По ту сторону фронтира. Глава одинадцатая

Поселок, куда пришли путники, располагался на опушке. Это было          не селение с дюжиной хижин, как бы за компанию сбившихся в кучу на открытом месте. Это был внушительный городок. Он начинался у самого леса, растекался между разбросанными группами деревьев и тянулся вдоль берега реки, где в ряд были причалены длинные каноэ, вокруг которых сновали индейские охотники, предлагая колонистам пушнину, рыбу в обмен на котелки и сковородки.
В то самое время подходил к концу чудесный и плодоносный сезон сбора урожая. Сенокос и уборка злаков давно завершились, и фермеры тут и там лишали роскошную кукурузу верхушек с целью запасти питательные стебли на корм.
Небольшой речной приток разделял панораму на две почти равные части. Плодородные низины, раскинувшиеся по обоим берегам более чем на милю, давно уже были очищены от лесных зарослей и ныне превратились в тихие луга или поля, с которых недавно было убрано зерно и на которых виднелись приметы свежей вспашки. Вся местность, постепенно поднимавшаяся от речушки к лесу, была поделена на огороженные участки бесчисленными заборами, сделанными в грубой, но прочной манере поселенцев. Изгороди, при сооружении которых мало считались с бережливым отношением к дереву, шли зигзагообразными рядами, впритык друг к другу, пока не образовывали преграды высотой в семь-восемь футов для защиты от вторжения строптивого скота.
Высоко со стороны прилегающего холма прорезалась вырубка, на месте которой можно было видеть беспорядочно разбросанные груды бревен, черные и обугленные пни, уродовавшие красоту поля. Большая часть площади этой вырубки скрыта кустарником, хотя здесь и там проглядывали участки, где пышный белый клевер, естественный для этой местности, захватил огороженное пастбище для скота. Глаза Герты остановились на коровах, ибо звуки дюжины разнотонных коровьих колокольчиков доносились в тихом вечернем воздухе и ласкали ее слух.
Гористый склон и разбросанные по нему полосы сжатого хлеба, вдоль которых стволы деревьев были вывернуты корнями вверх яростными порывами ветра, говорили о недавней буре, сметшей в одно мгновение целые акры деревьев. В обширной панораме этой спокойной сельской картины взгляду      не на чем было остановиться, кроме безграничного лабиринта дикой природы. Изломанная поверхность местности, однако, ограничивала обзор не очень большим расстоянием, хотя искусство человека вряд ли могло изобрести краски такие же живые или такие же жизнерадостные, как те, что дарили блестящие оттенки листвы. Заморозки на исходе осени уже затронули широкие бахромчатые листья кленов, и внезапный и таинственный процесс не обошел все другие виды лесной растительности, производя тот магический эффект, который нельзя увидеть нигде, за исключением областей, где природа так щедра и пышна летом и так непредсказуема и сурова при смене времен года.
Для южных колоний особое значение имело расширение внутренней территории. Жители первых поселений устремлялись туда ради большей свободы. Те, кто не сумел получить плодородную землю близ берега моря или чья земля истощилась, считали холмистую местность к западу от побережья самой благоприятной для колонизации, и в короткий срок там появилось множество процветающих ферм. Необитаемая местность стала понемногу заселяться, хотя одинокие фермы пионеров разбросаны были еще на очень значительном расстоянии друг от друга. Между тем ко времени открытого разрыва между колониями и метрополией здесь появилось не только много прекрасно устроенных хозяйств, но возникли даже целые селения.
 Проживая рядом с территорией, заселенной индейцами, превратив хижины в укрепления и полагаясь на свой острый глаз и верный мушкет, жители пограничных поселений становились в силу необходимости стойким и мужественным народом, не нуждавшимся в чьей-либо помощи. Они расчищали участки леса под пашню, выжигали кустарник и сеяли среди пней кукурузу и пшеницу.
Эта местность до Американской Революции была действительно пустынна, но губернаторы колоний еще за двадцать лет до того начали раздавать здесь индейские земли в качестве пожалований от правительства. Индейцы променяли свои права на несколько ружей, одеял, котлов и ожерелий, между тем как территория, ими отданная, заключала в себе сто тысяч акров по номинальной оценке. На самом деле в ней было от ста десяти до ста двадцати тысяч акров.
Первоначально раздача земли производилась с обязательством уплаты некоторой ренты короне, и, конечно, прежде всего, офицеры колоний, располагавшие весьма большими льготами, воспользовались правом на приобретение крупных, никем не занятых участков в плодородной и богатой провинции Северная Каролина.
По мере того как ценность земли повышалась, американское правительство стремилось предупредить злоупотребления в раздаче участков путем пожалований или концессий, как это называлось иначе. Размер участка определялся не более как по тысяче акров на каждого концессионера, но как при настоящем республиканском, так и при монархическом колониальном режиме всегда были под рукой средства сделать закон лишь мертвой буквой. Причем немало было всякого рода темных комбинаций, производившихся по распоряжению самого правительства, когда дело шло о вознаграждении старых офицеров или о пожалованиях за какие-нибудь заслуги. Три или четыре тысячи акров должны были удовлетворить заслуженных шотландских и английских дворян, привыкших на родине к поместьям. Получая такую земельную награду, они обязывались уплачивать определенную ренту казне и должны были предварительно выкупить у индейцев пожалованные им участки.
