По ту сторону фронтира. Глава десятая

Среди холмов, устремившихся в туманную даль на север, в глубокой ложбине пряталось маленькое безымянное озеро, когда Герта Остенбаух и индейский малыш очутились в его окрестностях. Толкаемые легким дуновением ветров, гнавших каноэ по многочисленным притокам реки Катавба, пилигримы пытались догнать багряную полосу на западе, за которой они уперлись в блеснувшее, полуозаренное осенним солнцем, забытое человеком озеро. Резкое дыхание воды колебало его гладь и порою, словно в гаснущих угольях костра, раздувало в нем тусклый пламень. Едва ли можно назвать красивым этот узкий обмелевший пруд, где убывшая вода оставила лишь болото, поросшее камышом, да острые верхушки небольших скал, когда-то погруженных в воду, а теперь обнаженные, почерневшие, словно заброшенные памятники давно позабытого кладбища.
Кулики поднялись белой стаей с одной из ближних лагун, вытянутым взвихренным овалом пронеслись на фоне заката. Долгая извилистая полоса протоки – угасающая вместе со светом и убывающая с отливом – стала вдруг выпускать серокрылых птиц, похожих на дымку или внезапное испарение. Высоко в темнеющем небе пролетели к нагорью выстроенные клином гуси и черные казарки. Сгущающиеся сумерки были заполнены трепетом невидимых унылых крыл, которые отдалялись и вопили, словно на что-то жаловались. Редкие султаны болотных трав и кочки на ровной низине приняли фантастические, увеличенные, замысловатые размеры, напоминающие мифических существ.
На берегу этого сумрачного полувысохшего озерца, которое в былые времена было настоящим озером, виднелась старая заброшенная плотина – памятник трудолюбию и терпению ее строителей. Стена плотины возвышалась на четыре фута над теперешним уровнем водоема. Через завалившееся отверстие ее арки протекал маленький журчащий ручеек, и Герте чудилось, будто он бормочет, словно человек. Всюду вокруг виднелись старые сооружения, построенные очень прочно и разумно, но ни одно из них не было делом рук человека.
Ступив на твердую поверхность, Герта взяла фузеи, навьючилась раздобытой провизией, посадила на спину малыша и двинулась от берега этого маленького заболоченного озерца по едва заметной тропинке, на которую давно не ступал человек. Тропа, загроможденная поваленными бурей деревьями, привела их к берегу большого озера, которое впадало в реку.
«По-моему, этот водораздел и есть слияние рек Катавба и Броад, – подумала Герта, – о котором когда-то говорил де Брюсак».
В последних отблесках сумеречного заката девушка обратила внимание на заброшенные бобровые тропы, которые шли вдоль берега и спускались к озеру из леса.
Герта направилась в сторону леса в поисках затишного места для ночлега. В одном месте в лесу, откуда начинались бобровые тропы, виднелись пни – множество пней, и на них все еще были заметны следы зубов четвероногих дровосеков. Огромные сосны, настоящие великаны в этих краях. Наверно, потому они и казались Герте такими гордыми и безупречно красивыми. Среди сосен там и сям белели стволы березок. Тоненькие и стройные, они слыли высокими деревьями, хотя их разукрашенные ранней осенью ярко-желтые вершины едва лишь достигали нижних веток гигантских сосен. В вечерних красках заката Герта обнаружила маленькую бревенчатую хижину – единственное свидетельство пребывания здесь человека.
Хижина уже давно опустела и стояла такая молчаливая и тихая, покинутая и печальная. Мох, которым были законопачены щели между бревнами, давно уже растрепался, вывалился, двери настежь открыты, а затянутые ветхой кожей окна беспомощно глядели на озеро. Даже в свои лучшие дни это было скромное жилище, хотя труда и забот было вложено много, чтобы его построить и создать уют. Следы простенького ирландского орнамента, не лишенного художественного вкуса, до сих пор здесь были заметны.
Герта отчасти повеселела в предвкушении долгожданного отдыха. Взглянув в один из углов, она обратила внимание, на маленькую засохшую елочку, заметив на побуревших ее ветках концы тесьмы, которой когда-то к елочке, видимо, были привязаны игрушки. Опустевшая, покинутая хижина теперь казалась обреченной на медленное разрушение. А когда-то, думала Герта, в незабываемые дни здесь ключом била жизнь, полная исканий и надежд ее владельцев.
