Шукшинские чтения

               
                с чего это начиналось.
               
Начало традиции проведения шукшинских чтений в алтайском селе Сростки на горе Пикет обходится стороной, и мы - участники первых лет этой традиции должны вспомнить, с чего это начиналось, как все это было.

В городе Бийске существовала и поныне существует литературное объединение «Парус». История его возникновения начинается в двадцатых годах прошлого века и связана с именами полулегендарных личностей: Ильи Мухачева, Вячеслава Шишкова, Николая Банникова, Виталия Бианки, Елены Тагер, Ивана Меликова, Леонида Мальцева, и так далее.
Бытовало среди стариков предание о том, что и слесарь Бийского авторемонтного завода, автор стихов о Чуйском тракте Михаил Михеев захаживал в редакцию газеты Бийский рабочий в тридцатые годы прошлого века. Слышал я это от Ивана Меликова.

В послевоенное время Бийским литобъединением руководил поэт Михаил Длуговской. Сколько из этого литобъединения вышло профессиональных писателей, вопрос отдельный и к теме не относящийся. Много.

Василий Макарович был в обиде на Алтайскую писательскую организацию, поскольку редакция журнала «Алтай» в публикации его первых рассказов отказала. Поэтому Шукшин всегда старался объехать Барнаул стороной. Он если наезжал в Сростки, то через Новосибирск- Новоалтайск - Бийск. Известно же, что в своем Отечестве пророков не бывает. Это когда заграница протрубит, ну тогда, да! Тогда и мы чего-нибудь скажем и даже попробуем с обезьянничать!

Я    хорошо помню, как  на областном семинаре молодых литераторов в Барнауле 1974-том году шли споры о том, являются ли рассказы Шукшина художественными произведениями, или это развернутые анекдоты?

Как же не анекдот? Принцип соцреализма требовал, чтобы литературные герои совершали свои поступки в добре и зле осознанно, а не так, как Пашка Колокольников из рассказа «Шукшина «Есть такой парень»,  «по дурости» как он сам признался журналистке.

По мнению советских идеологов человек новой социалистической формации, все свои поступки совершает ни как  иначе, а рассудочно.

Вот как герой моего первого опубликованного в 1966 году рассказа «Жажда» - геолог, спасая материалы геологоразведки.

Следовательно, все спонтанное, не мотивированное относится к «анекдотам жизни», а не к действительности.

Действительность, а не «потемки души» вот объект социалистической литературы, призванной из моря фактов вычленять типичные, присущие, как уже было сказано, советскому человеку.

Не типичные герои все эти «чудики», «дурики», словом спонтанно действующие люди – герои рассказов Василия Макаровича, выламывались, как бы сказали сейчас, из общего литературного тренда.

Тут бы и самая пора порассуждать о том, чего же больше в человеке – здраворассудочного, рационального (прагматичного), или же спонтанного, не мотивированного, более того – удивляющего самого человека!?
Но прервемся, поскольку «обрывать ветки» со ствола рассуждений, необходимое условие любого литературного произведения, а статьи тем более. Иначе крона так разрастется, что первоначальная цель будет утеряна.

Итак, тема анекдотичности писательского творчества Василия Макаровича подогревалась его недавней трагической смертью, Каких только слухов не было! И убийство, и алкогольное отравление, словом мололи, кто во что горазд.

