Финские сапожки

        В тот год зима снова свирепствовала, снега правда уже было поменьше,чем в прошлом году, когда снежных завалов наметало так много, что горы снега доходили, в аккурат, под крыши одноэтажных строений и чтобы пройти к дому, из снега мой высокий дедушка Степан делал лабиринт, а я двухлетняя девочка своей  маленькой детской лопаткой выковыривала из снега полочки для  детской посудки. В тот год снега было много, но морозы были помягче, а вот уже когда мне стукнуло три года то морозец давил  в январе и за минус двадцать пять. Дети младших классов не ходили в школу, а вот в сады детские, как не странно, некоторых, таких как я, горемычных, все же отвозить на саночках  приходилось моей одинокой мамочке.
 Помню в ту зиму мы с мамой жили на частной квартире, из дома родителей отца мама моя еле еле сбежала. Что уж там такое было, мне по сей день подленно не известно, а то что рассказывала мама, конечно было ужасно.
      И почему я беру под сомнения интерпретацию событий моей матери, на то есть причины. Моя мама, была, царствие ей небесное, женщина театрального, актерского склада ума и психического свойства личности не похожего на всех остальных окружавших ее женщин.
   Все что она говорила было либо чрезмерно смешно, либо убийственно трагично. В ее жизни, как и в ее рассказах золотая середина отсутствовала напрочь.Хотя, на первый взгляд пока вы с ней не знакомились ближе, она была строгая, серьезная и очень основательная женщина. В ее доме все было идеально чисто, живые цветы на подоконниках и в палисадниках где бы она не жила, были обязательным атрибутом ее присутствия. Белоснежное постельное белье накрахмаленное до синевы, такие же белоснежные, безупречные занавески, вышитые гладью и крестиком украинские рушники, белоснежные  наволочки вышитые разноцветными узорами райских птиц и цветов, пышная перина на кровати застеленная таким же цветным покрывалом с оборочками и рюшиками, которые она неприменимо сшила своими руками, и конечно же посуда. Посуда у нее была всегда идеальной. Кастрюли натерты до блеска, печка выбелена так, что ее можно было сравнивать с кухонными белоснежными занавесками и чайник. Наш старый голубой чайник! Я его помню до сих пор, он был такой вместительный и всегда стоял теплым на печке. В нем мама держала теплую воду, чтобы мне помыть ручки добавив теплой воды в умывальник который мы всю жизнь таскали с собой по частным квартирам, или же чтобы, после еды тут же помыть посуду. У моей мамы ни минуты не должна была оставаться грязная посуда на столе или где-то еще. Она всегда говорила:- Настоящая женщина может не успеть накрасить губы, но не вымыть после обеда посуду, она себе позволить не имеет права, так же, как и не умыть лицо перед завтраком. Эти ее назидательные речи я слышала ежедневно с детства.
      И когда я сама, стала взрослой самостоятельной женщиной, оставляя в мойке посуду после завтрака и собираясь на работу, очень часто возвращалась на кухню, чтобы быстро помыть под проточной, теплой водой пару чашек и блюдце.
    Мне всегда в такие моменты было стыдно, я вспоминала, что моей маме, чтобы все хозяйство держать в образцовом порядке нужно было утром вставать не в семь или в половине восьмого, как мне, к примеру, а в пять утра.
 Ей утром нужно было растопить печку, принести воды, на этой печке сварить еду на день, привести в порядок себя и меня, накормить меня, убрать все за собой в жилище и только потом выходить на улицу, чтобы по этому страшному холоду и снегу, за тридевять земель, везти меня на саночках в детский сад "Теремок". При этом, утром я устраивала маме истерики по поводу платья которое я не хотела одевать, в связи с тем, что оно уже мне надоело. А мама мне объясняла сначала очень спокойно и доброжелательно, что розовое с балабончиками нужно гладить, а времени нет, и она из-за меня может опоздать на работу, но все это было тщетно, дочь ее, то бишь я, и не собиралась войти в ее положение и настаивала на глажке любимого платья. И тут мама моя становилась совершенно другим человеком, она перевоплощалась из доброй "любименькой мамочки" в строгую "воспетку" из сада, а того хуже в тетю Веру санитарку из детской больницы,(где я была частым гостем из-за слабого в детстве здоровья), которая не раз давала мне под задницу шваброй, когда я слишком долго и нагло умничала.
   В такие моменты моя мама говорила: - Так, Ирина! Сейчас ты меня доведешь, и я, не смотря на время, тебя отлупцую веником или лозиной так, что ты на задницу не сядешь, оставлю тебя до вечера дома одну и уйду на работу, а потом ты неделю не будешь ходить на улицу. Если ты хочешь так, то я сейчас иду за лозиной, да?
 В этот момент мои детские мозги тут же прикидывали "выгоды и невыгоды" предстоящих событий и я, как шелковая, тут же отвечала маме.
- Мамочка, дорогая, я уже все осознала, за лозиной идти не нужно, я согласна на желтое платье с корабликом.
   Она, в такие моменты, с облегчением вздыхала и напяливала мне на голову, и поднятые вверх руки это ненавистное платье с корабликом, при этом когда моя голова показывалась в проеме она нежно целовала мой нос. Мир был установлен. А время поджимало. Мама одевала на меня мою черную цигейковую шубку и такую же, но коричневую шапку, валенки на подошве и на малюсеньком каблучке, варежки красного цвета на веревке которая была продета в вешалке шубки и говорила: - Иди Ирочка, деточка на крыльцо, а то распаришься, еще не дай Боже заболеешь, а нам болеть нельзя сейчас, и одевала свои белые с легким отливом синевы финские кожаные сапожки. Я не хотела упустить этот волнующий для меня момент и поэтому долго топталась на пороге,или возвращалась в кухню за печку, чтобы взять какую-то куколку, а сама в это время наблюдала, как миниатюрная ножка моей мамы, тридцать пятого размера легко и красиво вскакивала в эти божественно мягкие белые сапожки с черной подошвой и таким же черным устойчивым каблучком. Я любовалась своей мамой, которая одевала свое черное приталенное пальто с небольшим воротником из лисы чернобурки и последний штрихом было завершение процесса. Мама привычным движением надевала на голову белый шарф который был сзади зашит и выглядел, как шапочка. На ее высокой прическе из копны светло-каштановых волос этот шарф смотрелся великолепно, она легко и быстро красила помадой розового цвета свои пухлые красивые губы, окидывала взглядом наше скромное жилище, на ходу поправляла скатерть или занавеску, брала в руки свою черную кожаную сумочку, которую я любила таскать на плече, когда мама была на улице и мы выходили. Зимой утром еще очень темно. И в такие моменты мне всегда было чуточку страшно. Я спрашивала маму: - Мама, а нас здесь за углом волки не покусают? Мама, которая уже усадила меня на санки и вышагивая впереди в своих красивых сапожках с оптимизмом отвечала.
- Доченька, когда мы вместе то нам не страшны никакие серые волки.
       Я смотрела на ее ноги, которые мелькали в этих финских сапожках у меня перед глазами и думала: "У моей мамы самые красивые ножки и самые красивые сапожки.  Моя мамочка  самая лучшая в мире, я ее очень люблю...". Мороз щипал мои щеки, но я не обращала внимания на холод. Уверенные и быстрые шаги родного человека обволакивали мою детскую душу покоем  и я стала дремать, а сквозь легкую дрему мне   слышался  скрип сапожек самой любимой женщины в мире, моей мамы...