Глава 2. Петюня

начало: http://www.proza.ru/2012/07/19/873   

   Утром едва доковыляла до туалета. Не наступить — боль адская. Мама на работе, Валерка тоже. Проскакала на кухню, чтобы дозвониться до своих начальников, поставить их в известность о моей неловкости, — не умею ходить по наледи. Восприняли спокойно, с пониманием, пожелали здоровья и скорейшего выздоровления. Но, все равно, неприятно доставлять людям лишние хлопоты. Теперь им нужно думать о моей замене.

Отец наложил тарелку гречневой каши, налил чай в чашку. Аня с минуту покрутилась возле меня и ушла в гостиную смотреть мультики. Я без аппетита поковырялась в тарелке и отставила в сторону. Выпила чай и пошла на кровать. Ноге нужен покой — вот и буду валяться от души? Я столько раз мечтала отоспаться. Вот и буду дрыхнуть. Но нет, не спится. Какие только мысли не лезут в голову? Колька может снова заявиться, давно не приходил. Неужели и сейчас деньги начнет просить?

Как могло случиться, что за него вышла? А что я понимала в 18 лет? Мать отговаривала, отец предупреждал, чтобы не торопилась, а я, словно наваждение какое-то нашло. Хотелось быстрее стать самостоятельной хозяйкой. Думала, что заживем отдельно от родителей. Коля наплел, что в скором времени ему от фирмы дадут квартиру, нужно лишь первое время перекантоваться. Прописался у нас для совместного проживания и ведения хозяйства, мол, так ему в фирме сказали. Чтобы было без обмана, и не пришлось им отбирать квартиру. Я же была вне себя от счастья, не хотелось вникать в досадные мелочи. Не приносит зарплату? — копит, чтобы обставить новую квартиру. Свадебные деньги присвоил? Пустяки, ему виднее, где им лежать.

      Мать в приданое обещала дать кровать, постельные принадлежности, сервант, кое-какую посуду на первое время. Все так начинают. Не в хоромы же въезжают.
Через три года, когда Анютке исполнился год, и сделала первый шаг, у матери лопнуло терпенье, стала допытываться у зятя, когда же ему дадут квартиру? Коля ответил, что фирма разорилась, и он уже полтора года как не работает. А куда же каждый день уходишь? Пожал плечами. Мало ли куда, мест много. Играет на автоматах, может, повезет, тогда и будут деньги, а сейчас не могли бы ссудить рублей пятьсот, нужно отыграться.

      Отец задохнулся от такой наглости, мать раскричалась. Коля обиделся и ушел из дома. На вторую неделю я не выдержала и побежала искать у его друзей в общежитии. Семен признался, что он сейчас у Лариски живет. Теперь я обиделась, повернулась и ушла домой.

 Через неделю смирила гордость, подкараулила у Ларискиного подъезда и попросила Колю вернуться домой, я места себе не находила без него. Я его любила. Устроилась ещё на две работы и стала давать деньги, лишь бы он никуда не уходил. Через два года, когда Валера попал в аварию, Коля всё же ушел, на этот раз к Наташке, которая работала продавщицей в элитном магазине и хорошо зарабатывала, денег могла давать больше, чем я. Но и к нам не забывал приходить, угрозами забирал последние деньги. Мать ругалась, зачем открываю дверь и пускаю в квартиру? Я же всё надеялась, что он образумится и вернется ко мне. Первый и последний мой мужчина. Отец молчал и не вмешивался в мои дела. За это я была ему благодарна.

На шестилетие Анютки Коля не забыл прийти. Но с пустыми руками. Попросил у меня деньги, мол, пойду и куплю дочке хороший подарок. Взял деньги и до сих пор не заявляется.

Разбудил меня резкий звонок домофона. Отец подошел, выслушал.

— Кто там? — спросила я.
— Твой, — буркнул отец.
— Коля?!
— Не дождется. Я ему дверь не открою.
— Папа, ну нельзя же так! Может, ему негде ночевать.
— Где он до сих пор ночевал? Пусть едет к своим родителям, если спать негде.
— Они у него строгие.
— А я добрый. Восемь лет терпел его присутствие. Все мои болезни от него.
— Ты и до моей свадьбы болел. Забыл?

