Темною тропою

 …Он, простой молодой кучер Ганс, шел уже битый час, вовсе не восхищаясь ядовито-зелеными и сухой коричневости деревьями; даже пугаясь бледной луны и едва заметными в темном тумане звездами. Но ему не оставалось ничего другого, поскольку похитили его сестру – немного хромающую, маленькую девочку, славившуюся красивой формы ножками. Ганс все шел и иногда путался за колючие ветви.
 Тут он увидел светящееся окно замка в отдаленной поляне почти черного леса и понял: «Сестричка, скорее всего, там. Нужно немедленно его исследовать». И он побежал в сторону света, но неожиданно поскользнулся. Юноша поднялся и стал оглядываться по сторонам, услышав подозрительное эхо, будто пение сирены. Вместе с ним раздались крики девочки. Ганса бросило в холодный пот при мысли, что это могла кричать от пыток его сестричка.
 Он снова рывком попытался побежать в сторону, уже утихающих, криков, вновь накренился на что-то и больно упал. Это заставило его оглянуться: всюду, зловеще и непонятно, среди пней и деревьев, поднималось болото из черного моха, земли и темных листьев. Они торопливо затягивали во внутрь себя Ганса и неподалеку лежащую… голову девушки, у которой не было губ. Кучер едва не потерял сознание от такого жуткого зрелища, но торопливо подумал: «Это же бедняжка – немая Бетти!... Кто посмел ее убить так чудовищно?!..».
 Однако размышлять было некогда: среди деревьев как-то невольно бродило… привидение, будто не имеющее всего тела, а только белоснежный прозрачный силуэт! Ганс почему-то разозлился и, устав бороться с затягивающей пучиной зловещих листьев, с трудом дотянулся до увесистой палки, чтобы отплатить ему за, как ему казалось, наверняка погибшую из-за него, сестру. Странно, что привидение закрылось руками и что-то тихо сказало. Ганс всмотрелся в привидение – это была девушка с белыми волосами, в белом платье, с дивными чертами лица и фигурой, сплошь прозрачной и светящейся целиком, чуть ниже плечей!
 - Что, и тебя она заманила? – тихо спросила она, помогая Гансу выбраться из мистического болота, отступившего от ее прозрачного прикосновения. – Давай беги отсюда, пока и тебя не погубили, как меня когда-то…
 - Как и ты? – невольно прошептал Ганс, не веря, что такое маленькое белое чудо могли убить. – В чем ты виновна?...
 Девушка в белом испуганно оглянулась по сторонам, почуяв недоброе гулкое карканье и грохот ветвей. Она увела юношу подальше вглубь и, незаметно дав ему странный светящийся шарик, дрожащим голосом посоветовала:
 - Я виновна лишь в том, что моя фигура часто болела и показалась ей идеальной… Этот фонарь отпугивает всех ее слуг, беги скорее, а на меня не обращай внимания!...
 - Я не могу тебя бросить! – Ганса охватывало странное чувство вины за все, что случилось с его спасительницей. – У меня пропала сестра, а все говорят, что ее украли здесь!...
 - Я все тебе объясню, а сейчас замри! – посоветовала девушка, закрывая своим туманным телом его от… черного типа с головой, будто парящей над телом!
 Он торопливо и небрежно подошел к неведомо возникшей лужице из листьев, вовсе не из праздного интереса – из этой лужицы выплыла мокрая от темно-синей грязи, девочка в бедном платьице. Ганс тут же обрадовался и рывком поддался вперед, позвав ее: «Сестра!... Я тут!»
 Но он не мог выскользнуть сквозь прозрачное платье девушки с белыми волосами; видно было, что она пыталась защитить его от черного типа, подозрительно оглянувшегося. Но, не найдя ничего, требующего вмешательства, тип спокойно взял девочку из лужицы на руки и исчез в тумане черных листьев.
 Кучер с болью проводил его глазами и, как только странное беленькое чудо освободило его из прикрывающих форм, схватил голову руками и судорожно заговорил:
 - Это же моя сестра!... Что это за лес такой, куда ее ведут?... Как она тут оказалась, что с ней будет?...