Впрочем, Шукшин и Бийск-то не жаловал особым своим вниманием, несмотря на то, что здесь жила его сестра, которой он всегда помогал.
                * * *
Вставка:
В июне 2012 года я встретился в Бийске с заведующей библиотекой имени Шукшина Домниковой Ларисой Степановной, и она мне рассказала, что Василий Макарович все ж таки в конце 60-тых годов бывал в Бийске и встречался в библиотеке с читателями. По словам Ларисы Степановны, он был с барнаульским поэтом Марком Иосифовичем Юдалевичем. Очень сожалею, что  был без диктофона и подробный, красочный рассказ об этом событии из биографии Василия Макаровича, не записал. Так что я был не прав, утверждая, что Шукшин обходил стороной город Бийск. Это не так.
                * * *
Вот что писал Василий Макарович своей сестре Н. М. Зиновьевой в 1961 году.
«Таленька, я люблю в тебе маму – ты от неё много взяла и сама этого не замечаешь. Я люблю в тебе, что ты русская. Что ближе тебя у меня на земле никого нет».
10 июля 2005 года, этот дорогой и самый близкий  ему человек, ушёл из жизни. (1)
                * * *
Не слышал я о том, чтобы Шукшин бывал в квартире своей сестры. Но и не берусь утверждать, что этого не было в то время, когда Шукшин снимал фильм «Печки-лавочки».
Несколько кадров массовых съемок он сделал на Бийском железнодорожном вокзале, так что мог и зайти к сестре.
Но нет этого в общественной памяти,  видимо, ничем добрым этот город ему не запомнился.
(Опять оговорюсь, того чего я не знаю, еще не означает, что этого нет!)
                * * *
Возможно, дело всё в том, что в литературном объединении «Парус» в те годы молодых встречали довольно жестко, считалось, что добрая порция критики лучше преждевременной похвалы. Талант дорогу себе проложит, а преждевременная похвала только раздувает самомнение и начинающий литератор и так-то плохо видит написанное им, а тут и вовсе теряет способность что-либо видеть.

Я хорошо помню начало 60-тых годов, когда я пришел в редакцию на очередное заседание литобъединения со своими стихами, и меня, что называется, раздраконили. Принес, можно сказать сокровенное, а не поняли! Обидно? Очень!

Сильное лекарство давали здесь молодым от этого яда – вдохновенности, и тот, кто перемогал – выздоравливал и становился профессионалом, а кто не мог – оставался на всю жизнь больным человеком. Этакой птицей, у которой так и не отросли крылья, чтобы подняться в небо, и она – эта птица бегает по земле машет как страус своими «опахалами» вдохновения. Ей кажется, что она летит, летит, а на самом деле бегает как угорелая все по той же земле, по которой ходят, ползают и бегают все бескрылые.
                * * *
Так вот в 1975 году, на следующий год после трагической гибели Василия Макаровича, с подачи второго секретаря Бийского райкома партии Михаила Михайловича Мокшина все и началось.

Он на одном из собраний членов литобъединения «Парус» предложил провести «мероприятие» в селе Сростки, посвященное памяти Василия Макаровича Шукшина.

Помнится, Михаил Михайлович сказал, что ему в обкоме этого делать не советовали, так как Шукшин личность «темная» и по нему еще не принято никакого решения. Сказать что мы все поголовно были влюблены в  литературное творчество Шукшина, означало бы нагло и пошло соврать.

Больше любили его как артиста и режиссера и много меньше знали Василия Макаровича как писателя. Ведь еще не было того обилия книг, которые наводнили библиотеки после его смерти. Понимание масштаба личности Шукшина было сугубо индивидуальным и приходило со временем.
Бывают, конечно, люди, которые утверждают, что любили Василия Макаровича, как писателя и артиста  еще тогда, когда он только что родился. Да и не только его. Русский человек не только думает заднеспиночным умом, но и любит вслед человеческой славы.

Откровенно скажу, я тогда был рад любому поводу попить водочки и почему бы в хорошей компании с прелестными девочками не помянуть своего земляка? Молодость имеет свою шкалу ценностей и незачем мудрость старости приписывать безумствам молодости.

Были сомневающиеся и среди нас. Кто? Упоминать не стану, а вдруг память подвела, и я своей неточностью обижу человека, или память о нём измажу своей неточностью.
Главное, что хотел бы донести – первые шукшинские чтения были рискованным мероприятием. Понятное дело, что реально рисковал Михаил Михайлович, а таким как мне беспартийным все было, что называется, по барабану! Так что и среди партийных работников были смелые люди.
                * * *
Как я уже писал: обком КПСС был против проведения, и поэтому Алтайская писательская организация без особого энтузиазма (Шукшин её не любил!) восприняла эту идею. Два-три человека по личной инициативе приезжали. И опять не стану называть имена, поскольку память ненадежный подсказчик в таких делах.