Снова звонок, на этот раз дверной. Все-таки он ему открыл. Молодец, папуля. Он ни разу с Колей не поругался, хотя поводы были. Я провела рукой по лицу, стирая остатки сна. Зеркало далеко, не посмотреть, как выгляжу. Ничего, он видел меня всякой. Я закрыла глаза, пусть думает, что сплю. В комнате радостно взвизгнула Анютка. Без отца она скучает. Какой-никакой, а все же отец, родная кровь.

Осторожные шаги. Нет, это не Коля. Открыла глаза и увидела Петюню с двумя костылями в руке.

— Петр?! Это мне?
— Я взял напрокат. По комнате ходить тоже надо, так меньше нагрузки.
— Я у вас в неоплатном долгу. Это, наверное, дорого стоит?
— Пустяки. Примерь. Их можно подогнать по росту.
— Неужели? А я думала, по размерам продаются. Выйди на минуту, я накину халат.

 Он не вышел, лишь отвернулся. Я набросила халат и встала. Петр повернулся и подал костыли, которые пришлись в самую пору.

— У меня хороший глазомер, — похвастался Петюня.

Я попробовала ходить, подогнув правую ногу. Не велика хитрость. Нужда заставит.

— Солдат с фронта, — пошутила я. — Вот только с какого? С чеченского или афганского? Вы, Петя, служили?

— Бог миловал. Отец тысячу долларов отнес военкому.
— Так дешево отделались?
— Тогда это были деньги. Сейчас доллары ничего не стоят, а тогда о евро никто не знал. Рубль галопировал.
— Вы про какое время говорите?
— Девяносто четвертый год.
— Мне 14 лет было. Я с восьмидесятого.
— Не может быть, я думал — тебе лет семнадцать, от силы двадцать.
— Анютке уже шесть лет.
— Сестренка, — утверждающе. — А этот верзила — твой брат?
— Валера? А ты кто думал, — мой муж?
— Нет, я так и подумал — брат. Вы даже чем-то похожи.
— Ага, ростом.
— Ты меня извини, я заскочил на минуту. Дел полно. А тебе эти деревяшки пригодятся, нужны сейчас, а не потом. Можно я вечером приду?
— Приходи. Места много, всем хватит.

Все-таки он меня вынудил и ему «тыкнуть», сама не заметила, как это вылетело. Закрыла за ним дверь. В прихожую вылетела Анюта с огромной плюшевой пандой в руках.

— Мама, посмотри, что мне дядя подарил! А как его звать? Дядя Петя, да? Он ещё придет? Можно я к нему на колени сяду? Ну, мама!

— Девочки, идите виноград кушать! — позвал с кухни отец.

На столе стоял перемытый розовый виноград, две грозди бананов, апельсины, сеточка с киви.

— Вот это мужик, не то что твой! Только знает, деньги с тебя тянуть. Вот такого надо арканить.

Я заметила внимательный взгляд Анюты.

— Папа, ты думаешь, что при ребенке говоришь? Доча, иди в зал, поиграй с пандой. Вот тебе гроздь, косточки на блюдце выплевывай, —  и отцу, когда Анюта вышла: — Петя уже занят. Его Валюха хочет в женихи себе определить, а он упирается, который месяц её за нос водит.

— Дела-а. Жаль, хороший мужик. — Через минуту, когда ополовинил виноградную   гроздь, добавил: — Если мужик упирается, значит, не желает идти в стойло. Вот ты его и перехвати, заверни к себе.

— Она же моя подруга! Да и не нравится мне он. Некрасивый.

— С лица воду не пить. Что толку, что твой Колька красивый? Все девки на него вешаются. Тебе жизнь испоганил. Будь я моложе, потолковал бы с ним по-мужски. Или Петру скажи, пусть поговорит с твоим недоумком, прочистит мозги.

— Папа, Петр чужой мне человек, друг Вали. Он даже меня не знал до этого дня. Зачем же стану загружать своими проблемами? Это непорядочно.

— А если он сам хочет загрузиться? Я же заметил, как он на тебя смотрит. Валя, по сравнению с тобой, лесная кикимора в городском платье. Мужики на красоту падки.

— Валя моя подруга. Он с ней живет, как муж, ясно тебе? Мне чужое не нужно. Как придет, так и уйдет. Я же не могу ему сказать — не приходи. Он столько для меня сделал. Вчера кучу денег выложил врачам, чтобы без очереди оформили. Сразу зашевелились, до этого чуть ли не спали, принимая травмированных.

