6. Поездка в Друскининкай. Свято-Духов монастырь

 ...Из Остробрамской часовни, мы  втроем – Отец Виталий, мой муж Владислав (тогда еще не священник) и я пошли по улице, начинающейся от Острой Брамы.  Разговаривать не хотелось, и мы были благодарны друг другу за то благоговейное молчание, которое появляется от соприкосновения со святыней. В нашем случае это был чудотворный образ Остробрамской Богоматери. 
     Утро было какое-то странное, мистическое как во сне – предметы не отбрасывали теней. «Ааа... это солнце еще не взошло…» - подумалось мне, -  «Такое впечатление, что мы пробыли целую вечность перед Остробрамской, а солнца еще нет и в помине. А как бы украсились воспоминания отца Виталия, если бы их осветило солнце! Особенно вечернее, оно все окаймляет  какой-то сладостной грустью, все предметы делаются рельефнее, значимее… такой покой  наполняет душу»…
     …..Но через несколько десятков метров  нам надо было определиться,  какой монастырь  мы посетим вначале – Свято Троицкий  или Свято Духов? Понимая, как дорог отцу Виталию Троицкий, спрашиваю: «Отец Виталий, с чего начнем наше паломничество – с Троицкого или Свято Духова?»
- Возьмем благословение у трех виленских мучеников, - тихо  и задумчиво отвечает батюшка.
     Мы подошли к закрытым кованым монастырским воротам, примостившимся между домом наместника и   монастырским домиком – сторожкой. 
- Ну вот, пришли к закрытым воротам, - констатировал огорченно о. Виталий.
- Ну, с этим мы как-нибудь разберемся, батюшка, у нас уже есть опыт. Именно перед этими закрытыми воротами мы оказались  как-то несколько лет тому  назад с маленькой Наташкой, да еще  в час ночи,  - заметила я, раздвигая поддавшиеся моим усилиям, створки ворот…
     … Мы действительно стояли на этом самом месте одной августовской ночью.  А было это так. Во второй половине семидесятых годов мы как-то ясно осознали, что не можем уже бывать в церкви просто так  -  ставить свечи и стоять на службе, почти ничего не понимая, потому что такое отношение выхолащивало веру.
     Я уже упоминала выше, как за веру пострадала моя одноклассница – Татьяна Евтеева. Ее стойкость и вера  (несмотря на то, что в больницу ее определила ее родная мать с помощью атеиста из Библиотеки им.Ленина, где Татьяна тогда работала в диссертационном зале), ее глубокая убежденность в правильности выбранного пути, заставили нас с мужем задуматься о том, какое место в нашей жизни занимает вера.  Что она в нашей жизни – удовлетворение религиозного чувства или следование за Христом?
     Душа возгорала к горнему, а жизнь отбрасывала с избранного пути… Наше сознание было еще младенчески-невоцерковленным. Требовалось какое-то настоящее христианское общение. Но вера не совсем сочеталась с церковью для нас в то время – казалось, что в церкви отсутствие свободы, навязывание формы… Мы искали, искали, наверное, также, как те послы Великого Киевского Князя  Владимира. Мы искали свой путь  и в Синагоге в Архиповом переулке, и у Евангельских Христиан Баптистов на Вузовском, и в Костеле Святого Людовика на ул. Мархлевского, и в Елоховском соборе  Москвы.
       В нас уже умирала вера отцов, но еще не зародилась своя.  Вернее, вера была и несомненная вера в существование Промысла Божьего, но никак не получалось встроиться  в церковные традиции. Мы думали – если Бог – един, то возможно, мы слишком привержены к нашей русской  национальной вере? Много было сомнений и искушений, пока однажды я не прочла одну фразу у о. Александра Меня, где  он писал о том, что веками человечество посылало вопрос к Богу…и только однажды Бог ответил – Христом, Своим Сыном.  Это был вектор от Бога к человеку. Меня это потрясло.  Мы стали искать христианского общения, а оно, оказывается, уже несколько лет было рядом и ждало своего часа.