Тем не менее, силами Бийского литературного объединения, это Ида Шевцова, Дмитрий Шарабарин, Татьяна Глазырина, Павел Явецкий, Валентина Тимофеева, Сергей Чепров, Виталий Шевченко, Валентина Нурдаева, и так далее – мероприятие было проведено. Из Барнаульцев память моя удержала только поэта Юдолевича и то потому что на моё замечание:
- Не боится ли он оргвыводов?
Иронично заметил, что-то вроде этого: «Нам, евреям к этому не привыкать».

На следующий год уже человек полста было и от этого года, и именно потому, что официально разрешили, а от алтайской писательской организации, опять-таки была официальная делегация. Так 1976 год считается годом начала проведения шукшинских чтений в Сростках!

В последующие годы, к трибунам на горе Пикет бийчан уже не подпускали, там сидели официальные говоруны и толкователи творчества Шукшина. Многое говорили и толковали, что называется по делу, смотрели глубоко и широко.

В этой связи следовало бы вспомнить барнаульского критика Виктора Федоровича Горна. Он в предисловии к изданной в 1979 году книге Василия Макаровича Шукшина в Алтайском книжном издательстве «Точка зрения», впервые глубоко и целостно посмотрел на Василия Макаровича, как на писателя.

Особо пышно и торжественно, а для меня так особо памятно, прошли шукшинские чтения в 1978 году.

С импровизированных трибун, а точнее над ними, над нами, нет в нас, в меня, глядел светлыми, отчаянными, обреченными на смертную муку глазами, Василий Макарович в образе Степана Разина!

Полотна работы кемеровского художника Захарова Германа Порфирьевича, так потрясли мою душу, что в тот же день я принялся писать венок стихов, подражая по форме Алтайскому поэту Геннадию Панову. Увы, творческих силенок у меня не хватило, чтобы достойно завершить эту работу. В старых тетрадях она затерялась, осталось просто стихотворение. Называется оно «Вода Катуни».

             ВОДА КАТУНИ.
                В.М.Шукшину.
Вода Катуни – чистая вода
она не вдруг смешается с другою.
Такое свойство – быть самим собою
и у людей отыщешь не всегда.
Суровый нрав Катуни в ледоход,
живет необоримая в ней сила
вот почему свои пески отмыла
от всякой дряни
и чиста течет!
И воду ту не замутят во веки
духовные кастраты и калеки -
она течет с заоблачных высот.
А ты с Катунью связан навсегда,
Твои  здесь корни и твои  истоки:
разрыв-трава и в поле – лебеда,
суровые крестьянские пророки.
Упрямый нрав Катуни в ледоход,
таранит берег бешенная льдина
и, кажется, взошла на эшафот,
как Стенка Разин – красная калина.
Я принимаю жизнь твою, как дар,
как окрыленность
и готовность к взлету,
ума и сердца
честную работу.
Ты Разина, порой, напоминал.
Я не бывал от Родины вдали,
но сладкий голос дальнего эфира
зовет забыть, где дедова могила!
Тот голос – тлен!
Ничтожество земли!
И пусть порой иудина слеза
на краткий миг откроет им глаза
сурова Русь и в горе, и в обиде.
Вода Катуни – светлая вода.
Вода живая, - говорят в народе.
Она течет к простору и свободе
и будет так навечно, навсегда!

На сайте Проза. Ру его можно найти на моей страничке.