— Тебе видней, дочка. Поступай, как знаешь. У меня сердце кровью за тебя обливается, видя, как ты на трех работах гробишься.

— Молодая, справлюсь.

— Куда ж тебе деваться, конечно, справишься. А дитя без отца вырастит. К чужому мужику хочет притулиться.

Я заплакала. Подняла с пола костыли и вышла на лоджию. Пасмурно. Снежные облака низко висят над землей. Такое впечатление, будто день заканчивается. В комнатах темно, впору свет включать. По телевизору смазливая дикторша говорит, что недостаток света ведет к депрессии, и её нужно лечить. Интересно, у меня депрессия, или что другое?

В голове закрутились стихи. Странно. Чем хуже настроение, тем сильнее одолевает творческий зуд. Мысли, образы, ритмические слова. Рука так и летит по листу. Вторую общую тетрадь заканчиваю. Первую начала ещё в школе, в седьмом классе. Но там слабые стихи, подражательные. Ахматовой, Казаковой, Цветаевой. Помню, я плакала, когда их сочиняла, так хорошо и радостно было. Стихи — это мой наркотик. Села за стол и начерно записала возникающие образы, потом, после обеда правила, читая вслух Анюте. Она сидела рядом и калякала разноцветными карандашами в альбоме для рисования.

Не заметили, как день пролетел, с работы пришел Валера и сразу на кухню, ужинать, даже руки не помыл, потом мама заявилась, с тяжелыми сумками. Увидев в гостиной стол, заваленный фруктами, расстроилась:

— Знала бы — не покупала. — Выложила в мойку красные яблоки. — Анютке сапожки нужны. Уже холодно ходить в туфлях. Это кто ж так расстарался? С работы приходили?

— У них свои заботы, не до меня.
— И то верно. Каждая баба свой воз тянет, а мужики глотки заливают. Твой-то не пьёт, лишь проигрывает, на водку не хватает, а то бы пил. И отец бы пил, но болезнь не позволяет.

— А ты будто не любишь, — вскинулся отец, глядя, как мать выкладывает мясо.
— И я люблю. Кто ж её не любит? Но меру знаю.
— Это всё слова, — махнул рукой отец и вышел из кухни.

Ненавязчиво звякнул домофон.

— Кого ещё черти несут? Наши все дома, — вскинулась мама, подходя к телефону.
— Это Петр. Это он фрукты принес.
— Тогда открою, — усмехнулась мать. — Что бы мы вчера без него делали? Это он костыли принес? Догадливый. Я и не сообразила, что они тебе нужны.
— Я тоже. Неловко по комнате ходить на костылях, но так я хоть как-то передвигаюсь. На одной ноге много не напрыгаешь. На улицу теперь можно выйти.

Мать открыла дверь.

— Здравствуй, Петенька, проходи. Мы только что о тебе говорили. Как хорошо придумал, что принес костыли. Танечка ожила. Сейчас я ужин приготовлю. Повечеряем.

— Спасибо, я сыт. Только что из дома.
— Мама готовит?
— Больше некому.
— А отец?
— Обычная история. Как у вашей Танечки.
— Да, мужики нынче измельчали. В Спарте таких со скалы сбрасывали.
— Может быть, не тех сбрасывали? — спросил Петр. — Я родился недоношенным.
— Извини, я ляпнула не подумав. Ты такой сильный, надежный. Кто бы подумал?
— Ладно, мама, мы пойдем в комнату.

Я не хотела говорить, в спальню, двусмысленно получилось бы. У нас и без того, три спальни. Хорошо, хоть Валера спит на диване, утром убирает за собой постель, а то вид квартиры, вообще, был бы ужасен.

Мы прошли в мою комнату. Я показала на стул возле письменного стола, садись. Сама примостилась на кровати. Петр достал из внутреннего кармана пиджака пять пачек каких-то лекарств и бросил на стол:

— Кальций. Пей каждый день, трещина быстрее зарастет.— Скосил глаза на стол, на черновики со стихами. — Твои? Можно взглянуть?

Пожала плечами. Взяла листки, посмотрела. Читать невозможно, много помарок, исправлений. Порвала листы и дала общую тетрадь, куда успела переписать последнее стихотворение.

