Эгоист Ч. 6

     В следующий раз я встретил Митича в  коридоре института в сентябре.   Его недавнее возвращение из Москвы было триумфальным: в последний день своего пребывания в аспирантуре он защитил кандидатскую диссертацию.

    Теперь ему было тридцать два года. За последние три года он совершенно не изменился. Его внешность была по-прежнему эффектна: высокий рост, широкие плечи, вздыбленные на голове русые волосы; зависший надо лбом жесткий чуб, холодные голубые глаза; ровные, белые зубы; длинные, похожие на змей музыкальные пальцы.  Одевался он дорого, со вкусом. Его движения, жесты, смех, интонация, подъем головы были несколько утрированны - такое впечатление, будто он играет на сцене. Видимо, он слишком буквально понимал слова Шекспира: “Весь мир театр, и люди в нем актеры”.
    На нем были надеты тщательно выглаженный синий костюм с тонкими розовыми полосками, небесно-голубая рубашка, черный галстук. На тонкой волосатой ми полосами, на кисти руки болтались большие часы с красивым циферблатом и серебряным браслетом. От него исходил тонкий запах французских духов. Весь его надменный вид говорил: я кандидат наук!

    Я протянул ему руку для приветствия. Его пальцы мертвой хваткой сдавили мою кисть. Но на этот раз он не захватил меня врасплох.  Между нами завязался жестокий поединок. Моя рука была похожа на Лаокоона, вокруг которого обвились змеи. Мне было не стыдно за себя: я смог оказать ему достойное сопротивление. 
- Как жизнь? - спросил Сережа своим металлическим, хорошо поставленным голосом.
- Нормально. Наслышан о твоем триумфе. Поздравляю.
- Спасибо, - на его лице появилась самодовольная улыбка.
Отдав дань этикету, мы разошлись в разные стороны. 
    «Есть две категории суперменов – демократы и индивидуалисты, - подумал я. -  Первые охотно идут на контакт со всеми людьми. Вторые держат дистанцию, ведут себя высокомерно. Митич относится ко второй категории».
    Он не обладал блеском  ума, эрудицией, но его успех был огромным. Как супермен, Сережа  вызывал у меня амбивалентные чувства - восхищение и зависть.   