Тогда в сростинской столовой я познакомился с кемеровским журналистом Валерием Гужвенко. Так завязался еще один узелок в моей судьбе, из которого вышла целая газетная поэма о моей персоне в период шахтерского бунта в Прокопьевске.
Тогда редактором городской газеты был Гужвенко!
Газета выходила с хроникой забастовки по два раза в сутки! Но эта тема отдельная и к истории начала традиции проведения шукшинских чтений в Сростках, не имеющая.

После, когда всё всем разрешили, то очень содержательные, красочные мероприятия проводились в Бийском городском саду. И вот что поразительно – клялись в верности шукшинским принципам морали и нравственности, но жили далеко не по ним. И сейчас каждый год в великолепной городской библиотеке  Бийска, усилиями директора Домниковой Ларисы Степановны проводятся красочные мероприятия, посвященные памяти Василия Макаровича.

Все это навевает грустные мысли о том, что в России любят мертвых куда больше и нежнее чем живых.

Ну что ж мертвый лев уже не покажет свои клыки, не возразит и не раздастся его негодующий рев. Теперь он всех устраивал, а те места, которые карябали совесть власти и свербели ей душу можно сбрызнуть одеколоном психологии, причесать, пригладить и особо острые места шукшинской публицистики просто притупить. Ну, бывают же перехлесты? С кем не случается в пылу полемики?

А тогда, в 1975 году помнится, второй секретарь Бийского горкома партии Макушин Александр Яковлевич, выволочку все ж таки нам устроил, чтобы поперед «батьки» (партии) мы не забегали.

Хотя Александр Яковлевич иногда грозил нам Магаданом, но, в сущности, был добрейший человек. Разве что Кузнецова Гренада поплатилась за свое стихотворчество, но это отдельная тема, как и то, что именно Макушин дал мне положительную характеристику, когда уже Новоалтайский горком партии решал вопрос о поселении меня в общежитие училища в 1979 году и прописки там.
Я тогда учился в литературной студии в Барнауле. При всем притом, что я ни в комсомоле, ни в партии, никогда не состоял и особой нравственностью не выделялся! Более того за одно моё стихотворение, напечатанное в многотиражке треста 122, меня приглашали на собеседование в городское отделение КГБ. Отделался угрозами, а вот редактора сняли.
Тема Макушина Александра Яковлевича и Бийского литобъединения «Парус» - отдельная тема, весьма показательная в отношении партийной власти к литературному творчеству. Нужно сказать - власть, по крайней мере, в его лице, ревностно относилась не только и не столько к идейной направленности творчества, сколько к высокому профессиональному уровню её.
Нас, так называемую «рабочую молодежь», часто срывали с работы для встреч с маститыми писателями Москвы и Ленинграда, для самообразования, чтобы чувствовали пульс и дыхание времени.
Сейчас разительное снижение вкуса у властных особ, но неимоверное желание славы и чести.
Чем заплатил Мокшин за свою инициативу - не знаю. Похоже, что выговором, потому что в дальнейшем хорошие застолья в столовой Сросток за счет района устраивал. И я там был мед, пиво пил!
Я почти ничего не знал о связях Шукшина с Бийском, но недавно получил замечательный очерк о том времени от Сергея Чепрова.
Ниже без каких либо правок и комментариев размещаю его.

ПРИЛОЖЕНИЕ.
                ТОСКА  ПО  НЕРАВНОДУШИЮ

Никогда я, собственно, не рассказывал о своих встречах с Василием Макаровичем Шукшиным и, тем более, никогда не собирался писать каких-либо воспоминаний. Во-первых, потому, что было это очень давно (около сорока лет назад), а во-вторых, потому, что и знаком-то я с ним особо не был. Так, около десятка коротких встреч, тогда не имеющих для меня важного значения. Мои юношеские интересы простирались немного в других областях и были для меня гораздо значимее... Ну и что с того, что актер из Москвы и немного вроде бы писатель? Нам тут веселой компанией на пару-тройку дней переправиться на остров да позагорать, а продукты еще не куплены да и с деньгами напряженка... Вот это проблемы! Теперь только, задним умом, соображаю, что надо было к этому отнестись посерьезнее, по-другому... А стоило ли? У каждого возраста свои вехи и свои планы. Поэтому что случилось, то и должно быть.
   