 Белоснежное создание печально приблизилось к нему и рассказало следующее: «Я уже видела это маленькое, скромное платье, с трудом прихрамывающее к огоньку…». Что, как ни он, яркий и красивый, не обещал теплого приема богатых хозяином замка, в темной холодной ночи леса?
 И девочка доверчиво пошла к нему на встречу. Дверь замка открылась, на пороге стояли две милые девушки с немного застывшими и прозрачными чертами. Они поспешно заметили, что малышка хромает и спросили, не желает ли она «погреть уставшие, больные ножки». А девочка, теребя простое платье, с радостью согласилась.
 И тогда, угощая, усыпляющими сладостью, яствами, девушки учтиво усадили малышку в удобное золоченое кресло, перед которым приветливо грелась водичка в серебряном тазике. Они пожелали приятного отдыха и незаметно удалились, заперев дверь на замок. А удобное кресло… внезапно разлилось затягивающей темной лужицей, которая страшно испугала девочку и неумолимо засосала ее в страшную и липкую тьму…»
 … - Я видела, как она плакала и кричала. – печально завершила рассказ девушка, утешающе придерживая Ганса за руку, - Но ее головка ударилась о камень, выплывавший из грязи; кроме того, она засыпала от снотворного… И сейчас ее забрали, чтобы безболезненно для нее, вернуть Хозяйке самое красивое и больное!...
 - Как?! – чуть не потерял дар речи тот от услышанного. – Ножки моей сестры?... Кто такая ты и кто такая твоя «Хозяйка», что она посмела присвоить ножки моей малышки?!... Пусти меня к ней, немедленно!...
 - Я – Княжна соседней страны, теперь – слуга в ее мерзком дворце!... – уныло ответила девушка, настойчиво удерживая кучера за руку. – Но я твердо знаю, что вряд ли ты успеешь остановить ее планы… Скорее ты станешь одним из нас – ее манекенами, которые, даже если и захотят убежать или унести что-то отсюда, просто станут кучей черных листьев и голосами леса, по одному ее повелению…
 На это устрашающее напутствие Ганс твердо изрек, что ему «плевать на все это», он не уйдет отсюда без своей сестры, во что бы это ему не обошлось! Тогда Княжна робко согласилась помогать ему в «безумной, но нужной идее» и, аккуратно заслоняя его собою, повела к замку. Он был окружен нелепыми бюстами из очаровательных девушек и парней, которых некрасиво покрывала грязь и черная ржавчина. А на земле, будто в насмешливом зеркале отражалось то, что отняла Хозяйка этого зловещего места, у них – щеки, глаза, зубы, руки, животы…
 Все это сопровождалось каким-то саркастичным текстом, витающим ядовито-зелеными облаками, заполненными рассказами о безнадежной боли погибших, теперь выглядящих этими призрачно-грязными статуями. Все это – хромота, слишком слабое зрение, глухота и все остальное, украденное и застывшее – только пошло, казалось на пользу Хозяйке, но для чего?
 Ответ выглядел странно раскрашенными словно живыми красками, фотографиями на стенах замка, изображавшими одну и ту же девушку с ангельским личиком, только… Фото было черно-белым и заражающим своею гаммою все вокруг; вместе с этим – оно неумолимо наливалось красками! «Что-то тут не чисто, хоть она и хорошенькая (даже слишком хорошенькая)! – размышлял Ганс и из любопытства чуть коснулся одной из фотографий.
 Как только он дотронулся до нее, в жуткой тьме замка поднялось страшное мутное свечение и женские писклявые, яростные крики: «А, тут посторонний, ловите!... Ловите и убейте!... Мне нужен еще мужчина!...». Княжна, пытавшаяся открыть неприятно выглядящий темный засов, побледнела и задрожала, она отчаянно попросила юношу броситься на пол, а сама стала впереди него. И вовсе не зря: к ней приближался тип с немного парящей над телом головой и… прозрачной шеей! Он гневно глянул необычно сверкнувшими глазами на Княжну и прорычал:
 - Ты что-то снова прячешь от Хозяйки?.... Она ведь говорила, что вряд ли найдет таких куколок, как ты; потому мне давно бы следовало тебя всю нарисовать, а не маяться, заманивая, собирая всяких соплюшек!... И бедные Прислужницы давно сидят без дела; так что, лучше говори, что ты прячешь!...