Осмотрев все внимательно, Герта решила, что эта скромная обитель была когда-то известным местом. Многие обитатели леса стали друзьями хозяина хижины. Некоторые из них переступали порог и чувствовали себя как дома. Другие собирались вокруг хижины, инстинктивно понимая, что никто              не обидит их здесь. Они приходили то небольшими стайками, парами, то поодиночке. Здесь можно было видеть маленьких и крупных зверей. Здесь каждый был желанным гостем.
Роща знала их всех и знала хорошо. Но огромные вековечные сосны, казалось, смотрели равнодушно на землю, покачивая своими гордыми перистыми вершинами, и, кто знает, быть может, совсем не замечали меленьких созданий, которые на такое короткое время поселились у их подножия.
Расположившись в этом укромном затерянном уголке, Герта развела огонь, наполнив пространство долгожданным теплом. Девушке показалось, что дом ожил и начинает жить своей особенной, загадочной жизнью, будто в него заселяются тени, и, словно эхо далекого прошлого, порою вдруг звучит томительный, нежный аккорд, который все сильнее и сильнее дрожит в воздухе, хотя здесь, кроме нее и малыша, никого не было.
Малыш спал. Герта, укутавшись в одеяло, вышла из дома. От набежавшего ветерка трепетали осенние листья стройных березок. Как тоненькие девушки, застенчивые и скромные, стояли они врассыпную среди высокомерных, строгих сосен и все кивали вершинами, шелестели листьями, словно шептались между собой.
«Здесь многое происходило, – думала Герта. – Люди и звери, и те, кто жил здесь, и те, кто гостил или же заходил мимоходом, оставили след своего дела, мысли, слова, и ничто из этого должно быть не потеряно, не забыто. Все радости и горести, комедии и трагедии, труд и достижения, которыми была заполнена здесь жизнь, – все это оставило неизгладимый след в памяти этой дикой природы. Но эти воспоминания не померкнут, пока трепещущие березки передают их шепотом, и сосны, суровые часовые, посланники гор, стоят и охраняют их всех».
Вдохнув прохладного воздуха, Герта, вновь отправилась к очагу, легла рядом с сопевшим малышом и крепко уснула.
Быть может, тому, кто случайно очутится в этих местах в ожидании рассвета, вдруг почудится в сумерках, что в направлении покинутого жилища, оставляя за собой расширяющийся след на воде, долетит эхо протяжного звука. Или же ему почудится, что в туманной дали проскользнула, словно призрак, лодка, сделанная из коры золотистой березы. А если сидеть совсем тихо,         не шевелясь, то можно ощутить мнимое легкое прикосновение к плечу, как будто кто-то невидимый пытается обратить внимание на себя, чтобы завести разговор. Несмолкаемое журчанье ручейка – то громкое, то тихое, то приближающееся, то удаляющееся – может показаться разносчиком глухих голосов, говорящих на непонятном языке. А может случиться так, что послышится какое-то неуловимое движение за спиной, и, обернувшись, будут заметны загадочные тени, собравшиеся вместе и как будто беседующие друг с другом. Эти легкие тени не испугаются одинокого путешественника, но вздохами, тихими, как шелест тростника, нежными, как шорох листьев на березках, будут пытаться терпеливо и настойчиво добиться понимания в сердце того, кто пробудил их сумеречное сознание.
Герта тревожно проснулась в предрассветные часы. В тишине ей послышались тихие голоса, звук их долетал откуда-то издалека. В такие минуты воздух вокруг казался наполненным какими-то легкими шорохами и топаньем малюсеньких ножек. Она чувствовала, как легкий ветерок пробежал по ее лицу, словно от движения множества невидимых гостей, пришедших навестить их с малышом и вместе с ними послушать рассказы, которые березки без умолку нашептывали величавым молчаливым соснам. Она подошла к окну, пристально всмотрелась в направлении озера и отчетливо заметила две человеческие фигуры, поднимающиеся в полный рост над краем невидимой протоки. Они показались ей сущими исполинами. Герта быстро зарядила трофейные фузеи, одну из которых взяла наизготовку, а другую поставила рядом, на случай возможной перестрелки.
