Дед Пронский

Я возвращался из командировки, понимая, что дома нет никого – жена и дети на даче, точнее, у тёщи в деревне. От этого не было радости встречи с городом, но и была своя прелесть привести себя в порядок наедине. После ванны в халате лечь на диван и посмотреть привезённый из Москвы диск. Мне его почти за бесценок вручил продавец, когда я покупал флешку.
Мой дом находится в районе Воронежских озёр, но к городу на Дону это не относится, так называлось это место до прихода сюда строителей. Место – живописное, и наши многоэтажки были скрыты густым окружением высоких ив…
- Вишь, какая у нас красота! – услышал я голос сверху.
Мой сосед дед Пронский стоял на балконе второго этажа и наблюдал, как я подхожу к подъезду, да, и, наверное, как стекаются к дому и другие его жильцы. Наверное, в этом есть какой-то сторожевой инстинкт, заложенный во времена, когда окруженный лесами и врагами древнеславянский город оберегался со сторожевых постов. Чувство дома, вероятно, отсюда: живут люди то в одном городе, то в другом, то на одной улице, то – на другой. А возвратиться туда, где твой очаг – это самое главное в существовании человека. 
- Да, красота, - коротко откликнулся я, обшаривал себя в поисках ключа от домофона. Но он куда-то задевался, хотя точно помню, лежал в правом.
- Заходь ко мне, Николай, - пригласил меня тем временем сосед, - не закрыто.
Вероятно, я, всё-таки, прошёл бы мимо, но он ожидал меня у своей приоткрытой двери.
По виду не скажешь, что ему семьдесят. Поджарый, подвижный и многим женщинам за пятьдесят он нравился. А что – вдовец со своей двухкомнатной, чем не жених!
Я был у него раза два или три, когда забывал ключи, а запасные мы оставляли ему. Даже если он решится прогуляться, то здесь же, на виду.
- Знаю, с поезда, знаю, устал и надо бы перекусить, а я, между прочим, плов сварганил из баранины. И не простой, а из деревенского мясца, привезли давеча. Там откармливают рогатых не как на ферме. В поле. Служил в Кушке, вот и научился готовить по-ихнему, по-туркменски. Попробуй, сосед, найдётся и выпить…
А что, почему бы и нет? Пронский, а ведь мы не знали ни его имени, ни отчества, так, вот, привыкли И он отличался от прочих дедов дома тем, что не ворчал и не проклинал власти за их глупость и жадность. Так что досаждать своей критикой к областным начальникам не будет.
Надо сказать, что под сорок градусов плов оказался кстати. Вкусная мягкая баранина, рисинка к рисинке, чем не праздничный стол?
Водки-то у деда оказалось немного, осталась от 9 Мая, когда два однополчанина к нему приезжали, хотя и служили вместе после войны. Ну, и я открыл свою сумку, достал коньяк. А пока доставал, диск, что вручили мне на Савеловском рынке Москвы, выпал.
Пронский поднял и разглядев, хмыкнул:
- Что-то не разберу, что за фильмы? Неблаговидные, развратные, а Коль?
- Да что ты, дед, - смеюсь, - не пацан. Сам ещё не знаю.
- Ну, прочитай, что там?
- «Вернувшийся с Того Света». Это название такое.
- Ух, ты, американцы сняли?
- А кто же? Американцы сытый народ, фантазий с избытком на полный курсак. Это так на востоке живот называется.
- Точно! Давай ещё по рюмочке, а я тебе ещё чесночок из плова не подавал? Ох, и хорошо пойдёт! Да ты пробуй, бери!
Выпили, действительно, хорошо чеснок разморился в рисе. Отличная закуска!
- Вот они фильм сняли, а что за картина? - дед ткнул пальцем в диск, и закатил глаза к потолку. -  А ведь я бывал Там. На полном серьёзе!
- Где это, Там? – не понимаю. – Коньки отбросил, а потом вернулся?
- Два дня по райским кущам бродил, - засмеялся Пронский. – Был самое что ни на есть неживым.
- Два дня? Ну, Герман Степанович, это вы загнули. Мозг, известно, гибнет в первые часы после смерти… а там, если человек и начнёт жить, то как растение. Кому он такой нужен?