     Однажды я рассказала о беде своей подруги Татьяны своему коллеге по работе – Юре Кочеткову. Он принял это так близко к сердцу, что попросил меня взять его с собой в клинику. 
     Выйдя от Татьяны, мы решили ее трудоустроить, чтобы вырвать из больницы, но не буду повторяться, т.к. об этом я уже писала выше. И нам это удалось.
     Юру с его другом Сашей Копировским мы с мужем знали уже давно – еще до рождения у нас Наташки. Мы тогда вместе работали в одном Госплановском институте  после окончания института и находились в соседних комнатах.  Эти два юноши выгодно отличались от остальных моих сослуживцев  своим  доброжелательным спокойствием и интеллигентностью, они не пили, не курили и не ухлестывали за женским полом, хотя оба были достаточно привлекательны.
     Мы с ними подружились, обменивались книгами, ходили вместе на выступления Сергея Юрского, гуляли в Новодевичьем монастыре неподалеку от нашего места службы, переписывали классическую музыку, старинные православные песнопения и даже оперу Вебера «Иисус Христос Супер-звезда». 
     Они дружили с двумя девушками из их научного сектора Наташей Фроловой и Ольгой Таяновской…  часто после окончания рабочего дня они приглашали меня к себе в комнату, где Юра делал какое-нибудь сообщение, иногда пользуясь нашей домашней библиотекой по искусству.  Он любил приговаривать – «как вы все хорошо знаете», чем вводил меня в искушение, т.к. говорил он о вещах, которые хорошо знать могли только специалисты  по истории религий. Также они были дружны  и с Ильей Грицем – тогда  программистом.
     Юра был очень расположен к нашей семье и приглашал нас на подпольные художественные выставки, а также в музей Павла Корина, с директором которого – искусствоведом Вадимом Нарциссовым они были дружны.
     Они были нашими ровесниками, но что-то их всех объединяло. Что?  Под Новый год и Рождество они были так веселы и озабочены какими-то своими хлопотами, что хотелось быть среди них.  Не из-за интеллектуальных бесед, которых у нас было с нашими друзьями в избытке, а именно из-за спокойного тихого света, который они излучали и который обволакивал тех, кто был рядом. Так я себя чувствовала в детстве, когда прыгала по ступенькам Тихвинского храма  в селе Алексеевском на ВДНХ, пытаясь поймать разноцветный  от витражей солнечный лучик.
     После посещения с Юрой больницы на Каширке, мы долго и серьезно разговаривали, я рассказала ему о своем трагическом мистическом опыте.
     Моя старшая дочь – годовалая Наташка тяжело заболела. Причину болезни установить было невозможно – она не была простужена, у нее не резались зубки, не болел живот и т.п. , она тихо угасала по непонятным причинам. 
     Мы привезли ее по скорой в  больницу при институте Вирусологии им.Ивановского на Волоколамском шоссе. 
     Когда ей было около четырех месяцев, она перенесла тяжелую форму коклюша, который теперь напоминал о себе астматическими приступами и тяжелой интоксикацией при  даже самом незначительном поднятии температуры.
      Оставить ребенка дома было нельзя – ей требовалось постоянное пребывание в кислородном кювезе, оставить ее одну в больнице – было просто невозможно, да и опасно – я видела, как там погибают дети от недосмотра. Мое сердце разрывалось.  Раньше я по наитию добивалась своего, говоря врачу, что желаю ему/ей такого же милосердного отношения к ее детям, какое она сейчас проявит к моему ребенку и ко мне. Это иногда действовало, иногда действовали деньги. Но эту тетку ничем пронять было невозможно, видимо, у нее не было детей , как и сердца. В приемном отделении врач отказалась пойти мне навстречу, несмотря на мои заверения, что я оплачу свое пребывание и перемою всю больницу даром.
     Муж держал на руках Наташку, у которой поникли ручки и ножки, а глаза все еще умоляюще смотрели на меня – говорить она уже не могла. Врач стала меня стыдить, что я не мать – препятствую оказанию ребенку необходимой медицинской помощи, но я –то понимала, что окажись она после этой помощи одна – и я ее больше могу не увидеть.