Но вспомнить все же попытаюсь. Это будут даже не воспоминания, а ретроспекция, то есть осознание давно минувших событий в моем теперешнем восприятии.

Отец мой, Василий Михайлович, учился тогда в Дальневосточном Институте Искусств на режиссера-документалиста. Это было отделение ВГИКа, поэтому сессии и экзамены сдавал в Москве, где и познакомился с Шукшиным, который, по рассказам, всегда признавал земляков и старался поддерживать с ними связь. Не то, чтобы они с отцом были в большой дружбе, нет, но знакомство, по-видимому, основательное. Потому что когда Василий Макарович приезжал в Бийск, то перво-наперво заявлялся или к отцу на работу на Бийскую студию телевидения, или к нам домой. А потом уже отец увозил его на своей машине в Сростки.

Представительным Василий Макарович никогда не выглядел. Обыкновенный костюм, да еще после нескольких суток в поезде, рубашка, какая-то темно-коричневая плюшевая фуражка и небольшой чемоданчик, который тогда назывался «балеткой». На вокзале его никто не узнавал, не оглядывался. Ртов не разевали.
Тогда он был еще малоизвестен, да и никто, собственно, не ожидал увидеть здесь артиста из Москвы. Иногда был на нем галстук, чаще – набок, который никогда не придавал ему ни солидности, ни интеллигентности, а, наоборот, почему-то еще больше подчеркивал его просто мужицкую, крестьянскую натуру. Всегда я видел его точно таким же, как потом в фильмах. Особенно в «Печках-лавочках», где он, наверное, и играл самого себя. Обыкновенный деревенский мужик с умной головой, с болезненно воспринимающим сердцем, с огромным талантом и опытом нелегкой жизни. Но это все я понимаю только сейчас. Тогда для меня он был просто обыкновенный наш, алтайский, мужик, случайно попавший в столицу. Потому-то и бросалось в глаза, а потом и запоминалось, возможно, совсем не то, на что следовало бы обратить внимание.

Вспоминается вечная его задержка и какая-то неловкость перед дверью. Он долго стоял и сосредоточенно вытирал о коврик ноги. Очень долго. Словно не решался войти, стеснялся. А может, просто выработанная годами деревенская привычка: в деревне-то на улицах всегда грязища неимоверная, вот прежде чем войти и приходится тщательно вытирать обувь. Еще сразу бросалась в глаза его стеснительность. Он как будто  бы сторонился людей, боялся им помешать, обратить на себя внимание. И это чувствовалось при каждой встрече. И именно этим он все больше и больше не казался мне никаким ни московским, ни известным. Обыкновенный стеснительный человек. Как-то однажды он остался у нас ночевать. Причем согласился лечь только на раскладушке и в кухне. Отец по какой-то причине не смог отвезти его в Сростки. Шукшин рано утречком потихоньку поднялся и засобирался.  «Вася, давай хоть чайку попьем»,- уговаривал его отец.  «Нет! Нет! Чего беспокоиться? Рано еще. Я сейчас быстренько на вокзал, там и чайку попью перед автобусом». Так и не уговорил.

Фотографироваться он тоже, по-моему, не любил. Да и тогда это было намного проблемнее, чем сейчас.  В один из приездов соседи собрались у подъезда и очень хотели сфотографироваться с ним. Мама кое-как уговорила его выйти. Выстроились все у скамейки, но после пары кадров он уже курил в сторонке. Казалось, ему было неловко такое внимание. Я еще тогда подумал: артист ведь, и как же он тогда в кино снимается?