— Ого! Когда ты успеваешь? Почти вся исписана.
— Это ещё не всё. Есть и вторая такая же тетрадь.

Черт! Дернул же меня за язык! Расхвасталась. Я же никому не показывала, только Вале. Но она стихи не любит. Слушает из вежливости, чтобы меня не обидеть. Петр пролистал несколько страниц, выхватывая отдельные строчки, потом что-то зацепило, и он погрузился в чтение, а я смотрела на его худое, большеносое лицо, по которому пробегала тень мысли. Так и тянуло посмотреть, какой же стих читает? Валька не говорила, что он любит стихи. Ну да, она же их не терпит, вот он и не проявился. А может, и сейчас читает из вежливости, чтобы найти повод для разговора? Он оторвался от тетради и с улыбкой, добро взглянул на меня.

— Ты уже что-то печатала?
— Смеешься? Ты первый, кому я показала. Я пишу для себя.

Чуть было не ляпнула про Валю, что показывала только ей. Петр покачал головой.

— Зря. Стихи хорошие. Немного женские, но… Ты читала Сильву Капутикян? Чем-то похоже.

— Ты её читал? — радостно вскинулась я. — Это моя любимая поэтесса.

— Моя тоже. «Если не люблю я, не люблю тебя, почему же тает как весною лёд?» Магия слов.

— А ещё кто тебе нравится?
— Из поэтесс?
— Нет, вообще.
— Валери, Вийон, Рембо, Лермонтов.
— А Пушкин?
— Не всё. Лермонтов сильнее. Хотя как человек он был паскудный.

И завязался у нас такой душевный разговор, что я достала ему и вторую тетрадь, показала некоторые ранние стихи, которые мне больше всех нравились.

Мама принесла нам чай, варенье, пришла Анюта, уселась Петру на колени и серьезно слушала наши поэтические разговоры.

— Прости, Петя, я так обрадовалась родственной душе, и не спросила, ты, наверное, тоже пишешь? Почитай.

— Не стоит. Это было в далекой юности. Писал, но получалось так плохо, что всё порвал, когда исполнилось 20 лет.

— Может, ты слишком суров к себе. Почитай, а я скажу. Хотя из меня оценщица плохая. Я ещё никого не судила. Я слушаю. Я же тебе доверилась, у меня тоже не ахти какие, — сказала, видя, что он колеблется, и добивала, чувствуя свою силу над ним, видела, что нравлюсь, как женщина.

— Ну, ладно. Сама напросилась. Если вспомню.

Он помолчал, припоминая. Смешно шевелил тонкими губами, уставясь на палас. Потом тихо и задушевно прочитал два стихотворения. Я долго молчала, пытаясь разобраться. Стихи неплохие, написаны с чувством, но что-то в них было не так. Не было легкости.

— Они сделанные! — вдруг воскликнула я.
— Молодец, поняла! Вот поэтому я больше и не пишу стихи. Так, иногда находит…
— Но все журналы заполнены подобными стихами, некоторые, вообще, читать невозможно. Трата времени.

Петр посмотрел на часы и воскликнул:

— О, уже поздно! Засиделся. Танечка, ты не против, если я возьму твои стихи и покажу кое-кому? У меня есть знакомый поэт. Ты его, наверное, знаешь. Станислав Гордин.

— Знаю. Мне его стихи не нравятся. Нет души, мысли.
— Мне тоже. Но в стихах разбирается.
— Не знаю, стоит ли? Они слишком личные.
— Но это и хорошо. Стихи такими и должны быть. Я вижу, наш город должен о тебе узнать, ты зря столько лет скрывалась.

Я посмотрела на него с укоризной.

— Петя, городу и всем людям наплевать на меня, кто я и что я.
— Если тебя один раз обидели, то это не значит, что нужно на всех обижаться.
— Ни на кого я не обижаюсь, просто, знаю жизнь. А ты всё в облаках витаешь.

Он с улыбкой посмотрел на меня и сыронизировал:

— Старушка на костылях.

Я засмеялась. Действительно, что-то я переборщила. Жизнь не так уж и плоха, чтобы столь мрачно смотреть на неё.

— До свидания. Выздоравливай. Можно я ещё приду?

Я замешкалась с ответом. Хотела, было спросить: У тебя что, никого нету?  Но, может быть, он просто хочет проявить участие, а я лезу с далеко идущими выводами.

