Последний старец по страницам 104

Сильные Пашины руки было увлекли ее за собой. Да куда там… Отбилась. Рухнула как  подкошенная в снег. Как завороженная принялась ловить в прорезь прицела стремительно приближающиеся серые фигуры в угловатых, с выступающими краями касках. Серия пуль, выпущенная одним из серых (у него был MP-38), взрыла снег впереди и позади нее. Сзади кто-то глухо застонал, заматерился. На мгновение оглянувшись, она больно-пребольно закусила губу. Пашка… Помкомгруппы по взрывному делу. Из-за нее, дуры, из-за нее, проклятой. Что она теперь скажет его родителям? Пашиной матери, которую знала по детству.(С одного двора были ребята. Растила и ютила их Пашина мать, когда отец Насти, напившись пьян, приходил домой. Начинал крушить все, что ни попадя. А все из-за жены, «дочери врага народа», с которой развелся по указке начальника главка…) Что она теперь скажет ей, этой святой женщине? Что…

  Хрупкое девичье плечо, огрубевшее за время диверсионных курсов и перехода, оглушила резкая отдача. Из казенника СВТ вылетели со звоном три дымящиеся гильзы. Да куда там! Цепь была метрах в двадцати. Отражающие солнце белые номерные бляхи на белых же цепочках (оцинкованное снаряжение на кожаной амуниции то и дело вспыхивало на солнце короткими игольчатыми вспышками, резало глаз), синие воротники шинелей – до глаз, на специальные хлястики у шеи застегнуты. Белые оцинкованные пряжки с орлами и свастикой (Gott mist uns!). Фельджандармерия, мать их…И все-таки метрах в двадцати по рабьи согнули спины. Залегли в снег, показав притороченные к заду длинные, гофрированные цилиндры.

   - Рус! Диверсанте! Nixt chosen! Мы не есть стреляйт! Сдавайстен…

   - А мало не покажется… - простонал подраненный Пашка. Потянул из-за пазухи ватника гранату-лимонку. Зацепил пальцем чеку. – Сучье племя! Комсомольцы не сдаются, гниды фашистские! Ням-ням, руссише балалайка! Гитлер капут, мутер ферфлюхт…

   Сволочи… Теперь хотелось ругаться даже Насте. С ее пылким девичьим самолюбием творилось что-то неладное. С утра вчерашнего дня исчез Сергей. Куда-то растворился после ночного обстрела из «кочки». Неужто, захватили его, сволочи? Не может быть. Три раза выходила в радиоэфир в указанном квадрате в указанное в шифроблокноте  время. Тщетно… Центр на позывные «Заря, Заря 7» не отвечал. Сквозь шум  в эфир пробивались голоса чужих радиостанций проходящих немецких частей, полевых комендатур и тыловых команд. Как-то раз, крутя тумблер настроечной таблицы, она в наушники уловила с замирающим сердцем голос. По-русски он вещал вкрадчиво и тихо: «…Красные диверсанты, подпольщики и партизаны! Германский рейх обещает вам жизнь и приличное содержание в лагерях для военнопленных. Все условия Женевской и Гаагской конвенций будут соблюдены. Немедленная сдача в плен – необходимое условие для сохранения вашей жизни. После войны вам гарантируют возвращение к семьям, родным и близким…» Голос этот, красивый и звучный, показался ей до ужаса знакомым. Поймала себя на мысли: уж не Сергея ли? Ведь, по словам комгруппы, Толи Смелкова, пожалел он того фашиста во взорванном автобусе.

   …Ее губы шептали неслышные проклятия. Тем временем старшего группы перехватили на подступах к Долговке. Из-за пахнущего навозом гумна на него и двоих ребят, вооруженных наганом и трехлинейкой, налетели шестеро. В красноармейских шинелях и ватниках, со споротыми петлицами. На голове у самого здорового, по-видимому ихнего старшего, была немецкая пилотка со спущенными отворотами. «…Це треба вам до нас, хлопцы! – сказал здоровый, шевеля лохматыми бровями. – В Украинску повстанческу армию! Слыхали про такую?» Их немедленно окружили со всех сторон. Потребовали сложить оружие. Смелков, не долго думая, бросил «Hаган» в снег.

   - Фрицы, что ль? – спросил он.

   - Сам ты – фрицы! Дурило! – рыжий, кажется, вознамерился говорить один. – Сказано тебе – повстанческая армия   Украины. Сам-то кто, москаль? Чекист или… по принуждению будешь?
 