Девушке показалось, что эти двое, после того как пришвартовали свое невидимое суденышко, нерешительно и бесцельно бродят возле того места, где причалили. Потом стало видно, что они продвигаются в глубь берега странным зигзагом по направлению к хижине. Когда двое подошли поближе и фигуры их приобрели более реальные очертания, обнаружилось, что у обоих ружья и что впереди идет женщина во фланелевой кофте и синей суконной юбке, за спиной  у которой что-то наподобие тюка свернутого в рулон. Ее легко отличить от идущего позади спутника. Выбравшись на более твердую почву, они обернулись и посмотрели в сторону озера. Потом обменялись                непонятными Герте фразами.
«Явно не катавба», – с облегчением вздохнула она.
Волосы у обоих были длинные и черные, лица с бронзовым оттенком. В мужчине Герта твердо определила индейца, одетого в хлопковую европейскую рубашку, выступающую из-за замшевой охотничьей куртки, кожаные штаны с бахромой, суконную, красного цвета набедренную повязку и мокасины. На шее у индейца болталось ожерелье из когтей животного, на груди висел металлический гаджет – атрибут офицера английской армии. Череп индейца, впрочем, как и лицо, было чисто выбрито. Длинная прядь волос, собранная на макушке, свисала на правом плече. В мочках ушей краснокожего Герта разглядела большие рваные отверстия. Из них свисали цепочки из медных колец.
Подойдя вплотную к хижине, женщина остановилась и придержала индейца.
Герта чувствовала, что незнакомцы затаили дыхание. Умом она понимала, что их настораживают признаки чьего-то присутствия в этом месте. Ей показалось, что если она будет действовать решительнее, то сможет обескуражить пришельцев, взяв инициативу неминуемой встречи с ними в свои руки.
Сжав крепче ружье, Герта приготовилась ударом ноги открыть дверь и вылететь наружу с угрожающим криком. В это миг ее полной готовности закричал проснувшийся малыш.
Стоявшие настороже двое бросились в разные стороны за углы хижины, так же крепко, как и Герта, сжимая свои ружья.
Герта в это время попятилась от двери и уперлась в стену напротив,       по-прежнему держа под прицелом вход. Несколько минут спустя с потолка хижины через дымоход внутрь ввалился индеец. А за ним в одно мгновение в двери показалась его спутница с наставленным на Герту ружьем.
–А-че-ву-ка-а? – нервно проговорила Герта на наречии катавба, надеясь, что речь заинтересует пришельцев и подведет их к мирному диалогу.
– Мы охотники, – сказал на ломаном английском индеец.
Его спутница кивнула. Потом все переключили внимание на плачущего малыша. Женщина кивнула Герте, показывая ей, что та может к нему подойти. Герта отставила медленно ружье, и, не сводя глаз с пришельцев, подошла к ребенку, взяв его на руки.
–Ты катавба? – спросил индеец.
–Нет, я их пленница, – ответила Герта, успокаивая малыша. – Я ушла от них, когда буря пронеслась в конце месяца «Гуси Теряют Перья» (август).
– Где твой дом? – продолжил опрос индеец.
– Я родилась на побережье, у Большой воды, потом мы с отцом и братом жили в долине Дочь Звезд. После их гибели я отправилась с караваном колонистов по ту сторону гор, но в месяц Созревания дикой вишни (июль) попала в плен к катавба, где долго была пленницей в семье воина по имени Тангуа. Он был моим мужем.
Индеец внимательно выслушал Герту, отставил ружье и взглядом указал на то же своей спутнице. Потом он расположился на полу хижины, скрестив ноги. Медленно достал небольшую трубку, длинными, смуглыми пальцами размял слежавшийся в кожаной табакерке табак. Зачерпнув несколько щепоток, набил трубку. Нащупав в охотничьей сумке огниво, он высек искру и закурил.
Женщина, опираясь на ружье, оставалась стоять у дверей.
–О! Дочь Звезд! – ностальгически произнес краснокожий. – Мои братья проживают там. Белый человек! Неугомонный, глупый белый человек! Зачем он пришел на нашу землю? Жадный белый человек стравил нас – красных людей, – потом, обращаясь к Герте, индеец продолжил: – Я знаю твоего индейского мужа. Он великий воин. Он враг тускарора.
–Ты тускарора? – переспросила Герта.
Краснокожий затянувшись, кивнул.
– Она Ватанэй – Птичье Яйцо. Жена. – Он движением головы показал в сторону своей спутницы.
–Твоя скво? Я правильно поняла? – поинтересовалась сомневающаяся Герта.