Я встречался с Людмилой – женщиной тридцати лет, с необыкновенно красивой фигурой,  очень эмоциональной.  В разговоре со мной  она восторгалась Митичем. Прошел месяц.  Как-то я сказал ей, что два дня назад встретил Сережу Митича.   Мне  хотелось узнать, как она сейчас к нему относится. Но страшно было спрашивать: вдруг она по-прежнему восторгается им. Сначала  я решил снизить его образ. Это действенный прием я перенял у своей первой жены Тони. Как только она замечала, что я проявляю интерес к какой-нибудь женщине, она подвергала ее разрушительной критике: «Что ты в ней нашел? Посмотри, какая она страшная, настоящая глиста». Я вглядывался в женщину, мысленно  соглашался с женой и даже начинал оправдываться: «Да не нравится мне она. Я просто так поговорил с нею».
- Как всегда одет модно и как всегда пуст, - сказал я о Митиче. - Довольно примитивное создание. Ни одной интересной самостоятельной мысли я от него не услышал. Одни штампы. Меняется государственная идеология, меняются и его взгляды. До конца был в КПСС…
- Я тоже до конца в партии была, - заступилась за него Люда. – Но я боялась выйти. Члены ученого совета были коммунисты. Могли забаллотировать.
- Тебя можно понять. Ты боялась. А он по убеждению. Все свои средства  тратит на одежду, на духи, на лак для волос. Правда, в этом он преуспевает. Вещи на нем всегда модные.
- Где он деньги берет? – удивилась Люда. – Простой советский аспирант.
- Сам не знаю. Родители пенсионеры. Отец в прошлом – капитан милиции.
- А как ты относишься к его жене Тоне?
 Зная,  что всех своих коллег по кафедре, включая Тоню, Люда ненавидит всеми фибрами души, я сделал ей небольшой реверанс: 
-  У нее есть житейский ум, но  в интеллектуальном отношении она недалеко ушла от Сергея. До Иммануила Канта ей далеко. Да ты сама знаешь. Вы же на одной кафедре работаете.
- Да, - горячо поддержала меня Люда. -  Я была у нее на практическом занятии. Она не учит студентов думать. У нее занятие так проходят: вопрос – ответ. Непонятно, почему Сергей на ней женился. Что он в ней нашел?
Я отметил, что моя критика соперника была неэффективна и  на нее не подействовала.
- Официально они не зарегистрированы… - сказал я.
- Как не зарегистрированы?! – изумилась она. – Он же в аспирантуре повесил в комнате ее портрет и всем говорил: «Это моя жена».
В ее тоне отчетливо звучали нотки  радости и надежды. Мое сердце обожгла ревность. Я не мог понять ее логики: стремится выйти за меня замуж, а восхищается другим мужчиной, даже не считает нужным скрыть от меня свои чувства.  Есть ли у нее  ум?  Была бы поумней, помалкивала бы.   «Нет, не женюсь я на ней, - решил я. – Никогда не женюсь».
- Да, верно. Я сам видел этот портрет, - сказал я. -  Они, действительно, муж и жена. Ведь регистрация – это пустая формальность.
Я решил слегка уколоть ее:
- Почему выбрал ее, понятно.  Она его устраивает. Она пластична, уступчива, оптимистична, внешне привлекательна. А интеллект…  Во-первых, он сам им не обладает, а во-вторых,  это серьезный недостаток для женщины.  Мужчина на многие недостатки жены может смотреть сквозь пальцы,  но простить ей интеллектуальное превосходство он не способен. Даже измена – меньший грех, чем мощный интеллект.
- У меня консервативные взгляды, - сказала Людмила. – Я считаю, что жить без регистрации нельзя.
«Как будто не жила в Москве   с бывшим зеком», - саркастически подумал я.
Я продолжал  обливать Митича  грязью: позер, актер, маска стала его сущностью.
- Неужели он может быть чьим-то кумиром? – вырвалось из ее уст.
Неужели моя критика достигла цели? У меня отлегло от сердца, я смягчился. «Может, когда-нибудь и женюсь на ней. Тело  у нее роскошное, божественное», - подумал я. 
- Может, конечно. Но чьим? Вот в чем вопрос. Его поклонницы – недалекие женщины. Правда, таких хватает.
 

 Когда я получил квартиру, я пригласил на новоселье  многих коллег. Среди них был и Сережа Митич.   Лариса Беляева, женщина стильная, яркая,  положила на него глаз. Во время танца она прижималась к нему всем телом.  Несколько раз они уединялись на кухне. Но было видно, что Сережа держит ее на дистанции.
Мы сидели за столом, пили водку, я наслаждался триумфом.
- Меня на старшего проводили на Совете, - рассказывал Сережа. - Дворникова сказала, что администрация не могла помочь  Николаевым, видным специалистам,  получить квартиру. А Дворжецкий ей ответил: «Мария Петровна, да ведь жалобы не на вас пишут, а на нас. Куда не придем, нам говорят: «А! Знаем. Есть жалоба на вас». И жалобы составлены так юридически грамотно, что сделать что-либо невозможно.
- Да, все эти заявления писал я сам, - проговорил я, распираемый гордостью. – Похвала из уст противника – высшая награда.
- Когда ты напишешь нам документ? 
- Завтра напишу, - пообещал я. 
  Митич хотел выйти из зала, но, потеряв равновесие,  рухнул на старый  стол, подаренный мне Пашей Травкиным и склеенный мною. Стол рассыпался на составные элементы.
  Вскоре он женился на Тоне. Они получили от института трехкомнатную квартиру. Он по-прежнему был ей верен. Он мог позволить себе  невинный флирт с женщиной, но никогда не шел на измену.
   У них родился сын,  которого Сережа  боготворил.