Таким образом, новые собственники земли перенесли обычаи своего первоначального отечества на девственную почву Северной Каролины,             не знавшую ни сословных привилегий, ни сословных предрассудков. Они сколачивали грубые срубы из бревен, нередко даже не очищенных от коры, и называли их потом замками или виллами. Но таков колонист вдали от родины, в грустном воспоминании о ней пытающийся обмануть себя словами.
– Куда теперь, Том? – спросила Герта сдавленным от волнения голосом.
– Обогнем селение на западе. Длинное Крыло здесь нежеланный гость. За тем склоном дом моего друга Кроусби.
Длинное Крыло и Ватанэй закрепили на своих спинах тюки со шкурами, в руки взяли ружья и направились по тропе вдоль опушки леса. Герта последовала их примеру, только вместо тюка у нее за спиной разместился малыш Побеждающий Бурю.
Обойдя селение, путники подошли к невысокому холму, где их взгляду предстал дом, расположенный у его подножия.
Дом построил для своей семьи капитан Питер Кроусби, когда оставил службу короне и купил здесь участок земли.
Колониальные офицеры того времени, несшие сторожевую службу, подобно Питеру Кроусби, на окраинах населенных областей, были народом вполне освоившимся с неудобствами жизни лесных трущоб, привычным ко всякого рода лишениям и опасностям. Поэтому, как только материальное положение их семейств становилось затруднительным, они продавали свой чин и смело уходили в глубь девственных лесов, чтобы прочно устроиться, обзавестись хозяйством и среди мирной обстановки пионера-земледельца отдохнуть от тревог своего боевого прошлого.
Старый вояка Кроусби выбрал подножие холма из целесообразности обороны, которую всегда ставил превыше других обстоятельств, поселившись в этой стороне.
В браке он детей не имел и с женой воспитывал приемную дочь Дженни. Но вскорости его жена умерла от неизвестной болезни. После смерти супруги дела Кроусби пошли хуже. Нехватка рабочих рук, неурожаи, война с индейцами и революция подвигли старого капитан выхлопотать у правительства еще участок незанятой земли под пастбище. Тем самым он начал сочетать в себе земледельца и скотовода, наняв за пищу и кров прислугу и рабочих из числа бежавших с южных районов чернокожих рабов.
Кроусби слыл человеком просвещенным и дальновидным. Осторожность и решительность являлись неотъемлемыми его качествами на пути к цели. Во время сторожевой службы на фронтире он познакомился с тускарора Длиным Крылом, которого однажды спас от смерти. Тускарора настолько привязался к капитану, что его пришлось определять в штат роты разведчиков, где индеец верой и правдой служил британской короне. Длинное Крыло быстро освоил язык белого человека и благодаря навыкам и природной хитрости, которыми обладают практически все индейские воины, завоевал расположение гарнизонных командиров, получив прозвище Том.
Дом, где жил Кроусби, был деревянный, из обычного сруба, обшитый дранкой. Он был длинный, низкий и неправильной формы, стоял на краю естественного склона на той его стороне, где подножие омывала речушка. Грубо сколоченная терраса тянулась вдоль всего фасада, нависая над потоком. Несколько больших неуклюжих и топорно сработанных дымовых труб торчали в разных местах кровли – еще одно доказательство, что при обустройстве строений скорее руководствовались соображениями удобства, нежели вкуса.
Несмотря на большую протяженность основного здания и наличие менее крупных и отдельно стоящих построек, желаемого расположения                не получилось бы, если бы не два ряда грубых сооружений из бревен, с которых даже не содрали кору. Эти первобытные постройки использовались под разнообразную домашнюю рухлядь, а также припасы. Несколько крепких и высоких ворот из теса соединили первоначально разъединенные части застройки, образовав множество преград для доступа во внутренний двор.
В этой цитадели имелись два неодинаковых ряда длинных узких бойниц, но не было обычных окон. Однако лучи заходящего солнца бросали блики на два-три небольших отверстия в крыше, свидетельствовавших, что верх здания иногда использовали для иных целей, нежели оборона.
Примерно на полпути вверх по сторонам возвышенности, на которой стояло здание, располагался сплошной ряд высоких частоколов, сделанных из стволов молодых деревьев, прочно скрепленных скобами и горизонтальными деревянными связями, причем было видно, что за их состоянием ревностно следили.
На незначительном расстоянии от подошвы холма стояли хлева и конюшни. Их окружало большое число неказистых, но теплых сараев, в которых обычно укрывали овец и рогатый скот от непогоды.