- Не веришь? По каким-то часам судишь? А вот, смотри на мои волосы? Мне было 45, когда я стал белым как лунь, а сейчас где седина? Уходит безвозвратно! Вот загадка!
Я кивнул, протянул ладони вперед, как бы успокаивая рассказчика. Мол, верю!
- На Алтае, в пещере случилось это, - перестал горячиться Пронский. – Мы были в экспедиции, ребята разошлись на дальние участки, на дальнем даже была найдена золотая жила. Идти день с небольшим. Это значит, с привалом на ночь. А мне, радисту, начальник партии оставил большущий отчёт для передачи по рации в контору. Конечно, через шифратор.
Много работал, почти до вечера. А когда уже всё закончил, было, шорох услышал. Пошёл вглубь пещеры. А там низкий «карман». Присел к стене, ожидаю шуршание. Полез в лаз, за ней открывалась большая галерея. Да вот беда: надо мной часть свода и рухнула. Да так замысловато, это уж потом мне геологи рассказывали, словно гробница получилась. Воздух был вокруг, а один камень, попавший в грудь, прижал к земле начисто. Тогда сразу сознание и потерял. Потерять-то потерял, да пропажа далеко не делась.
Мне стало интересна его байка: как это сознание оказалось рядом, вне человека? Смотрю на деда, а тот – на меня из-под бровей. Словно впервые друг друга видим.
- Что, закавыку  нашёл? - усмехнулся дед. – Как это, мол, бывает? А так, от удара грунтом сердце и остановилось. Так и пролежал почти двое суток, хотя сердце само пришло в порядок, забилось, но я так и лежал без движения. А наши, вернувшись, вызволили...
- Ну и как там, на Том Свете? – не скрыл явную иронию, мол, чудишь ты, дед! 
- Улыбаешься? Но это от алкоголя. Мало кому тогда говорил, что и как было. Почти никому, да и кто поверит? Вот ведь, и ты не веришь! А тогда пытался доктору, когда привезли в Барнаул, рассказать, да он нелюбопытным оказался. Что-то у себя записывал, когда слушал и сказал: «Бывает, беспамятство за кончину принимают. Вон, иногда, покойники на похоронах встают, а люди в обморок падают». Я и не стал рассказывать такому дураку – раз не хочет слушать, чего перед ним распинаться? Да и себе внушил, мол всё это галлюцинации, и надо благодарить Всевышнего, что обошлось. А сейчас, от безделия, да по прошествии многих лет, начинаю понимать, что жизнь – это не подарок, а предбанник перед Вечным путешествием. И мы толчёмся в нём, на пяточке наших сует, гневаемся, радуемся, плачем и тупо смотрим на страдания других. Вот скажи, милок, как ты засыпаешь? Лежишь и думаешь, когда отключишься, но все-равно не можешь поймать приход сна. А после, утром, удивляешься, когда потерял связь с миром? Теперь понимаю, что фокус в том, что человека отключает какая-то рука! Эдаким тумблером с бесшумным щелчком. Сам себя не выщелкаешь. Не дано! Человек создал приборы, которые сами отключаются и сами же включаются. Но эти приборы все запитаны на энергию. Так вот, считаю, что душа человека – эта как раз та энергия, которая и творит в нас жизнь! А умирать – и вовсе уходит. Где у человека выключатель? Не из Космоса же пультом кнопку жизни нажимают?! Вопрос заключается в том, кто эту энергию даёт человеку для жизни, тот и отбирает. Но не досуг одному Творцу заниматься этим детским занятием возиться с пультом! Значит суть в механизме али в системе управления. Вот, говорят, что миры накладываются друг на друга или входят друг в друга, как матрешки. А человек крутится в этой кукле, переходя из одного тела в другое, не понимая, что он суть какой-то субстанции, видишь, выговариваю чётко, не спотыкаюсь на буквах. Думаю много об этом...
Я слушал деда, точнее всю эту старческую ахинею, клонясь ко сну: после дороги, алкоголь, монотонный голос моего собеседника убаюкивал.
- Вот-вот, сейчас вырубишься, - хохотнул Пронский. – Спирт забирает силы…
Я встрепенулся и виновато улыбнулся.
- Ну что, собеседничек, иди домой. Тебе не интересно, молод ты ещё, Николай!
- Нет-нет, говорите. Я слушаю. Это как-то всё странно...