      Выхода не было, я вышла на мороз и стала раздеваться перед окном приемного отделения. Когда я разделась до нижнего белья на двадцатиградусном морозе, врач крикнула мне в окно: «Иди сюда, идиотка, беру тебя под свою ответственность!» Конечно, она не меня пожалела, а себя – потому что поняла, что я скорее замерзну  на глазах у всей больницы, чем отступлю.
     Так я осталась с Наташкой, без права сна – без кровати, питания и т.п., но с правом обязанности – мыть, скрести и т.п.  Сколько ночей  я провела на стуле возле ее кровати, то впадая в какой-то каталептический сон с открытыми глазами – так боялась прозевать очередной приступ, то падала со стула  и в ужасе просыпалась, боясь взглянуть на ребенка. Но однажды я все-таки уснула и беда, как будто ждала этой минуты.
      С одного  до двух часов ночи в больнице отключали кислород – меняли баллоны. Именно в это время я провалилась в какой-то жуткий сон:
мне снилась наша соседка по квартире на Таганке – Нина Артемовна Путиловская – мудрейшая  и милейшая   женщина старой дореволюционной закалки с университетским образованием. Мы с ней дружили.
     Снилась мне кромешная тьма, в которую я погружаюсь, как в вату, она цепляет меня, а я пытаюсь отцепиться от нее, держа на руках почти бездыханную Наташку.
     Вдруг отверзается пол и оттуда поднимается прекрасный беломраморный постамент, увенчанный  огромным мраморным крестом.  Из-под креста струится мягкий какой-то нереально прекрасный свет…и я во сне как будто сплю, все медленно перетекает из одного в другое и движется в пространстве, как в невесомости.
     По беломраморным ступеням поднимается прекрасная женщина с греческой прической  на прямой пробор. На женщине белоснежные одежды, напоминающие индийское сари. Ей лет тридцать. Да это же Нина Артемовна! 
     Она протягивает ко мне руки и говорит: «Ирочка, устала, родная? Давайте я подержу Наташеньку. Отдайте же  ее мне, так будет лучше».  Я почти что отдаю ей ребенка, но вдруг начинаю задыхаться от ужаса, что никогда больше не увижу своего ребенка.  Я кричу «Нет!» и просыпаюсь... 
     Кислород отключили,  моя крошка лежит с трубочками в носу и не дышит! Я выхватила Наташку и заметалась! Рванулась к окну – оно забито. Закутала ее в одеяло, приговаривая «Господи, помоги!» Нет я не приговаривала, я громко это кричала, выбежала в коридор, крикнула – никого, взяла стул и разбила стекло в окне, поднесла к дыре Наташку и стала, что есть силы трясти ее, чтобы она задышала.  Она судорожно вздохнула и опять поникла…
Да помогите же кто-нибудь! Никого…У нее уже полопались все каппиляры под глазами от нехватки кислорода, ноздри расширились , а носогубной треугольник посинел. «Господи, помоги!»
     Через какое-то время на мой крик вбежала перепуганная беременная медсестра. Бог послал мне того, кто меня сейчас поймет лучше, чем кто бы то ни было. Она бегом притащила кислородную подушку. Наташка вяло вздохнула и приоткрыла глаза – белки были красными. Медсестра побежала за дежурным врачом, они вызвали бригаду реанимации.  Я стояла насмерть, но два высоких санитара вытолкали меня из отделения интенсивной терапии, один обернулся: «Ты верующая?» «Не знаю…да!» «Тогда молись! Молитва матери со дна моря достанет!»
- Господи, я не знаю, как правильно тебе молиться, но услышь меня, услышь меня! Исцели моего ребенка! Возьми мою жизнь, но пусть она живет! Господи, я знаю, что так нельзя говорить, но если с ней что-то случится, я тут же, не раздумывая, выброшусь из окна! И это будет на твоей совести, Господи! Но ведь ты не такой, ты – милосердный! Я знаю, Помоги! Исцели! Помоги! А я тебе тогда поставлю саму большую  из свечей!»… Такая у меня тогда была молитва. Такой вопль материнский...