 Когда я женился на Оксане, я пригласил  Сережу и Тоню в гости. Они пришли. Я заметил, что он бросил  на Оксану с презрением: я понимал, что его коробила ее чрезмерная полнота.   Впрочем, держался он корректно. Тоня же была просто великолепна: улыбчива, доброжелательна. Я надеялся, что они тоже пригласят нас в гости, но приглашения не последовало. Конечно же, отношения между нами прервались.
 Казалось, что  супруги вообще ни с кем не общаются в неофициальной обстановке, но до меня дошел слух, что они дружат с нужными влиятельными людьми, в частности проректором  Кузнецовым.
 
В конце 90-х годов он поступил в докторантуру на два года. Он уехал в Москву, но часто приезжал домой – к жене и сыну. Случайно встретившись со мною, Сережа  рассказывал:
  -  Сын мне говорит: «Папа, я закончил пятый класс на одни пятерки. Теперь очередь за тобой: защищай диссертацию».   
 Сережа с удовольствием хохотнул. Глаза его засветились от восторга.
Мы заговорили о недавно умершем преподавателе Груздеве.
 - Когда он был жив, его преследовали и мучили, а теперь поют ему дифирамбы, - сказал я.
  - Если хочешь, чтобы тебя признали, надо умереть.
Мне понравилась его острота. Я отметил, что за последние годы его остроумие лишь усилилось. Правда, у меня остаются  подозрения, что эта острота принадлежит не Сереже, а какому-нибудь великому мыслителю.
Я по телефону пригласил его на день рождения. 
 - А подарок приносить надо? – спросил он раздраженно.
- Нет, нет! – заверил я. – У нас чисто мужская компания. Все очень просто. Никаких подарков.
 Он пришел без подарка и без жены.

 Сережа  еще учился в докторантуре, а  преподаватели факультета уже знали, что после возвращения он займет  высокий пост. Как-то мы с Сашей Жилиным, преподавателем кафедры литературы, шли по  улице Тургенева. Я заговорили о деканате.
- Гришина – руководитель старой формации, - сказал Жилин, - но жить с нею можно.
- Вот  вернется  Сережа Митич. Назначат деканом... - сказал я с подчеркнутой опаской.
- Или заведующим кафедрой.  Он же друг  Кузнецова.
- Сережа  умеет находить себе друзей, - сказал я.
- Да,. Тех, кто ему нужен, - засмеялся Саша.
- Да, помню, захожу в профком. Там Вася сидит. Изображает друга председателя профкома. Ну Ясно.  После такой сцены путевки  в санатории гарантированы.
- Он и его жена   с Домановой  семьями дружат, а  Кузнецов  - крестный отец его сына.
 Я знал о  дружбе Сережи  с Кузнецовым,   но о том, что проректор -  крестный отец его сына слышал в первый раз.
- Сережа  обладает даром предвидения, - сказал я. -  Когда он начинал дружбу с  Кузнецовым и Домановой, те еще не были проректорами.

-   Да. Но Кузнецов  уже был деканом,  а Давыдова  -   доктором наук,  фигурой известной в университете. .
- Станет начальником. Задаст нам трепки, - сказал я о Сереже.
- Можно и ответить, - бодро, с улыбкой ответил Жилин. 
 
 Через три года докторская диссертация была блестяще   защищена. Какие чувство я испытал, когда узнал о триумфе товарища?  Патологическую зависть. Казалось, зачем завидовать? Я ведь сам не захотел работать над докторской. Но мне неприятно было осознавать, что он, человек средних способностей,  стал доктором наук, а  я остаюсь кандидатом наук, которых в последние годы стало как собак нерезаных и что его зарплата стала на порядок выше моей. Вместе с тем я восхищался им:  «Он поставил цель и добился ее.  Ему предлагали работать на кафедре русского языка. Он отказался. Я же согласился. И всю жизнь занимаюсь не своим делом. Не попал в струю».
  Прошло еще несколько лет. Митича, благодаря протекции Кузнецова,  назначили деканом нашего филологического факультета.  Я поздравил его.
- Никого не подсиживал, ни через кого не перешагивал, через трупы не шел!

