Каратели

К вечеру Мороз пришел. Он осел на диван и, обрушив свою красивую голову в сильные большие ладони, как бы застыл, призывая в свидетели неведомого случившегося окружающее пространство.

– Где ты был? – обеспокоено спросила Уля и присела на колени перед мужчиной, которого она, слабая и беззащитная, так безумно и покорно любила.

– Иди спать, родная, – схватил трепещущие пальчики Ульяны трясущимися руками Герман. – Ни о чем не думай! Утро вечера мудренее.

Покоряясь воле супруга, Белая Лилия, скрылась в проеме двери своей спальни. Их общей спальни. Дети ни во что не вмешивались, только ходили желваки на скулах у Антона, да тоненько заскулила младшенькая. Анна сузила свои зеленые колдовские глаза, но не проронила и слова.

Так, молча, они и покинули отца, а он остался один. О чем думал Мороз в последние часы своей вольной счастливой жизни, никто так и не узнал, но там, в обжигающей от холода, постели, плакала та, кого он так сильно и преданно любил.

А ночью раздался оглушительный звонок, и затем истошно забарабанили во входную дверь.
«Правильно говорят, что кровь может застывать в жилах, – мелькнуло в разламывающейся от боли Ульяниной голове. – Смогу ли я встать на ноги»?

Но, превозмогая душевные и телесные страдания, она накинула на дрожащие плечики старенький, потертый на локтях, халатик и обреченно пошла к своей приближающейся погибели.

Герман сидел, призакрыв глаза, по-прежнему безразличный ко всему окружающему, или просто делал вид, что ему наплевать на происходящее. Тотчас выглянул из своей комнаты облаченный в брюки и рубашку Антошка.

– Гражданин Мороз? Живо собирайтесь! – рявкнул пулей влетевший в гостиную пожилой бородатый красноармеец в грязью обляпанных сапогах, и привыкшими карать желтыми пальцами выудил из кармана папиросу, чтобы заесть ею всю всепожирающую ненависть к проклятым буржуям и их пособникам.

– Ждал, – обреченно выдохнул хозяин дома и смерил равнодушным взглядом двоих верзил, застывших в немом укоре у выхода.
– Это ваш отец со своей супругой занимались контрреволюционной деятельностью, за которую их расстреляли? – несколько успокоившись, прогремел куряка. – Религия – опиум для народа!

– Опиум, – подтвердили застывшие в немом почтении манекены в красноармейских формах.
– Папа! – бросилась к ногам отца будто появившаяся из воздуха Ядвига. – Ты ни в чем не виноват, и они не смеют…

Девочка плакала, размазывая по щекам соленую влагу, а старшая ее сестра стояла с расширившимися от ярости глазами и, стиснув до посинения тонкие пальчики, что-то тихо и обреченно шептала.

– Вы не смеете! – прогрохотал за спинами девочек мужской голос. Антона трясло, будто вылили на него целую цистерну ледяной воды и поставили голышом на студеный зимний ветер.

Герман собирался. Лишь искоса взглянул он на свою семью, без которой ему не будет теперь жизни.
«Пропади пропадом эта революция, – слыша приглушенные рыдания Белой Лилии, тупо размышлял арестованный. – Конец мне пришел, а, кажется, и не жил еще! Как будут они без материальной и моральной поддержки»?

Ядвига резко повалилась на пол, скорчилась и закричала так, что застывшие в почетном карауле амбалы ожили, оживились, и начали умело и остервенело бить обляпанными грязью сапогами девушку, метя попасть ей в голову, дабы не было на теле следов чудовищного преступления.

– Стоять! – рявкнул на Германа пожилой истязатель и выдернул из кобуры старый, проверенный временем, пистолет.
– Не смейте! – бросился к сестре Антон. – Не калечьте ни в чем не повинного человека!

– Сучонок, мать твою, – недобро усмехнулись каратели, но от жертвы нехотя отошли.
– Обыщите хоромы классового врага! – гаркнул гориллам их предводитель, и человекоподобные бросились исполнять его сатанинское распоряжение.

– Палачи! – крикнула им вслед Ядвига. – Черные вороны! Кладбищенские птицы!
– В каталажку хочешь, буржуйское отродье? – обернулся на девушку один из молодых инквизиторов, и, похотливо рассматривая выбившуюся из халатика юную девичью грудь, оглушительно расхохотался. – Идем, мы не против позабавиться!

– Прекрати унижаться, – холодно, будто с осуждением, приказал дочке Мороз. – Я завтра непременно вернусь. Вот увидите!

Но ни завтра, ни послезавтра он не вернулся. Не пришел кормилец и через неделю, да и знала Улюшка, что оттуда не возвращаются, ибо там не было жизни, а был ад, который придумала и создала для своих соотечественников «справедливая советская власть».
(отрывок из романа "Лилия Белая")