      Я не замерзла на морозе, когда раздевалась, чтобы быть с дочкой, не замерзла у разбитого окна, а тут в теплой санитарной комнате, меня так трясло, что я придерживала челюсть руками, чтобы не откусить себе язык… Вдруг на меня напало такое спокойствие, какое-то неземное…
     Я уже как в замедленном кадре вижу бегущую ко мне  плачущую беременную медсестру : «Она жива! Она жива!»… и мы обнимаемся, плачем, смеемся и садимся прямо на мокрые тряпки санитарной комнаты, потом мы начинаем хохотать… Я бегу в палату, где толпа из медицинских работников с изумлением взирает на Наташку, поднявшуюся в кроватке во весь рост, с дрожащими ножками, в одной из  которых торчит катетер (второй, видно пытались вставить в голову, но не получилось – там выстрижены волосики и нашлепка из пластыря). Так она и стояла, а мы все смеялись…
- Ну, силен твой Бог, мать! – говорит мне пожилой врач или санитар, - Отмолила! А ведь надежды не было ну никакой! Но и мы постарались, хотя все казалось бы без толку было  - у нее уже, как у Христа на кресте – кровь не шла, только сукровица…
- Спасибо вам,  дорогие, родные, незабвенные! Век буду за вас Бога молить!
- Да ладно! А как ты окно-то грохнула! Во дала! Платить придется!
( Не взял с меня никто  ни копейки за окно).

     … Утром пришел мой муж. Он ничего не знал. Дома у нас телефона не было, а изобретение мобильных  было еще далеко впереди.  Он позвонил в справочную больницы и ему посоветовали приехать.
     Он прилетел, так и не побрившись, и сейчас колол меня своей щетиной в коридоре : - Ну, все же обошлось! Ну, что ты! Так хорошо держалась, и вот хлюпаешь!  - только у него на плече я и смогла выплакать свой ночной кошмар. 
- Нина Артемовна тяжело больна, она, наверное, уже не встанет! - ответил он на мой вопрос.
- Как ты можешь так говорить о родном для нас человеке? Всегда надо верить и  надеяться - замолчала я, вдруг  поняв, что Нину Артемовну я больше не увижу…
- Она что – умерла?
- Я не хотел тебя расстраивать… вчера ночью… Всю ночь были скорые, дети приехали, но уже  ничего нельзя было сделать, уже трупные пятна пошли… Вот так – всю жизнь она беспокоилась за своего «Петрараньку»– Петра Григорьевича, ему ничего, а она…жаль ее.

Вот эту историю я рассказывала Юре  при выходе от Татьяны из больницы. Также я рассказала ему, как мы пришли в храм – выполнить мое обещание Богу: купить самую большую свечу. Но свечи все были какие-то мелкие, не тех масштабов, которые я себе представляла.  Вдруг я увидела подходящую свечу и указала на нее женщине за свечным ящиком. Та рассмеялась – «Да это же  дьяконские свечи для богослужений, такие не продаются!» Я стала настаивать, предлагая любые деньги, муж стал меня оттаскивать… и мы поругались…
- Да нешто такую свечу от тебя Господь хочет! – укорила меня свечница.
- А какую?
- Подумай, ты с Ним договор заключала, не я. Вот у Него и спрашивай,– отрезала она.
…………………………………………………………………………………………………………………………………………….

- Ирин, а у тебя Наташа крещеная? – это уже Юра.
- Нет, но я  очень хочу этого. А что?
- Но для этого нужен хотя бы один верующий родитель! – продолжал Юра.
- Ну, один-то точно есть! - уверенно  кивнула я.
- Влад?
- Почему Влад, я!
- Ты!!!???   Никогда бы не подумал!  Ты такая стильная …дама!
- Юр, я видела, как мой ребенок умирает и оживает. Я вообще чувствую, что надо как-то поменять жизнь, только не знаю с чего начать.