 - Как у Прислужниц нет дела? Разве они еще не убили ту девочку в платьице?... Хозяйке ведь и ножки стройные нужны…
 - Меня не интересует, что нужно ей или ее стервозной доченьке; они мне давно опротивели и надоели! – неожиданно заметил, приближаясь все больше, тип. – Мне хочется нарисовать только тебя….
 - Отстань! – оттолкнула его Княжна, всеми силами загораживая Ганса. – Если ты не перестанешь меня преследовать, я скажу Хозяйке, что можно обойтись и одним тобой, для рисования жениха ее дочери!...
 Тип заскрежетал зубами и вынужден был потихоньку исчезать в тумане черных листьев, швырнув на пол… сестру Ганса, еще целую, со словами: «Я украл ее у Прислужниц ради тебя (делай с этой соплюшкой, что хочешь)!.. Имей же жалость; исполни мою мечту - стань моей картинкой!...». Но, только протянув руку, из тумана, к Княжне, он трусливо поклонился и торопливо отчеканил: «Рад вас видеть, Хозяйка!»
 Кучер воспользовался шансом, чтобы незаметно подползти к своей сестре и оттащить ее от типа и… маленькой рыжевласой девчушки в короне с черными алмазами и будто нарисованным кукольным личиком. В руках у нее были темно-синие кинжалы в форме кистей; позади – две девушки с стеклянными выражениями учтивости и хитрости на лицах. В карманах платьев последних были припасены сласти, игрушки, миражи роз и бриллиантов, денег и нарядных костюмов.
 «Так вот чем они заманили тебя, сестричка!» - ужаснулся Ганс, затаив дыхание, судорожно щупая пульс у своей сестры и пытаясь понять все происходящее.
 - Где хромавшая девочка?! – визгнула рыжевласая девчушка в короне. – Моей доченьке нужны обворожительные ножки для жениха, поторопитесь!... Где она?... А ты что стоишь, не двигаешься?
 Княжна напряглась, почуяв небезопасное расстояние между Гансом, его, все еще живой сестрой; и этой девчушкой – Хозяйкой, типом, не желающим отходить от нее, и Прислужницами, равнодушно-жуликовато пряча за одинаковыми платьями веревки и ножи. Но потом она вспомнила всех несчастных, которые были рады простому вниманию с их, подлой, стороны. За краткий миг долгожданного счастья и исполнения желаний, они были жестоко убиты и лишены всего, что давало мистическим образом жизнь одной-единственной женщине.
 Все это не могло не толкнуть Княжну храбро сказать:
 - Я больше не собираюсь помогать вам, отвечать за всех, кого вы, Хозяйка заманили!... Вспомните Люси, с тонкими ручками, постоянно немевшими, которую вы впоследствии задушили жемчужною скалою; как могли вы спокойно перенести падение с шелковой лестницы мальчика Чарли, только потому, что он имел красивые, терзающие голову волосы?!... И не забывайте…
 - Молчи, не смей мне забивать голову всякими жадными калеками и уродцами! – заорала та, гневно сверкнув короной, - Что ты хочешь всем этим сказать?
 - Только то, что вы никогда не создадите самую красивую, совершенную дочку и жениха, путем рисования кинжалами невинных больных людей! – смело воскликнула Княжна, потихоньку открывая одной рукой дверь из замка Гансу.
 - Раз ты такая умная, идеальная в мыслях, - недобро заиграла улыбка на лице рыжевласой девчушки. – то ты идеальна и внешне… Паж, ты был прав, не стоило ограничиваться нам одними ее контурами, рисуй ее всю; ты же всегда этого хотел… Стой, куда пошла?!... Держи ее!!...
 Но Княжна уже бежала, не оглядываясь, захватив, как-то убийственно сверкающее для теней, перо. Она знала, что черно-белая тьма потихоньку подчиняет всем и погибших, и всех, кто подчиняется Хозяйке – так она задумала, чтобы все знали: «только ее дочка с зятем – самые яркие, здоровые и красивые; остальные не достойны иметь ничего. Кроме как стать прозрачной туманной пылью, черной жижей и черно-белой фотографией!».