    У него в руках был ППД-38 с исцарапанным деревянным ложе. Остальные были вооружены винтовками Мосина образца 1891\13 года. У самого пожилого с вислыми украинскими усами был пулемет Дегтярева.

   - Вы Советскую власть признаете? -   Толя жалел, что бросил оружие в снег, да еще на виду.                Хлопцы гнусно заржали. Тот, что был ближе к старшему, вскинул на плечо «винтарь».

    - Мы любую власть признаем, ежели она нам поперек горла не встает, - фыркнул он. – Чи Советская власть, чи германская – нам все одно. Без разницы, яки балакают на Московии. Мы и с москалями готовы балакать и ручкаться. Верно говорю, батька? Верняк, хлопцы? – видя замешательство Толи, молвил. – Треба тебе, москаль, зараз до нас тикать. Зараз германец зачнет вас шукать. Нам того не треба никак…

   Уже будучи в мазанке со стенами из кизяка, Толя вспомнил про наган. Надо же, обронил и забыл как последняя бестолочь. Перед ребятами стыдно. Ребята тем временем шмыгали носами, раскрасневшимися от мороза. Никто и не думал распахивать телогрейки и снимать вещмешки. Анисимов из Москвы было передернул затвор, но пожилой и усатый, что был с дегтярем, остановил его сварливым: «Не треба, хлопце! Уси теперь добре будет…» За окошком, что запотело от жара из печки, слышалась беготня и урчание каких-то моторов. Доносились горлотанные германские окрики. Выглянув на мгновение, Толя заметил посреди белого торжества борт стальной машины с крестом. Поверх торчали ссутуленные спины в белых маскировочных куртках и белые же каски, обтянутые материей. Хриплый голос по немецки спросил: «…Партизаны есть? Мы договаривались, что ваша организация выдает нам чужаков и не способствует диверсиям в германском тылу. Договор остается в силе, господин Остапчук? Не так ли?» Тот, кого назвали Остапчуком, отвечал довольно сносно по-германски: «Не сомневайтесь, герр Вебер. Мы свое слово держим. Не угодно ли пройти в хату и убедиться?» Сердце Толи сжалось. Удары его превратились по силе отдачи в забойную сваю. Но что-то в душе мешало сопротивляться. «Уси спокойно, - как ни в чем не бывало произнес пожилой повстанец. – Сидите смирно. Батько своему слову хозяин». Шаги уже раздавались на порожке. Кто-то сбивал снег, топая подкованными железом каблуками. По горнице носилась услужливая дебелая женщина с мощными грудями, выпирающими из-под сарафана с монистами. Она с помощью ухвата ставил на столешницу дымящийся чан с картошкой, мастерски резала сало, разливала топленое молоко. С ее широкого лица с густо подведенными бровями не сползала улыбка. Один раз, как показалось Толе, она подмигнула ему. Обшитая овчиной дверь внезапно распахнулась. Вслед за уже знакомым Остапчуком зашел самый натуральный фриц в белом маскировочном костюме, состоявшем из широкополой куртки, длинных, мешковатых штанов, заправленных в сапоги. Его голову поверх каскетки с черепом и костями покрывал капюшон на заячьем меху. За широком поясом с бляхой торчали две гранаты польского образца с длинными ручками, висела кобура. На ремне через плечо был планшет коричневой кожи. Острый, бритый подбородок торчал вперед. Близко посаженные к переносице голубые глаза вопросительно скользнули по сидящим на скамье возле окна.

   - Кто есть это? – герр Вебер задал вопрос так, будто знал на него ответ.

   - То мои люди, пан, - Остапчук как ни в чем не бывало гнул свою линию. – Они вам безопасны. И ваше германскому рейху трошки, - при этом «батько» умудрился повторить сказанное по-германски.

       Немец прошелся по горнице. Он намеренно задержал взгляд на лицах сидящих ребят, окинул взглядом накрытый стол. Усмешка поползла по его бритому до синевы лицу. Женщина раздвинув черненые брови, угодливо поклонилась ему. Любезность так и сочилась из ее васильковых глаз и сочных губ.

   - Может пан сядет за стол? Мы с Миколой будем только рады. И хлопцы наши тоже, - она кивнула в сторону притихших ребят.