- Ну, в этом я тебе могу помочь, - заверил он.
- Ты ?! – пришло мое время удивляться. Но память быстро сложила вместе все пазлы – как я могла не догадаться. Наши беседы об иконах, запись православной музыки, музей Корина, прогулки в Новодевичий… вот я тупица.
   Юра объяснил мне, что прежде чем крестить ребенка, нужно многое узнать о Крещении. Так  мы с Владом сделали первый шаг к воцерковлению.
      Иногда я думаю, неужели для того чтобы сделать этот шаг, надо было перенести такие ужасные страдания?  И отвечаю сама себе – видно, по-другому было уже не достучаться….
     Мы начали ходить на подпольные беседы и  занятия по воцерковлению, которые  тогда проводились в  коммунальной квартире  у отца Аркадия Шатова, только что рукоположенного.  Это была такая беднота, что наша казалась роскошью. Он еще учился в семинарии, где получал стипендию в 28 рублей, а у него уже было двое детей – Маша и Саша, котору вс езвали Шуриком, а жена Соня была, кажется беременна третьей дочерью.
     Соня, искрометная, веселая пересмешница, всех нас терпевшая и так рано ушедшая из жизни… Отец Аркадий один вырастил девочек, ему помогала Леночка, которую Соня заранее  попросила об этом, как только узнала о том, что у нее рак. Но об этом у меня написан рассказ в серии «Мелочи иерейской жизни», поэтому повторяться не буду.
     Отец Аркадий теперь епископ. Моя Татьяна Евтеева – монахиня.  Юра – священник, богослов, профессор, ректор Свято-Филаретовского Православного Института. Саша Копировский – профессор этого института. Илья Гриц - директор библейского колледжа, но сейчас он очень тяжело болен и находится в Иерусалиме на лечении. Они имеют не по одному высшему образованию, а Саша – даже три – экономическое, богословское и искусствоведческое.  Наташа Фролова вышла замуж за Николая Балашова, который тоже стал священником и работал в одном отделе с нашим отцом Виталием Боровым -  у тогда еще владыки Кирилла, будущего Патриарха Московского  и Всея Руси.
      А к владыке Кириллу мы часто ездили в конце семидесятых, начале восьмидесятых годов в Ленинградскую Духовную Академию. Он и тогда блестяще проповедовал. У нас в то время там учились и преподавали одновременно Юра и Саша,  а  Юра еще был и иподьяконом у владыки Кирилла. А сам владыка Кирилл был ректором  Ленинградской Духовной Академии и принимал нашу молодежную группу всегда, с радостью одаривая нас карманными евангелиями и акафистниками, которые до сих пор у нас хранятся.
     …Так мы вошли в церковь, которую считали несвободной, вошли сознательно, потому что поняли – познай истину, и она сделает тебя свободным. 
     Новая жизнь, новое общение, ежедневные удивительные  открытия старых вещей –  наша русская литература, которая вся христоцентрична, открывалась нам уже не через «мутное стекло», как говорит апостол, а с точки зрения христианина. Это было потрясающим обретением пути, который всегда был рядом, но которого мы не замечали раньше, считая его хрестоматийным и скучным. Чего стоит хотя бы открытие русской философской и религиозной мысли 19-20 вв.! Бердяев, Булгаков, Фудель, Флоренский, – это были настоящие откровения, которые перевернули нашу жизнь...
     …И вот мы с отцом Виталием заходим  в главный собор Свято-Духова монастыря. Там в крипте находились в то время святые мощи виленских мучеников за веру  - Антония, Иоанна и Евстафия. 
     Молодой послушник в подряснике монотонно вычитывает Часы. Мы идем с отцом Виталием приложиться к мощам и помолиться у них. Но перед самым спуском в крипту упираемся в  малиновый бархатный канат, перекрывающий  проход к ступеням … Издалека мы его не заметили. Отец Виталий  говорит: «Какая жалость» - встает рядом и начинает молиться.    Я предлагаю подойти к женщине за свечным ящиком и попросить ее дать нам возможность подойти к мощам. Отец Виталий возражает – он никого не хочет обязывать своей персоной.  Как? Он?! Человек таких достоинств и все таки человек в Церкви очень известный?