Луга непосредственно вокруг наружных строений имели более ровный и богатый травяной покров, чем более отдаленные, а изгороди были гораздо мастеровитее и, вероятно, прочнее, хотя вряд ли практичнее. Обширный плодовый сад лет десяти-пятнадцати также значительно способствовал ухоженному виду, благодаря которому улыбчивая долина составляла такой сильный и приятный контраст с окружавшим ее бесконечным и почти               не обжитым лесом.
Солнце уже склонилось ярким, ничем не замутненным шаром, к вершинам деревьев, ограничивавших горизонт с запада, когда наши скитальцы подошли к имению капитана. Ветеран верхом разъезжал среди небольшой отары овец, возвращавшихся с пастбища на восточном склоне холма, обозревая картину благоденствия и покоя острым взглядом хозяина.
Его приемная дочь Дженни, ладная живая девочка лет тринадцати, шагала по полям в его сторону. Она гнала перед собой небольшое стадо коров, держать которое вынуждали домашние потребности семьи, невзирая на многочисленные случаи потерь и обременительную трату времени и забот, ибо только то и другое могло уберечь их от хищных зверей и индейцев.
Можно предположить, что некоторое время мысли Кроусби были заняты умственными вещами, о коих он только что рассуждал с таким усердием, но когда его лошадка остановилась сама по себе на пересечении небольшой возвышенности с кривой коровьей тропой, по которой он следовал, его ум обратился к более мирским и более осязаемым предметам.
– Ну что, Дженни, – сказал он дочери, когда та приблизились с коровами почти одновременно с отарой, – сумеешь впустить скотину в эти ворота, да так, чтобы коровы овец не потоптали?
– Конечно, отец,– радостно ответила девчонка, выстраивая стадо в два ряда.
– Дженни, а это кто еще там? – спросил он дочь, заметив наших путников расположившихся на углу частокола.
Девчонка на миг отвлеклась от своего занятия и всмотрелась в пространство.
– Вау! Отец, смотри, это Том вернулся, – радостно прокричала она, завидев машущего рукой тускарора.
– Матерь Божья! Глазам своим не верю! И вправду краснокожий     бродяга, – прокричал не менее обрадованный Кроусби, рысью направляясь к  своему дому.
– Как, Том? – слезая с лошади, начал Кроусби. – Вот так встреча! Давненько тебя здесь не было.
Индеец и Кроусби дружески пожали руки, хлопну друг друга по плечу.
– Ты все хорошеешь, Ватанэй? Не замучил ли он тебя охотой? Ты лучшая из всех скво, которых я когда-либо знал.
– Здравствуйте, мистер Кроусби, – улыбаясь, ответила индианка.
– Ее зовут Дочь Ветра,– гордо произнес тускарора, указав на Герту и малыша, как всегда, движением головы.– Это ее ребенок.
– Гертруда Остенбаух, – приветливо молвила Герта, подавая руку капитану. Как поживаете, мистер Кроусби?
Капитан с интересом посмотрел на замученную путешествием Герту и индейского малыша.
– Весьма рад, – сказал он.– Прошу вас, миссис Остенбаух, пройти в мой дом.
– Простите, сэр, мисс, – поправила его Герта.
– О да, конечно, я не знал, мисс, – растерянно сказал Кроусби. – Прошу всех. Том, чертяка краснокожая, проходи, дружище. Я рад тебя видеть. – Дженни, – окликнул дочь Кроусби, – управишься с коровами, загоняй овец. Да, найди Куки, пусть зарежет одного барашка. Гости у нас. Да, скажи ему, чтобы ром водой не разводил, черномазая скряга. Не тот случай.
В огромном очаге помещения, служившего чем-то вроде верхней кухни, сверкал яркий и веселый огонь, делавший свечи или факелы ненужными. Кроусби явно обрадовался появлению желанных гостей, усадил всех вокруг очага, предлагая табак, всячески стараясь угодить семейству тускарора. Он бесконечно что-то говорил, мельтешил, рассказывал разные смешные истории, смеялся больше всех, задавал вопросы и сам на них отвечал.
Из этого помещения дверь вела во внутренние, более благоустроенные комнаты. Здесь огонь был поменьше, но такой же веселый. Было заметно, что пол здесь подметен, тогда как пол кухни только что посыпали речным песком. Сальные свечи стояли на столе вишневого дерева. Стены были обиты панелями из местного черного дуба, кое-какие изделия очень давней моды, орнаментированные искусно и богато, свидетельствовали, что их привезли      из-за океана. Поверх обшивки стен были развешаны геральдические эмблемы и штандарты полка, в котором проходил некогда службу сам Кроусби.
На ужин негр, по имени Куки, прислуживавший в семье капитана, приготовил запеченную в пуританской печке баранину, подав ее с большим, величиной со средний кулак, едва проваренным картофелем.
Дженни щедро наполняла кубки отцу и Тому, ну а женщинам из-под полы достала двухлетней выдержки вино, как выразился Кроусби, «флорентийской лозы», приобретенное им на побережье несколько лет назад.
– Том и Ватанэй скоро уйдут на зимнюю охоту, – сказал индеец, допивая кружку. – Будет ли Кроусби покупать шкуры?
