Последний старец по страницам 103

- Да, батона Сталин, - Берия шумно выдохнул воздух в пространство перед собой. – Провожу усиление кадров. Кое-где они оказались гнилые, как-то в Западной Белоруссии и Украине. «Аргус» и «Цеппелин» консультирует один негодяй, из бывших наших. Фамилия его Бессонов. Состоял на ответдолжности при Управлении  наркомата в Гродно. С первых же дней перебежал к немцам.

   - Осиновый кол на могилу предателя, - процедил сквозь зубы Сталин. -  И выкормила же такого подонка мать, земная женщина. Стыдно за него перед ней. Чем мне искупить такие грехи перед Россией, Лаврентий? Перед Историей… Не прощаются такие грехи, - он тяжко вздохнул. – Святой отец, что нам обоим известен, милостив на этот счет. Не прощается лишь хула на Духа Святаго…

   - Готовится новое предательство, батона Сталин, - сверкнул сквозь пенсне лукавыми, карими глазами, Берия.

   - Говори…

   - Жуков… этот Георгий Победоносец, пробил назначение генерал-майора Власова на должность командующего 2-ой ударной. Ему содействовал Мерецков. Одна компания, товарищ Сталин. Именно по протекции Жукова наш Власов был переведён накануне войны в Киевский военный округ. По установленным данным, они намечают очередную авантюру с прорывом блокады. Хотят бросить ударную группу в Волховские леса. Без достаточного прикрытия  авиации, усиления танками и орудиями. Немцы намеренно раздвинут свои боевые порядки, заманят в «мешок» и уничтожат всех до единого.  Устроят «кессельшлахт» - котельную битву…. – лоб наркома увлажнился. Как на яву ему привиделись тысячи трупов посреди болот и вековых сосен, разбитые остовы танков с красными звездами, утопленные в воду грузовики и повозки, бредущие группы пленных в промокших шинелях. – Блокаду без взаимодействия войск на всех фронтах 2-ой ударной не прорвать. Эта авантюра почище, чем с корпусом Ефремова. У меня…. – Берия зашуршал документами, отпечатанными на папиросной бумаге, что держал перед собой в открытой папке, - имеются доклады Главного Управления особых отделов. Мильштейн и Абакумов докладывают: на Волховском фронте отмечена череда вредительских актов. Не налажено снабжение войск боеприпасами, продовольствием, обмундированием. Наблюдаются случаи обморожения бойцов и командиров, обутых в ботинки с обмотками. Люди неделями не получают горячей пищи. Местами вынуждены употреблять мясо павших лошадей. Зафиксированы случаи смерти от истощения. Старые дороги, по которым осуществляется подвоз, разъезжены. Их колеи не выдерживают потока транспорта. Скапливаются часовые пробки, которые обрабатываются артиллерией и авиацией противника. Новые дороги не прокладываются. Тем временем особисты докладывают о разложении и пьянстве среди командного состава…

   - Проводить аресты не дам, - сухо отрезал Сталин. Видя негодование наркома, отметил еще суше. – Врагу только и надо этого. Он ждет…

   Помимо всего прочего Берия отметил об удачном начале операций «Монастырь» и «Гейне», что призваны были дезинформировать высшее руководство Абвера, СД, а также ставку фюрера. Сталин отметил удачное начинание и советовал держать руку наркома на особом контроле в отношении к данным событиям.

   Богу нужны такие кровопийцы с усмешкой подумал он, когда тяжелая массивная дверь затворилась. Неслышно ступая по ковру в мягких горских сапогах он подошел к огромному окну. Чуть отдернул громоздкую синюю гардину. За прозрачным стеклом виднелась часть кремлевской стены, зеленые флажки на крепостных башенках с луковичными куполами. Вдали сияли крестами и серебристо-золотой мишурой на куполах главы Василия Блаженного. На территории Кремля был Успенский собор, который помнил ночные стенания царя-опричника Иоанна Грозного и покаяния его преемника Бориса Годунова.  «…И мальчики кровавые в глазах…» Так написал в своей драме великий русский поэт и писатель Александр Пушкин. Не менее великий русский писатель (из крестьян) Максим Горький ему неожиданно вторит: «…А был ли мальчик?» Все это знакомо. Товарищ Сталин отправлял на смерть своих «ослушников». Палачей других палачей. Палачей, которые могли стать его палачами. Предать его суду, скорому и неправому… Иудушка Бронштейн-Троцкий был первым из них. Поэтому и кончил в далекой Мексике с кровавой дырой в голове. Спасибо испанскому товарищу, сотруднику товарища Берия – точно врезал ледорубом по мозгу троцкизма…

