Анекдот 13 - Национальная черта Анания Ананиевича

НЕСКОЛЬКО АНЕКДОТОВ ИЗ ЖИЗНИ
АНАНИЯ АНАНЬЕВИЧА,
МАЛЮСЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕЧКА

АНЕКДОТ ТРИНАДЦАТЫЙ: НАЦИОНАЛЬНАЯ ЧЕРТА АНАНИЯ АНАНИЕВИЧА


Еще два года назад, 14 декабря, аккурат в день восстания на Сенатской площади, когда нечто подобное проходило на Манежной площади (а все из-за убийства Егорки Свиридова), задумался Ананий Ананьевич о своей национальности. Все вокруг говорят: мы, мы, мы. А кто это мы, которые русские. Какие мы?

То что русские – это понятно. То что нас много и мы упертые, подневольные и к порядку тяготеющие – тоже понятно. Государственные (читай: имперские) и воинственные – тоже правда, некоторые начнут качать головами и корчить рожи. Но если пойти дальше – не отличающие побед от поражений, – то тогда эти же головы закивают.

Государственные и анархичные. Да-да. Русским бунтом тоже можем припугнуть, злым взглядом до желудка достать, ножом в подворотне горлышко перерезать за просто так. Прекрасные и страшные. Все это мы. Которые русские.

Пьющие и как следствие вымирающие. Факт. Но и семтиментальные, душевные, открытые, ищущие праздника. Вот так-с.

Но вот обожгло при этом Анания Ананиевича как парадокс, как визг пули, одно малое допущение, которое часто упускается из виду.

Ведь все эти мы, которые русские, одинаковые. Нет двух разных русских, один из которых, например, горожанин, живущий в одной из дыр восточно-европейской возвышенности, добр до одурения, а другой, к примеру, житель таежной Сибири зол как комар. Нет такого, чтобы дерущиеся на свадьбе были разными и искали каждый по-своему, какую-то свою правду, свою онтологию. Нельзя представить, чтобы мужик, одевший солдатскую форму, и мужик, записавшийся в казаки к Стеньке Разину, были из разных каст или этнических подгрупп, или обладали различными коэффициентами духовности.

Много бездельников, но много и кулибиных, много левшей у нас. Посмотрите в интернете: расскажут и покажут, как собрать компьютер, как починить автомобиль самому, при помощи подручных средств, как бесплатно запустить платный антивирусник, как обойти закон – все, все изобретут русские Ньютоны и Мишки-архангелы.

Так и в Гражданской войне нет и не было ни правых, ни виноватых. Но все мы виноваты.

Все это один брат, одно тесто, одна природа, все мы – одинаковы.

Другое дело, что разделений очень много и они стоят над одинаковостью.

Но какова же эта одинаковость, в чем же она, природа наша и духовность наших, которые русские?

Ананий Ананиевич долго думал по этому поводу, много читал соответствующей литературы, а главное, изучал свою душу.

И вот к какому выводу он пришел.

Русские – больные люди. Больные оттого, что много болеют. А болеют по разному поводу – и в футболе, и после праздников, и на самом празднике, и перед праздником – чувствуют, что сейчас начнется, сейчас вдарит сила, а уклониться нет никакой возможности. Ни теоретической, ни практической. Болеют от тоски и болеют от радости. Болеют по неграм в Африке (голод и нужда) и болеют по сидельцам тюремным. Болеют в смысле сочувствуют и переживают. Так болеют, что живот болит.

Захотят – заболеют в труде и как Стаханов выложат на гора сотни тон радиоактивной руды, а захотят – ничего не будут делать и начнут лениться от всей души, зарывая талант в землю.

Болесть эта особенная, нашенская. Такой болестью болел Степан Разин у Василия Шукшина. По болести собственно нас и назвали. И не надо видеть в этом отрицательных смыслов, заданных психиатрией ХХ века. Ведь, вспомнил вовремя Ананий Ананьевич, психиатрия ХХ века у нас на Руси была служанкой идеологии. И активно занималась лечением инакомыслия. А вот в этом-то и кроется главная ущербная сила этой болести.

Суть болести этой в том, что мы не можем, не имеем права быть слабыми и инакомыслящими. Ну как же, возмутятся сильные, нас же задавят. Россия – огромная страна и ее надо бы защищать, беречь и прочая и прочая. Сила наша богатырская воспета была народом еще вона когда.


А ведь болесть-то эта – удел сильных, а не слабых.