– Конечно, Том. Я завтра оповещу скупщика пушнины и через два дня, я надеюсь, он прибудет в поселок.
– Том не будет ждать столько, – говорил индеец. – Охота уже в разгаре, нам надо успеть поставить капканы. У нас закончились порох и пули. Том и Ватанэй уйдут в Пенсильванию, платить за учебу наших детей.
– О, Том, не беспокойся. Я продам тебе свинца и пороху. Я запасся на случай нападения чероки. Но раньше двух дней скупщики пушнины здесь       не будут.
– Кроусби, заплати Тому за шкуры, а потом продай их торговцам. Тому надо спешить в лес.
– Ну хорошо, неугомонный тускарора, я заплачу тебе, но не дороже той цены, что ты предлагаешь торговцам. Идет?
– Шкуры твои, Кроусби.
– Я хотел просить тебя, Том, вернуться к весне и помочь мне организовать оборону поселка. Нам нужно провести посевную, но проклятые чероки не дают нам покоя вот уже год. Отряд Двухголового проводит здесь рейды. За последний месяц они разорили четыре селения. Чероки не хотят закапывать топор войны и не понимают, что их союзники англичане ушли.
– Ты полагаешь, Кроусби, что Том должен помогать фермерам, – сказал тускарора, набивая табаком трубку,– которые завидев его, при первой возможности готовы вонзить ему нож в спину?
– Будь снисходительнее, не все так к тебе относятся.
– Том глубоко зарыл свой топор войны, – молвил индеец. – Надеюсь, он зарыт навсегда. Война белых людей не его война.
– Если придет нужда, надеюсь, ты найдешь его. Топор войны не стоит зарывать глубоко, Том, ссора иногда начинается тогда, когда ее совсем            не ждешь.
– Кроусби, в селении много мужчин и достаточно оружия. Вы сможете дать отпор чероки.
– Много званых, но мало избранных. Они не воины. Они фермеры.
– И от них пахнет коровьим дерьмом, – добавил тускарора. – Глупые белые люди.
– Ну хватит, – отрезал Кроусби. – Дженни, покажи мисс Остенбаух комнату. – Вы  не возражаете, мисс?
– Благодарю вас, мистер Кроусби, – мило ответила Герта.
– Ну что вы… Для вас просто Питер,– кокетничал капитан.
– Благодарю, Питер, – также с долей кокетства произнесла Герта и отправилась за Дженни.
– Где ты подобрал эту девушку, Том? – спросил индейца Кроусби. – И что у нее с лицом?
– Она была пленницей катавба. Женой Тангуа. Его жены порезали ее. Во время бури она бежала из селения, спасая этого мальчика. Убила человека, ищущего желтые камни у Медвежьей реки. На лодке дошла до Бобрового озера и остановилась в хижине рыжебородого ирландца. Там мы и встретились. Потом разведчики катавба напали на нас. Том снял с них скальпы, а она убила Тангуа, потому что тот хотел забрать у нее ребенка. Она воин – Дочь Ветра, – торжественно повествовал Длинное Крыло.
– Откуда она и куда направляется? – поинтересовался Кроусби.
– Дочь Ветра проживала в долине Дочь Звезд на севре, с караваном шла через горы, но попала к катавба. Ей некуда идти. У нее никого и ничего нет. Она свободна как ветер, как Том и Ватанэй. У нее доброе сердце. Не такое, как у фермеров, – закончил индеец.
– Так что мне с ней делать? – задумчиво произнес капитан. – Да еще и ребенок индейский.
– Позаботься о Дочери Ветра и Побеждающем Бурю до весны. Том вернется к концу зимы и принесет тебе за это много хороших шкур. Если ты поможешь построить Дочери Ветра дом, Том вступит на тропу войны с чероки и приведет с собой, – индеец начал заламывать пальцы, – вот столько воинов мачапунга.
– Дюжину? – спросил Кроусби, глядя на руки индейца.
Тускарора одобрительно кивнул, и они пожали друг другу руки.
– Куки! – гаркнул Кроусби.
– Да, сэр, – раздался из прихожей голос, а потом появилась массивная фигура негра.
– Приготовь два корыта, полные горячей воды, достань английского мыла и коробку с марсельской пудрой, – распорядился капитан.– И не вздумай положить обмылки гостям. Ступай.
– Слушаюсь, сэр, – покорно буркнул Куки и вышел за двери.
Кроусби направился к двери одной из комнат и постучал.
– Дженни!
–Да, отец, входи! – откликнулась девчонка.
Герта и Дженни сидели на кровати, а рядом весело прыгал малыш, издавая возгласы на непонятном языке.
– Да он освоился, – удивленно проговорил капитан.
– Извините, мистер Кроусби, – суетливо бросила Герта, сделав замечание малышу на диалекте катавба. – Он никогда не видел кроватей.
– Не стоит беспокоиться, пусть радуется, – улыбаясь, сказал капитан, ущипнув малыша за щеку. – Ну как ты, «дикий поросенок»?