Совсем другим я видел его у себя дома, в Сростках. Там он почему-то шагал шире, и руками размахивал сильнее, веселее, что ли... Там он мог резко подняться из-за стола, зачерпнуть двухлитровым ковшом из бачка, стоящего в углу, пить не отрываясь, а потом «крякнуть» с удовольствием «Эх, вкусна!». Вот там он был самим собой. Может, еще и на съемках да в своей московской кухонке... Но этого увидеть не довелось, а слышал только из рассказов отца.

Если они и засиживались за столом, то чаще всего втроем: Шукшин, отец и дядя Слава. (В. Ковердяев, оператор телестудии, старинный друг отца.). Выпивали, разговаривали потихоньку. Если спорили, то больше отец с дядей Славой, а Шукшин больше слушал, склонив голову и попыхивая папироской. Наверное, говорили о жизни. Наверное, о кино и литературе тоже.

Помнится, как он раз приподнял голову, резко стукнул ребром ладони по столу и с какой-то обреченностью и злобой произнес: «Что современная литература? Тьфу! Главный герой у нас – демагог! А нет страшнее зверя в человеке, чем тот, что говорит одно, думает другое, а делает – третье. И это не ничтожество, нет. Это страшное зло!». Эта фраза почему-то врезалась в память, хотя осилить ее до конца тогда я не мог.

Однажды отец заикнулся, что как только кончит учебу, так и подастся в столицу. Шукшин его резко перебил: «И не думай даже! Здесь ты – царек. Сам себе хозяин (отец был тогда начальником киносъемочного цеха). А там будешь ассистентишкой на подхвате, с совком да веником со съемочной площадки лошадиное дерьмо убирать. Ты уже не мальчик быть на побегушках. А проходят через это все. И большинство на этом и останавливается». Резко было сказано, но больше к этой теме отец не возвращался.

Сам я тогда только начинал писать стихи. Но они были настолько слабые и несерьезные, что показать их я, естественно, не рискнул. И правильно. В основном это были подражания Высоцкому. Уже тогда это был мой кумир, что и сохранилось на всю жизнь. О Высоцком, конечно же, я у Шукшина спрашивал. Ответ был короток и не слишком понятен. «Высоцкий – это большое больное сердце. Вот выдюжит ли?»  И все. Конечно, в то время я еще не слышал ни «Коней привередливых», ни «Охоты на волков», ничего не знал об атмосфере, окружающей певца. Лишь много лет спустя я узнал, что Шукшин и Высоцкий были хорошо знакомы, часто собирались в одной компании. Теперь мне кажется, что Василий Макарович просто не хотел об этом говорить с малознакомым человеком. Может, даже осторожничал. Я-то тогда по глупой молодости «ВРЕМЯ» не брал в расчет. А ему приходилось.

Приведу еще один случай, много позже рассказанный моим отцом. Отец тогда и по учебе, и по работе частенько посещал Москву. И обязательно отвозил подарки (так называемые «гостинцы») от Марии Сергеевны и Натальи Макаровны. Приехал как-то, долго звонил в квартиру Шукшиных – никто не отвечает. Вышел из подъезда. И тут Василий Макарович кричит ему из форточки: «Заходи. Я сейчас открою». Потом объяснил: «Не открывал, думал, что опять эти репортеришки...  Достали! Я только из-за границы вернулся, вот они и ходят по пятам, покоя не дают. А что я им скажу? Правду? Так за это по головке не погладят. А врать не умею. Вот и прячусь». Конечно, этот случай многое объясняет и о самом Шукшине, и о его окружении, и о том совсем не простом времени.

И еще никогда не забыть случайно услышанной фразы, брошенной им как всегда резко и с глубочайшей скорбью. На какой-то вопрос отца он, сразу помрачнев, ответил:
«Я как здесь был вражик (или вражонок, - точно не помню), так и там им остался». И только много времени спустя я узнал, что здесь его так называли из-за отца, врага народа, расстрелянного в те страшные годы. И там, в столице, судя по всему, никогда не принимали за своего. Чужой. Из провинции. Да еще с таким характером. Не умеющий ни ловчить, ни приспосабливаться, ни лгать. Чуть не до самой смерти не имеющий ни своего угла в столице, ни возможности работать над тем, чем хотелось бы и как хотелось бы.