     Говорят, что неофитство продолжается восемь лет, во мне оно, видимо, еще не выветрилось до конца, и энергия  старого неофита толкает меня к действию.  Я подхожу к бабушке за ящиком и начинаю ее уговаривать. Нет и нет. Тогда я иду на последний  шаг и называю отца Виталия. «Как? Сам протопресвитер Виталий Боровой? Бывший настоятель патриаршего Елоховского собора, заместитель владыки Кирилла? Да я его помню, он тоже меня знал когда-то, но вряд ли вспомнит...Подождите, я сейчас за наместником мигом туда и обратно, конечно, мы откроем для вас крипту!»   - тараторит она. Я уговариваю ее не беспокоить наместника, т.к. у нас скоро поезд на Друскининкай.
      Она  бежит к отцу Виталию, берет у него благословение (он укоризненно на меня смотрит и качает головой, но улыбается.  Я делаю вид, что  не понимаю его взгляда: укоряйте, укоряйте, батюшка,  но зато  вы  благословитесь у виленских мучеников, а мне все равно… я «из уважения к вам и газету съем», как говорил один наш  итальянский приятель…
     В Свято-Духовом, видимо, традиция – у виленских мучеников всегда невероятно много белых ароматных лилий.  Были ли вы в монастыре когда-нибудь на братском молебне часа в четыре утра?  В Свято Духовом я вспоминаю о таком молебне многолетней давности..
     После нашего воцерковления мы стали активно внедряться в церковную жизнь – изучать богослужения, читать богословскую литературу и паломничать по монастырям. В то время в СССР было  всего несколько  монастырей. Из доступных нам было  не так уж много. И мы старались совместить наш отпуск с паломничеством. Вот и  за несколько лет до нашей поездки с отцом Виталием Боровым, мы поехали сначала в Пюхтицкий монастырь в Йыхве (где, кстати, находятся захоронения  князей Шаховских, немало сделавших для монастыря), затем мы поехали к другу мужа в Таллин, а оттуда решено было заехать в Вильнюсский Свято-Духовский монастырь, а потом, в Барановичи – к бабушке моего мужа Зинаиде Петровне Каховской, в Барановичах зайти в Покровскую церковь, где хранятся изумительные  васнецовские мозаики из взорванного в Варшаве православного храма Христа Спасителя. А уже из Барановичей на автобусе добраться до Слонима, где и находится Жировицкий монастырь.
     Наш поезд должен был прибыть в Вильнюс ровно в восемь часов вечера. Так что мы могли рассчитывать на то, что застанем наместника и как-то устроимся. Конечно, это было своего рода авантюрой, но авантюрой во имя Божие, поэтому мы надеялись на лучшее. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает…
     Поезд, несущийся к  Вильнюсу, вдруг   швырнуло, как при взрыве, хорошо, что мы упали на пол, потому что с верхней полки на нас свалилась Наташка, которая была привязана моим пояском к сетчатой полочке для умывальных принадлежностей. Она упасть-то упала, но повисла на этом пояске и это могло кончиться плохо, потому что он перетянул ей все внутренности.  Поезд остановился и, судя по всему, надолго.
      Сначала нам ничего не говорили, но после часового стояния, народ  уже превращался в неуправляемую толпу. Видимо, начальство поезда это скумекало и нас выпустили из вагонов, но только по одну  сторону – с категорическим запретом перебираться под вагонами на другую.
     Мы ходили по довольно душному августовскому лесу и собирали, как ни странно, крупную спелую землянику. Это как-то примирило народ с вынужденной стоянкой, которая затянулась уже на три часа.    
