Гитара

       На Севере всё имеет свое особенное название: жилой вагончик – балок, неустроенный человек – бич, ледяное крошево на реке – шуга и так далее. Местный язык, краткий и выразительный, приезжему часто бывает малопонятен, и только спустя какое-то время слух и сознание совмещают привычные образы с их непривычным звучанием.
       Почему название музыкального инструмента стало синонимом сложного переплетения труб, агрегатов и другого оборудования наружной части газокомпрессорной станции, объяснить, конечно, можно, но версий наберется немало и каждая из них будет правильной, хотя и не полной.
       Одни усматривают в плавных закруглениях трубопроводов обводы гитарной деки, а в туго натянутых проводах – струнный набор, другие проводят звуковые аналогии: вой работающей турбины резонирует, меняет тональность – поёт… Как бы то ни было, полет человеческой фантазии прихотлив и своеобычен: назвали гитарой, значит так тому и быть.
       …Последние две недели Петюня жил на гитаре. Он монтировал автоматику контроля и управления, попутно подсоблял наладчикам и дябел над душой медлительных сварщиков, завершавших работу на свечном блоке.
       Так уж случилось, что гитарный объект «висел» на нем. Большое начальство разбежалось в кратковременные отпуска и отгулы, а оба его напарника срочно заболели: один воспалением легких, другой сорвался в запой.
       Старшим Петюню никто не назначал, однако всегда нужен человек, который бы всё знал, постоянно был на глазах и мог послужить миротворцем в разладе или, при необходимости, козлом отпущения.
       Петюня устраивал всех, поскольку был холост, умен, общителен и, главное, незлобив. К тому же его работа как бы смыкала все звенья процесса: она стояла посередке между строителями и наладчиками (хотя, где тут середка, вряд ли разберешь – трудились практически одновременно).
       Неженатость Петюни играла серьезную роль, особенно сейчас, в летнее время. Это положительное качество ценилось наравне с его равнодушным отношением к рыбалке, а такое сочетание компонентов в северном человеке было великой редкостью, если не исключением. Поэтому должность старшего ни кем не оспаривалась, скорее наоборот: все бы начальники были такими – как бы нам вольно жилось!
       График работ на гитаре не выглядел шейной удавкой. На этом объекте спешить не положено, слишком опасны последствия необдуманной гонки. Непровар трубного стыка, халтурная фланцевая затяжка, неточная регулировка уставок на манометрах – все эти мелочи на водяных или воздушных системах устранимы в процессе эксплуатации. Здесь же подобные вещи чреваты погибелью. Газ не прощает ни спешки, ни лени – только спокойный внимательный труд, только тройные контроль и проверка…
       В центре гитары назревал скандал. Сварной Витя Свинаренко сцепился с наладчиком Лёхой Стропалем. Причиной раздора стал штуцер отбора давления газа на манометр.
       - Ну и что, что сбоку, - гудел Витя. – Тебе без разницы, а мне варить удобнее.
       - Мне-то без разницы; я что, я трубку согну и присобачу, а вот ему, - он стучал пальцем по стеклу прибора, - ему мерить надо! А в этом колене, - рисовал он пальцем загогулину, - конденсат скопится. И что?
       - Откуда здесь конденсат? – упорствовал Витя. – Он весь внизу, а я сбоку варю, понял?
       - А сверху ты не можешь, - язвил Лёха, - сверху, значит, тебе варить западло?
       - Да причем здесь это? Там же кронштейн мешает, не подлезу.
       - Господи! – кричал Лёха. – И за что таким криворуким ордена дают?! Кронштейн ему мешает… Я что ли этот кронштейн ставил? Ты же его и ставил.
       - Да иди ты…! – подвел итог Витя. – Где сказал, там и вварю.
       - Петро! – завопил Лёха. – Петюня, подь-ка сюда! Скажи свое веское слово, - попросил он подошедшего Петюню, - а то у нас мордобитие начнется.
       Тот скептически осмотрел Лёху и хохотнул:
       - Ставлю пузырь, если минуту продержишься… На чем соткнулись, на Светке что ли? Так ее бугры, Иншаков с Арабаджи, уже полгода никак поделить не могут…
       Спорщики удивленно переглянулись и разом побагровели.
       - Чего, чего? – пропели они, нагнетая голос. – Чё ты про Светку базланишь? Какие такие бугры? Да за такие слова держаком по морде… Ключом про меж глаз… А ну, катись отсюда, пока не наваляли!
       Петюня сделал испуганное лицо и, пятясь, покинул место конфликта.
       - Вот трепло, ну и трепло! – ругался Лёха, взвешивая в руке гаечный ключ.
       - Я ему хлебало-то заварю! – поддакивал Витя. – Светка ему, видите ли, помешала, собачонок.
       Выпустив пар вслед убежавшему Петюне, они взглянули друг на друга и, покраснев, развели глаза.
       - Ну так чё, где варить-то? – буркнул Витя, опуская на лицо сварочный щиток.
       Лёха постучал ключом по трубе, плюнул в сердцах под ноги и отвернулся.
       - Да вари, где хочешь! Какая, хрен, разница; перегну я колено в другую сторону.