Тускарора отрицательно покачал головой, выпустил дым и повторил:
– Я же говорю: «Жена». Глупые белые люди. Для вас женщина и жена одно и то же.
Герта не стала спорить. Из опыта жизни с катавба она знала, что перечить мужчине у индейских женщин непринято, если, конечно же, мужчина               не спрашивает их мнения.
– Сын Тангуа? – спросил тускарора, указывая головой на мальчишку.
– Нет, – замешкалась Герта, – он не сын Тангуа. Он мой сын.
Тускарора одобрительно кивнул.
– Как зовут этого будущего воина катавба? – спросил индеец, прочищая чубук трубки.
Герта опять замешкалась и, не придумав подходящего имени, безнадежно, виновато пожала плечами.
Индеец пристально посмотрел на Герту, а потом на свою жену и подвел резюме:
– Глупые белые люди. Они не удосуживаются запоминать имена собственных детей.
– Я не знаю его имени. Наводнение во время бури уносило его, а я спасла, когда никого не было рядом с ним. Я понятия не имею, из какой он семьи. Вот теперь вместе идем куда глаза глядят, – растерянно произнесла девушка.
Тускарора подошел к малышу, взял его в руки. Посмотрел в глаза и сказал:
–Побеждающий Бурю.
–Что? – неуверенно сказала Герта.
–Его теперь так будут называть, – не выказывая эмоций, произнес индеец.
–О! Да, спасибо, – радостно начала Герта.– Мое имя Герта Остенбаух. Катавба называли меня Женщина В Шрамах.
–Я Аххисенейдей – Длинное Крыло, – представился он. – Белые друзья меня зовут Том.
– А много у тебя белых друзей, Том? – спросила Герта.
– Один, – сказал тускарора и направился к выходу.
За ним последовала его жена. Через некоторое время индейская парочка приволокла находящиеся в их каноэ шкуры и тушку бобра.
– Женщина В Шрамах, – обратился к Герте Длинное Крыло, – помоги Ватанэй. Я хочу, чтобы мы это приготовили, – он бросил к ее ногам свежую тушу бобра.
Индейцы забили бобра около трех часов назад. Пока Герта разводила огонь, Ватанэй принялась разминать тушку, разгибая и сгибая конечности и туловище вдоль и поперек. После чего она быстро вычесала волосяной покров от налипших кусочков грязи и запекшейся крови. Том достал из своей походной сумки какой-то порошок и передал жене. Индианка присыпала кровоточащие ранки этим веществом, рот тушки и ноздри она заткнула сухим мхом, а потом, надавливая большим пальцем в области гениталий, удалила      не спущенную мочу и кал животного.
Дальше за дело взялся Длинное Крыло. Он ловко сделал три разреза. Первый – от середины нижней губы через середину груди и брюха к анальному отверстию, далее к корню хвоста и по его стороне до кончика. Второй – по внутренней стороне задних лап от середины пальцев к анальному отверстию. Третий – по внутренней поверхности передних лап к середине груди. Потом, индеец, придерживая края шкурки левой рукой и отжимая мускульную ткань тушки, большим пальцем правой руки, немного подрезая ножом, отделил шкурку сначала на боках к хвосту, затем на передней части к голове. Снимая шкурку с головы, он плотно стянул ее с наружной части уха, после чего подрезал ушной хрящ у основания, стянув шкуру с морды, аккуратно подрезав губы и носовой хрящ.
Длинное Крыло, осмотрев шкурку, бросил ее жене, которая без промедления, положив мехом на выпуклую поверхность пня, принялась ее обезжиривать, проскабливая специальным скребком из кости какого-то животного от огузка к голове, тщательно удаляя прирези мяса, сухожилия и жир. Особенно она придавала значение головной части тушки.
– Женщина В Шрамах, – произнес тускарора в сторону Герты, копошащейся с костром, – разделай его.
Герта взяла тушку и принялась ворочать ее, не зная, с какой стороны к ней подступиться, чтобы поделить на куски.
Тускарора внимательно наблюдал за Гертой, понимая, что она никогда   не свежевала бобра.
– Глупые белые люди. Они так любят мясо бобра и его мех, но не хотят учиться у красных людей навыкам обхождения с бобром, – говорил он, забирая тушку у Герты. – Зато они любят во всем поучать красного человека. Они лучше знают, где он должен жить; охотиться; во что он должен верить; с кем воевать, а с кем заключать мир; кого любить, а кого ненавидеть.