Малыш в ответ рассмеялся, вызвав лавину смеха у присутствующих.
– Смотри-ка, понимает, – иронично добавил Капитан.
– Он чувствует тех, кто добр к нему, – отметила Герта.
– Мисс Герта, позвольте мне предложить вам кое-что из гардероба моей покойной жены, – смущаясь, произнес Кроусби. – Право, я не знаю, правильно ли поступаю, но мне кажется, что ее вещи были бы вам сейчас кстати.
– Но, мистер… прошу прощения, Питер. Мне неловко принимать от вас… – не менее смущенно говорила Герта. – Вы же меня совсем не знаете…
– Нет, нет, нет. Я так решил, – настойчиво сказал Кроусби. – Мы так решили. Правда, Дженни?
– О да, конечно, отец, – поддержала его Дженни.
– Благодарю вас, добрые люди, – еле молвила Герта.
– Не стоит благодарности, мы поступаем по разумению и божьему благоволению. Помоги ближнему своему и воздастся тебе. Ведь так гласит доктрина Евангелия? – сказал капитан, почесав рукой под носом.
Герта кивнула головой, обняв Дженни.
– Вот и хорошо. Еще одно, мисс Герта? – серьезным тоном начал Кроусби, – Я бы хотел… Мы бы хотели с Дженни, чтобы вы с ребенком остались у нас до весны. Будете жить в этой комнате. Я переселюсь во флигель. Если вам у нас понравится, я помогу построить вам дом и приобрести свободный участок земли.
– Я вам буду обязана, Питер, – растерянно сказала Герта.
– Нисколько, разве что по хозяйству, – отрезал капитан.
– О да, с удовольствием! – воскликнула Герта, – к крестьянскому труду мне не привыкать. Я все могу. Вот увидите.
– Не сомневаюсь, милое создание. Я действительно рад, что этот краснокожий бродяга привел вас ко мне. Сейчас я вас оставлю, вы подберете себе гардероб. А завтра я отправлюсь на соседнюю ферму к миссис Уотсон и попрошу, чтобы она выкроила одежду мальчишке.
– Не знаю, как вас благодарить, Питер, – склонив голову, тихо произнесла Герта.
– Да, Дженни, проводи потом мисс Герту на кухню. Куки должен был согреть воды.
С трудом искупав в горячей воде малыша, который, естественно,                не привык к таким процедурам, Герта принялась принимать вечерний туалет сама. Что такое горячая, расслабляющая ванна для путника, более года скитавшегося в бездне дикой природы?! Да что уж говорить, если этот путник – молодая девушка, наслаждающаяся запахом обыкновенного мыла. Гребень и пудра преобразили ее и зажгли огоньки радости в потухших глазах.
Из гардероба покойной миссис Кроусби Герте приглянулась каркасная юбка, представлявшая собой панье из плотной проклеенной ткани, укрепленной на горизонтальных обручах из китового уса. Панье пристегивалось пуговицами к жесткому корсету, который шнуровался сзади. Еще пару двойных фижм полукупольной формы, соединенные тесьмой на талии, привлекли ее внимание, так как создавали силуэт треугольника. Кроме этих вещей, Герта не отводила глаз от кунтуша – цельнокроеного платья, узкого в плечах, которое она и примеряла в первую очередь. Особую красоту этому наряду придавала мягко падающая на широкий каркас по линии бедер спинка. Пересечения и изломы складок и рисунка создавали выразительную асимметрию, игру светотени. Узкие рукава расширялись к линии локтя и отделывались внизу несколькими рядами пышных широких кружев. На дне дамского сундука она раскопала шелковые чулки с вышивкой и коричневые на изогнутом каблуке туфли, которые, как ей показалось, весьма дополняли этот костюм.
«Да она была модница, – подумала Герта о покойной жене капитана, – по костюму и не скажешь, что пуританка».
Другие платья из гардероба были несколько проще, состояли из лифа и двойной юбки с разрезом посередине и были пышно украшены гофрированными оборками, рюшами, бантами и искусственными цветами.
Облачившись в светский наряд, Герта вышла из комнаты, сразу же попав под изумленные взоры своих новоявленных друзей.
Длинное Крыло и его жена нерешительно привстали с табуретов, не сводя глаз с Герты. Дженни распласталась в удивленной улыбке, замерев на месте. Индейский мальчишка, терзаемый сомнениями, его ли эта мать, в нерешительности бросился было к Герте, но передумал и спрятался за спиной у Дженни. Убиравший со стола верзила негр обронил тарелку. А мистер Кроусби просто опешил, не выказав, казалось бы, ни малейшей эмоции.
Луч утреннего солнца пробился через маленькое оконце в комнату, где спали Герта и малыш. Он скользнул по ее щеке и вынудил открыть глаза. Она продолжала бы спать в этой белоснежной постели под кружевным пододеяльником, если бы не голоса, раздававшиеся за окном. Босыми ногами Герта встала на пол, быстро надела простенькое черное пуританское платье из гардероба покойной миссис Кроусби и подошла к окошку. На террасе на повышенных тонах беседовали закадычные друзья – индеец тускарора и Кроусби. Последний в чем-то упрекал краснокожего, но тот непоколебимо отвергал эти упреки и настаивал на своем. Герта прислушалась.