* * *

       Промысловые страсти имели в поселке постоянную прописку. Меняя свою интенсивность в разное время года, они оставались практически единственным способом развлечения (если не считать выпивку). Полезность занятия охотой, рыбалкой и сбором лесных даров сомнению не подвергалась, но это – как бы само собой. А вот чувство азарта, мощный адреналиновый впрыск, создавали почти наркотическую зависимость. И вряд ли масштабы и сроки промышленного освоения сибирских ресурсов стали такими впечатляющими, если бы эта земля не расщедрилась зверем, невиданной рыбой, орехом и прочим продуктом, добыча которых была не проста, но почетна.
       Петюнины страсти не падали в общее русло. Объектом его интересов стала работа, а всё внерабочее время он проводил в дружбе и воспитании маленького белого крысенка, привезенного из командировки в Лонг-Юган. Их отношения носили такой нежный и трогательный характер, что злые насмешники вскоре устыдились и даже при встрече, здороваясь, спрашивали: ну, как там Еропкин, жив курилка?
       Еропкин – это имя белого крыса. Петюня назвал его так потому, что в маленьком детстве смешливая мама дразнила Петюню, когда он с чумазым лицом прибегал со двора и садился к столу:
       - Ну-ка, Еропкин, бегом умываться!
       Он веселел: значит взбучки сегодня не будет.
       В эти недели без глаза начальства Петюня брал иногда с собой на работу Еропкина. Зверь был спокойный, воспитанный, знал своё место за пазухой куртки в специально пришитом для него обширном кармане. Там он спал, пока трудолюбивый хозяин мучил свои железки, в обед забирался на левое плечо и хрупал острыми зубками краковскую колбасу попеременно с Петюней и никогда, ни при каких обстоятельствах не покидал хозяина, только сердился и слегка покусывал, если тот по неловкости причинял ему неудобства.
В один из дней, очень не кстати, на гитару явился Беляев, начальник компрессорной станции. Он медленно обошел строительную площадку, неопределенно покачал головой и, не обращаясь ни к кому конкретно, спросил:
       - Где начальник участка?
       Головы автоматом повернулись в сторону Петюни.
       - Ты начальник участка? А где Куренной?
       - Куренной в отгулах, - ответил за всех Петюня. – Я не начальник, я так, присматриваю.
       Беляев насупился.
       - Что значит «присматриваю»? детский сад, что ли?
       - Ну… это…, - замялся Петюня, - кто-то же должен… вообще… - он обвел руками окружность.
       - Да старшой он здесь, - пришел на выручку Лёха, - вроде как бригадир.
       - Что вы меня морочите! – взорвался Беляев. – «Вроде как», «присматриваю»… Что за бардак?!
       Громкий голос вытолкнул Еропкина из запазухи; он быстро взобрался к Петюне на плечо и черными злыми глазками уставился на Беляева.
       - Это еще кто? – опешил начальник.
       - Это… Еропкин… - пожал свободным плечом Петюня. – Вольно, зверь! Всё путем, войны не будет, - он погладил пальцем по спинке крыса, и тот присмирел.
       С лица Беляева сошло раздражение, в глазах мелькнуло любопытство.
       - Откуда это чудовище? – он наклонился к Еропкину. – Где поймал? Здесь вроде такие не водятся.
       - Места знать надо, - широко улыбнулся Петюня. – Северная мутация – видите, весь белый.
       Кругом засмеялись.
       Беляев еще раз внимательно посмотрел на крыса и уже мирным голосом сказал:
       - Передай Куренному, когда выйдет с отгулов, с гитарой придется поднажать, сроки урезали… И вообще! – повысил он голос. – Нашел время гулять!.. Еропкин…
       Петюня энергично кивал головой, поддакивал, незаметно тесня начальника с площадки.
       - Слушаюсь, Евгений Семёныч, понятно, бу сделано, мы как все, не подведем…
       У схода с мостков Беляев обернулся:
       - Ну-ка, покажи еще раз…
       Петюня взял размякшего Еропкина в ладони, подул ему в мордочку и прошептал:
       - Не боись, приятель, начальники тоже люди.
       Беляев хмыкнул и загремел сапогами к выходу.