Индеец ловко разрубил топором тушку на части и порезал ножом на куски. Завернув их в одну из выделанных, но негодных, по его мнению, для продажи шкур, сказал:
– Вымыть сможешь? Вода там, в озере.
Герта смиренно кивнула, взяв сверток под мышку, а малыша за руку и направилась к озеру.
Тем временем индеец выкопал яму, куда набросал горящих головешек, потом присыпал их небольшим слоем земли. Взяв у Герты мясо, он завернул его в шкуру и положил на присыпанные землей угли. Поверх завернутого мяса он насыпал еще небольшой слой земли и на него положил слой раскаленных головешек, который опять присыпал землей и сухими листьям, снова развел огонь на этом месте.
День удался, грело осеннее солнце. Желто-оранжевые краски рощи купались в его лучах. Пока Ватанэй возилась со шкурой, Длинное Крыло распаковал тюки и тщательно принялся сортировать меха и кожу.
– Послушай, Том, – обратилась к индейцу Герта, – где намереваешься сбыть эти шкуры?
– Продам в поселке.
– И много тебе за них дадут?
– За перезрелые, с редким мехом, торговцы мало дадут. За тонкие, с грубой кожей, как эта, – и он показал шкурку, у которой мало меха, – могу ничего не получить. За такую, – и он показал широкую светлую шкурку, – много возьму. Она светлая, полноволосая, смотри, как на солнце переливается.
– А зачем тебе деньги, Том?
– Куплю порох и пули. Остальное передам сыновьям в Пенсильванию. Мои дети учатся там в колледже.
–Ты же говоришь, что белые люди глупы, а детей своих отдал в их школу.
– Белый человек забрал мою землю и построил здесь фермы. Мои дети   не могут жить охотой, как я. До конца моей жизни дичи хватит в этих лесах. Но моих детей охота не прокормит. Я точно знаю, что если они возвратятся в наше селение, то окажутся плохими бегунами, они не будут знать, подобно тебе, Женщина В Шрамах, как жить в лесах. Они не способны будут переносить холод и голод. Они никогда не построят хижину и не смогут охотиться на оленей, убивать наших врагов и даже говорить на родном языке. Они неспособны быть ни охотниками, ни воинами. Они для этой жизни, что веду я и вели мои предки, негодны. Я не хочу, чтобы они голодали. В вашем мире они найдут свое место.
– Ты, случайно, не знаешь, кто жил здесь? – спросила Герта индейца относительно хижины.
– Мой друг, – ответил тот.
– А где он?
– В стране Счастливой Охоты.
– Он умер? – донимала индейца Герта.
– Его зарезали враги.
– Давно?
– Да.
– Он здесь жил один?
– С женой и сыном.
– А они где?
– Их тоже зарезали враги.
– А кто они были, эти люди?
– Белые охотники.
– Ты хорошо знал их, Том?
– Мы были как братья. Длинное Крыло нашел врагов,– и тускарора достал из сумки четыре высушенных индейских скальпа, гордо демонстрируя их девушке.
– Том, ты не мог бы меня проводить до поселка?– поинтересовалась Герта.
– Ты хочешь там остаться? – спросил тускарора.
– Если мне удастся купить там землю, то я останусь, – ответила Герта.
– Я не люблю фермеров. От них пахнет коровьим навозом. Они плохие воины, трусливы, как бабы, и постоянно обманывают красных людей, зазывая их в дома своего Бога.
Связав кожи и меха в тюки, индеец взял ружье и принялся его осматривать, а потом продолжил:
– Как-то я пришел в поселок фермеров, чтобы продать шкуру и купить одеяла, ножи, порох, ром и прочее. Я обычно имею дело с моим другом Питером Кроусби, но на этот раз мне захотелось обратиться к другим купцам. Я сначала зашел к Кроусби и спросил, сколько он может дать мне за бобра. Он сказал, что не может дать мне больше четырех шиллингов за фунт. «Но, – сказал он, – сейчас я не могу говорить о делах; сегодня такой день, когда мы встречаемся все вместе и учимся хорошим вещам, и я иду на это собрание в дом Бога». Я подумал про себя: «Так как я не могу сегодня заняться делом, то почему бы мне тоже не пойти на это собрание и не посмотреть на их Бога?»      Я пошел с ним.