– И ты утверждаешь, мошенник, что это первосортная шкурка? – говорил Кроусби.
– Что ты понимаешь, глупый белый человек. Мех прозрачный, как вода в утреннем ручье, смотри лучше, – огрызался тускарора. – Шкурки сеголетков и годовиков отличаются от шкурок взрослых бобров.
– В том то и дело, Том. Вот у этой шкурки какая мездра, смотри, а? А шерсть, а? Мошенник, ты думал, что Кроусби, столько лет покупая у тебя шкуры, ничего в них не понимает? Четыре шиллинга, и точка.
– Десять,– настаивал тускарора.
– Нет, но вы посмотрите на этого проходимца,– кричал, негодуя    Кроусби. – Давай так, Том. Шкурка мелкая. Так? Значит, и мездра тонкая. Так? Следовательно, цена ей – пять шиллингов.
– Нет семь, – не соглашался индеец.
– Шесть, Том, и точка.
– Мех твой, Кроусби, – подвел итог индеец.
– Другой разговор. Ну а эти по восемь возьму, из уважения к тебе, потому что они все в швах.
Тускарора обреченно кивнул головой. Проиграв торг, он взял жалкие гроши, высыпав монеты в кожаный кошелек, висевший у него на поясе. Кроусби еще раз переглядел все шкурки и довольный собой аккуратно сложил их в мешок.
– Ну что, по чашке кофе, Том? – спросил он игриво у индейца.
– Глупый белый человек, радуешься тому, что опять обманул красного.
– Господь – свидетель, обмана здесь нет. Эта торговля, Том.
– Когда красные люди торгуют между собой, то все остаются довольны. Танцуют и поют песни. Белые люди обман называют торговлей. Том не будет пить с тобой кофе. Том рассержен и обманут.
– Том, каждая вещь имеет свою цену, и я не могу тебе дать больше того, что она стоит. Мне же эти шкурки предстоит продать. Я должен получить прибыль. Если я не получу больше, чем отдал за них тебе, то это не торговля, а альтруизм. В нем нет смысла. Я разорюсь.
– Кроусби говорит непонятные Тому слова, оправдывая свой обман, – сказал тускарора, обиженно развернулся и направился к Ватанэй, сидевшей возле сарая.
– Ну вот, опять обиделся. Так всегда. Заставляет меня купить у него мех, а потом обижается, – бормотал себе под нос Кроусби. – Ну право же, Том, можешь забрать своих бобров обратно и нести их в Шарлотт.
Краснокожий в ответ безразлично махнул рукой и присел на землю, опершись спиной о стену сарая.
– Ну как знаешь, – тихо молвил Кроусби, вскочил на лошадь и умчался, оставляя за собой клубы пыли. 
Целый день Длинное Крыло провалялся, покуривая трубку рядом с каноэ на берегу реки, нежась в теплых лучах осеннего солнца. Ватанэй играла с малышом катавба, гоняясь за ним по двору, иногда отвлекаясь, чтобы дать ценные советы Дженни и Герте. Девушки до вечера лущили маис, который с поля подвозили нанятые капитаном двое молодых мужчин. Лущильник – изобретение индейцев, усовершенствованное фермерами приспособление с железными прямыми когтями на кожаном кольце. Они с силой втыкали его в верхний край каждого початка, проводя вдоль золотистых борозд так, что зерно градом ссыпалось в размещенные на их коленях корзины.
Под крышей, на стенах, на каждой перекладине висели кисти маисовых початков, по двадцать или тридцать плотных гроздей, опушенных листьями. Эти гирлянды золотистых связок полностью закрывали темные стены. От них исходил запах соломы и свежего хлеба.
Двое нанятых Кроусби пастуха-негра вечером привели коров с пастбища, с волов сняли ярмо и надежно укрыли под навесом. Овец заперли в загонах, обезопасив от нападения волков. Так они позаботились, чтобы вся имеющаяся на ферме живность была сосредоточена внутри специальных безопасных и удобных укрытий.
В это время на ферму вернулся весь пропитанный дорожной пылью мистер Кроусби. Добравшись до задних ворот, он остановил коня и окликнул прислугу из числа вышеназванных работников. Его грозный взор упал на разбросанную во дворе утварь: плуги, бороны, телеги, седла, которые          находились на непривычных для глаза хозяина местах. Не получив ответа, он вошел и закрыл собственноручно небольшие, но тяжелые ворота, тщательно задвинув перекладину и наложив засов.
– За что я вас кормлю, нахлебники? – ворчал Кроусби. – Куки! Дженни! – не пора ли помять коровам вымя?
– Добрый вечер, мистер… о, Питер, – прерывая его ворчание, сказала Герта, выходя из сарая с полными ведрами парного молока.