* * *

       И все-таки гитара – это инструмент. Музыкальность его, конечно, сомнительна, но сила влияния на людей ощутима, бесспорно.
       Как, впрочем, и всё, что связано с делом, большим и серьезным.
       Из множества нот людского характера она выбирает лишь те (развивая и пестуя), что могут звучать в унисон, создавая ведущую тему, рождая мелодию, смысл и задача которой ничем не отлична от фуги, сонаты, концерта для скрипки с оркестром. Она распрямляет изгибы души. Зарастают изломы, смывается плесень и взгляды светлеют, и слово твердеет в устах.
       Середина июля – самое гнусное время. Комар свирепствует так, что сварочные щитки изнутри закровавлены, словно от разбитого носа, наладчики сквозь пропитались ДЭТой и демитилфталаином, мат отягощает воздух, а начальство отсиживается по кабинетам.
       Злая судьба отвела Петюне работу в дальнем конце гитары, возле зарослей кустарника, в низком безветренном месте. Здешний гнус исходил голодным воем, налетал из кустов внезапными атаками и скрывался туда же, не давая к себе приспособиться. Работа не шла, заменилась сплошным ожиданием налета. Петюнины уши распухли, глаза исходили слезой, руки то и дело теряли инструмент и детали.
       - Чертово племя! – ругался Петюня. – Шакалы летучие, фашисты! Дал же Господь жизнь этим тварям, а про людей не подумал!
       Он прозванивал цепи щита управления и каждый раз, отвлекаясь от комаров, забывал номер очередной клеммы. Этот пустяк приводил его в ярость, и кусты оглашались «народным фольклором» - бедному Далю на новый словарь.
       - Раскредит-твою…! Тридцать восьмая, кажется… Есть! Куда она дальше идет?.. На общую… Бронтозавры! Сволочи! Конец света… Конец? Конец пошел на шестнадцатую. Так. Масса на месте. Место на тесте, тесто в печи…А ты хоть кричи!!
       Он бросил пробник, охлопал крапленые укусами щеки. Вытащил зубами из пачки сигарету, прикурил. Дым отпугнул штурмующее войско, дал минутную передышку.
       - Казнь китайская, - бормотал Петюня, торопливо закручивая болты крепления. – Вроде всё проверил… только вот… А, ладно! Всё лишнее отгорит.
       Он собрал инструмент и почти бегом покинул гиблое место. Дойдя до электрощита, он на мгновение задумался, махнул рукой и включил рубильник.
       На дальнем конце гитары слабо сверкнуло, пыльнуло бледным облачком и секунду спустя Петюня услышал сухой треск, словно щепку переломили.
       Он глубоко вздохнул, с тоской посмотрел в небо и, потрогав ладонью распухшее лицо, утвердительно кивнул:
       - Тихо едешь – беда догонит, быстро едешь – беду догонишь… Ну что же, начнем с конца.
       Он поправил на плече сумку, сглотнул горький комок и злыми шагами пошел обратно.