Меня охватила паника: я боялся, что он, по природе своей педант, замучит всех преподавателей рутинной работой. 
Он ощущал себя Гераклом, который пришел очистить авгиевы конюшни факультета. 
  - Факультет в руинах! – говорил он мне. – Все приходится делать   с нуля.
  Он в хвост и гриву поносил  бывшего декана, который, по его словам,  до основания разрушил факультет:
 - На рабочем месте целыми днями играл на компьютере.  Факультет на ладан дышит. Нет набора.  Никакой проф. ориентационной работы ….
Он  развил бурную деятельность. Но, как я и предвидел, в работе самого Митича господствовала формальная сторона. Например, он заставил всех преподавателей дежурить по факультету. Пользы от этой работы не было никакой, но времени отнимало немало.  Не хватало творчества.
  Я и раньше чувствовал некоторое напряжение в его обществе, теперь же, когда он стал моим непосредственным начальником, я испытывал сильнейший дискомфорт, когда оказывался наедине с ним. Я не знал, как к нему обращаться:
«Сергей» или «Сергей Сергеевич».  Если бы он прямо сказал: «называй меня «Сергеем Сергеевичем»,  я бы делал это охотно. Ног он молчал, и я, его бывший однокурсник,  не знал, какой форме отдать предпочтение. У меня начиналось головокружение, возникало такое чувство, будто я падаю в пропасть, когда оказывался рядом с ним.
    Как-то он подошел ко мне и сказал тихо:
   - Ты получишь дополнительно пять  тысяч. Чтоб ты не удивлялся, знай, я выписал   тебе премию. Об этом никому.
Через год я еще раз получил премию. Мне хотелось его отблагодарить. Я шепнул ему, что хотел бы угостить его коньяком. Он  уклонился. Я не знал, как поступить. Во время встречи  бывших однокурсников я выступил, в шутливой форме поблагодарил его за премии. Казалось, ему было приятно. Но позже он   пожурил меня за болтливость. 
  - Деньги любят тишину, - сказал он.
  Я был смущен, что сказал на встрече  лишнее.
После этого я уже не получал премий.