— Приходи. Тем более тетрадки у тебя, должен вернуть.
— Только после прочтения. Ты же не торопишься? Чтение стихов — процесс медленный, вдумчивый. А у тебя есть хорошие стихи. Сделаем из тебя местную знаменитость. Начнешь ходить на приёмы к банкирам.
— На костылях?
— Костыли не понадобятся. Через месяц гипс снимут, и костыли отбросишь.
— Хорошо, что не копыта. Спасибо, Петя. Ты мне очень помог.
— Пустое. На моем месте, так бы поступил каждый.
— Сомневаюсь.

Я закрыла за ним дверь и  пошла к дочке, которая вместе с бабушкой смотрела очередной нескончаемый сериал. До этого мне некогда было их смотреть, эпизодами, удивлялась глупости и идиотизму произносимых фраз, поступков, даже в серьёзных фильмах. Валерки дома не было, иногда он дома не ночует, но не говорит, где пропадает.

Смотреть телевизор не хотелось, вышла на лоджию и долго смотрела на ночной город, думая о себе и о Петюне. Ничем хорошим это не завершится. Он мне не нужен. А я ему зачем? У него есть Валя. Как бы его отвадить? Но я ему нравлюсь больше. Ну и что? Надо бы Вальке позвонить, но уже поздно. Как всё странно. Ещё вчера вертелась на работах без роздыху, а сейчас всё затормозилось, словно наткнулась на препятствие, и не знаю, что делать? Потому что — это  препятствие — моё падение, и Петюня вдобавок. А Коля? Куда его? Умом понимаю, что я ему не нужна. Точнее, нужна, но только как источник дармовых денег. Надо бы о нем забыть, но не получается. Вот бы, как у Гоголя: в тело Николая вдохнуть душу Петюни. И приставить нос Александра Македонского, у Коли он слишком мал, несерьёзен.

На следующий вечер Петр снова позвонил в нашу дверь и вошел с объемными пакетами. Один, с фруктами, отдал матери, а из другого достал три одинаковых сапога. Точнее, два левых и один правый.

— Примерь. Правый сапог будешь по-очереди носить, чтобы никому из них не было обидно.

Я не знала, как отреагировать. Это уже выходило за рамки приличий. Понимала, что он бизнесмен, денег много, не знает, куда девать. А я причем? Пусть дарит Вальке. Я сегодня с ней разговаривала, и она рассказала, что вчера Петюня пришел к ней и был очень страстен.

Рассказ с ненужными подробностями, которые меня не шокировали, но впечатлили.
Я с Колей тоже вытворяли нечто подобное, но это было очень давно. Её повествование меня сильно расстроило и возбудило до такой степени, что впору ехать в Москву на Тверскую улицу. Полчаса проплакала, пока не пришла Анюта и не потребовала, чтобы почитала Марк Твена «Принц и нищий». Она умеет читать, но в этой книжке шрифт мелкий, быстро устает.

— Петя, это слишком дорого. Я не могу.

— Я помогу. Садись в кресло. Нет, лучше на стул, с него легче вставать, — он выпустил из внимания первую часть моей фразы.

Мать смотрела на него внимательным и ласковым взглядом, потом развернула Анютку и пошла с ней на кухню, что-то ей приговаривая. Вероятно, чтобы нам не мешала сводить разведенный мост. Точнее, строить понтонный мост. Капитальный — не получится.

— Садись, не тяни время, а то не скажу ответ Станислава. Он уже прочитал. Но не всё.

Сапог пришелся впору. Да и не удивительно, из одной партии и тот же размер. Для того и брал сапог, чтобы не промахнуться. Представляю, сколько ему пришлось помотаться, чтобы найти этого продавца. Покупала у уличного торговца, где подешевле. В магазины не хожу, чтобы не расстраиваться.

Валерка вышел из кухни, вытирая рот пальцами, и мы перешли в мою комнатку. Петр прежде сложил сапоги в пакет и поставил в прихожей, чтобы не напоминали о себе.

— Вот теперь можно и рассказать. Станислав прочитал и пришел в восторг. Сказал, что отберет лучшие, по его мнению, и втиснет в сборник, который они уже сейчас начали составлять. Я вовремя принес. Приглашал тебя приходить к ним на литературные вечера. Я, правда, там не был, но охотно составлю компанию.