    Уже на пути к Кунцево, в мягком сидении своей бронированной машины, Сталин сиротливо ощутил, что кроме дочери «Сетанки» (так он звал Светлану Аллилуеву) из детей у него почти  никого не осталось. Старший Василий  рвался на фронт в истребительную авиацию. Грозился осиротить отца задолго до рождения внуков. Пресечь славный род Джугашвили по мужеской линии. О, горе… Яша скорее всего в плену, о  чем лучше не знать этому миру. Никому из живущих в нем смертных. В составе полка гаубичной артиллерии сын пропал без вести на юге России. Лучше бы погиб, мелькнуло в голове вождя. От этой мысли его ожгло неприязненным могильным холодом. Будто это он послал сына-первенца на смерть. Как Бог-Отец своего Сына – Человеческого…Не кощунство ли сравнивать себя с Богом? Ведь молился перед иконами Казанской и Иверской Божьей Матери по научению святого отца Зосимы. Спасло это Россию, как и в 1812-ом. Спасло…

   - Власик, ты в Бога веруешь? – неслышно спросил Сталин своего «верного пса», которого полюбил и припас со времен Царицына.

   - Как? – испуганно молвил тот, хлопая глазами. Шинель тут же врезалась ему в шею, а красно-синяя фуражка съехала на затылок. – Не понял, товарищ Сталин.

- В Бога, говорю, веруешь? – громче повторил вождь. – Боишься меня, что ли? Смех…

- Никак нет, товарищ Сталин – испуганно-радостно зашептал Власик.

- Что, никак нет? – удивился Сталин. –Не веруешь что ль? Или не боишься…

- Угадали, товарищ Сталин, - улыбнулся генерал. – В обоих случаях…

- Что не боишься, хвалю. Что не веришь… - Сталин промолчал, поискав инициативу в разговоре. - Почему так – не веришь? Нет его что ли? Если нет – почем знаешь… Нет… Все нам отрицать… - видя растерянность «пса», огорошил его: – Вот возьму и верну Бога. Начнут у нас в школах Закону Божьему детей учить как в старые времена. И в Вузах тоже. И в профтехучилищах. Марксистско-ленинскую диалектику и Закон Божий введём как единый закон жизни. Для всех:  от генсека и секретаря обкома до простого слесаря.  А в Красной Армии молебны введу. Перед боем, на побудку и зарю. Что скажешь?

-  Бог так Бог, - нашелся Власик. – Раз нужно, так верните нам Бога. Без Бога тяжело на смерть идти, - нашёлся он, чувствуя на себе пытливый взгляд Хозяина.

- Как же ты, коммунист, будешь Всевышнему молиться? – усмехнулся Сталин. -  Земные поклоны бить?

- Как-нибудь буду, товарищ Сталин. Бог… - оробело молвил Власик. - Он в сердце живет, а не в иконах. Я на исповеди у старца был. Так ему и сказал. Он похвалил. Говорит: «Верно мыслишь, раб Божий. Вот попадешь ты в леса бескрайние, по заданию товарища Сталина, во вражий тыл. Что ж – икону туда тащить? Или попа с попадьей? Нет! Бог в душе каждого из нас. Без икон и церквей должен жить. Так-то вот…»