- Тогда слушай странного человека. Так вот, меня завалило, точнее, изолировало. Да ещё удар. Одним словом, я, как говорят, отдал, было, Богу душу.
Это выражение мне понравилось. Особенно, последовавшие за этим слова: 
- Но, выходит, Бог подержал, подержал, да вернул мне мою суть. До поры до времени.
- Ну и вы видели Бога?
- Я видел весь наш мир Его глазами.
- Как это?
– Одновременно всех и вся. Даже поворачиваться не надо. Но, наверное, Бог может так делать в своих владениях: я просто смотрел как на данность. Вычитал такое слово! И вот что поразило, не было у меня каких-то желаний. Всем был доволен. Ведь желания зависят от сытости не желудка, а души...
- И каким вы себя в этом мире видели?
- Себя - нет. Я был одновременно во всем и в себе тоже, как бы со стороны в каком-то Зелёном Облаке. Видел не глазами, а всем своим существом. Передо мной было огромное до бесконечности скопление людей, всё время движущееся. Как бы это сказать? Это было пространство, наполненное душами, и каждое мгновение оно пополнялось вновь прибывшими и от него отчуждались души во младенцы. И было Общее Знание Своего Положения, и все тянулись к яркому свету, исходившему непонятно откуда, но Он, Источник Невыразимо Желанного Света, был рядом, был границей между темнотой и абсолютным холодом. Было Знание, что Свет – наше спасение, без него мы – Ничто!
- А ангелы, Рай, Ад?
- Об этом не было ничего.
Сонная завеса окончательно слетела с меня.
- Я вот что ещё скажу, - оживился Пронский, найдя возможность досказать самое главное. - В том Зелёном Облаке я был в невероятной свободе от пут тела. Говорил ужо, о состоянии умиротворения, будто вернулся… домой. Повторяю, не жалел ни о чём, знал, что все дорогие мне люди, ушедшие раньше меня нисколько не страдают. Они все дома, потому что при рождении люди как бы раздваиваются. Одна часть их путешествует по Земле, а другая, словно верная супруга – ждёт окончания бренной жизни. И обе части, получается, не свободны, пока не соединятся вновь.
Слушая Пронского, я подумал о том, почему он знает об этом, а мы лишь догадываемся, сталкиваясь в жизни с явлениями смерти и рождения, особо не вдаваясь в подробности. Понимаем каким-то общечеловеческим знанием, что до смерти мы – в гостях. И как не подумать о той необъяснимой тоске, которую человек испытывает всю жизнь наедине с собой и далеко не скорбные, а скорее радостные «гостевые» надписи на могилах? Наверное, то зелёнооблачное Знание как-то доходит и до нас, живых?
- Вот, вот, - словно поймал меня на этой мысли дед. – После того случая я вижу и тебя, и всех людей насквозь. После воскрешения что-то далось мне, и стал я всё понимать остро и четко, что творится вокруг…
Мы ещё долго говорили, и это было удивительное проникновение в Сущность Жизни и Смерти, словно это и была долгожданная командировка, из которой приходится возвращаться.
За окнами садилось солнце. Меня ждала квартира и одиночество размышлений над судьбами людей. Внизу у дома произошло движение. Я услышал шум подъехавшего авто, голоса жены и детей. Ещё голос шурина. Это была его машина.
- Мои вернулись, - сказал я, вставая из-за стола.
- Ну, иди, пора нам расставаться, - ответил дед Пронский. – Да забудь обо всём, что здесь говорили. Не морочь себе голову!
Я и вроде забыл в радостных чувствах от встречи с родными, но проснулся ночью, точнее, под утро. Вышел на балкон и посмотрел на светлеющее небо. Что там, в его нескончаемой глубине? Дано нам или нет знать свою дальнейшую судьбу? Или мы, всё-таки, растворимся во Вселенной ничего непомнящими атомами, оставляя о себе память лишь в живущих?
Снизу шёл дым. Я перегнулся и увидел деда Пронского, который смолил свои неведомо как сохраненные папиросы «Казбек».
Наверное, он думал о том же, что и я, и был доволен тем, что знает больше всех взятых в этом мире. А сегодня, поди ты, все-таки рассказал, не мог удержать в себе это рвущееся наружу Знание, данное ему одному!