Там стоял человек в черном и что-то сердито говорил собравшимся.          Я не понял, что он говорил, но, заметив, что он все время смотрел на меня и на Кроусби, я решил, что он сердится, что я здесь, поэтому я вышел, сел около дома и зажег трубку, ожидая, когда закончится собрание. Мне показалось, что этот человек упомянул что-то вроде бобра, и я предположил, что, возможно, это было причиной их собрания. Поэтому, когда они вышли, я обратился к своему другу: «Ну, Кроусби, – сказал я, – надеюсь, ты согласишься дать больше четырех шиллингов за фунт». «Нет, – сказал он, – я не могу дать тебе столько, я не могу дать больше трех шиллингов и шести пенсов». Потом я говорил с несколькими другими торговцами, но все они твердили одно и то же – «три шиллинга и шесть пенсов». И мне стало ясно, что мое предположение было правильным: как бы они не притворялись, что собираются поучиться хорошим вещам в доме Бога, настоящая их цель – посовещаться там, как бы обмануть красного человека в цене на бобров. «Если они так часто встречаются, чтобы поучиться хорошим вещам, то уж пора им чему-нибудь научиться», – думал я.
Но они все равно белые люди глупые. Если белый человек приходит в наши земли, заходит в хижины красных людей, мы высушиваем его одежду; если он промок, мы согреваем его; если он замерз, даем ему мясо и питье, чтобы он мог утолить свой голод и жажду; мы расстилаем для него хорошие меха, чтобы он мог отдохнуть и поспать. И мы ничего не требуем взамен. Но если я прихожу в дом белого человека в поселке и попрошу еды и питья, фермеры говорят мне: «Где твои деньги?» А если у меня их нет, они говорят: «Убирайся отсюда, краснокожая собака». Вот видишь, они еще не усвоили даже таких незначительных хороших вещей. Красным людям не надо собираться на собрания, чтобы учиться хорошим вещам, потому что наши матери обучили нас этому, когда мы еще были детьми. Я не верю, что в домах Бога белых учат хорошему. Белые люди встречаются там, чтобы сговориться, как обмануть красных людей в ценах на бобров.
– Бог в каждом из нас, Том, – молвила Герта, выказывая свою теологическую просвещенность, – вот здесь, – и она приложила руку к груди, закрыв глаза.
Длинное Крыло с удивлением подошел к ней, наклонился, приложив свое рваное ухо к ее сердцу. Заметив интерес мужа, Ватанэй бросила соскребать мездру и подошла к ним, пытаясь удовлетворить свое любопытство.
– Это сердце стучит, – констатировал тускарора.
– Правильно, мы, христиане, носим Бога в сердце.
Тускарора покачал головой. Потом кивнул в сторону вершин Аппалачей.
– Оренда  – Великий Дух там.
– Он вездесущ, Том. Он в каждом из нас. Прислушайся к своему сердцу. Постучись в него, и оно откроет тебе Бога.
Длинное Крыло и Ватанэй начали постукивать себе в районе груди. Но смех Герты вернул их к реальности.
– Пойдем есть, – сухо сказал тускарора и принялся разгребать яму.
Питательные куски бобрятины Ватанэй разложила на деревянные тарелки. От блюда исходил приятный аромат. Парное мясо легко отделялось от прелых костей и таяло во рту. Герта решила присесть рядом с Длинным Крылом, но его бдительная жена аккуратно направила ее в другую сторону. Женщины ирокезских народов принимали пищу в отдельности от мужчин. Трапеза продолжалась некоторое время в полной тишине. Герта знала, что индейцы вкушают пищу молча, размышляя о своем бытие. Прерывать трапезу бессмысленными разговорами у них считается признаками дурного тона.
Когда все поели, мужчины в лице Длинного Крыла и малыша Побеждающего Бурю отправились в хижину отдыхать. Ватанэй принялась ремонтировать одежду, а Герта отправилась к озеру.
День прошел быстро. Герта, сидя на пеньке, чистила фузею. Ватанэй занималась просушкой шкуры, малыш играл на небольшой полянке, а Длинное Крыло занимался ремонтом лодки.
Подойдя к Герте, он сказал:
– Женщина В Шрамах, ведь это не твое каноэ и не твои ружья?
– С чего ты взял, Том? – вопросом на вопрос ответила она.
– Это лодка и ружья человека, который у Медвежьей реки ищет желтые камни.