 Но было ли это допустимым, когда, сквозь щелку двери замка, виднелся свет, зеленые, настоящие деревья, счастливые дети и взрослые? Неужто они должны страдать, чтобы на свет появились вечные живые статуи, склеенные неумело и наспех, слепой от материнской любви, Хозяйкой? А ведь уже мелькала в дали ее дочка – курносая, ничем-то и не красивая, высокая и неуклюже коренастая женщина, отливающая неестественно прозрачными, тонкими чертами… фигуры Княжны!
 - Стой, где стоишь! – прошипела курносая женщина ей, готовя зеркальный мольберт с неприятно-красными ободками, победоносно видя, что та испуганно перебирает руками по прутьям образовавшейся молочной, острой клетки. – Сейчас ты станешь еще одним бюстиком, а я нальюсь жизнью и красотой…
 - Позвольте, перед этим я ее нарисую! – скалясь, попросил из темноты тип с прозрачной шеей. – А то жаль будет ей вот так пропадать, никому не пригодившись!.... А уж потом – пусть станет им, только безболезненно, если можно; как-никак верно служила вам столько лет…
 - Так и сделаем! – кивнула курносая дочка Хозяйки и лживо успокоила не знающую, куда убежать, Княжну. - Будет не больно, стой тихо….
 Бесшумно удалялся Ганс из мрачного леса, не обращая внимания на заманивающие золотые озера и сапфировые деревья; на голоса, дивно поющие, и миражи красивых зверей, нимф и птиц. Нечего ему было на все это любоваться, некогда, ведь надо было спешить вернуться домой с сестрой, чтобы отогреть ее, побывавшую в какой-то холодной темной воде, отогреть ее, как-то быстро бледнеющую. «Что-то снова твориться неладное!» – наблюдая эту мистическую картину, подумал юноша, сцепив руки под своей малышкой в скромном платье, и со страхом наблюдавший, как его собственные руки становятся серо-белыми!
 Зато становилась яркой курносая дамочка, с презрением отпихнув, лежащую без сознания и потихоньку засасываемую в темно-красное озеро, тоже бледнеющую неуловимо, Княжну. Она, как никто другой внезапно незримо напомнила Гансу, что без нее он бы погиб и никогда не увидел бы своей сестры! Потому кучер поспешил, несмотря на царящие жуткие черные деревья кругом, вернуться в лес и нырнуть в мелькающий неясно красный туман.
 Сделав это, он оказался неподалеку от, все лежащей без сознания, Княжны, крепко сжимающей в руках что-то блестящее. Из интереса Ганс хотел поближе подойти, чтобы рассмотреть этот предмет, но наткнулся на оглушающий женский крик издали: «Ты же хочешь, чтобы Княжна перестала презирать тебя?... Бери его, нарисуй себе шею этого чужака, и она согласиться остаться в твоем озере!...»
 С этим криком из темноты выскочил жуткий тип с прозрачной шеей, прячущий черных змей за спиной. Он метко узнал девочку, испуганно прижатую к груди довольно миловидного и здорового парня.
 - Так вот, что она скрывала! – крикнул тип ему, не давая прикоснуться к маленькому белому чуду. – То, что здоровое, довольно смазливое и живое… То, что понравилось!
 Ганс едва улавливал смысл его слов и хотел незаметно взять перо, способное, казалось, открыть все двери; но тип опередил его и бросил в его сторону змей. Черные создания вились вокруг Ганса, сверкая устрашающе глазами, но он их не боялся, а только топнул ногой – и шум заставил змей уползти в укрытие.
 - Выпусти ее, если ты ее только пугаешь и мучаешь! – веско потребовал он от типа, нахально перебирающего складки платья Княжны.
 - Что это ты, сорванец, несешь? – возмутился притворно тип, стыдливо пряча лицо.
 - Не притворяйся, я все слышал и видел! – стал терять терпение Ганс, терпеливо держа руки под сестрой. – Ты хочешь взять ее в плен, а потом швырнуть какой-то курносой дамочке, сотканной из грязной бумаги!...
 - Бумаги? – шикнул тип, чернея от оскорбленности. – Как ты посмел это знать?!
 И кучер, не робея перед мистическим незнакомцем с невидимой шеей, рассказал ему, что «лес всегда хранил дурную славу о какой-то старухе, выжившей из ума». Она давно хотела прославиться среди людей и забрать власть над ними. Для этого старуха незаметно пробралась к старому колдуну, знающему секрет вечной жизни, красоты и молодости.
