Срывая красоту

                «Ты можешь любить красоту,
                Не прибив гвоздями к стене».
                «Флёр»

Смотрю, как дети закапывают «секретик». Удивительно, до сих пор эта вся детская магия существует. В моём детстве девчонки тоже собирали цветные камешки, жёлтые одуванчики, другие сокровища, выкладывали в вырытой ямке и, накрывая прозрачным плоским стёклышком, закапывали клад.
И эти дети точь-в-точь так же творят, так же радуясь, что только они во всём свете знают о своём Секретике.
– Он будет здесь вечно! – мелко хлопает в ладошки девочка, и ребята, улыбаясь, убегают в новые приключения…
Вот так бы и мне научиться отпускать ценное. Просто знать, что где-то оно осталось. Научиться тому, чему давно разучился.
Да и умел ли я? Я с детства был болезненно впечатлительным. И слишком рано понял, что всё – уникально. Поэтому, встретив красоту, я тотчас пытался её извлечь, забрать, унести. Я увозил домой морские камни, засушивал букеты.
Я обрастал трупами красоты.
Из каждой взятой с полки книги вываливались гербарии и старые фото, ветхие записочки чьих-то далёких почерков и блестящие локоны уже поседевших сейчас возлюбленных.
Но прошлой весной я встретил её, мою девочку. Я понял, что не в силах выдержать её изысканность на даже малейшем расстоянии, и никогда её не выпущу из рук.
А вчера она выбросила красное платье, в котором я её впервые увидел.
– Что ты так переживаешь, – не поняла она. – Это всего лишь тряпка. Это даже не часть меня. Платье уже вылиняло, оно блёклое… Я бы всё равно его больше не надела.
Да, я знаю, что и она состарится. Но она – исключительна, и каждый её год будет зацветать новая красота, столь же уникальная, как и в двадцать, тридцать семь, сорок четыре…
Что-то во мне безобразно заворочалось с этого дня. Я даже не успел в последний раз взглянуть на её платье… От меня откололся кусок. Мозаика, которую я собирал всю жизнь, стала обваливаться, как священная фреска.
Мне нужно было её чем-то заполнить, и я нарвал с клумбы необъятный букет незабудок. Поставил в прозрачный кувшин. И уже к вечеру увидел, как их космический дефицитный в мире цвет – уходит из них, как жизнь. Уходит в воду, в воздух – цветы далеко не те, что были в почве клумбы, но я не мог их отпустить, не мог там оставить, я хотел любоваться ими за кухонным столом. Своими цветами.
– Это нормально, – беззаботно сказала моя красавица, – нельзя сохранить красоту того, что ты убил, сорвал.
Голос её тоже был будто сорванный. Тусклый и… серый что ли, неощутимый почти.
Я в отчаянии стал перебирать осколки волшебства в своей комнате, ставшей музеем эксклюзивных кусков жизни. Вот белые розы… Или чайные. Помню, ослепительный был букет… Хотя… Какие же белые, если они побурели от смерти и стали однородными от многолетней пыли… Повешенные на стену, верёвка под их головами.
А эти камни… Пробую вспомнить, зачем я их приволок… Немалыми усилиями добился, зажмурив глаза, их изначального облика, своего впечатления – камни в море, опутанные белым золотом лучей, светились немыслимыми палитрами… И мой одержимый взгляд их отражал, я тяну руку на дно… Всё, они в моих пальцах, они мои. Но камни мгновенно высохли. Они лежат в тёмной тумбе, иногда к ним заглядывает электрический свет.
Вот гора песка. Надо убрать. Но откуда она? Это был песчаный замок, его строил ребёнок, поливая из графина речной водой. Это была неповторимая картина.
Я выпускаю всё это из рук. Просто бросаю и сейчас, не глядя, сгребу всё в совок. Потому что на кухне, глядя на букет выцветших незабудок, сидит с чашкой чая моя главная красота – не мозаика, а цельная картина мира. Она – моя. И бог с ним, с платьем. В конце концов, когда я её встретил, она в этом платье смеялась с другим человеком. Она светилась… Не-под-ра-жа-е-мо.
Неважно, что светилась с ним и светила – ему, – всё же я её вырвал из его рук, он ничего не смыслит в красоте… Я сорвал её. И теперь вечная красота – со мной.
Правда, она почему-то не так звонко мне смеётся… И глаза… Бело-серые, а в тот день вроде были пронзительно-изумрудные… Но это неважно.


Рецензии