– Может, тебе показалось? – суетливо спросила Герта.
– Не хочешь – не отвечай. Но Ватанэй подтвердит.
Индианка кивнула в знак согласия с мужем.
– Да, это его вещи. Я ими завладела, – смущаясь, глотая слюну, проговорила Герта.
– Ты украла их? – хладнокровно спросил индеец.
– Нет. Я убила этого человека. Он напал на меня. Потом я забрала его вещи и пустилась по протокам реки. Течение вынесло меня сюда.
Длинное Крыло одобрительно кивнул, выказывая свое удовлетворение ответом. Индианка улыбнулась и тоже кивнула.
– Ты воин, Женщина В Шрамах. Это честь для меня – говорить с тобой, – гордо произнес тускарора.
Ватанэй подошла к Герте и, глядя ей в глаза, сказала:
– Дочь Ветра.
– Дочь Ветра, – повторил за ней краснокожий. Мы будем тебя называть Дочерью Ветра.
Герта пожала плечами, улыбнулась, потом рассмеялась: Дочь Ветра, так Дочь Ветра. 
Прошла ночь. С первыми лучами солнца обитатели лесного заброшенного приюта начали собираться в дорогу.
Герта вышла из березовой рощи, сверкающей своей белизной, и легко побежала по покрытому росой лугу. Жирная, от избытка влаги земля, казалась ей мягким ковром, а росистые, еще не тронутые осенью травы били ее по коленям, рассыпая вокруг сверкающие брызги, похожие на жидкие бриллианты. На щеках ее играл утренний румянец, глаза сияли молодостью. Она выросла на лоне природы и любила страстною любовью старые деревья и ползучие зеленые растения. Влажные запахи земли были для нее сладостны и желанны.
В конце луга, где начиналась темная роща, среди травы и осенних луговых цветов она нашла пучок крупных Каролинских фиалок. Бросившись на землю, она зарылась лицом в пахучие прохладные цветы и руками прижала пурпурные венчики к своей голове. Ей не было стыдно. Она долго блуждала среди трудностей, грязи и лихорадочных страстей дикого мира, оставаясь все такой же простой, чистой и здоровой. И она была рада этому, лежа здесь и вспоминая те дни, когда весь мир для нее ограничивался территорией селения катавба. Она почему-то не полюбила тот мир, ну а в этом, который населяли такие замечательные существа, как игривый индейский мальчишка, Ватанэй и Длинное Крыло, она надеялась увидеть даже «край света».
Простая жизнь, окружавшая Герту в детстве, зиждилась на немногих, но весьма суровых обычаях. Они заключались в словах, которые она где-то вычитала позже: «Бог в каждом из нас». «То была вера моего отца», – думала она, вспоминая, с каким уважением произносилось его имя окружающими. Этой верой она прониклась, эту веру она несла с собой в мир по ту сторону фронтира, где люди отдалялись от старых истин и создавали себе будущее.        С этой верой она по-прежнему чистая, молодая и радостная. «И все это так просто, – думала она. – Почему же эти люди, живущие в большом мире,              не верят в то же, во что верит она, – в пищу и кров? Почему же им не дано обладать верой в долгие скитания и в охотничьи стоянки, той верой, с которой сильные, честные люди смотрят прямо в лицо внезапной опасности и смерти? Почему?»
Звонкое пение малиновки, раздавшееся из березовой рощи, вернуло Герту к действительности. Где-то далеко в лесу кричала куропатка. Белка, вереща над ее головой, перепрыгивала с ветки на ветку и с дерева на дерево. От озера доносился смех малыша, с которым, видимо, заигрывала Ватанэй.
Герта поднялась, откинула волосы и инстинктивно пошла по старой дороге между деревьями, по направлению к хижине. Вдруг она столкнулась с бронзовым телом с куском материи на бедрах. Не успев даже вскрикнуть, сильные руки краснокожего зажали ей рот, перекрыв дыхание.
Рядом оказался еще один индеец, который завязал ей глаза. Она чувствовала, как ее связали, вставили кляп из сухой травы и быстро поволокли. 