 Получив секрет, старуха безжалостно убила учителя и таким образом открыла для себя чулан с волшебным бумажным стеклом: оно способно было вдохнуть жизнь в картинку, напитавшись красок из… соков жертв. Старуха задумала сделать себе дочку, которая была бы самой совершенной, здоровой и красивой на свете…
 С каждым днем труда она молодела, а зеркальная бумага залилась грязью; но это не смутило помолодевшую и похорошевшую старуху – ведь теперь рисунок ангельски красивой дочки был закончен; оставалось только вдохнуть жизнь в черты и раскрасить их красками жизней других…»
 - И тогда вот эта старуха решила выиграть свою мерзкую игру за счет больных?! – дрожал от возмущения Ганс. – Дескать, их не жалко, зато будет из чего доченьку и зятя себе слепить?!... А они тоже хотят жить; и они гораздо красивее, лучше Хозяйки, ее служанок с дочкой, тебя!...
 - Ах так?!.. Ну и погибай вместе со спасенной больной, благородненький, а ее ты не увидишь!... – только и пискнул злобно тип и… выкинул из пазух своего плаща огромную сову. Едва вылетев, она бить крыльями юношу и, как только он принялся отбиваться, схватила его сестру и понесла в, развернувшуюся неподалеку, пропасть. В то же время тип поспешил жадно схватить, все бледнеющую и не приходящую в себя, Княжну и пустил из плаща кольцо огня, а сам нырнул в, выплывшую из тумана, красную башню.
 Ганса бросило в смертельно сильную дрожь: сова вот-вот кинет его единственную сестричку в неведомую глубину, а Княжна… Сколько ведь она для него сделала, и все это, чтобы он, струсив убежал из этого непонятного мира мистики, оставив ее чахнуть в плену?
 «Нет, остановись! – думал юноша, заметив, упавшее из ее рук, светлое перо. – Она же по-настоящему живая, добрая и красивая, такое маленькое и молодое белое чудо!... Оно не должно погибать, уступив нечестное и грязное место славы, восхищений какой-то кикиморе курносой!... Именно – кикиморе!... Так и напишу ей и ее отвратительной старухе-мамаше, пусть знают о себе правду!»
 С этой мыслью Ганс схватил перо и кинул его в сову. Как ни странно, но сова исчезла, сестра мягко упала из ее когтей на кучу листьев; и огонь утих, а едва мелькавшая в нем, зеркальная бумага прояснилась.
 Не теряя ни секунды, Ганс схватил, уносимое черным ветром, перо и написал грязью на бумаге: «Знай, Хозяйка – ты старуха, породившая гнусным колдовством отвратительную кикимору-дочь, мерзкого зятя и противных слуг-кукол!... Не заглушить никогда этой правды бюстиками из погибших больных, что честнее, добрее, живее и красивее вас!...»
 Не успел он и закончить писать, как зеркальная бумага треснула, а потом разлилась светом, который растворил грязь и царивший в лесу мрак. Он открыл, разовравшуюся в мелкие клочья, истошно, в последний раз, закричавшую картинку с великолепной куколкой, сверкнувшую черной молнией. И совершенно невыносимо раздался звуком пения живых птиц, прогнавших сирен и вынудивших хозяйку… съежиться в туче и пропасть навеки.
 Ее Прислужницы стали простыми жабами из, вновь ставшего обычным, пруда, заметно сузившегося в размерах и выпустившего на волю многих детей, девушек и юношей; к которым вернулись части лица и тела, полностью выздоровевшие, будто сошедшие с мистики и развалившихся бюстиков. А тип с прозрачной шеей обернулся пылающими вороньими перьями, скоро испепелившимися на солнце.
 Оно осветило радостное лицо сестры, просто и кротко играющей с ожившими детьми; и личико проснувшегося, маленького белого чуда, с удивлением обнаружившего, что теперь имеет всего себя целого. Оно не понимало, как Ганс тепло смотрит ему в след, унося на руках благовейно сестру, а в руках осталась записка: «Благодарю за все… Я всегда тебя буду помнить, белоснежная фея, теперь светлой, лесной тропы…