По телефону Валя, секретарша деканата, позвонила мне на мобильник и сказала строгим голосом:
 - Николай Николаевич! Сергей Сергеевич вызывает вас к себе.
 - Зачем?
  - Он вам сам объяснит.
   - Когда?
 - Чем ни раньше, тем лучше. Можете прийти сейчас. Сергей Сергеевич в деканате.
  Мне стало не по себе. Разговор с Митичем не сулил мне  ничего хорошего.
Я  шел в деканат,   не зная,  чем проштрафился. В голову пришло только одна версия.  Дня три назад я отказался присутствовать при подготовке студентов к тестированию.
  Я зашел в деканат. Митич сидел в большом черном кресле.
  - Здравствуйте, Сергей Сергеевич, - сказал я,  всем видом демонстрируя ему покорность и уважение (дали о себе знать полученные премии).
  Митич жестом показал мне на стул. Я сел.  Он заговорил угрожающим голосом:
 -  Поступила жалоба с факультета бизнеса и сервиса, что вы неправильно составили учебную программу.
 - Как неправильно? Декан же сам принял ее.
  - Выяснилось, что неправильно. Зайдите. Они вам объяснят. Кроме того, почему это вы отказались от подготовки студентов к тестированию?  – В его голосе звучал металл и негодование.
 Моя версия подтвердилась.
-  В моем присутствии  нет никакой необходимости, - отвечал я. -  Ведь подготовка состоит в том, что студенты отвечают на вопросы «Пегаса».  Программа содержит правильные ответы, поэтому студенты сразу же сравнивают свои ответы с правильными ответами.   Я же сижу и жду, когда тестирование закончится.  Между тем на  этот  вид работы приходится тратить более двухсот часов  в год, которые не планируются и не оплачиваются.   
Я хочу подчеркнуть, что  не снимаю с себя ответственности за результаты тестирования. Скажу без ложной скромности, мы преподаватели  кафедры русского языка хорошо готовим студентов на занятиях, а также оказываем помощь в процессе самого тестирования…  Контроль можно возложить на кураторов групп. Они ,по крайней мере,  получают  деньги за свою работу.
- Напишите объяснительную записку на имя проректора Кузнецова, - потребовал Митич.
 Я в письменной форме повторил доводы, высказанные в разговоре с Митичем.
 В этот же день я  сходил на  факультет бизнеса и сервиса,  чтобы узнать, какие ошибки я доаустил при составлении программы. Декан  вернула мне программу, а что переделать – толком так и не смогла объяснить. Я понял, что программой меня просто шантажировали.
 Спустя несколько дней, встретив  Митича  в коридоре института,  я спросил у него:
 - Ну и какова  реакция проректора? 
  - Ждите ответа! – пошутил Митич механическим  голосом, парадируя телефон.
Через месяц мне на мобильник позвонил Митич.
 - Ты знаешь, что тебя сокращают? – проговорил он взволнованным голосом.
  Меня как током   ударило.
  -  Откуда поступило такое распоряжение.
 - На заседании… А Марченко… О тебе говорила раньше: «Наша палочка-выручалочка». А когда  надо было защитить, ни слова не сказала. Ни слова», - говорил он с возмущением. – Оставили полставки. А что такое полставки? 6 тысяч. Разве на них проживешь! Я буду добиваться. Пойду наверх.
  Я заранее его благодарил.
 Дня через два я узнал, что мне вернули полную ставку. 
  Я не мог понять, кто  пытается меня уволить. Ведь часов на кафедре хватает для всех.
 Марченко не было смысла. Она не защитила меня потому,  что не хотела рисковать своим положением, не хотела потерять должность заведующей. Но она не была настроена против меня.  Кто же? Может, проректор Кузнецов  отомстил мне за отказ  заниматься подготовкой к тестированию. Но по всем приметам, Тот не имел к моей драме никакого отношения.  Может, сам Митич? Попросил Кузнецова. Тот  нанес по мне удар, а  Митич спас. Своего рода игра, цель которой – повышение собственного авторитета на факультета. Но это был бы слишком громоздкий сложный способ завоевать популярность. Да и не нужна ему популярность. Он зависел только от вышестоящего начальства.
  Уже позже удалось установить, что мое увольнение инициировал Толстов, грузный восьмидесятилетний старик, бывший проректор, а теперь занимавший какую-то непонятную должность, связанную с кадрами. Я заходил к нему, выяснял,
 - Почему Вы меня сократили?
 -  Есть общая установка: нужно сокращать.
 - Почему выбор пал на меня. Ведь у нас на кафедре есть две пенсионерки.
 - Но ведь на вас объявили конкурс… А они конкурс прошли раньше.
   По мнению  Марченко, Толстов решил подстраховаться: у нас на кафедре работала его родственница Пахомова, которая была на пенсии, чтобы не сократили ее, он нанес превентивный  удар. 
  Все подозрения с Митича были сняты. Он действительно спас меня от увольнения. 
Я был ему благодарен,   вместе с тем в его общество по-прежнему меня тяготило.

Митич несколько раз по нескольку дней не приходил на работу.  Ссылался на гипертонию. Но по факультету прошел слух, что он стал алкоголиком. Меня охватила   бурная зоологическая радость.    «Он всегда превосходил меня во всем, имел популярность у женщин, стал доктором, деканом. Но теперь он стал алкоголиком, а я хоть и любитель  выпить, но  запоев у меня  не бывает».
   Я  пришел к мысли,  что никогда никому не стоит завидовать. Каждый человек несет свой крест.