   Миром правит секта, подумал Сталин. Наподобие египетских жрецов, что держали в страхе фараона. «Тьма опустилась на землю Египетскую…» Даже Великий Спаситель и Первый Коммунист вынужден был обучиться у них премудростям управления массами и воздействия на психику человека. Человеческого индивидуума.  «Горе тому человеку, которого съест лев и горе тому льву, которого съест человек». Это свидетельствует о том, что Иисус Христос (он же Ешуа, как написал Михаил Булгаков), действительно обучался при храме Исиды и Осириса. Пока он был нужен этим мудрецам, они его терпели. Даже помогали «сеять» христианство на землях Израильских. Все потому, что Отец, Сын и Святой Дух – это символы Осириса. Задача Иисуса была проста – подготовить почву для перехода Рима в веру жрецов. Жителям империи суждено было стать рядовыми строителями храма, который «…я воздвигну за три дня». Когда же он ослушался своих учителей, с ним поступили сурово. Товарища Сталина тоже ожидает та же участь. Недаром Каганович, представитель клана Рокфеллеров в Советской России…

               
*   *   *

Из дневника Насти Светловой:

"…Толя хотел меня. По-настоящему хотел, как хочет мужчина любимую им женщину. Сколько раз он уже подходил ко мне, казалось, с ненужными вопросами. Робко заглядывал в глаза, глубоко проникая своим подлинным внутренним взором в сердце мое – живительный, благостный родник души… По природе своей он робкий парень. Но тогда, в сарае… Когда все завалились спать, изнуренные долгим, тяжелым переходом по заснеженной, продуваемой ветрами территории, находящейся в тылу войск противника, однако, не менее опасной, чем передовая с ее огненными всплесками разрывов  огненными штрихами осветительных ракет, бороздящих просторы такого большого неба, зияющего как пропасть с миллиардами глаз, с миллиардами звезд – кто посеял этот урожай навеки?.. Вдруг положил мне руку на плечо, а затем неловко, торопливо поцеловал. Искал мои напряженные, сведенные судорогой страха и отчаяния (а вдруг все-таки попадет?) губы, обожженные морозным дыханием родной зимушки-зимы, шершавые, потрескавшиеся, - а попал прямо в нос, который был и того лучше… Смешно, до слез. Действительно, плакать хочется от такого подхода нашего к  жизни. От такого подхода нашей жизни к нам. Он так ничего и не сказал утром. Все прятал куда-то глаза. Словно виноват был в чем-то, дурачок. Разве он виноват? Это я, дура стоеросовая, больше виноватой себя чувствовать должна, чем он. Там, у себя – на небе…"

               
*   *   *

   - Фрицы! – истошно завопил чей-то голос, знакомый и незнакомый одновременно.

   Чей именно она, Настя, не разобрала. Зубами стащила мамину пушистую варюшку. Теплыми от сна пальцами вцепилась в холодные части затвора СВТ. Вдоль кромки леса, рассыпавшись цепью, шли высокие (все выше среднего роста, как показалось) серые люди. Чуть поодаль, на шоссе – невысокий серый грузовик, мест эдак на двадцать. В кузове грузовика, возле кабины – тяжелый пулемет на сошках. Щупает поворачивающимся тупым рыльцем обзор. Блестят стеклышки окуляров в маленьком, крытого вида зимнем вездеходике с орлом и свастикой на дверце. Кто-то смотрит на них в бинокль. Рассматривает. Изучает их какой-то гад.

  По заснеженному шоссе в сторону Долговки пронесся с плавным железным скрежетом броневичок БА-20, знакомый по кинохронике довоенных лет. На нем черно-белыми пауками были намалеваны свастики. Вслед за ним – невысокий, приземистый танчик с тонюсенькой пушкой и пулеметом на башне. Какой-то наглый фриц в белом капюшоне поверх зимней каскетки высунулся из люка. Не боится, гад, партизанской пули.

   - Обложили, суки рваные! Эх, мать-перемать…
   Нет, Настя так не ругалась.

   Сзади донесся голос Толи. Всем отходить в лес, экономить патроны. Пулемет с дороги словно уловил мысль. Почувствовали, запеленговали их гады – дал предупредительную очередь. Багрово-красные трассы разрывных пуль огненным веером разлетелись по сугробам. Лопнули в замороженных деревьях пучками искр, посбивали хрустальные ветки, засыпали снег корой. Цепь серых и высоких ускорила шаг. По чужой команде, зычной и металлической – перешла в стремительный бег.

   - Настя! Светлова… С ума сошла! Немедленно назад! Живо, я приказываю…

   - Vorverst! Schneller, verdammen…