Вокруг стало темно и тихо, только шелест листвы напоминал о признаках жизни вокруг. Герта попробовала пошевелиться, но чьи-то руки не позволили ей шелохнуться, сильно прижав к земле. Она быстро осознала положение вещей. Сейчас она боялась не за себя, а за тех, кто возился у хижины. Она        не знала, сколько прошло времени с момента ее пленения, но звук выстрела заставил ее насторожиться. Еще один выстрел. Потом еще один в ответ. Несколько выстрелов подряд. Плач малыша. Звуки борьбы и снова тишина. Герта пошевелилась. Никто ей не препятствовал. Через некоторое время она услышала шорох в траве. К ней кто-то ускоренно приближался.
– Не бойся, – произнесла Ватанэй, срывая повязку с ее глаз и доставая кляп изо рта.
– Где малыш? Где Том? – взволновано, проговорила Герта.
Ватанэй освободила Герту от сковывающих ремней и кивком головы предложила идти.
Возле хижины лежали три трупа индейцев, с которых Длинное Крыло срезал скальпы. Малыш, завидев Герту, бросился к ней в объятия.
– Катавба, – произнес Длинное Крыло, потрясая скальпами.
– Что они от нас хотели? – с отвращением глядя на скальпы, спросила Герта?
– Скальпы Длинного Крыла и Ватанэй, – ответил тускарора. – А может, шли по твоему следу, Женщина В Шрамах?
Закончив с поверженными противниками, Длинное Крыло подошел еще к одному связанному и раненому индейцу, небрежно перевернул его на живот, схватил за волосы и поднес нож к его голове.
– Тангуа! – громко воскликнула Герта, узнав в этом индейце своего мужа.
– Да, это он. Мой кровный враг, – сказал Длинное Крыло и сделал, было, надрез на макушке Тангуа.
– Нет, Том! Нет! Не убивай его, прошу! – закричала Герта.
– Он мой враг,– настойчиво крикнул Длинное Крыло. – Он твой враг, Дочь Ветра.
Длинное Крыло посмотрел на недоумевающую его нерешительностью жену. Ватанэй не менее настойчиво жестом показала мужу, что тот должен срезать скальп с врага.
– Том, нет, – пролепетала Герта, вставая на колени.
Длинное Крыло опустил нож и сказал:
– Ты храбрый воин, ты великий воин, ты самый лучший мой враг. Ты свободен.
Герта подошла к Тангуа и развязала ему руки, осматривая рану. Тангуа отстранил руки Герты, встал на ноги и направился к тускарора.
– Убей меня, тускарора, не предавай позору,– твердо заявил Тангуа.
– Нет. Такова воля Дочери Ветра. Она воин. Длинное Крыло дарит ей твою жизнь, – молвил он. – Когда ты придешь сюда за телами своих братьев, Длинное Крыло будет уже далеко.
Тускарора взял ружье и направился к озеру к набитому шкурами каноэ. За ним семенила Ватанэй, упрекая мужа в том, что он оставил жизнь Тангуа.
Тангуа смотрел ему вслед, потом повернулся к Герте.
– Я заберу ребенка с собой в селение, – произнес он.
– Я не отдам,– встревожено сказала девушка, бросая взгляды в сторону озера, в надежде найти поддержку у тускарора.
– Он должен жить среди своего народа, – сказал Тангуа, блеснув своим сатанинским глазом.
– Нет. Я позабочусь о нем, клянусь всеми святыми, не отнимай его у меня, – Герта заплакала, бросившись перед Тангуа на колени.
– Его мать погибла во время бури, а ты воспользовалась этим.
– Я его спасла. Он погибал. Пойми, Тангуа, у меня никого нет, кроме него, – пыталась убедить Тангуа Герта.
– Ты не катавба. Ты можешь идти к своим Ва-шина. Ребенок пойдет со мной, – твердо сказал Тангуа, оттолкнув Герту, загребая малыша в охапку.
Ребенок закричал и начал сопротивляться. На крик обернулись Ватанэй и Длинное Крыло. Тангуа бросил осатанелый взгляд на тускарора и направился в заросли кустарника. Длинное Крыло и Ватанэй молча наблюдали за происходящим.
– Остановись, Тангуа! – крикнула ему вслед Герта.
Катавба не обернулся и продолжил движение в сторону чащи. Оба тускарора не шелохнулись,  возможно, выказывая в душе свою солидарность с решением Тангуа. Они же, как и он, краснокожие и мыслили теми же категориями. Заглушая крики мальчишки, раздался ружейный выстрел, и Тангуа упал как подкошенный. Ребенок с плачем бросился бежать обратно к Герте, прижимавшей к плечу приклад еще дымившегося ружья.