   - Danke shone, Frau- сказал эсэсовец. – В следующий раз. Un Ordnung! Gen God…

   - Тогда прощевайте…

   Любезно осклабившись, герр Вебер вышел из горницы. Напоследок он провел рукой в меховой перчатке по подбородку. Словно давая ребятам понять, что запомнил их всех. Теперь, дескать, они в его власти и никуда им то него ни деться. Толя хмыкнул ему вслед. Он вновь пожалел, что оборонил наган. И страшно обрадовался, когда увидел револьвер с кольцом в рукояти и белым шомполом в руке у пожилого. «Уси» улыбался в пышные, точно у Тараса Бульбы, усы. «…Забирай свое, мне не треба, - протянул он оружие. – Сдалось оно вам, хлопцы. Уж я-то что, повидал на своем року богато. Но этого добра лучше б никому ни бачить. Шоб  очи не повылазили, яки у скаженного…»

   Через минуту в горницу вошел хлопец, что предложил «зараз тикать». Он взял батьку под руку. Предложил ему выйти.

   - Там германцы, на большаке, кого-то шукают. Поймали, гутарют, двоих. Не из этих ли будут?

   -  Нам то непотребно знать, Стась. Те, что за большаком – не про нас забота. Этим про них не говори…

   Микола Остапчук  как попал в 41-ом в окружение под Киевом, так воевать ему «стало не треба». По крайней мере, так он признался Толе, когда тот вместе со своими хлопцами, скинувшими тяжелые ватники, без цигейковых шапок, сидели за столом. Лопали вареную картошку со сметаной, салом, топленым маслом. Противно было слушать это. Правда, возражать было еще глупее. В гостях надо было честь знать. Поэтому Толя, не сильно налегая на харч, бдительно косился на лица ребят. Обветренные. Усталые. С запавшими глазами и небритой, железной щетиной – хоть скребок вынимай… Им отдохнуть «потребно», а не воевать. Но и отсиживаться не хотелось. Огнем жгла мысль о Пашке с Настей, что остались в мелком овражке у большака. Неужто… А  Микола тем временем продолжал свою вредительскую работу. По его словам, всю киевскую группу войск с огромным количеством танков и артиллерии бросили погибать. Генералы, еди их мать… О товарище Сталине Микола был тоже невысокого мнения. Мол, какой же он батька, ежели не учел, что Гитлер нападет? Если же учел, то почему не предупредил нападение? «…Хуть оно внезапное, хуть какое – должон был. И все тут». Ему, хохлу свиноматочному, сложно было объяснить, что товарища Сталина со всех сторон (как страну Советов!) враги окружают. Невидимые и видимые. Мешают, сбивают… Вот, Ежов, что до товарища Берия возглавлял НКВД, «карающий меч революции» и «вооруженный отряд партии». Уж на что проверен был и доверен, самим товарищем Сталин назначен на столь высокую и ответственную должность. Тоже враг оказался.

   - Я, конечно, извиняюсь, хозяин, - наконец произнес Толя. При этом поперхнулся куском картошки. – Мне до ветру выйти нужно. Не проводишь?

   - Что ж, давай, хлопце. Зараз…

   Они вышли во двор. На белом, пушистом ковре виднелись следы от гусениц. Натекло темно-фиолетовой лужицы не то автола, не то бензина. Отпечатки гитлеровских сапог, утыканных гвоздями по подошве, виднелись повсюду. Точно гвозди кто-то в снег забивал. Куполом из серо-черного стекла возвышалось небо, сквозь которое блистали ранние звезды, проглядывался серпик молодой луны. В гумне блеяли овцы. (Черные ошметья кизяка виднелись у порога.) Брехал желтозубый кобель на задах, что б не дразнить фрицев. Ставя перед собой мощные лапы, пес вытягивал в лае страшную, оскаленную пасть. Плетеная изгородь по-домашнему была усеяна горшками.

   - Не хотел при ребятах, в горнице, - начал из далека Толя. – Неудобно было… Я насчет твоих разговоров. Говорить что-то против не стану. Ты хозяин, я гость. Только, Микола, давай договоримся. Не надо ребят в твою веру перековывать.

   - Ребята твои сами могут решить, какая вера им ближе, - улыбнулся Микола. Он расстегнул ширинку на красноармейских брюках «хебе». Жестом предложил сделать тоже самое. – Чего ж, мне молча сидеть в своей хате? Или как?