– О! Мисс Герта! Да вы, я гляжу, не теряете время зря. Искренне вам признателен, – умиротворенно сказал капитан, взглядом осматривая полные бочки и корзины лущеного маиса.
– Куки приготовил ужин, Питер. Вы, наверняка, проголодались,– мило говорила Герта, вызывая все большее умиротворение хозяина.
– Голоден. Голоден как волк, – сказал Кроусби, шутливо оскалив свои     не очень хорошие зубы. – А это для вашего мальчишки, – он достал мешок, развязав шнуровку. – Одежда от миссис Уотсон. У нее самой семеро.
– Не знаю, как вас и благодарить, Питер. Вы так добры к нам, – с блеском в глазах произнесла Герта.
Кроусби, слегка кивнув головой, взял у нее ведра, и они вошли в дом.
Разместившись за столом, члены семьи Кроусби, к которым уже причислялась и Герта с отпрыском катавба, а также уважаемая хозяином чета тускарора, взявшись за руки, читали перед трапезой молитву: «Господи милосердный, благодарим тебя за пищу, которую ты нам дал сегодня».
Долгое молчание прервал сам Кроусби, выпив пинту рома.
– Я и Уотсон были сегодня на заседании законодательного собрания. Правительство намерено учредить новую систему распределения земель. Их    не устраивает, что многие из нас получили ее в дар от короны за службу, так как, видите ли, есть прецеденты, – рассказывал Кроусби самому себе. – Многие получатели дробили свои пожалованные участки на куски и продавали их переселенцам. Но я же так не делал. Уотсон тоже. Правительство считает, что все незаселенные земли должны перейти под его управление, чтобы продажей занималось оно, а не те, кто ею владеет. В нашем поселке многие и так              не имеют прав на свои фермы. Мы не можем платить налоги. Теперь, получается, те, кто захотят купить здесь землю, будут покупать ее у правительства, а не у землевладельца. Моя пожалованная земля может стать достоянием правительства, а точнее больших кошельков, которые придут с востока от его имени и купят ее у меня за бесценок, потому что земля станет свободной и необходимость уплаты абсолютной ренты короне отпадает сама собой. Я буду вынужден снова выкупать свою землю. Но как я ее выкуплю, если бесконечные поборы на содержание то колониальной армии, то континентально истощили мои ресурсы. Скоро урожай фермера вообще ничего не будет стоить, а значит, фермер разорится и вынужден будет продать свой участок за бесценок эти большим кошелькам. Ни к чему хорошему это              не приведет, скажу я вам, друзья мои. Помянете старого капитана. Фермеры взбунтуются.
– Но выход какой-то же есть? – поинтересовалась Герта.
– Выход? Выход есть. Забрать землю у индейцев на западе и осваивать ее. Уже назначены первые аукционы продажи индейских земель.
– Алчный белый человек еще не завоевал эти земли, но уже считает себя их хозяином, – вмешался в разговор тускарора.
Длинное Крыло встал из-за стола, направился к выходу. За ним последовала Ватанэй.
– Индейцы завтра поутру уходят, – заявила Герта.
– А что я могу сделать?– развел руками охмелевший Кроусби.
– Отец, иди отдыхать, ты устал, – сказала Дженни, помогая ему встать со стула.
– Доброй вам ночи, мисс, – сказал Кроусби и в сопровождении Дженни отравился во флигель.
Длинное Крыло и Ватанэй сидели на крыльце, напевая какой-то мотив. К ним присоединился малыш катавба, который под звуки индейской мелодии начал выплясывать,  будто бы ощущал хорошо знакомый ему мир. Заметив его телодвижения, чета тускарора усилила тембр напева. Длинное Крыло, потрясая руками и притопывая ногами, бросился танцевать вслед за мальчиком. Из дома, накинув куртку, любезно предоставленную Куки, во двор вышла Герта. За ней последовали Дженни и Куки. Негр, постукивая деревянной ложкой по котлу, начал выбивать поддерживаемый Ватанэй мотив. Из сарая на звуки импровизированного ударного инструмента выскочили негры-пастухи, которые, хлопая в ладоши и выписывая кренделя ногами, присоединились к танцующим. Все старались уловить правильный мотив, и через некоторое время образовался круг улюлюкающих, потрясающих головами людей.            Несмотря ни на что, в танце слились три культуры, три антипода, соединенных провидением на этом континенте. Ничто, казалось, не сможет вовеки омрачить их и разомкнуть вездесущий круг жизни.
Ночь прошла спокойно. На рассвете прислуга уже принялась за свои ежедневные заботы. Куки, видимо, под впечатлением вчерашнего фольклорного вечера за работой пел так громко, что заглушал утреннее щебетание каких-то назойливых птиц. Скоро встал хозяин и обнаружил, что его гости и новоявленные домочадцы суетятся, занимаясь каждый своим делом. Герта помогала Куки, Дженни кормила малыша омлетом. Длинное Крыло и Ватанэй грузили в каноэ провизию, собираясь на долгую зимнюю охоту. Завтрак был обильный и разнообразный, а сегодня к нему прибавились любимые, как пояснила Дженни, пуританские блины миссис Кроусби из ячменной муки, вымоченные в винном сиропе. Расставляя на столе разные лакомства, Герта и Дженни болтали без умолку.