     Мы понимали, что к восьми мы уже опоздали в монастырь. Оставалось надеяться на волю Божию. А она уже была в действии, хоть мы этого не понимали… Нам сказали, что будут зачем-то менять вагоны. Что-то там происходило, но заслон из проводников  пресекал все поползновения наших лазутчиков. И только, когда поезд наконец, тронулся, мы поняли какой катастрофы мы избежали по милости Божией: на противоположной стороне путей  валялись на боку несколько перевернутых вагонов, а рядом сновали люди с носилками в белых халатах. Стоит ли говорить, как мы благодарили Бога, как молились за тех, кому так не повезло. Все разговоры в вагоне только и были, что об этой трагедии…
    Без пятнадцати час ночи, в полной темноте, мы вышли на перрон вильнюсского вокзала… В какую сторону идти? Направо, налево, по какую сторону путей? Спросить было не у кого. Наконец мы догнали какую-то женщину, вышедшую из другого вагона, но на наш вопрос она пожала плечами и на ломанном русском ответила, что нас не понимает.
     Это было странно, потому что Остра Брама, про которую мы спрашивали –достопримечательность Вильнюса (я об этом писала в специальной главе, посвященной нашей поездке, не буду повторяться). Наташка была никакая – просто валилась на нас и не внимала нашим уговорам, что надо идти, хотя задавала вполне разумный вопрос: «А куда, вы знаете?»
     Нам ничего не оставалось, как положиться на волю Божию, что мы и сделали. Просто запустили Наташку – куда пойдет, туда и мы.  Она ткнула пальцем  в огоньки – туда. И мы пошли. Постепенно глаза привыкли к темноте -  несмотря  на редкие фонари, темнота не давала нам увидеть панорамы зданий – мы могли что-то разглядеть, только  с близкого расстояния, т.к. фонари в советское время не освещали улицы, а намекали на то, что должны освещать.
     Шли и молились Антонию, Иоанну и Евстафию. Чемоданов на колесиках еще не было, так что муж тащил один, а я второй, а Наташке досталась ее огромная кукла – в Таллине у нее был день рожденья и это был наш подарок. Она шла и причитала: « И зачем только вы подарили мне этого великана? Знала бы, что тащить придется, ни за что бы не взяла!» На наши предложения оставить куклу, она просто посмотрела на нас как на идиотов: «Я своих не бросаю!»
     Наконец мы подошли к стене с воротами и правильно решили, что это Остро Брама. Поразительно, что мы никого не встретили – ни одного человека. А ведь Вильнюс в то время был для СССР просто европейским городом, где подразумевалась и ночная жизнь.
     Но как узнать, где монастырь, у кого спросить? долго ли идти? Вроде бы он должен находиться на той же улице. Но вокруг только католические церковные постройки. Что делать? Вот тут  горит внутри свет. Надо постучать. Подходим к воротам, а на них огромный амбарный замок, как дореволюционный калач с ручкой. 
     Стучать бесполезно, но все же пробуем. Начал накрапывать легкий дождичек. Стоит ли говорить, что никаких зонтов у нас не было.  Муж предложил вернуться на вокзал и как-то там переждать. Хотя, когда мы сходили с поезда, никакого вокзала мы не увидели в темноте. Я возмутилась: «Не может такого быть, чтобы мы с таким трудом и с такими искушениями сюда добирались и нам не открыли? А виленские мученики? Антоний, Иоанн и Евстафий, молите Бога о нас!» 
     Я толкнула изо всех сил металлические ворота… и они подались вперед и распахнулись!  Замок оказался фиктивным. Тотчас из домика, примыкавшего к воротам  с правой стороны выскочили мужчина и женщина  и воинственно преградили нам дорогу. Это было смешно, потому что они видели перед собой уставшую молодую супружескую пару с ребенком, который сидел на чемодане , держа в объятьях огромную куклу.
     Начались расспросы  - кто, да откуда.  Слово за слово, они, узнав, что произошло с нами в дороге, уверенно кивали: «Силен враг, не хотел вас пустить к нашим виленским мученикам, но они сильнее!»
     Наконец на улицу вышел отец наместник, мы подошли под благословение, поговорили, он нас провел в свой кабинет, со всех сторон уставленный книжными шкафами, где среди замечательно подобранной богословской литературы стояли великолепные альбомы по искусству.
