Женщины, такие сентиментальные

Я проснулся в час дня и сразу сунулся под одеяло, потом, наткнувшись на чью-то упругую задницу, стал восстанавливать в памяти воспоминания об этой ночи. Ничего путного на ум не приходило, кроме как "кто эта упругая задница?". Единственное, что я тогда понял, так это то, что за табачным дымом Честера и бутылкой дешевого коньяка не спрятать твои глубокие как море глаза. Она блондинка, кстати, а я блондинок не переношу, ну это просто так, чтобы ты знала, насколько низко я опустился после нашей последней встречи, что даже не могу найти себе путную женщину на одну ночь. В детстве смотрел фильмы про таких отбросов общества, каким стал я, думал, что вот вырасту и буду таким же крутым, буду пользоваться людьми, пить ночами напролет, тусоваться, когда вздумается; спустя два десятка с лишним лет лежу голый под черным одеялом и не знаю, что мне делать: то ли трусы надеть и попытаться поднять себе настроение, то ли пойти купить револьвер и покончить со всем этим, но трусы придется одеть в любом случае, чтобы не смущать работников полиции. А ты узнаешь, что мое тело придется опознать в морге, потому что ты единственная, кто у меня был, расстроишься, увидишь эту дырку в моем лбу, начнешь плакать, винить в этом себя; а кому это уже нужно будет? Мое тело сгниет в деревянной коробке, которую работники похоронного бюро подберут под мое телосложение, а ты будешь плакать, страдать. Зачем мне ещё раз знать о твоих слезах? Когда я понимаю, что твои щеки сейчас обливаются слезами, а не этой противной пудрой, мне сразу хочется дать себе по морде пару раз.

Тем временем упругая задница проснулась и закатила мне скандал по поводу того, что я такой же, как и все, хотя сегодня ночью в баре я слышал немного другие слова, но это уже не столь важно.

Я вышел на улицу за очередной бутылкой, которая спасет меня от головной боли, и я уже не помню, с каких пор мой разум решил, что лучшее средство от похмелья-это двухнедельный запой. На улице начался мерзкий и прохладный дождь, пока я расплачивался в кассе и объяснял кассирше, что у меня сейчас сложный период в жизни, и скоро это прекратится. Мои ноги понесли меня домой с неимоверной скоростью, чтобы сильно не вымокнуть. По привычке решил закурить, но обнаружил, что сигареты закончились, и так обидно стало, больно, я упал на колени и начал орать на всю улицу. На меня ошарашено смотрели дети, идущие из школы, их родители отводили от меня ребят, говорили не смотреть и не обращать внимания. До чего я опущен.

Ты встретила меня загорелым и уверенным в себе парнем, у которого сердце доверху заполнено страстью и чувствами, кошелек деньгами, а голова мозгами. Сейчас у меня бомжатский вид и пустая голова, которой я добиваю свою жизнь на дно и трачу последние деньги на алкоголь. Интересно, а как у вас, у женщин? Ты, наверное, заплакала, покурила, позвонила своей подруге, вы с ней собрались в чьей-то квартире, порыдали, выпили, устроили истерику, а потом разбежались на утро каждая на свою работу. До сих пор калечишь себя воспоминаниями, по вечерам плачешь, если время есть на это, вбиваешь себе в голову, что все у тебя будет хорошо, что найдешь себе нормального мужика и заведешь с ним детей, забудешь про меня, про ублюдка, который подарил тебе всего жалкий годик счастья, из которого последние два месяца состояли в основном из слез и криков.

Возвращаться в магазин после этой мерзкой сцены не было никакого желания, я забился перед телевизором на три часа, допил бутылку, две кружки кофе и задумался, впервые за три недели задумался для того, чтобы разобраться во всем, а не просто строить вид ученого, лишь бы не принимать никаких решений. Я думал обо всем: о нашей квартире, которая теперь только моя, о твоем сердце, которое теперь только твое, о наших отношениях, которые теперь принадлежат только воспоминаниям. Один скучный день сменялся другим более скучным, одна головная боль сменялась другой, порой даже мигренью. Включил канал новостей, чтобы отвлечься от очередного похмелья в очередной знойный четверг, там говорили про писательницу, которая покончила собой. И, вроде, чего мне до этих писательниц?—думал я, пока готовил себе яичницу и слушал правым ухом очередные детали данной информации. Думал, пока не услышал твое имя из уст ведущей.

Прямой эфир с места события, центр сцены, на которой произошел страшный суд, как же любят это журналюги. Сковорода повалилась на пол, сердце в пятки, разум за облака, а сердце обливалось кровью. Я выбежал из дома в домашних штанах с вытянутыми коленями, которые ты так яро ненавидела, и сел за руль в шоковом состоянии, позабыв о том, что не знаю, куда мне ехать. Память быстро сработала, перебирая картинки с экрана, и я помчался на тот самый мост, на котором мы когда-то впервые встретились. Забыл надеть ботинки, бежал в носках по мокрому асфальту к красному пятну, на котором белой краской нарисован твой неповторимый силуэт, который они испоганили одной лишь позой, подбежал к желтой ленте, кричал, полицейский схватил меня за плечи, начал читать нотацию, а у меня в одно ухо влетало, из другого тут же вылетало, как пуля могла пробить мой чертов лоб, если бы я решился три дня назад. Мне сказали, что тебя уже отправляют в фургон скорой, но все бессмысленно, потому что у тебя не обнаружили пульс. Я обернулся и увидел белое платье, от которого всегда сходил с ума, потому что в нем ты неотразима, побежал к скорой, держась руками за голову, врачи увидали мой бешеный взгляд, сказали не подходить, объявили о твоей смерти, захлопнули дверь и уехали. Рядом стоял детектив, молча смотрел на меня, потом на рисунок твоего тела, снова на меня, а потом с ухмылкой сказал "женщины, такие сентиментальные" и ушел.