– Эй! – крикнул капитан, увидев на берегу индейских друзей. – Порох      не забыли? А соль?
Индейцы ничего не ответили, продолжая пристраивать в лодке поклажу.
– Отец,– окликнула капитана Дженни,– завтрак на столе.
– Нет, я потом. Не хочется.
– Куки, предложи мистеру Кроусби кофе, – сказала Герта.
– Кофе готов, – ответил негр.
– Мистер Кроусби, – обратилась к капитану Герта, – чашку кофе?
– Да, пожалуй, – ответил тот, спускаясь к реке.
Герта обратила внимание, что капитан не в духе. Возможно, излишнее количество выпитого вчера за ужином рома сказывалось на его настроении. Но более всего он испытывал какой-то страх перед будущим и не находил для себя некоего ориентира или маячка, которого стоило бы придерживаться на пути. Кроусби ожидал чего-то, но не мог понять чего. Он хотел чего-то, но                не позволял себе, казалось, этого из каких-то, опять же непонятных ему самому соображений.
– Ну что, сын великого сахема, – сказал Кроусби, приблизившись к тускарора. – Ты вновь покидаешь меня с измученной душой и разбитым сердцем.
– Том, вернется, как и обещал в конце месяца Бегущей Рыбы (февраль), – сказал индеец.
– Будь осторожней, Том. У Кроусби не так много близких людей на этом свете.
– У белых людей – один путь, у красных – другой, – произнес индеец, – но эти пути соединяются в один, который есть вечный круг жизни.
Длинное Крыло и его жена пожали капитану руку. В этот момент к ним подошли Герта, Дженни и маленький карапуз катавба.
– Вот возьми, Том, – сказала Герта, протягивая индейцу ярчайший самородок золота. Этого, надеюсь, хватит, чтобы заплатить за учебу твоих детей.
– Желтый камень с Медвежьей реки, – безразлично произнес тускарора. – Сколько мне за него дадут денег? – спросил Длинное Крыло, бросая взгляд на капитана.
–О! Столько, сколько стоят земли всего нашего поселка, – в шутку заключил капитан. – Это целое состояние, Том.
Индеец явно повеселел и улыбнулся. Ватанэй от радости даже подпрыгнула, опровергая тем самым убеждения об отсутствии якобы каких-либо эмоций у индейцев.
– Послушай, Том, – начал Кроусби,– у меня к тебе предложение. Оставь этот камень у меня. Когда ты вернешься, мы отвезем его в банк в Шарлотт. Возьмем ссуду, и ты сможешь купить землю, где пожелаешь, построишь хороший дом. Ну, решай.
– Нет, этот желтый камень останется у Тома, – твердо заявил тускарора. – Если Том оставит его тебе, Кроусби, то когда вернется, не узнает друга. Такие камни помутили много рассудков белых людей.
– Как знаешь, упрямец. Я тебе дело предлагаю. Ты же все равно пропьешь это или, еще чего доброго, потеряешь. А так бы вернулся и зажил бы, как все, – говорил Кроусби, расстроенный непониманием индейца.
– У Тома свой путь. Том не хочет идти путем белого человека.
– А! Да что с тобой говорить, – махнул рукой Кроусби и направился по косогору к дому.
– До свидания, Том, – сказала Дженни, протягивая индейцу маленькую тонкую ручонку. – Прощай, Ватанэй.
– Прощайте, друзья мои, всплакнув, произнесла Герта, – бросившись в объятие индианке. – Спасибо вам за все, что вы для меня сделали.
Ватанэй – молчаливая женщина тускарора – старалась всегда говорить сердцем, а не словами. Она полными от слез глазами смотрела на белую девчонку, усыновившую индейского ребенка. Какие мысли терзали ее в ту минуту, знал только один Длинное Крыло.
– Ватанэй восхищается тобой, Дочь Ветра, – сказал он. – Ей не хочется расставаться с тобой. Она считает тебя своей дочерью.
– Мне, порою, кажется, Том, что ты и она мои родители и у меня нет ни кого роднее вас, – едва сдерживая слезы, говорила Герта.
– Мы вернемся, – отрезал индеец, оттолкнув от берега каноэ и ловко запрыгивая в него вместе с женой.
«Ина! Ина!» – кричал им в след малыш, размазывая по своим пухлым щекам крупные слезинки.
– Что он говорит? – спросила Дженни.
– «Мама», – сухо ответила Герта. – Он думает, что Ватанэй – его мать.
Лодка удалялась вниз по течению реки.
Герта подняла голову и увидела, что Ватанэй встала и обернулась. Взгляды их встретились, и индианка поспешно провела по глазам жесткой ладонью, потом высоко подняла руку в прощальном привете.
То был последний раз, когда Герта видела Ватанэй. Охотники тускарора уходили далеко на восток.