— Но, мои костыли!
— Ерунда! Внесу тебя на руках.

Я фыркнула и закрыла рот ладонью, представила своё эффектное поведение в чужом коллективе. Принцесса на горошине, и с загипсованной ногой. Петр тоже улыбнулся.

— Девчонка! Даже не верится, что у тебя такая большая дочка. Тебе идет — смеяться.

Я чуть было не спросила: А Вале идет? Но закусила губу. Мне-то, какое дело? Никогда до этого так много о ней не думала, как в последние дни. Школьные, но не закадычные подруги. Лучшая подруга Нина сейчас в Мичигане, замужем за удачливым бизнесменом, производителем кошачьего корма. Изредка звонит мне, но всё реже и реже. И я её понимаю. Я в другой жизни, а она в иной. Это почти — умереть для когда-то из близких. Не хотела бы я эмигрировать.

Спросить его: зачем это всё? Зачем он увивается вокруг меня, делает дорогие подарки? А он скажет, просто так, от доброты душевной, ты мне понравилась, почему бы и не помочь, пока тебе трудно? Дура, не строй из себя целку – это я себе. Пусть всё идет себе чередом, может быть, ему скучно с Валькой. А зачем он её трахает? Ага, тебе бы хотелось, чтобы он трахал тебя? Вчера он ушел к Вальке, сегодня тоже пойдет? Да какое мне дело?! Пусть идет на все четыре стороны, куда захочет!

— Ты о чем задумалась? — спросил он.
— Нога сильно болит.
— Да? Я спрошу знакомого врача, может, что посоветует. Ты терпи. Глотай кальций — быстрее заживет. Кончатся — ещё принесу.
— Они дорогие. Мама говорит, что можно пить яичную скорлупу.
— С ней возни много. Чистить. Молоть, а здесь всё готовое. Не дороже денег, как говорит моя мама.
— Моя мама тоже так говорит. Но сейчас всё реже.
— Танечка, время сейчас детское, пойдем в ресторан, посидим, послушаем хорошую, негромкую музыку.
— Как же я с такой ногой заявлюсь?!

— А мы обмотаем её красивым шарфом. Никто и не поймет, что у тебя гипс. Просто подумает, что влюбленный носит свою невесту на руках.
— Но это же не так. И я не понимаю, зачем ты столько внимания мне уделяешь? Я тебе благодарна за помощь, но всё остальное — лишнее.
— Почему?
— Ты не понимаешь?
— Нет. Я от тебя без ума. Я влюбился в тебя, как только увидел.

— Когда? Два дня назад или когда Валентина нас знакомила?

Петр побледнел и испуганно посмотрел на меня. Он понял, что я знаю о его вчерашней встрече с Валькой и дальнейших последствиях.

Он долго молчал, потом тихо проговорил:

— А я-то ещё думал, откуда столь знакомое лицо? Но не мог вспомнить. Да, это была ты. Считай, что я тогда в тебя влюбился. Я ещё Вале сказал, какая красивая у тебя подруга. Она ответила, что ты замужем, и я успокоился. Я же не знал, что у тебя вот так… Всё неопределенно. А вчера… если ты знаешь, я редко к Вале прихожу, уж, когда совсем невмоготу. Вчера, когда вышел от тебя, такой желанной, недоступной, словно с катушек слетел. Не помнил, как у Вали очутился. Был с ней, а думал о тебе.

— Валя моя школьная подруга.
— Извини, я не знал.
— Какая разница? Суть одна. Или ты хочешь гарем иметь?

— Танечка! Да я для тебя… Вале сегодня же скажу, что наша встреча была ошибкой. И, если ты знаешь, я не давал никаких обещаний. Ей нравилось быть со мной, мне с ней, и только. А тебя я люблю. Хочу всё время носить тебя на руках. Мне понравилось. Давай и вторую ногу сломаем.

— Больно же! — воскликнула я и засмеялась.
— Ты меня простила?
— Если Валя позвонит мне и скажет, что…

— Это я тебе обещаю. Она завтра же тебе позвонит и благословит нас на брак.

Петюня схватил меня на руки и закружил вокруг себя. В комнату влетела Анюта и закричала:

— А меня? Я тоже хочу вертеться!

                2006 г.
                Ставрополь-на-Волге