Оно-то правильно. Но не Богатыри же Москву строили и Русь защищали от недругов. Погибали, умирали безымянными и целыми батальонами не богатыри, а простые маленькие людишки, которых на Руси издавна называли холопами, смердами, крестьянами, колхозниками, рекрутами, солдатиками, гоголевскими маленькими людишками.

И все вокруг русского маленького человечка было большим – князья и цари, Русская Церковь и помещики, государства и вражеские полчища, бюрократия и даже бездуховность, соотносимая разве что с бескрайним простором Большого Отечества.

Были герои. Но ведь эти герои брались оттуда, снизу, из подполья. А когда они появлялись, то сразу вырастали в два-три раза от своего размера: и ноги длинные у них, и руки мускулистые, и тело – заслоняет полземли. Такими рисовались богатыри в мифологическом сознании. А Карлы преуменьшались до карликов. А враги были мелкохонькие, мелкотравчатые все. Хотя до этого еще возникало понятие «грозный враг» - чем же он грозный, если он мелкий? А потому добавилось – «вероломный». То есть предал наше дружелюбное к нему отношеньице. А чего ради нам с недругами обниматься, спрашивается, и немца союзником величать, а на этот вопрос никто не может ответить – документы в архивах спрятаны.

А, может быть, враг был мелкий и слабый, потому что с мелкими и слабым (а также хитрым, подлым, беспринципным, ) врагом труднее справиться, чем с равным по плечам?

В каждом герое можно найти что-то такое твердое и мужественное, непреодолимое и несгибаемое, волевое и сильное. Под пулю, на виселицу идут герои и всем своим взглядом выражают презрение к врагу. Хорошие качества. Этим качествам учат нас сызмальства, так же как и правописанию и морфологическим характеристикам самого слова – сызмальства.

А ведь всё это уже диагноз.

Нас же тоже такое воспитание тянет под пулю и на виселицу, учит переживать трудности и лишения в застенках гестапо, бороться с житейскими бурями по принципу: «Пан или пропал». Вот. И никаких компромиссов. Никакого обмена веществ тут не требуется: или я, или ты остаешься в этом пространстве. Закладывает в нас государство динамит в виде тяги к смерти. В нужный момент запалит бикфордов шнур и ба-бах: загоримся синим пламенем русского фатализма.

Диагноз и еще какой: 

«И вот – я торжественно объявляю: до конца моих дней  я  не предприму   ничего,   чтобы   повторить   мой   печальный  опыт возвышения.  Я  остаюсь  внизу  и  снизу  плюю  на   всю   вашу общественную  лестницу.  Да.  На каждую ступеньку лестницы – по плевку. Чтоб по ней подыматься, надо быть жидовскою мордою  без страха  и  упрека,  надо  быть  пидорасом, выкованным из чистой стали с головы до пят. А я – не такой».

Ах, Веничка, Веничка, трезвейший ты наш пьяница, самый рисковый герой, самый что ни на есть нормальный среди больных, по слову русскому – настоящий человек, который в повести был прославлен. Правда, если бы ты не обещал так громко и помпезно и наплевал бы на свои обещания, то и вовсе перестал быть русским человеком. А так ты, у подножия, такой же как и те, кто на постаменте вылиты в бронзе и высечены в граните. Просто у тебя внутренней свободы побольше, а у них – свободного времени поменьше. Ты пьешь изысканные коктейли, а они – водой дождевой травятся.

Но суть выразил точно – слабому на Руси нет ни места, ни правды. А это уже не так справедливо, как казалось у нас прежде. Вот так исторически сложилось: там, где демократия и вольность, праздник и торговля процветает, искусства и ремесла развиваются, найдется какой-нибудь сукин сын Иоанн Васильевич или Иосиф Виссарионович, татарский хан или свойский хам, и бац – закрутит гайки Соборным уложением, бац – реформы примется проводить по усилению крепостного права, бац –   потопит город в крови, бац – на рудники сошлет, бац – и коллективизацию проведет. Скажет, враги рядом были, готовились к удару, надо быть всем сильными, а не расхлябанными; богатырями, а не сопляками, что губу раскатали на все чужеземное.

Собственно, такую картину можно наблюдать не только в исторической перспективе, но и на лестничной клетке. В нашем дворе.

Болесть эта называется эпилепсия. А мы, которые русские, не то что склонны к эпилепсии, а являемся в массе своей такими вот эпилептоидами, носителями ее факторов. Душа у нас так устроена. Так устроена, что между меньшинством и большинством, между гибкостью и негибкостью, между свободою и властью, между простым и роскошным, между тусклым и ярким, между малым и великим, между узким и широким, между слабым и сильным выбираем второе.

А не первое.И не третье, что посередине.


3 июля 2012 г.