     Мы показали свои документы, назвали храм, в который ходили... он угостил нас чаем. Вскоре за нами пришел монах и развел нас по разным домам – мужа – в мужской корпус, а нас с Наташкой - в общий. К слову сказать, муж был устроен по-королевски, в келье молодого монаха. Нам же пришлось туговато, но это обычная вещь для паломников – женщин всегда больше. Но предпочтение нам все-таки было оказано. Нас не положили на пол с паломниками.
     Поднимаясь на второй этаж, мы вышли на площадку, где вповалку прямо на полу спали паломницы. Наконец,  иеромонах постучал  в какую-то дверь: «Молитвами святых отец наших, Антония, Иоанна и Евстафия!» из-за двери прозвучало сонное «Аминь» и дверь открылась. 
     Мы увидели только красный огонек лампадки и больше ничего. Матушка, которая нам открыла, предложила: "Ложитесь как-нибудь валетом на диванчике, но на ощупь, будить никого не буду - тут дети, а утром придет Антонина и всех нас выгонит на братский молебен.  Спать осталось два часа"...
     Только утром, взглянув на птичьи размеры «диванчика» - шириной  с обычную лавку, я удивилась, как мы могли вдвоем с Наташкой здесь поместиться, да и к тому же заснуть, несмотря на  чей-то раскатистый храп. Но проснулись мы, конечно, не сами…
     Я только приложила голову к подушке, как кто-то больно вцепился мне в плечо и сказал довольно противным елейным голосом: «Спим? Вы не на курорт приехали, а в монастырь! Пора на братский молебен!» Было четыре часа утра. Стоит ли говорить, что Наташку я почти несла на себе.
     В храме она просто повалилась на пол, я прислонила ее к колонне и начался молебен. Молебен проходил в крипте на мощах святых виленских мучеников, но нас туда не пустили – там были только монахи. Это дало Наташке дополнительный шанс еще поспать.
     Потом была исповедь, потом начали читать Часы, потом началась сама литургия, которая по монастырскому обычаю была гораздо дольше нашей  в миру. 
     Во время исповеди мы наблюдали огромное стечение народа -  все тянулись к Святым мученикам Антонию, Иоанну и Евстафию. Шли больные, увечные, некоторых везли на колясках, приводили бесноватых, которые упирались перед спуском в крипту мучеников, визжали, кричали, царапались, а потом выходили оттуда с ангельским смирением. Они проявляли нечеловеческую силу.
     Особенно страшно было смотреть на одну маленькую девочку, с которой не могли справиться несколько мужчин. Она визжала от святой воды , а изнутри нее шелестел гнусный не то мужской, не то низкий женский голос…
   Наконец, все успокоилось. Служба закончилась. Мы подошли поговорить к наместнику и отправились осматривать город. Самое сильное впечатление на нас произвел именно братский молебен, на который  мы, уже выспавшись, попали через день по благословению самого наместника.  Благодатная сила, исходящая от святых виленских мучеников, наполняла нас каким-то чистым восторгом веры. Этого мне не забыть никогда…
     А сейчас, через несколько лет после нашего первого , как мы его назвали - «кукольного» паломничества (из-за Наташкиной куклы), мы опять столкнулись с противодействием темных сил, не желающих пустить  нас с о. Виталием к виленским мученикам. И только молитва отца Виталия и наша твердая уверенность, что мы все таки попросим  святых Антония, Иоанна и Евстафия  молить Бога о нас, придавали нам силы.
    Возвращаюсь к паломничеству с отцом Виталием. Итак, мы вышли из Свято-Духова монастыря и пересекли улицу, остановившись под стенами Свято-Троицкой обители. По привычке – опять перед закрытыми воротами. Но об этом я расскажу чуть позже.
Святые мученики, Антоние, Иоанне и Евстафие, молите Бога о нас!   

фото: Свято-Духов монастырь. Слева от ворот - покои наместника. Справа - братский корпус. Слева и справа в самих воротах и монастырской стене - сторожки.