай, сучёнок!

- То-о-оварищ полковник… - начал было с мольбой Подбельский. Но тут же понял, что линию выбрал проигрышную. – Смерти не боюсь! За вас, Василий Евграфыч, жизнь готов отдать. Сложить, так`сать, на алтарь. Стреляйте, если виноват. Только за что? Скажите, Богом молю…

- Молчи, б…! Ты кому, паскудина, батьку заложил? Ты и отца своего, родного, заложишь? Так!?!

   Взгляд полковника тем временем блуждал где-то позади.

- А ну, сымай портупею! Документы… Вынимай из планшетки бумагу. Пиши…

   Как только приказы были исполнены, Дерев продиктовал  лейтенанту приказ о его, Подбельского, расстреле. Как врага народа и германского шпиона. Оставалось поставить число и подпись. Ни много ни мало…

- Извиняйте, товарищ полковник, я это подписывать не буду, - Подбельский, чувствуя, как жизнь обвисла на рвущемся волоске, совсем потерял страх. Его понесло по кочкам. – Стреляйте так. Клепать на себя не буду. Ни-ни! Ни за что…

- Ах так!

   Щёлкнул выстрел. Над дрогнувшей рукой с тяжёлым плоским пистолетом взметнулось синеватое облачко. В сугроб упала, выброшенная отражателем, золотистая гильза. Уши Подбельского забило воображаемой ватой.

- Подпишешь, щеня?

- Не буду! Никак нет, товарищ полковник.

   Дерев с минуту стоял. Его пустые, налитые пустотой глаза изучали Подбельского насквозь. Затем в них вернулась жизнь.

- Ладно! Одеть портупею. Листик… куды бросаешь, дурила? Подбери! Вот… Спички вынь! Сожги при мне, - глядя, как сворачивается в  угольно-чёрную трубочку листок бумаги, продолжил: - То, что было, запомни. Насечка что б осталась. Навечно! Если соврёшь или предашь – убъю!  Ни я, так кто другой…

   В подтверждении этому из-за деревьев со свистом, вращаясь по воздуху, прилетел длинный тесак. Он с треском вошёл в ствол. На два вершка выше головы Подбельского. Того присыпало снегом. Завидев спину полковника, он спешно, не оглядываясь, пошёл следом.

*    *    *

…Егор первым достиг ничейки. В темноте едва не скатился в большую воронку. Там вповалку лежали убитые немцы и искорёженная труба с расширяющаяся позади, с щитком посредине. Хотя темнота на севере была не та, что в центральной России. Бледная, свинцово-серая… Проползая меж двух подбитых тридцатьчетвёрок с трупами танкистов, точно обледеневшими брёвнами, он мысленно перекрестился. Далее виднелся КВ-1. На его вытянутой литой башне с дополнительной бронёй, прикрученной здоровенными болтами, виднелись открытые люки. Гусеница была сорвана и стелилась, занесённая снегом. Гигант был скорее обездвижен, чем подбит. Немцы приноровились расстреливать наши тяжёлые танки из 88 мм зениток или выводить на прямую наводку тяжёлые пушки и гаубицы. Метили в основном в гусеницы, в борт или в стык между башнями и корпусом, стараясь заклинивать поворотный механизм. Иногда прямое попадание 105-мм снаряда срывало башню начисто.

   Он коротко свистнул. Ему ответили тем же. Сзади, за извилистой кромкой леса, напоминающей кабанью щетину, над бледно-жёлтыми испарениями болот, что простирались на многие километры под Волховом и Демьянском, что напоминали туман, ползли через проходы в минных полях ребята из его группы, приданной особому отделу. С нашей и немецкой стороны взлетали осветительные ракеты. Иногда разноцветными медузами зависали осветительные снаряды и бомбы. От них и вовсе ночь была не ночью, а рассветом. Тогда приходилось замирать и вжиматься. Выручали маскхалаты с надвинутыми капюшонами и марля, что в несколько слоёв лежала на железных частях пистолет-пулемётов и самозарядных винтовок.  И с нашей, и с немецкой стороны с запоздалым стрёкотом, что заглушали болота, вылетали длинные потоки трассеров. Они хищно ворошили кочки и кусты. «Причёсывали» гребни воронок, поднимая мерцающие облака снега и гроздья чёрной земли. В этих местах в относительно-тёмное для этих широт время суток отделы разведок противоборствующих сторон не дремали. Поисковые и рейдовые группы то и дело ползали вдоль передка. Пробирались через минные поля, колючую проволоку и линии траншей. Иногда, если посчастливится, тащили с собой назад «груз» или «языка». А вместе с ним – раненых из своей группы. В местах, где были болота, любой звук вечером и ночью разносился с ужасающим громом.

   Егор попал в поисковую группу особого отдела  одной из дивизий Волховского фронта. Формально поисковые группы подчинялись отделам контрразведки 4-го управления НКВД. На самом деле – относились к 4-му (разведовательно-диверсионному) управлению, что с началом войны, названной Сталиным Великой и Отечественной, стало одним из ведущих в лубянском ведомстве. После «приземления» (по определению Германа Константиновича) в Болхово, его и остальных ребят срочно разделили. Их на время изолировали в проверочно-фильтрационном пункте. Его «фильтровали» прямо по месту. То есть в особом отделе при штабе стрелковой дивизии. Ребят своих он больше не увидел, хотя рассчитывал на это. Потом дивизию потеснили немцы. С началом заключительной, январской фазы операции «Тайфун» пехотная дивизия, усиленная самоходной артиллерией (7 САУ Stug III), а также батальоном лёгких панцеров, перешла в наступление. Под Москвой немцы наступали как-то странно, только с флангов. С Центра защитников столицы они не беспокоили, что привело к полному истощению 2-й и 4-й панцерных армий. Но здесь, на второстепенном участке, силами до полка пехоты с самоходками и танками была предпринята атака. Причём не куда-нибудь, но на штаб дивизии. Метили верно…Недоукомплектованная, имевшая половину состава, лишь 3 БТ-7, 4 Т-70, 6 «химических танков» Т-26С, 10 орудий 45-мм, а также 4-х орудийную батарею 76-мм орудий, дивизия сражалась храбро. Но в центре пришлось отступить. У штаба, выкатив на прямую наводку полевые пушки, стреляли по «заклёпочным» чешским панцерам, а также пулемётным танкеткам. Затем на помощь пришли десять КВ из состава тяжёлого танкового батальона. Они сбили врага. Принудили его отступить. Как всегда, увлёкшись атакой, дошли до переднего края вражеской обороны. Где один «клим» был потерян безвозвратно, уничтоженный выстрелами из зенитки. Два других, получив тяжёлые повреждения,  были вынуждены ретироваться. Дивизия также понесла тяжёлые потери. Но враг потерял не меньше: до десятка разбитых панцеров, три «штургешутц», и до батальона пехоты.