Потому и «отдыхом души» была его малая родина – Сростки, и героями его незатейливых, но изумительно пронзительных рассказов были именно земляки, простые, искренние и иногда немного чудаковатые односельчане, может, не совсем понятные в столицах, зато такие близкие и родные для нас. Шукшин не раз говорил отцу, что пишется дома ему намного легче, да и снимается тоже. И была б какая бы захудаленькая киностудия поблизости, пусть даже в Новосибирске или в Барнауле, он без раздумий бы покинул эту надоевшую столицу. Без Алтая, без Сросток ему было тяжело дышать и тяжело думать.
Это все я понимаю сейчас. А тогда я даже не с первых встреч узнал, что он еще и пишет. А уж брать какие-то автографы и в мыслях не было. И все же один у меня остался. И вот как это было. Сидели мы вечером на скамеечке и разговаривали ни о чем. Его вроде бы интересовал перечень писателей, которых мы проходим по программе в институте, а мне интересней было узнать, кто лучше: Вознесенский или Евтушенко. Сидели. Курили. Он – свои папиросы, а я закурил «Памир». Наверное, для студента тогда это было доступнее. Василий Макарович принюхался, спросил, что это я смолю. Я показал пачку. Он взял, закурил сигарету, долго вертел в руках пачку, потом достал из нагрудного кармана ручку и оставил на пачке свою роспись. Зачем, я не знаю. Может, просто захотел показать свою ручку? Шариковой тогда уже не удивишь, а эта была что-то вроде фломастера, с широкой линией письма и, как мне показалось, даже с приятным запахом. Пачка эта хранилась у меня в книжном шкафу, но потом надолго затерялась и вновь нашлась в каком-то ящике. Вот тогда я вырезал этот автограф и наклеил в книгу «Земляки». Так же не подаренную, а просто оставленную Василием Макаровичем как бы случайно на столе. Кажется, это была вторая, после «Там вдали», изданная его книга. По прочтении которой у меня и появилось небольшое и единственное стихотворение, хотя бы косвенно касающееся этого человека. «Рабочее» название этого стихотворения – «Читая Шукшина»:

Тоска по быту деревенскому,
По подоконникам с геранями,
По белоснежным занавескам,
Развешанным с таким старанием,

По баррикадам из подушечек,
По печке, по воде колодезной...
А, может, по неравнодушию,
По искренности, по беззлобности?

О смерти Шукшина мы узнали от В. Ковердяева. Как-то рано утром он позвонил отцу и сообщил прискорбную весть. В тот же день я был у своей преподавательницы Е.А. Александровой и сказал ей о кончине Василия Макаровича. Она заохала, разволновалась и даже попила «валерьянки». Потом мы очень долго разговаривали о Шукшине. Она мне столько порассказала о его книгах, о его фильмах, восхищалась его талантом и работоспособностью, говорила, что придет время, когда его оценят по-настоящему, по его делам, по его безграничной любви к своей Родине и своему народу. Надавала мне книг и статей, его и о нем. И вот только тогда я действительно начал понимать, с каким же человеком мне судьба подарила несколько случайных встреч.

И теперь, когда уже существует целая наука «шукшинистика», а написано значительно больше, чем он сам о себе знал, для меня ясно одно: Это было Большое Больное Сердце, которому в любое время тяжело. Потому что всегда есть и будет о чем болеть!

                Сергей Чепров.

                Г. Бийск.

СПРАВКА.
Михаил Михайлович Мокшин родился в 1934 году в селе Буланиха Алтайского края, член союза журналистов, награжден четырьмя правительственными наградами, активно публиковал свои стихи. Автор книг для детей. Умер весной 2013 года.

Ссылка (1)
У кого есть, что добавить к сказанному, или поправить меня прошу писать на мой адрес Anoxin11@rambler.ru